Текст книги "Сласти и страсти, или Забавы новобрачных"

3. Уписываться славой

– Погоди, Дрю приладил детскую люльку к потолку? Что-то тут не так, – говорит Клэр, подписывая накладные, которые я ей распечатала.

Когда семь лет назад я потеряла работу в компании компьютерного дизайна, где работала с самого колледжа, моя лучшая подруга, Клэр, попросила меня помочь ей в ее шоколадной лавке, которой она владела совместно с другой моей лучшей подругой, Лиз. Несколько месяцев я вела все ее дела по маркетингу и компьютерному дизайну, потом нашла другую работу, но все равно помогала Клэр, когда могла. После рождения Вероники я поняла, что не хочу больше тянуть эту лямку с девяти до пяти. Клэр и попросила меня взяться у нее за работу по полной, да и Лиз к тому же умоляла ей помочь.

Так продолжалось три года, и теперь я директор по маркетингу «Соблазна и сладостей», компании, которая разрослась, как на дрожжах. Несколько лет назад Клэр с Лиз решили превратить свой венчурный бизнес во франшизу. И теперь по всему югу расположен десяток магазинов «Соблазн и сладости».

Или по всему западу? Никак не могу запомнить. Не сильна я в геологии… или генеалогии… или что там еще на «г» начинается и на «ия» кончается?

По счастью, поскольку у Клэр с Картером двое детей, у Лиз с Джимом трое и у нас с Дрю двое, все мы решительно настроены на семейный лад. Ребятишки все где-нибудь на неделе свозятся в магазин, а я могу, если надо, на дому работать, при этом сама себе составляя распорядок дня.

– Да! Ничего круче не видывала. Такие лямки, очень похожие на пристяжные ремни, свисали с потолка, и я могла сесть прямо туда с Билли на руках. Там еще какие-то чудные типа петель сделаны из ремней, куда, думается, следовало бы ноги совать, но я толком не поняла, зачем они, и ими не пользовалась. Еще в ней, признаться, спинки не было, так что я просто к стене прислонялась, когда не качалась. Видели б вы, как быстро я Билли убаюкала! Потрясная штука! – рассказывала я, забрав подписанные накладные и сканируя их на компьютер.

– Доброе утро, простиглянки! – приветствует нас Лиз, впархивая из двери, соединяющей ее секс-шоп с «Соблазном и сластями», и усаживается на стоящий в конторе диванчик. – Получилось распечатать заказ на следующую неделю? Мне нужно убедиться, что мне хватит клубничного геля от рвотных позывов. Богом клянусь, по-моему, миссис Молнар пьет эту дрянь как воду. Или так, или ей просто требуются ведра замораживающего геля, чтоб засунуть себе в глотку один громадный шар Боба Большеяйцего.

Нас всех дрожь пробирает при мысли о м-ре Молнаре и его члене. Он приходил в магазин к Лиз несколько недель назад сообщить нам, что перенес операцию на открытом сердце, и закончил свой рассказ тем, что показал нам не только тянувшийся до середины груди шрам, но и результат воздействия анестезии на его мужские причиндалы. Одно из его яичек распухло вчетверо против обычного размера. Оно смахивало на грейпфрут, охвативший зубочистку, с боку которого печально торчало одинокое, на сливу похожее яичко.

– Прошу, давайте не будем болтать про Боба Большеяйцего в такую рань, а? У меня вчера была славная ночь, и я хочу уписываться ее славой, – говорю им.

– Упиваться. Говорят УПИВАТЬСЯ славой, – поправляет меня Лиз.

– А-а, неважно. Ты понимаешь, что я хотела сказать.

Надо мной всегда подтрунивают, потому как я слова путаю. На самом-то деле я не дурочка. В уме я знаю, что хочу сказать, но на пути к губам оно обычно запутывается.

– Так что произошло вчера вечером после того, как ты унесла свою прозябающую задницу, оставив нас в баре? – вопрошает Лиз. – Погоди!! Святые угодники! Мне доподлинно известно, что произошло, шлюшка ты эдакая! Дрю наконец-то одарил тебя, так?

Я растерянно глянула на Лиз и спросила:

– Откуда ты знаешь, какой подарок сделал мне Дрю?

– От верблюда! Он у меня его купил, – говорит Лиз, встает с дивана, подхватывает лист бумаги из принтера и рассматривает его.

– Погоди, это твоя была? Ты ею со всеми тремя девчонками пользовалась? Не помню, чтоб ты об этом говорила, – спрашиваю я, выключая компьютер.

– Ты это, твою мать, о чем? Какие еще девчонки?

– Э-э, ваши дочери. О каких еще девчонках я могла бы говорить?

И Лиз еще считает, что это Я дурочка.

Лиз кладет бумагу на стол и упирает руки в боки:

– За каким чертом мне пользоваться чем-то подобным со своими дочерьми? Это гадость.

Гадость? Что, черт возьми, в этом гадкого?

– Господи Иисусе, – бормочет Клэр, прикрывая рот рукой и глядя на меня во все глаза. А потом принимается безудержно хохотать. Кланяется в пояс, обхватив себя руками за живот. – О боже! Не могу! Иисусе, щас лопну! – доносится сквозь ее всхлипывающий смех.

– Что смешного-то, черт побери? – начинаю я сердиться.

– Да, Клэр, просвети нас, – серьезно произносит Лиз. – Качели вроде тех, что Дрю подарил Дженни, штука нешуточная. Эта штука – выше крыши. Он кучу денег за эту штуку выложил.

– Едрена-печь! Да это ж лучший день ЗА ВСЕ ВРЕМЯ! – смеется Клэр, наконец-то распрямляясь и отирая слезы с глаз.

– Почему ты это гадостью назвала? Что гадкого в детской люльке? Что, кого-то на ней стошнило или еще что? – спрашиваю я Лиз. – Ты ж не кормила девчонок на ней голой или еще как-то, а?

От этих слов Клэр еще больше заходится в хохоте, а Лиз пялится на меня с выражением полного ужаса на лице.

– О боже милостивый. Прошу, скажи мне, что ты этого не делала. Нет… просто… нет, – твердит она.

Что со всеми стряслось, черт побери? Это было самое приятное, что Дрю для меня сделал за долгое время, а они над этим смеются.

– Даже рассказывать не хочу вам больше. Вы просто потешаетесь над Дрю за то, что он такой заботливый, – говорю с обидой.

– Ну нет. Придется тебе рассказать Лиз, насколько Дрю был заботлив. Сделай милость. Пожалуйста, поведай Лиз, какой суперский был у тебя вечер после того, как ты покинула нас. Рассказывай неспешно и ничего не упускай, – молит Клэр, растянув в улыбке рот до ушей.

Я глаза закатываю, показывая, до чего смехотворно отношение их обеих к детской люльке.

– Прекрасно. Только чтоб ни одна из вас ни словечка.

Обе сделали вид, будто закрыли рот на замок и ключ выбросили.

– Вам-то, девки, понятно, до чего я усталой была, когда вчера из бара уехала. Билли по-прежнему ночами не спит, и у меня вечность уходит на то, чтобы снова убаюкать его. Так вот, когда приехала домой, Дрю мне и говорит, что меня наверху сюрприз ждет. Я подумала, что это очередной его придурочный предлог, чтоб попытаться сексом заняться.

Клэр всхрюкивает, а после, когда я в нее недобрый взгляд метнула, делает вид, будто закашлялась.

– Поднимаюсь я наверх, и, конечно же, именно в этот момент Билли с плачем просыпается. Я взяла его из кроватки, пошла в нашу комнату и увидела, что Дрю кучу свечей зажег. Я столько жаловалась, что от наших ночников в комнате темно, когда приходится посреди ночи Билли кормить, а при свечах – самое оно! Прохожу в угол спальни, где у меня качалка стоит, чтоб его укачивать можно было, а на ее месте вижу детскую люльку-качели, свисающую с потолка. – Тут я замолкла, одарив подруг самодовольным взглядом.

Посмотрим, как они теперь над Дрю потешаться станут. Муж мой гигант, он мужчина-ребенок, но иногда делает приятные и неожиданные вещи.

Давненько он их не делал, но это искупило все.

Пристально гляжу на Лиз, ожидая от нее извинений за грубость.

– Подожди секундочку. Я на минутку, – говорит Лиз, хватает Клэр за локоть и тянет за собой так, что обе они отворачивают лица от меня.

Я закатываю глаза на их спины.

– Не получится. Я вижу, как у вас плечи трясутся. Знаю: вам, девки, смешно.

Девчонки подбираются, поворачиваются обратно, стараясь не давать волю мимике.

– Значит, у вас, ребятки, вчера секса не было? – растерянно вопрошает Лиз.

– Нет! Я ж вам говорила: я пришла домой усталой, потом Билли проснулся. Но, боже ж мой, эта люлька была – лучше не надо! Малыш сразу же опять уснул, да и я, прямо скажем, в ней заснула. Теперь-то я понимаю, почему вы мне никогда про нее не рассказывали, когда ваши девчонки младенцами были. Боялись, что я попытаюсь украсть ее у вас. Нечего удивляться, что они маленькими так хорошо спали.

Лиз кивает и закрывает глаза, вздевая руку в воздух, словно бы говоря: «СТОП!»

– Извини, я на минуточку, – выговаривает она и тут же, копируя прежнюю позу Клэр, сгибается пополам и с гоготом валится на пол.

– Какого черта?! – воплю я.

– По-моему, Лиз пытается тебе сообщить, что ты своего кроху баюкала на СЕКС-качелях, – говорит, хихикая, Клэр.

Я тупо таращу на нее глаза.

– НА. СЕКС. КАЧЕЛЯХ, – чеканит Клэр. – В переводе с латыни «на них трахаться полагается, а не дитя укачивать».

– Что она сказала, – смеется Лиз, вставая, потом прикрывает глаза руками. – О, верный путь на небеса, я на тебя сейчас взглянуть не в силах!

О. Мой. Бог.

– Я убаюкивала своего сына в том, в чем другие трахаются? – шепчу я в ужасе.

– Ну да. Потому они и называются секс-качели, – разъясняет Клэр.

– Ты на самом деле бедрами в стремена влезала? – смеется Лиз.

– Стремена? О мой бог! Я ими пользовалась как державками для запасных бутылочек, – скулю я.

– О боже, опять поехали! – кричит Клэр, складываясь пополам и хохоча до того, что ее колбасить начинает. – МЕНЯ ЩАС ВЫРВЕТ! – вопит она между приступами хохота.

– Я вас ненавижу, обеих. Вы обе психуки.

Чувствую себя отвратно. Не только потому, что подружки мои психуки, а и потому, что муж мой старался устроить что-то бесшабашное и забавное, а я это загубила.

Что со мною не так, черт побери?

Я ж когда-то была дьявольски веселой, раскованной и бесшабашной. Это я лучше всех на свете должна бы знать, что такое секс-качели. Я же за-ради бога сделала слепок своего влагалища и подарила его Дрю на нашу годовщину. Мы даже любительские секс-видеофильмы снимали и выкладывали их на «юпорно». Без наших лиц, конечно. Там такие вещички были, которые ни за что не должны были моей бабушке на глаза попасться. Хотя зачем моей бабке лезть на «юпорн», когда она явно одолела возраст, в котором секс разрешен законом, этого я никак не пойму. Разве не в семьдесят, как говорят, требуется экзамен сдавать, чтоб сексом заниматься? Или, может, это водительских прав касается. Нет, я вполне уверена: это про секс. Независимо от того, секс-качели – это то, о чем я должна была бы знать в первую очередь.

В последнее время такая чепуха творится все чаще и чаще, Дрю пытается встряхнуть нас, искру высечь, а мне невдомек, что делать, или интереса к этому нет. Мои друзья полностью счастливы в браке и в половой жизни, сподобились детей своих вырастить без отрыва от секса. У нас с Дрю все вполне здорово получалось после того, как чуть больше трех лет назад Вероника родилась. Брак наш окреп, и с сексом мы были неразлейвода. А вот как я Билли забеременела, все прекратилось. Мне вдруг пришлось жонглировать малышом, разрываясь между унитазом, к которому меня приковала беременность почти на полный срок, и работой на полную катушку.

И не в том дело, что я не хочу мужа или не люблю его, просто на первом месте у меня – сон. Пусть работа и по гибкому графику, все равно полно дел, которые приходится делать. Не говоря уж о том, что Дрю работает в ночную смену и мне много всякого достается делать вечером одной.

Мне никогда труда не составляло встать в четыре утра, когда он приходит домой с работы, чтоб трахнуться по-быстрому. Я обожала секс с ним, когда я полусонная, все еще теплая после половины ночи под одеялом. В первый же раз, когда он полез ко мне с тем же после того, как выяснилось, что я беременна Билли, я его предупредила: сунется со своим пенисом куда-нибудь ко мне поближе, так я всем его друзьям наябедничаю, что он на работу мои шелковые стринги носит, ему, видите ли, нравится, как они соскальзывают меж ягодиц, когда он наклоняется. После этого всякий раз, стоило его пенису оказаться в радиусе пяти футов[7]7
  Около полутора метров.


[Закрыть], как я неслась в туалет, где меня рвало. Вполне уверена: ему это обидно было. Не моя вина, что вид его пениса вызывал спазмы у моего желудка. У Дрю очень красивенький пенис, я его как-то даже нарисовала. Только что-то стало напоминать в нем одноглазую медузу, от которой меня мутило. Как Билли родился, так у меня вовсе сил не было даже думать о сексе.

Наш сын ДО СИХ ПОР не спит по ночам. Как раз сейчас мне больше нужна целая ночь сна, чем секс. Ладно, беру слова обратно. Мне точно нужен секс. Просто не в неподходящее время. Всякий раз, когда я его хочу, Дрю либо спит, либо на работе. Желание никогда не возникает, когда мы вместе в одной комнате. Я даже мастурбировать толком больше не могу. Последний раз, как попробовала, так и уснула с вибратором в руке. А тот все продолжал работать.

Дрю, придя с работы, нашел меня раскинувшейся в постели, рука же, откинутая в сторону, сжимала большой розовый вибратор, находившийся при последнем издыхании. Вместо бодрого жужжания: «вырррррррррррррррррр» – звучало нечто вроде: «вырр-ррр-вырррр-р…….рр». Ничего не смогла с собой поделать: вибрация меня убаюкала. Теперь я понимаю, почему малышам нравятся их вибрирующие упругие сиденья в машине. Дрю в восторг пришел, когда я на той неделе закупила в магазине кучу батареек с двойной зарядкой и устроила у себя в тумбочке у кровати целый их склад. Вполне уверена, что слышала, как он плакал в ванной, когда понял, что они мне нужны только для того, чтобы совать под матрац работающий вибратор: с ним уснуть было легче. По крайности, я подумала, что он плакал. Из ванной доносились какие-то странные звуки, а когда я постучала в дверь, он сказал, что занят – читает.

Мне нужно что-то сделать, чтобы восставить нашу любовную жизнь.

Восставить? То слово? Это как раз то слово, какое я отыскивала, так? Неважно.

Во-первых, мне надо что-то сделать, чтобы привести себя в форму. Три месяца после родов, а я все еще чувствую себя толстой, как бочка. Вес младенца я спустила довольно быстро, но все равно, такое ощущение, что зад у меня огромен. Нужно что-то и с влагалищем сделать. Быть не может, чтоб он воспринимал его тем же самым, когда мы сексом занимаемся. Хотя по-настоящему у нас секса-то и не было после рождения Билли. Я позволяла ему забираться до полпути, он тогда бормотал что-то про мое неряшливое влагалище, а я в ответ велела ему скатываться с меня. Полно женщин прошли через естественное деторождение, и ни у кого не было болтающихся влагалищ. Я смотрела в Интернете. Пыталась свое разглядеть в зеркале, задрав в ванной ноги на раковину. Это было сразу, как я домой из роддома с Билли пришла, впрочем, разглядела лишь какое-то жуткое месиво. Наверное, надо было выждать еще несколько недель, только теперь мне невмочь смотреть на сырой мясной фарш: ноги сами собой сводятся и все лицо морщится.

В принципе, я боюсь секса с мужем. Он всегда любил мое влагалище. У него даже рубашка была с надписью: «Я люблю жены влагалище». А что, если секс со мной теперь похож на траханье с банкой мармеладок? Никакого запала, особенно если мармеладки зеленые. Я не про то, что мое влагалище зеленое, зато уверена, что оно трясучее. Я пхнула его слегка, когда в зеркало разглядывала, и оно, пхнутое, точно трепыхалось. Влагалище никогда не должно трястись.

Буду уходить с работы пораньше и ходить на йогу. Приведу тело в норму, может, и чувствовать себя лучше стану и тогда смогу приучить Дрю побольше мне по дому помогать, чтоб не была я такой измотанной всю дорогу. Сегодня Дрю не работает, так что он дома с детьми целый день. Может, немного наклонов да растяжек – все на свои места, куда положено, и вернется, и не буду я терзаться, что губки моего влагалища сильно провисают и шлепаются туда-сюда. Ни в коем случае нельзя допускать, чтоб их можно было узлом завязать ИЛИ бантиком.

4. Собака Мордой Вниз

– ОН НА КАКАШКУ ГОВОРИТ ГОВНО!

Я громко смеюсь и поднимаю развернутую ладонь, чтоб дочка шлепнула ее своей маленькой пятерней.

Удержаться не могу от смеха всякий раз, когда Вероника повторяет слова и фразы из фильма-тезки Билли, «Билли Мэдисон». Мы залезли с нею на диван и смотрим лучший фильм всех времен, а Билли спит на своих качелях в нескольких шагах от нас.

Спустя несколько минут в дверь входит Дженни. Вообще-то она входит в дверь хромая, ковыляет до дивана и садится по другую сторону Вероники, целуя дочь в головку.

– Мама, у тебя бо-бо? – спрашивает ее Вероника.

Я с ужасом смотрю, как Дженни тащит к себе скамеечку, кладет на нее ногу, откидывается на спинку дивана и сажает Веронику к себе на колени.

Боже ж мой. Вот оно. Это и есть выдуманное повреждение. И как мне это играть? Стоит ли сразу отозвать ее в сторонку и заявить, что она большая толстая лгунья? Погодь, никогда не называй женщину толстой. Особенно после беременности – даже просто в шутку. Убийства последуют. Может, мне лучше подыграть и хранить спокойствие?

– Да, у мамочки бо-бо, – со вздохом отвечает Дженни.

– ХА-ХА! – воплю я. – ТЫ УШИБЛАСЬ!

Дженни недобро смотрит на меня, и я тут же стираю с лица улыбку.

Это что еще за едрена-вошь? Мне ведь никак нельзя радоваться, коли она поранилась, верно? Спокойно, чел. Спокойно.

– То есть отстой, что ты ушиблась, я хотел сказать. Ты ушиблась. Это так отстойно. Я хочу сказать, потому как, знаешь ли, ты ушиблась.

Вот. Гораздо лучше. Спокойствие, выдержка. Ей нипочем не узнать, что ты что-то подозреваешь.

Недоброе выражение так и не сходит с лица Дженни – надо выкручиваться.

– Ты что, не мог хоть немного прибраться сегодня? В доме бардак.

Оглядываю все игрушки на полу и грязную посуду на кофейном столике.

– Мы заняты были, кино смотрели, – объясняю.

Дженни оборачивается, смотрит на экран и в первый раз замечает, что мы смотрим.

– Серьезно говорю: брось смотреть этот идиотский фильм. Вероника и без того его взахлеб цитирует, – жалобно вздыхает Дженни.

Эта самая подделка профзаболевания уже изменила ее! Раньше она любила этот фильм. Не-еееееееет!

– Так как же ты ударилась? Знаешь, когда ты по-настоящему ударилась, – спрашиваю я, сложив руки на коленях и играя в озабоченность.

Не может она знать, что тебе известно. Что, если это как в телешоу «Когда животные нападают»? Может, она и на тебя бросится, братец.

– Ну, я решила сегодня с работы пораньше уйти и попробовать йогой позаниматься. Как выяснилось, я уже не такая гибкая, какой была когда-то, – сообщает она мне.

Она что, словом «йога» шифрует что-то? Теперь что, «терпеть до последнего», как она это называет? Не удивлюсь, если есть у нее группа приспешников, кто на нее работает, помогают ей в этом обдуманном вранье.

Йога… как же, точно!

– Попробовала встать в позу Собаки Мордой Вниз и коленку вывихнула, – заканчивает она, положив голову на спинку дивана и закрывая глаза.

Понятно? Целиком поймал ее на вранье. Собака Мордой Вниз – это не поза в йоге. Это китайская пословица или еще что-то, типа: «Кто в церкви бздит, тот на вонючей скамье сидит». По-моему, она звучит так: «Кто встает собакой мордой вниз, тот делает как-как себе в штанишки».

– А Клэр знает? Ты Клэр сказала? Что Клэр сказала? – вопрошаю я.

– Нет, зачем Клэр знать? После йоги я только и хотела, что до дому добраться и ноги задрать. Переговорить с ней у меня и времени еще не было.

Ага-аааа, значит, она тянет время, план сочиняет. Попалась!

Дженни снимает Веронику с колен и сажает ее рядом с собой, с усилием поднимается с дивана и ковыляет на кухню.

– Ты куда? – спрашиваю.

– Возьму льда, к колену приложить, – отвечает она, а сама на ходу о стену опирается.

От здорово работает! Она, в натуре, все это продумала. Я б никогда не подумал пойти и принести ей лед. И хромота у нее выглядит натурально.

Упражнялась, должно быть.

Вскакиваю, устраиваю спектакль, будто «помогаю» ей с ее «ушибом», когда на самом-то деле просто хочу посмотреть, не получится ли вывести ее на чистую воду.

Помогая ей идти на кухню, выставляю у нее на пути ногу, и она о нее спотыкается, успевая в последний момент за стол схватиться, а то бы вовсе на пол упала.

– Дрю! Какого черта? Ты что, мне ножку подставил? – вопит она.

– Как твое колено? – спрашиваю, подозрительно глядя на ногу, которую Дженни держит в нескольких дюймах над полом.

– Да что с тобой сегодня? Странно как-то ведешь себя, – бормочет она, а потом опирается на стул, чтобы выпрямиться, и прыгает на одной ноге к холодильнику, чтобы забрать пузырь со льдом.

– Дженни, смотри у меня! – угрожающе говорю я ей.

– О чем это ты, черт побери? – вопрошает она, садясь за кухонный стол, потом кладет ногу на стул и, морщась, укладывает пузырь со льдом поверх колена.

Век живи… Откуда у нее такое здоровское умение в этом? Никогда не знал, что она такая хорошая притвора. О Иисусе, а ну как это не единственное, в чем она притворяется? О боже мой! Вот почему ей совсем не хочется заниматься сексом со мной. Она устала притворяться!

– Ты притворяешься, когда занимаешься сексом с Клэр, а теперь еще хочешь и обманом из меня деньги тянуть! Сучьи дети! – ору я и с топотом несусь из комнаты.

* * *

Оглядываясь назад, я вполне уверен, что в точности могу указать, где я был не прав с Дженни. Я валил все на естественные роды. Ни один мужчина никогда не должен видеть свою жену в такой ситуации. Ни один мужчина никогда не должен смотреть на живое влагалище в такой ситуации. Впрочем, мертвое влагалище, верно, было бы таким же гадким, потому как оно было бы мертвое. Мертвое липучее влагалище. Такое увидев, вовек не забудешь.

Начался день вполне хорошо. Дженни перехаживала неделю, вот врач и уложил ее с утра пораньше на осмотр в клинику с тем, чтоб роды можно было ускорить. Мы взяли Веронику с собой, поскольку весь день предстояло в основном сидеть да поджидать, как бы чего не случилось. Картер с Клэр согласились взять нашу дочь к себе поспать, как только дела пойдут. Мы делали все положенное, чтобы Вероника не возненавидела своего брата с первого взгляда. Вместе с нею подбирали имя, позволили ей помогать украшать детскую, взяли ее с собой в клинику и тайком сунули в сумку Дженни подарок для вручения Веронике «от ее братика», как только тот родится, – все необходимое, чтоб она не наступила тому на яички и, увидев, не стала звать его говняшом. Если учесть, что именно такое имя она выбрала, то что ж было б странного, если б сестричка так назвала братика, едва его увидев. То было ее новое любимое слово, и тяжко было улестить ее выбрать другое имя, когда мы листали книжку «Как назвать малыша».

– Все равно буду звать его Говняш! Малыш – это говняш!

Как, скажите, сердиться на дочь, ведь то была первая логично связанная ею воедино фраза. В натуре, для меня это был день гордости.

Ближе к обеду в день родов дела пошли серьезные. И, говоря серьезные, я имею в виду до едреной матери серьезные. У Дженни схватки выше крыши, а тут является эта баба, которую так и хочется назвать «Трехнутой сукой»[8]8
  Название вполне популярной у американцев песенки (и даже не одной).


[Закрыть]. И это, уверяю, еще самое приличное имя для нее.

– ГДЕ, ТВОЮ МАТЬ, ЭТОТ МУДАК С ЛЕКАРСТВАМИ?

Я прикрыл ладонями Веронике уши и с ужасом воззрился на жену. Дженни никогда не орала и не ругалась в присутствии Вероники. Никогда. Порой повышала голос, но обычно тогда, когда кто-то не слышал, что она говорит. А тут она повернулась совсем новой своей стороной, к какой я не привык.

– Всего две минуты, как сестра вызвала его, детка. Он скоро придет, – успокаивал я ее, убирая ладони с ушей Вероники.

– ПШЕЛ НА ХЕР!

Я глянул на монитор схваток и увидел, что маленькие волнистые линии взлетели до того высоко, что аппарат стал мигать тревожным красным светом.

– Дыши, детка. Просто дыши. Думай о чем-то другом, – убеждал я.

– Я ДУМАЮ, КАК БЫ ЗАГНАТЬ ТЕБЕ ЯЙЦА ПРЯМО В ЖОПУ, ЗАСРАНЕЦ!

Уголком глаза я заметил стоявших в дверях Картера и Клэр, на лицах обоих был написан ужас.

– Э-э, так мы вернемся попозже, – выговорила Клэр и тут же метнулась вон из палаты, прихватив Веронику и бешено шепча через плечо Картеру: – ВОН! ВОН!

Когда Вероника оказалась вне зоны слышимости, я подошел поближе к койке и попытался убрать волосы со лба Дженни, говоря, что все будет как надо, но она вцепилась мне в руку. Никакого преувеличения. Буквально приподнялась и вцепилась зубами в мою ладонь.

Несколько минут спустя появился врач, но когда он сказал Дженни, что не он носит лекарства, я в натуре стал опасаться за жизнь бедняги. Потом он сказал ей, что должен воды спустить, чтоб все пошло по-настоящему.

А что ж тут уже битый час происходит? Чаепитие с друзьями, едрена-вошь?

Мне, в натуре, жаль, что не вымарал эту часть истории, потому как выгляжу я в ней гигантским мудаком, было б можно назад вернуться, так вымарал бы.

Только, думается, без нее вам всего не понять.

Врач вскрыл упаковку и извлек из нее штуковину, которой если и подходило какое название, так вязальный крючок. Длинный такой, с закорючкой на конце. Меня, едва я его увидел, сразу смех разобрал.

Врач встал в конце койки и попросил Дженни раздвинуть ноги. Даже не жду от вас вопросов: да, и над этим я посмеялся.

– Слышь, дорогая, по ходу, врач у тебя меж ног вязать собрался, – пошутил я. – Спорить готов, у него одеяло на десяток человек получится при таких-то длиннющих волосьях, как у тебя на лобке.

Вы слышите? Это вопят мои яйца, схваченные в тиски.

После того как доктор сделал прокол, а я извинялся в поте лица, что не сбрил жене смехотворно длинные лобковые волосы до родов, вновь пошло ожидание. Нет, не ожидание рождения ребенка, а ожидание проклятущих лекарств.

– По-моему, не надо называть его Билли, – выговаривает Дженни посреди мычания и взвизгивания от боли.

– О чем ты говоришь? – с ужасом спрашиваю, меряя палату шагами от двери и обратно. Яйца мои в себя еще не пришли от зажима из-за лобкового покрова, так что я сейчас изо всех сил стараюсь не подходить к жене ближе чем на пять футов[9]9
  Чуть более полутора метров.


[Закрыть].

– Кто называет детей в честь идиотского фильма? – спрашивает она после глубокого выдоха, ознаменовавшего прекращение схватки.

– У тебя от боли бред, должно быть. Это единственное оправдание той чуши, что ты несешь.

Дженни глянула на меня, и я тут же прикрыл пах руками. Не мог исключить того, что она схватит телефон и запустит им аккурат мне меж ног.

– Это ты меня только что идиоткой назвал? – тихонько спросила она.

Мне, в натуре, тут же надо было бежать без оглядки… потом развернуться и стрелой лететь вон из больничной палаты по коридору, пока не нашлась бы палата с больными сплошь в коме, которые криком бы меня не выдали.

– Если кто ходит как утка и говорит как дурка, тогда – да, да, назвал, – браво ответил я ей, упираясь кулаками в бока.

Ошибка номер два.

Через две секунды мобильник Дженни врезался мне в пах, у меня вырвался громкий стон, а руки сами собой схватились за пострадавших.

– Сыр с галетами! Больно же! Дурочка, «Билли Мэдисон» – это первый фильм, который мы посмотрели вместе. И он величайший фильм всех времен. Мы никак не могли назвать нашего сына иначе, как Билли. У нас уже есть Вероника, названная в честь пылкой учительницы героя, мисс Вероники Вон. Нам нельзя оставлять нашу дочь зависшей в одиночку. Подумай о детях, – убеждал я. – Сделай это ради детей.

– Меня ты больше не любишь, да? – заныла Дженни, слезы полились у нее по щекам, и она обхватила голову руками.

Иисусе милостивый, что происходит прямо сейчас?

Я бросился к койке, схватил ее, плачущую, в объятия.

– Милая, я, конечно же, тебя люблю. Успокойся, – сказал ей.

– КАТИСЬ ТЫ НА ХЕР СО СВОИМ УСПОКОЙСЯ! Я СИЖУ В ЛУЖЕ ВОДЫ ИЗ СВОЕЙ ЖЕ МАТКИ! – заорала она.

Я постарался сдержаться, в натуре постарался, но – не сумел. Меня всего передернуло. Всего-то делов – околоплодные воды. Вода из ее матки. Она в ней сидит. Маринуется в маточной жидкости.

И вопит:

– О БОЖЕ МОЙ! ТЫ ЧТО, ВЗЯЛ ДА СХОХМИЛ СЕЙЧАС?

Я принялся неистово головой трясти: «Нет», – но ущерб уже причинен.

Тут заявился анестезиолог, катя перед собой тележку с лекарствами, и я только что не умолял его всадить ей побольше чего угодно. Я в тот день, должно быть, в натуре, онемел от мозгов до самого низа, еще до того, как все пустил к едрене-фене.

Врач позволил остаться мне в палате на время анестезии, и, позвольте вам заметить, ничто не способно подготовить к виду иглы длиной с твою руку, которую втыкают твоей жене в позвоночник. А поскольку она на самом пике схваток, то только и способна, что вздохнуть, когда игла в нее входит.

До тех пор, пока я рта не открыл.

– Ничего себе иглища, едрена-вошь, – только и молвил.

Дженни глянула на меня, набычилась, волком смотрит. Ну, насколько могла, ведь большой живот согнул ее всю до крайности, а сестра ей на плечи налегала, как могла.

– А ну как она чуточку левее попадет и тебя ни с того ни с сего паралич разобьет? – спросил я в ужасе.

– Заткни… пасть, – выдавила из себя Дженни.

После того как анестезия угнездилась, где ей положено, я еще раз убедился, что в нашем договоре есть пункт, по которому клиника признается виновной и я вхожу в число ее совладельцев, если мою жену парализует. Уж коли суждено мне до самой смерти кормить ее протертым горошком да задницу подтирать, так хоть богатым буду.

– Тебе больше никогда не захочется секса со мной, – рыдала Дженни. – Я вот-вот через дырку, куда ты свой пенис совал, человечка вытолкну, и тебе никогда больше не захочется туда снова соваться.

Почему, боже, почему? Почему вбила она себе в голову эту картинку? Не было у меня с ней в сексе никаких проблем, когда она Вероникой была беременна. Никогда не было меж нами всех этих глупиздей типа: «О нет, если я малышу больно сделаю или он мой член увидит?» А сейчас? О Иисусе Милостивый, это для меня конец.

– Ну что за глупости! Зачем тебе говорить такое? – спросил я, нервничая.

Может, затем, что это правда. Человечек прокладывает себе путь по этому каналу, и мне что, полагается не испытывать страха по этому поводу?

Семь часов спустя Билли криком возвестил о своем появлении на свет, а меня вырвало в мусорную корзину около койки.

Теперь мне надо как-то убедить жену, что я не страшусь ее влагалища. По крайности, больше не страшусь.