Текст книги "Океаны в трехлитровых банках"

Таша Карлюка
Океаны в трехлитровых банках

© Т. Карлюка, 2021

© ИД «Городец», 2021

Предисловие

«Таша Карлюка пишет легко, как дышит. Это особый и счастливый дар для писателя – не утяжелять жизнь своими страданиями, тягостными предчувствиями и сложноподчиненными предложениями. То ли сказка, то ли быль, то ли проза, то ли не рифмованные стихи. Карлюка – первооткрыватель собственного жанра. Жанра лирических монологов, каждый из которых не длиннее одного вздоха. Их хочется заучивать наизусть или переписать каллиграфическим почерком, чтобы потом обрамить и повесить на стенку. Каждое утро взгляд будет натыкаться на эти строки, а душа потихоньку оттаивать и добреть. Собранные вместе под одной обложкой, ее рассказы, эссе и повести дарят радостное ощущение начала. Так можно чувствовать и сочинять только в ранней юности. Говорю это не в упрек, а скорее с легким оттенком зависти и грусти. И, конечно, с восхищением».

Сергей Николаевич,

главный редактор журнала «Сноб»

Рассказы

Сначала

Нам запретили собираться по сто. Нам запретили собираться по пятьдесят. Нам запретили собираться по десять. Нам запретили собираться вовсе. Нам приказали собраться:

– Соберись! Возьми себя в руки! Закройся в комнате. Не выходи. Войди в себя: исследуй, изучай, знакомься с собой заново, с конца, с середины. Знакомься с собой с того места, с той страницы, где ты в прошлый раз закрыл книгу, себя.

Нам сложно с людьми. Нам сложно без людей. Нам сложно, когда кто-то с нами. Нам сложно, когда мы без никого.

Он не написал, не позвонил. Она злилась и решила не писать, не звонить. Ему.

Написал другой.

Она выскочила из квартиры, прихватив с собой пачку сигарет, спички, джинсовую куртку. Прыгнула на велосипед.

Пустой город перед концом света. Планета устала от нас, она вытряхивает всех нас за борт, очищается, освобождается как после затяжной болезни, когда осталось совсем немного до выздоровления. Город был пустым, ночным, страшным. Сильный ветер дирижировал листьями, пакетами, мусором и единичными идиотами, которые, как и она, вырвались из своих комнат, просто чтобы не чувствовать себя зажатыми в клетке. Они бесцельно шагали по улицам.

Ей хотелось поскорее к нему. Еще двадцать минут назад она даже не думала о нем, она думала о другом. Но он написал, он ее хочет, и она тоже захотела его. Сильно.

Они говорили. Бокалы опустели, пепельница наполнилась. Он выкинул окурки в мусорное ведро, пепельница вновь стала пустой, а бокалы вновь стали полными.

– Я хочу тебя.

– Я не могу. Я думаю о другом. Я не могу. Это будет предательством.

Он услышал ее, но не послушал.

Его собака мирно спала в углу, свечи сгорали, постель мялась, а подушки с одеялом съезжали на пол.

Им даже удалось немного поспать. Минут десять. Она во сне положила свою ногу на его бедро, он положил свою руку ей на живот. Они проснулись, и все повторилось снова, и снова, и снова, и снова… Наконец-то они устали. Обессиленные, они наконец-то уснули.

Она проснулась в девять утра, он еще спал.

Она чувствовала себя виноватой и не чувствовала себя виноватой. Она проверила телефон – тот, кого она ждала, так и не написал.

Она надела ботинки, потом долго искала свой лифчик, не нашла сережку. Нужно уходить – она понимала, но не хотелось. Она закурила, смотрела на него, как он спит, смотрела все то время, пока курила. Уходить не хотелось. Она вымыла бокалы, выкинула окурки из пепельницы, почистила свою кофту от собачьей шерсти. Села на край кровати и нежно поцеловала его в щеку. Он взял ее руку, прижал к губам, открыл глаза. Был поцелуй. Долгий.

– Мне было хорошо.

– И мне.

Она выскочила из квартиры, не забыв пачку с одной сигаретой, спички, джинсовую куртку. Прыгнула на велосипед.

Пустой город перед концом света. Планета устала от нас, она вытряхивает всех нас за борт, очищается, освобождается как после затяжной болезни, когда осталось совсем немного до выздоровления. Город был пустым, утренним, страшным. Сильный ветер дирижировал листьями, пакетами, мусором и единичными идиотами, которые, как и она, вырвались из своих комнат, просто чтобы не чувствовать себя зажатыми в клетке. Они бесцельно шагали по улицам.

Ей было хорошо и плохо одновременно. Она снова проверила телефон – он так и не написал. Ей захотелось кофе, но все кафе были закрыты. Навсегда. Она поехала к себе домой – там кофе был.

Она собралась. Взяла себя в руки. Закрылась в комнате. Книга, которую она вчера начала читать, лежала на полу. Должно быть, ветер… Она подняла ее, села в кресло. «Сначала», – сказала она себе и открыла книгу на первой странице.

Жизнь дала трещину

Редко к докторам я обращаюсь. Но тут приспичило.

– Лягте, – сказал доктор мне.

Я легла.

– О, кажется, ваша жизнь дала трещину. Точно, – сказал доктор мне.

Я испугалась.

Доктор достал большую иглу и деревянный ящик с нитками разных цветов.

– Вам какого цвета?

– Бежевую.

Я закрыла глаза, остановила дыхание.

– Ну все. Шов может немного болеть, но это пройдет. С каждым днем будет все легче, легче все. Может быть, шрам останется. А может быть, и не останется шрам.

Я посмотрела на шов. Доктор концы ниток завязал в бантик.

– Трещина – это еще ничего. Вы вовремя пришли. Еще бы день – и… – не успел закончить доктор.

Кто-то постучал в дверь. Кабинет наполнился еще одной человеческой головой.

– О, дорогой мой, с разбитым сердцем! Как ваш склеенный орган?

Третья голова тяжело вздохнула и, заикаясь, начала отвечать:

– Я… тут… встретил женщину…

– Снова!? – доктор выкрикнул.

– Да… Но она меня не любит… И кажется, мое сердце снова разбито…

– Я же предупреждал вас! Не влюбляйтесь какое-то время, пока ваше сердце не окрепнет. Ладно, входите, – и доктор достал клей.

– А вас я попрошу, – тут он вспомнил обо мне, – недельку ходить по мягкому, пить теплое и слушать спокойную музыку, пока шрам не заживет.

Я вышла из кабинета. Очередь к доктору в коридоре была длинной. Мне еще повезло, что он меня принял. Кажется, не все сегодня попадут к нему.

Ты меня любишь?

Ты меня любишь? Потому что я тебя нет.

Так было не всегда. Это случилось только что. Я открыла глаза, повернулась на бок, увидела тебя и разлюбила. Ты не храпел, не царапал своими чуть сухими пятками, не пускал слюни на свою и мою подушку (в отличие от меня). Ты был хорош! Впрочем, как всегда. Был бы музейным экспонатом, назвали бы тебя «самый-самый»!

Ты читаешь это письмо, а я уже далеко. На ржавеющей «двадцать первой» «Волге» моего деда, на какой-то побитой дороге – потому что других у нас нет. Ты не грусти и не удивляйся – на другой стороне листа список девушек (ты всех их знаешь). Выбирай! Все они в тебя давно и тайно влюблены. Они мне сами признавались. Они готовы натирать твои теннисные туфли, варить полезные каши с низким гликемическим индексом и любить тебя так, как ты этого заслуживаешь. В конце концов ты станешь счастливым. Это неизбежная награда для хороших людей.

Ее остановил полицейский: она превысила скорость. Пришлось заплатить штраф. Все. Деньги закончились. «Волга» остановилась: бензин закончился тоже. «Волга» остановилась около домика. Небольшого, скромного домика. Она постучала в дверь. Открыл угрюмый мужчина.

– Здравствуйте! Я сбежала от жениха. Мне негде жить. Возьмите меня к себе. Я буду помогать вам по хозяйству.

Он зашел в дом. Дверь оставил открытой. Она зашла вслед. Дверь захлопнулась. На долгих n лет.

Ты меня любишь? Потому что я тебя нет.

Так было не всегда. Это случилось только что. Мы ужинали. Я – аккуратно, вилкой и ножом. Ты – как научили тебя мать и жизнь, макая хлебной коркой в юшку. Потом ты пил воду. Очень громко пил. После – шаркал по комнате в поисках карты мира и пустых пивных банок для стрельбы. Твой пес хорош, но он, как и ты, не благодарит меня за ужины, чистые уши и новый шерстяной коврик. Ты говоришь: «Слова – дерьмо, главное – поступки!»

Но что тебе стоило?. Хотя бы одно слово. Хотя бы раз в неделю.

Ты хороший человек. В этом городе даже один из лучших. Всегда спасешь, всегда приютишь, всегда убьешь сильного, который обижает слабого. Ты хорош, но не словоточив. А я устала быть рыбой.

Ты читаешь это письмо, а я уже далеко. На скрипучем велосипеде с корзинкой спереди, на какой-то побитой дороге – потому что других у нас нет. Ты не грусти и не удивляйся – на другой стороне листа список женщин (ты всех их знаешь). Выбирай! Все они в тебя давно и тайно влюблены. Они мне сами признавались. Они готовы терпеть твои крошки на полу, ездить на рыбалку, насаживать червей и любить тебя так, как ты этого заслуживаешь. В конце концов ты станешь счастливым. Это неизбежная награда для хороших людей.

Ее остановило битое стекло на асфальте. Стекольный завод, будь он проклят! Пришлось оставить велосипед на дороге. С пробитыми колесами. Пешком. Километр. Два. Три. Семь. Сил хватило лишь на то, чтобы лечь. Под деревом с паутиной.

– Детка, просыпайся! Придатки простудишь. Садись в машину. Тебе куда?

Из его магнитолы звучали древние The Contours. Он очень сексуально курил и рассказывал мне о черных как о высшей расе. Сознание захлопнулось. На долгих n лет.

Ты меня любишь? Потому что я тебя нет.

Так было не всегда. Это случилось только что. Ты пришел домой. Снял ботинки. Поцеловал меня в лоб и пошел читать Льва Шестова. Ты читал вслух. Что-то записывал в свою толстую тетрадь. И вдруг… Это страшное «вдруг». Оно привыкло портить мне жизнь. На ровном месте. Из ниоткуда.

Ты читаешь это письмо, а я уже далеко. Ты не грусти и не удивляйся – на другой стороне листа список старух (ты всех их знаешь). Выбирай! Все они в тебя давно и тайно влюблены. Они мне сами признавались. Они готовы. В отличие от меня. Готовы… В конце концов ты станешь счастливым. Это неизбежная награда для хороших людей.

Постой!

Долго думала. Может, я шлюха? Но нет. Я просто – любвеобильная. А еще я дура. Но этого уже не изменить. Наверное. И мне кажется… я тебя снова… люблю.

Постой!

Уже не кажется. Точно люблю.

Никуда не уходи! Я за хлебом! Скоро вернусь!

Папа

Мы не виделись больше года. В аэропорт я приехала на два часа раньше.

Глазами съедала каждого человека, который чем-то напоминал мне его.

Такая же обувь. Такая же рука. Такой же голос.

Наконец-то.

К папе прижимаюсь я, и спустя секунды он:

– Ну хватит, хватит. Хорошего понемногу.

Делаю шаг назад. Совсем забыла, какой он. Мы никогда не обнимались с ним. Я улыбаюсь, не зная, куда спрятать глаза.

Такси.

И все дни, что он здесь. Все эти несколько дней папа:

– Ну хватит, хватит. Хорошего понемногу.

Мы сидим в гостиной, разговариваем. И папа…

Внутри меня что-то. Поднялось. Проснулось. Я готова сказать. Готова говорить спокойно, тихо, не хлопая дверью, не ругаясь, не выясняя. Открыться. Как никогда. Впервые.

Посмотрела на него. А ведь люблю его. Сильно. Он мой папа.

– Знаешь. Мы ведь не виделись год. И вот тогда, в аэропорту, я так хотела, чтобы ты меня обнял. Не шутил. Просто обнял. И чтобы мы так постояли немного. Как папа и дочь. А ты как всегда. Не собираюсь тебя перекраивать. Просто знай. Мне это болит. Мне нужны твои объятия. До какого-то возраста мне было достаточно твоих шуток и игр, но потом мне понадобился нежный папа. А у меня его так и не было.

Ком в горле, как камень. Заболел. Не могла промолвить ни слова больше. Вырвала из себя. Из последних сил:

– Я сейчас вернусь.

Ванная комната. Дверь на щеколду. Вода из крана. Слезы из глаз.

– Дыши. Успокойся, – сама себе.

Когда я вернулась. Посмотрела на папу. Я не могу объяснить. Он светился. Седые волосы стали еще белее. Голубые глаза – еще голубее. Он светился. Встал, подошел. Обнял.

– Тебе хорошо?

– Да, папа.

Стояли минуту молча.

– Пока ты не улетел, делай так, пожалуйста, каждый раз, когда мы встречаемся и когда расстаемся.

И он делал.

У моря потом папа спросил, когда волны перебивали его тихо:

– Почему вы с мамой не научили меня раньше? Я ведь этого не умел. В моей семье никто никого не обнимал.

Была рада, что волны стали сильнее и перебили меня громко.

Ком в горле, как камень. Заболел. Слова застряли внутри меня.

Мысль застряла в голове

– Кость застряла у тебя в горле. Что ты будешь делать?

– Попытаюсь ее вытащить.

– То есть, другими словами, ты сделаешь все, чтобы кости в твоем горле не было, верно?

– Да.

– А почему?

– Иначе я задохнусь и умру.

– Хорошо… А чем отличаются мысли, которые застряли в твоей голове, от кости, которая застряла в твоем горле?

– Я не задыхаюсь от них и… не умираю…

– Ты уверен? Уверен, что мысли, которые мешают тебе жить, не убивают тебя?

Я задумался. Он продолжил.

– Да, возможно, мысли не мешают кислороду попадать в твои легкие и ты не умрешь от этого, но…

И он посмотрел на меня.

– Мысли могут как убить, так и вернуть к жизни. В твоей голове каких больше?

Я опустил глаза. Последнее время как-то все было… никак.

Никаких друзей. Никакой радости. Никаких эмоций. Никакой любви. Никак.

– Каждый раз, как мысль такая застрянет у тебя в голове, подумай о косточке, которая застряла в горле и убивает тебя, и вытащи ее. Иначе она тебя задушит. Мысль.

Он заплатил за свой кофе. Оставил официанту двенадцать процентов чаевых. И ушел. Я видел его первый раз в жизни. Даже не знаю, кто он такой. А я начал вытаскивать из своей головы дурные мысли, которые не давали мне покоя уже вторую неделю.

Вытаскивать мысли, как кость, что застряла в горле и не дает дышать. Вытаскивать ложкой и класть в тарелку.

Спустя час в тарелке не было места, и я попросил официанта принести мне пустую тарелку. А эту – с мыслями – поскорее унести от меня. Что он и сделал.

Муж и жена понарошку

Они друзья. Не больше. Да, напряжение между ними есть. То самое. Но они его гасят, игнорируют, а то и вовсе не замечают.

– Я еще никогда не жил с женщинами, – вдруг говорит он.

– А я с мужчинами.

Кому из них пришла идея пожить вместе – ради эксперимента, ради полезного опыта, ради социально-коммуникативного века, ради работы над ошибками, ради мамы, которая неистово хочет внуков, ради решения бытовых коллапсов, – не расслышала.

Она пришла к нему, волоча за собой чемодан на колесиках со скудным приданым. И с этой минуты все у них становится общим. Кроме кровати – у каждого своя.

В доме есть три места, где чаще всего разворачиваются арабо-израильские конфликты, – кухня, ванная, туалет.

Он отменно готовит и так же отменно мусорит, как результат – блюдо «Ой-вэй, вкусно, аж руки откусишь!» и гора грязной посуды, открытые шкафчики, варенье, пролитое на стенку холодильника; сахар, который он каждый раз просыпает, еще долго напоминает о себе на ступнях ее ног. Бесит? Не то слово!

Она тоже не ангел. Если на кухне, то кран постоянно открыт – никакой экономии, никакой заботы об экологии. Видите ли, ей нужна вода! Помыть одну тарелку – минус литр хлорированной, кастрюлю – уже целых три.

А он выкидывает бутылки из-под кефира с кефиром.

– На дне капля осталась! – оправдывается он.

– Две столовые ложки!!! – показывает она ему, разбив бутылку.

Она покупает кефир в картонной упаковке, чтобы потом разрезать ее и вылизать остатки. Бесит ли его это? Не то слово! Тогда она показывает свои ступни с крупинками сахара – в свое оправдание.

– Побрился – убери! Почему ты такая свинья?! – кричит она из ванной, плача над забитой волосами раковиной. – Из этого можно носки на зиму свалять!

А она – его геморрой. Ради двух лифчиков и трех пар трусов включает стиральную машинку. Деликатная стирка, видите ли! А что – руки из задницы? Руками постирать не можешь?

– Когда ты научишься до конца сливать воду? Когда ты научишься ставить новую туалетную бумагу? Сиденье когда научишься опускать?! – орет она.

– Тогда же, когда ты избавишься от своей библиотеки в туалете! – кричит он.

Он вечно спешит, поэтому все у него на ходу. Бутерброд на ходу, колбасой на пол, звонок на ходу, трубку куда попало, а ты потом ищи, хорошее слово в ее адрес – закладкой в памяти, которая потеряется, и все невысказанные благодарности забудутся. Он напоминает человека, спасающегося от вражеской армии: остановишься – убьют.

Ей хочется слышать «спасибо», она тоже любит ушами. Правда, и сама несловоохотлива – в ответ лишь «Я тоже…». Носит футболки с дырками, пижамные штаны в клетку и угги. Он идет с ней в дорогой бутик. Покупает ей что-то человеческое, девочковое. Она соглашается, поддакивает, хлопает в ладоши, а с утра опять дырявые майки, пижама с растянутыми коленками – и в его высший свет. А он краснеет.

Не подумайте, что их жизнь протекает лишь в этом ключе. Больше у них хорошего, конечно же. Но разве хорошее кому-то интересно? Разве интересно, как он сидит с ее сумасшедшей бабушкой целый день, пока она сдает экзамен? Разве интересно, как она мирит его с отцом, с которым они уже лет десять не разговаривают? Разве интересно, как они валяются на диване, положив друг на друга ноги, и по очереди читают вслух книжку о муми-троллях? Или их взаимное молчание, такое нетягостное, такое прекрасное, согласованное, не напрягающее, – разве интересно?.

Прошел месяц, а вместе с ним и срок действия договора, по которому они решили стать семьей. Понарошку.

Она вышла от него, волоча за собой чемодан на колесиках. И с этой минуты все у них перестало быть общим. Она ему оставила список с рекомендациями «Как вести себя с будущей женой», а он ей – «Как вести себя с будущим мужем».

Оказалось, что все было не зря.

Они стали терпеливее, мудрее.

Теперь он живет с милой девушкой, которая его очень любит и состоит сплошь из достоинств. Руками стирать умеет, воду экономит, в туалете не читает, носит платья и чулки.

Она тоже счастливица: ее мужчина не только готовит, но и убирает за собой; он лысый, поэтому раковина всегда кристально чистая. Он не пьет кефир. Совсем. Посвящает ей стихи каждый день.

По ночам, когда его новая пассия спит, он разрезает упаковку от кефира и выпивает остатки, а пока спит ее новый любимый, она подметает в кухне воображаемый сахар. Или специально рассыпает его на кафельный пол и подметает.

Но она гордая. Она не звонит первой. Девочки – они такие. Уж лучше сразу вниз с моста. И он не позвонит тоже. Он из породы одиночек. Своя территория, свой угол, свое пространство. Впустить чужого туда не так уж и просто. Устаканенный серый мир, но проверенный временем, а потому надежный, безопасный. И без боли.

Он бродит улицами. У него часа два. Его пассия съезжает – он ее попросил об этом.

– Ключ оставь под ковриком, – сказал быстро, не поднимая глаз, и вышел из квартиры.

Она тоже не смогла жить с другим человеком. Пока он спал, собрала чемодан и вышла тихо.

Сейчас они встретятся. Видите? Она выходит из-за угла, а он идет прямо к ней. Улыбаются друг другу. Без слов. Им все ясно без слов.

Следующее утро они встретят вместе.

Может быть.

Наверное…

Всем бы этого очень хотелось.

Автобус № 72

С морскими котиками мне было бы значительно веселее, чем с моими друзьями – Нытиком, Лентяем и Сверхчеловеком. Дело не в них, они все те же и так же – нытик, лентяй и сверхчеловек. Дело было во мне: что-то надломилось или, наоборот, отросло.

Я всех обманула, чтобы сегодня побыть одной. Не то чтобы мне с самой собой интересно – я так себе собеседник, так себе слушатель, так себе друг, но кое-как я научилась с собой сосуществовать. Правда, в друзья бы я себя не взяла, будь я – не я.

Всех обманула. На работе сказала, что температура. Учителю, что должна быть на работе. Нытику, что у меня урок. Лентяю, что я с Нытиком, а Сверхчеловеку… Сверхчеловеку я просто не ответила на звонок.

Я съела яблоко, оставив лишь хвостик, бросила лифчик, юбку в стиральную машинку, надела круглые очки с синими окнами и поехала к морю.

– Bonjour, monsieur!

Я не знаю французский. Толком не знаю ни один язык. Как попугай. Слово там, слово здесь, если долго не повторять – забываю. Но у меня идеальное французское произношение, и меня часто принимают за француженку.

– Comment allez-vous?

На этом пляже каждый первый, каждый второй, каждый третий – француз. Мне нравится общество этих канареек. Я не понимаю, о чем они говорят, поэтому мне кажется, что они все время читают друг другу стихи.

Доплыв до волнореза, я взобралась наверх. Кроме камней, там было несколько чаек и желтая табличка, запрещающая прыгать с камней в море. Она давно мне не нравилась, эта табличка. Я скинула ее в воду, а на ее место установила табличку с номерами автобусов. Последний автобус был под номером 72 и его конечной остановкой была «Остановка, где исполняются желания».

На следующий день знакомый француз сказал, что видел автобус под номером 72, но не успел в него сесть.

Город маленький, и новость про волшебный автобус облетела его за три часа сорок две минуты. Я еще не успела подгореть, как на автобус уже выстроилась очередь, которая брала начало около желтой таблички и заканчивалась на улице Алленби.

Я не верила своим глазам, но предпочла смолчать о том, что желтая табличка – моих рук дело. Мне оставалось лишь смотреть.

Из глубины моря появилась маленькая черная точка, она из маленькой становилась большой, из черной – желтой. Ей оказался автобус. Он ехал по морю или, скорее, плыл. Это был автобус под номером 72.

Как такое возможно? Это невозможно! Но, по всей видимости, так считала только я. Ни один человек в очереди не сомневался, что конечная остановка автобуса под номером 72 – «Остановка, где исполняются желания».

«Все сошли с ума!» – кричала я внутри себя, потом меня озарило: сошли с ума не все, а только я. Ведь так не бывает, чтобы в одночасье сошли с ума все!

Собравшись с духом, я поплыла к камням, доплыв, села на один из них и стала наблюдать. Через час я выяснила, что автобус под номером 72 – один-единственный, также я обнаружила, что на автобус 58, который едет в Яффо, и на автобус под номером 14, следующий на площадь Кикар Рабин, никто не садится, они приезжают пустыми и уезжают пустыми. Вся очередь ждала только 72-й номер. Одновременно автобус мог вместить человек сто пятьдесят, но по факту их было больше – около двухсот. Водитель – пожилой мужчина с черной бородой, в белой рубашке и в отутюженных брюках, в очках с золотой оправой – был мил, спокоен, не словоточив. Он не брал денег за проезд – проезд был бесплатным.

Прошло совсем немного времени, как автобус вернулся. Я всматривалась в лица людей. Это были те же люди, что садились в этот автобус меньше чем час назад. Все они улыбались и молчали. Нет, они не светились, не летали, они просто улыбались и молчали. Люди, ожидающие своей очереди – никто, ни один человек, – не расспрашивали приехавших или, скорее, приплывших, они молча ждали своей очереди.

В половине седьмого вечера водитель попросил, чтобы очередь больше никто не занимал, и пригласил всех желающих на завтра, сказав, что первый автобус будет на остановке ровно в 8:00 утра.

Я посчитала: оставалось сто семьдесят два человека, ровно столько, сколько могло уместиться в автобусе.

Менее чем через час он вернулся, вернулись все сто семьдесят два человека. Люди улыбались и молчали, они по очереди аккуратно спустились вниз по камням в море и поплыли к берегу.

– Этого не может быть! – крикнула я водителю, когда мы остались вдвоем. – Ты лжец! Кто ты?

– Если тебе интересно, ты можешь войти в автобус.

Он сел за руль, мотор зарычал. Я вошла в салон, села на переднее сиденье, водитель закрыл дверь, и мы поплыли. Не прошло и нескольких секунд, как автобус остановился, и я, оглянувшись, увидела, что вокруг нас только вода.

– Конечная остановка, – объявил водитель.

– Кто ты?

– У нас мало времени. Есть ли у тебя желание, которое ты хочешь осуществить?

– Так не бывает. Пожалуйста, объясни, что происходит. Пожалуйста. Я сошла с ума, да!?

Водитель улыбнулся, открыл ящик, достал оттуда стеклянную бутылку с какой-то жидкостью, вынул два стакана, наполнил их:

– Давай выпьем. – Он протянул мне стакан, и я, не знаю почему, взяла его.

– Выпей немного из моего стакана. – Водитель улыбнулся, взял мой стакан, отпил глоток и вернул обратно. Я закрыла глаза и выпила все залпом, не оставив ни капли.

– Сукин сын… – я успела сказать лишь это. Мое тело обесточилось, и я скатилась вниз.

Солнце было все там же, когда я очнулась, и водитель стоял там же, и ногти на руках не отросли.

– Теперь с тобой можно говорить. – Водитель сел рядом.

– Расскажи. Умоляю тебя!

– Что ты хочешь знать? Спроси, и я отвечу.

– Ты правда можешь исполнить желание?

– Конечно. Все очень просто.

– Умоляю тебя. Расскажи, как у тебя это получается!

– Мир – это сто процентов, – начал водитель. – Это всегда сто процентов и никогда не будет иначе. Стоит чему-то исчезнуть, как тут же оно и появится. Просто в другом месте. Ты никогда не знаешь где, но, будь уверена, это произойдет. Если ты сорвешь цветок, значит, где-то начнет расти такой же; если попросишь миллион, то где-то кто-то потеряет ровно миллион; если захочешь мужа, значит, кто-то разведется или станет вдовой; если попросишь новое сердце, потому что твоему остались считаные дни, значит, кто-то умрет; если попросишь, чтобы дождь прекратился и вышло солнце, значит, где-то солнце исчезнет и пойдет дождь. Мир – это всегда сто процентов, и никогда не будет иначе.

– Я могу попросить и быть уверенной, что, получив, ничего не отниму у хорошего человека?

Водитель улыбнулся.

– А кто такой хороший человек? Кто такой плохой человек?

У меня не было ответа.

– Ты не знаешь, у кого отнимаешь, и не знаешь, кому отдаешь, когда отнимают у тебя. Но, будь уверена, ничего никуда не исчезает. Все одно и то же, и все разное.

– Что же тогда? Не желать?

– Желай, конечно.

– Но я ведь могу… убить.

– И что?

– Убить хорошего человека… То есть хорошего, плохого. Я запуталась.

– Кто ты такая? Почему ты решила, что знаешь, кто заслужил хорошее, кто плохое?

– А кто знает? Кто-то знает?

– Кто-то знает, – улыбнулся водитель.

– Точно знает? Я могу не сомневаться? Они знают, что делают?

– Кто они?

– Ну… Они… Сверху… Кто-то…

– Знают. – Он вновь улыбнулся. – Нам пора возвращаться, мы слишком долго здесь. Ты хочешь исполнить свое желание?

– Нет, – ответила я.

Мне совсем не хотелось улыбаться, когда мы вернулись обратно, и у меня оставалось слишком много вопросов, чтобы молчать.

– Что ты со мной сделал? Почему все пассажиры улыбались, молчали, а я?.

– Они запомнили только то, из-за чего можно улыбаться и молчать, а ты… Я хочу, чтобы ты помнила все.

– Что будет с автобусом под номером 72?

– Ты его пожелала, тебе и решать. Мне пора.

В даль моря уплывал большой желтый автобус, он из большого становился маленькой точкой, из желтой – черной.

Через месяц я оказалась рядом с Парижем, мне захотелось выучить язык канареек. Я сидела на автобусной остановке в окружении виноградных полей и маленьких деревень. Было тихо, покойно. Вдалеке на дороге я увидела маленькую черную точку, из маленькой она становилась большой, из черной – желтой. Это был автобус. Он плыл по дороге или, скорее, ехал. Это был автобус под номером 72.

– Какая у вас конечная остановка? – войдя в салон, я спросила у водителя с черной бородой.

– Кто знает… – водитель улыбнулся.

– А кто знает? Кто-то знает?

– Кто-то знает…

– Точно знает? Я могу не сомневаться?

– Сомневаться ты можешь всегда.