Текст книги "Медленнее, ниже, нежнее… (сборник)"
Автор книги: Татьяна 100 Рожева
Жанр: Эротическая литература, Любовные романы
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Прикольно, – улыбнулась я.
Ольга подошла к монитору и развернула его ко мне.
– Посмотри. Вот еще один экземпляр. Чиновник, в муниципалитете работает.
На экране монитора полноватый мужчина в рыцарских доспехах, уже знакомых по бардачной комнате, с энтузиазмом и эрегированным членом, слегка прикрытым тканью, изображал возбудившегося рыцаря.
– Эрекция – это нормально на сьемках? – спросила я.
– Да, инструмент встает. Но он всегда прикрыт.
– Почему ты называешь член инструментом?
– Не хочу делать ненужных акцентов, наверно…
– А религиозный здесь у тебя?
– Конечно. Где ж ему быть… сейчас… – она подвигала мышью. – Без лица могу показать.
Ягодицы с пропущенным между ними хвостом почти не отличались от львиных. Послушный прогиб поясницы ижилистые ноги дополняли картину «раввин в саване» или «царь зверей принимает иудаизм».
– Всегда хотела большой стол, за которым собиралась бы большая семья и кованую люстру над ним… Люстра есть, хоть и не включается, но под ней вот рабочий стол Макинтоша и фотографии, фотографии, фотографии, – произнесла Ольга то ли с гордостью, то ли с жалобой, подхваченной игриво-жалостливой арабской мелодией её мобильного телефона.
– Да! – ответила она с профессиональной улыбкой. – Да, да, узкая улица, всё правильно! Дверь с угла, да. Нет, обойдите слева, на моей бронзовый лев! Не дергать! Там звонок! – объясняла он, показывая мне рукой круг, по которому я должна успеть добежать до ширмы. – Давай, они уже здесь! – продублировала она жест, окончив разговор.
Я быстро прошла в студию и расположилась за ширмой – светской дамой в кружевах, уже освоившейся в белой операционной. Подтащив под себя коробку, села ждать. Кружево пахло шафраном. Послышался отдаленный хлопок входной двери, лай собак, голоса, смех, запах мужского парфюма, вскоре появившийся в студии. Кружево старой ширмы кружило с людьми, дорисовывая их по-своему. Широкоплечий мужчина был увит муаровым плющом, а его более женственный друг весь пошел черными орхидеями. Ольга перевоплотилась в колдунью, темную от зловещих идей. Мое любопытство прильнуло к вкусному кружеву.
Крепкого и широкоплечего звали Алекс, его друга – Роман. Болтая и смеясь, мужчины разделись. Новые кружевные прожилки проросли на их лицах и телах в самых неожиданных местах. Колдунья командовала: «Ближе», «На меня!», «Алекс, убери руку!», «Попой!» «Спиной!» «Член!» «Целуйтесь!» «Так, отлично!»…
Гипюровые цветы увеличивались в пестиках и расплывались перед глазами. Видимость ухудшилась. Я переместилась чуть в сторону, случайно задев ногой ширму. Она шаркнула по полу маленькой деревянной ножкой. Сердце упало туда, где и без него уже все пульсировало…
– Что это за звук? – спросил Алекс и посмотрел прямо на меня.
– Какой?
– Вот сейчас был оттуда.
– А, это ширма сместилась, – нашлась Ольга. – Там пол кривой. Дому-то уж сколько!
Она включила музыку. Зазвучал Джордж Майкл.
– Это расслабит, – произнесла хозяйка.
– Да мы не напрягаемся, – ответил Алекс, и мужчины засмеялись.
Я отошла вглубь своего кружевного укрытия с неустойчивой психикой и ногами, чтобы успокоить колотившиеся органы. В узоре ширмы проявилось лицо – сетчатые глаза, стебель носа, лепестки-уши и растянутый в растительной ухмылке рот. Здрасьте! Я старалась снова увидеть в гипюровом лице цветок, но наглая рожа не желала убираться обратно в растительный мир. Стоит один раз разглядеть в чём-нибудь рожу, и она ни за что не захочет возвращаться в орнамент, в разводы грязи или в ветви деревьев. Все, родилась на свет новая рожа. Не сотрёшь…
– Минуту перекурите, ребят, мне нужно подготовить кое-что, – произнесла Ольга.
Встав на лестницу, она подвесила к потолку алюминиевый обруч и задрапировала его белой органзой, быстро, словно по волшебству. Голос Джорджа Майкла вторил мужскому смеху и ничего не значащим фразам, которыми перекидывались Алекс и Роман, с полуслова понимая друг друга.
– Ты помнишь его? – спросил Алекс.
– Ну конечно, – ответил Роман. – Ему бы надо туда…
– А тот? – засмеялся Алекс.
– Да не, не о чём, – помотал головой Роман.
– Ну, согласен. А потом-то? Да?
– Потом да, нарядно…
– Мне надо, чтобы вы встали сюда! – деловито сказала Ольга.
– И что это? – спросил Алекс.
– Это хупа.
– Вот это да! Супер! – они рассмеялись и, голые, стали целоваться под «хупой».
Ольга щелкала затвором камеры, выпуская в молодоженов обоймы фото патронов, потом замахала руками:
– Так стоп, стоп! У нас свадьба!
Мужчины обернулись щека к щеке как танцующая пасодобль пара. Алекс сделал шаг назад, опустился на одно колено перед возлюбленным, припал губами к его руке.
– Я тебя обожаю! – засмеялся Роман.
– И без смеха! А то жениться перестану! – строго произнес Алекс, но строгость далась ему с трудом.
Я смотрела на их муаровую любовь, удивляясь тому, что они шутят и смеются. Почему-то я не предполагала этой способности у людей этой ориентации…
– Так! Сосредоточились, ребят! – нежно сказала Ольга. – Хупа у нас понарошку, а искусство настоящее!
Их лица посерьёзнели.
Ольга смягчила свет, оставив подсветку сбоку и снизу. Световой туман мягко окутал обнаженные фигуры, складки органзы, тень Ольги, мелькающую вокруг влюбленной пары и Джорджа Майкла, шепчущего свои заклинания…
Алекс провел губами по члену «жены» и красиво поднялся. Мужественность, накаченное тело, непослушные кудри и послушное, всегда готовое возбуждение… Мужчины целовались. Я забыла, что у меня затекли ноги. Незамеченная за слоями реальности из органзы, смущённого света, шепота, кружева ширмы, я помогала себе рукой. Сердце окончательно переселилось туда, где и без него было тесно…
– Ребята! Вечную любовь я могу снимать вечно! – наконец напомнила Ольга, – но тайм из мани!
– Да, да, всё, – с хрипотцой отозвался Алекс. – Где у тебя туалет, Оль?
– Ребят, не здесь! Все понимаю, но муж дома.
– Кто дома? – серьёзно переспросил Роман.
– Муж! – громко сказала Ольга. – Давайте, заканчивайте…
Она вышла из студии, деликатно приглушив свет и прикрыв дверь.
Учащенное дыхание, шепот вперемежку с поцелуями и стонами можно было принять за возню обычной влюблённой пары, если бы не силуэты двух мужчин… Потом я услышала знакомую последовательность звуков в обратном порядке: удаляющиеся голоса и шаги, Ольгин и мужской смех, хлопок входной двери.
Джордж Майкл шептал мелодию лично мне и покачивающейся на сквозняке органзе хупы. Ей чувственней…
– Выходи, затворница, – заглянула улыбающаяся Ольга. – Ну, как тебе шоу с лентами?
– Я возбудилась, – призналась я. – А тебе как работалось?
– Я, честно говоря, забыла, что ты там. Только когда ширма сдвинулась, вспомнила. Ну, ничего, обошлось.
– Покажешь, что получилось?
– Да, сейчас на комп скину.
На экране Макинтоша сменялись кадры прожитой час назад жизни. Мужчины целуются, ласкают друг друга, не стесняясь, с любовью и откровенным желанием смотрят друг на друга. Их члены касаются, словно головы влюбленных на первом свидании, ничем не сдерживаемые, кроме легкой органзы.
– Красиво получилось, – оценила я.
– Они всё делали сами, им было в кайф. Это лучше всего для работы! – проговорила Ольга, глядя в монитор.
– Мне нравится, что члены прикрыты, но видны. Двойная эрекция заводит. Алекс – чудо! Жаль, что потерян для гетеросексуального общества.
Ольга улыбнулась своим мыслям.
– Инструмент всегда встает. Примитивная реакция. Я стараюсь это обыгрывать. Откровенно животный контекст упрощает идею. Алекс? Он, кстати, отличный гид, водит экскурсии по Иерусалиму. Ты можешь ему позвонить, я дам телефон, если хочешь.
– Хочу…
Мы досмотрели фотографии, выпили еще из кофейника и бутылки, разделённых столетиями…
Спустился усталый Миша.
– Я закончил. Ну как вы тут, девчонки, наболтались? – равнодушно спросил он.
– Соскучились по тебе, – так же равнодушно ответила Ольга.
– Я бы чего-нибудь съел, – сказал муж.
– Картошка с грибами в красной кастрюле.
– Ага, понял, – кивнул Миша и ушел.
– Ужин заслужил, – улыбнулась Ольга, проводив глазами мужа.
– А у женщин какая реакция на съемках? – продолжила я прерванную тему.
– Разная, но не такая примитивная. Все тоньше, изящней.
Ольга взглянула на меня впитавшими фотосексуальность глазами.
– Останешься с нами на ночь?
– С вами…?
– Да. Мы любим втроём. Тебе понравится. Муж хорош в постели, – сдержанно произнесла хозяйка.
– Да я с удовольствием… Но меня уже ждут мои, я обещала… мы завтра сутра должны были… ну в общем, не очень удобно сегодня… – промямлила я. – Давай в следующий раз?
– Хорошо, наш телефон у тебя есть, – ласково улыбнулась Ольга и провела большим пальцем по соску, проступившему сквозь цветок платья.
Возвращаясь в такси по рвущемуся в небо, словно эрегированному ночному Тель-Авиву, я размышляла, почему не осталась с красивой Ольгой и её мужем, который «хорош в постели». Сначала польстила себе мыслью, что природная честность не позволила проехаться на чужой сексуальности, потом призналась себе, что виной банальный эгоизм. Я предпочитаю все своё – зубную щетку, желание, тапочки, мужчину… Желание увидеть Алекса и побывать с экскурсией в Иерусалиме – было моим собственным, и с утра я набрала его номер.
«Вы едете не просто в город. Иерусалим – город живой! Город, принадлежащий всем и не принадлежащий никому. Город, визит в который для каждого вашего предка был бы величайшим праздником его земной жизни. Кем бы ни был Ваш предок, – христианином, иудеем или мусульманином. Почему Иерусалим? Почему Иерусалим должен был стать сценой Распятия, Смерти, Захоронения, Воскресения и Вознесения Христова.
Почему Иерусалим должен был стать сценой Вознесения Мухаммада на седьмое небо для получения главной Книги Ислама – Эль-Коран. Почему за тысячу лет до распятия Христова и за полторы тысячи лет до вознесения Мухаммада великий царь Давид, сняв с себя все одежды царские, ликуя и танцуя пред всем народом, вносит в этот град главный атрибут договора меж человеком и Богом – Ковчег завета. Почему Вам необходимо попасть в Иерусалим? Как для Вас он может стать тем же, чем он был для каждого Вашего предка? Обо всём этом, в абсолютном понимании ответственности пред Вами, визитером этого града и пред самим Градом Иерусалимом мы и будем говорить…» – начал экскурсию загорелый накаченный мужчина в белой одежде и широкополой шляпе, отдаленно напоминающий Алекса.
Голос, парфюм, поворот головы, волосы – его, но лицо – не его, – одухотворённое и сосредоточенное – лицо дирижера во время ответственного концерта. С таким лицом не позируют голым…
Фотообраз Алекса преследовал меня всю экскурсию. В белых складках одежды мне виделись складки органзы, декорирующей смуглый эрегированный член. Я старалась отводить глаза, но взгляд сам прилипал то к его лицу, то к паху…
«…как Иерусалим принадлежит всем религиям и всем людям, так и Иисус – сын божий, просто человек в самом истинном значении этого слова. Есть старый анекдот. Три утверждения о том, что Иисус был евреем: Он продолжил бизнес отца. Он до тридцати трех лет жил дома с родителями. Он был убежден, что его мама была девой, а его мама была уверена, что её сын – Бог. Три утверждения о том, что Иисус был русским: Он никогда не ходил в церковь, но считал себя истинно верующим. У него не было квартиры и машины, но всегда хватало денег на спиртное. Выпив в компании друзей, он любил рассуждать о смысле жизни. Три утверждения о том, что Иисус был негром: Он каждого называл братом. У него не было постоянного места жительства. Никто не брал его на работу! – Алекс подождал, пока в группе стихнет смех. – Иисус сын божий! Просто человек в самом истинном значении этого слова! Кто чувствует себя человеком, готовым к принятию не только духовной, но и обычной вкусной пищи, отведу в арабский ресторанчик и договорюсь о скидках! Всем остальным – спасибо за внимание! Наша экскурсия окончена!»
– Я готова к принятию вкусной пищи! – выступила я вперед.
– Пойдёмте, – улыбнулся Алекс знакомой улыбкой.
– Вы потрясающий гид! Не хочется с Вами расставаться! – лепила я по пути в ресторан, стараясь быть ближе, чем остальные голодные члены экскурсионной группы.
– Спасибо, – устало ответил Алекс.
– У меня было ощущение, что Вы водите не группу по городу, а друзей по своему дому, – гуще намазывала я, чтобы привлечь его внимание.
– Благодарю, мне приятно, – скромно ответил он, – но я лишь ученик своего учителя.
– Это Вы о ком? О менеджере по формообразованию древесных пород в крупной компании, принадлежащей его Отцу, из Назарета? Как в анекдоте?
Алекс внимательно посмотрел на меня из-за широкополой мягкой шляпы, словно впервые заметив.
– Я не настолько грешен…
– То есть?
– Маленький человек, который, читая Библию, плачет над своими мелкими грешками, не осознает своего главного греха – Гордыни. Так говорил мой учитель.
– Кто он, Ваш учитель?
– Великий человек! Он разгоняет тучи над местом Нагорной Проповеди, для него колокольный звон в Церкви двенадцати апостолов в Капернауме. И он заслужил это.
– Так кто же он?
– Он лучший гид по Иерусалиму из всех, какие только существуют! Это он научил не бежать мимо арабского квартала, как другие, а передвигаться по городу свободно и ощущать его самой спокойной точкой в Израиле. «Если ты войдешь в Иерусалим большим, то и выйдешь большим, а если войдешь маленьким, то выйдешь великим», «Когда ты едешь во Францию, ты едешь к французам, когда ты едешь в Италию, ты едешь к итальянцам, когда ты едешь в Израиль, – ты едешь к себе…» Его слова. Его зовут Алик.
– А мне понравилось, как Вы ведете экскурсию. С таким знанием, с такой любовью…
– Без любви вообще ничего делать не стоит. Не имеет смысла, – серьёзно произнес он.
В арабском ресторанчике он обнялся с официантом, и что-то сказал ему, дружески похлопав по спине.
– Я заказал для вас настоящую кабсу. Не пробовали?
– Нет, а что это?
– Арабское блюдо из риса и мяса, родиной которого считается Саудовская Аравия. В основном за вкус этого блюда отвечают специи. Обычно в неё кладут черный перец, гвоздику, кардамон, шафран, корицу, мускатный орех, и, конечно, мясо, подготовленное особым образом. Кроме этого, добавляют изюм, миндаль, кедровые орешки. Фактически кабса тот же плов, но Вы ощутите, насколько это не плов!
– Вкусно рассказали…
Он улыбнулся.
– Здесь его готовят, как положено.
Мы сели рядом. Он достал из сумки ноутбук. На рабочем столе открылась фотография – две мужские фигуры под хупой в тумане полупрозрачной ткани, которые я мгновенно узнала. Самый безобидный снимок из всех.
Я осторожно заглянула.
– Красивое фото. Это ваш друг?
Алекс настороженно глянул на меня.
– Любовь всегда видно и это необыкновенно красиво! Самое красивое, что есть на свете! – с чувством произнесла я.
Он посмотрел с любопытством.
– Вы думаете?
– Не думаю, вижу.
– Да, это так, – кивнул Алекс.
– Я могу задать вам сложный вопрос, Алекс?
– Сложный? Хм, – хмыкнул он. – Ну, задайте…
– Как ваша не совсем традиционная ориентация сочетается с религией, к которой вы так близки?
Он покачал серьёзной головой.
– Это не сложный вопрос для меня. Я верю в бога, но не в религию. Этот город и эту страну создали люди, которые верили в то, что ОН в них верит.
Свет бога в душе, религия – тьма! Лучшая молитва – «Спасибо, господи!» – так говорил мой учитель. А по поводу нетрадиционности чего бы то ни было – не суди о другом ни хорошо, ни плохо. Будешь тридцать секунд о нем говорить и тридцать раз ошибешься. Это тоже его слова. Счастье это гармония с собой и миром…
За день до отлёта я бегала по городу в мыслях о сувенирах, которые надо купить и дождях, которые ждут дома. Вокруг было яркое солнце, синее небо, белые холсты камней, живые краски неопознанных цветов и растений, прильнувших к своим капельницам, чьи синие змеи грелись в горячем песке. Тель-авивская улица благодарила небо за рай на земле, а я – за то, что уже совсем скоро разберусь со злокачественной литературной опухолью…
– О! Приветствую! – знакомый голос заставил поднять голову.
Белый балахон, чалма, темные очки, сумка через плечо, небритая улыбка – Алекс!
– Ой! Здрасьте! – обрадовалась я.
– Какими судьбами?
– Гуляю по магазинам. Завтра домой. А Вы?
– Я по делам. Гуляю я на работе, – засмеялся он. – Здесь недалеко, в Яффе, живет одна хорошая фотографиня, русская, как ни странно.
– Почему как ни странно?
Алекс улыбнулся.
– Ну, потому что каждая нация сильна чем-то одним. Немцы – техникой, евреи – творчеством, русские – душевными терзаниями. А фотография это творчество, во-первых, техника, во-вторых, и только в третьих – терзания. Так ведь?
– Да, – согласилась я. – А как ваш друг?
– Друг? Откуда вы зна… а, нуда… – он почесал лоб под чалмой загорелым пальцем. – Да нормально. Все хорошо. У нас с ним полный инь-янь! – он заулыбался, протянув руку для прощания. – Мне пора. Если вашим знакомым нужна экскурсия по святым местам, звоните в любое время дня и ночи! Да, и если нужен хороший фотограф, тоже обращайтесь, познакомлю! Рад был увидеться!
– Я тоже. И привет инь-яню!
– Спасибо! Обязательно передам! – засмеялся он так, как смеются только очень счастливые люди…
Вечером я позвонила Ольге, чтобы поблагодарить и попрощаться. Телефон взял Миша.
– Она в студии, работает с клиентом, не может подойти. Что ей передать?
– Нет, ничего, я позвоню в другой раз. Или напишу.
– Конечно, пожалуйста, – любезно ответил голос.
– Миша, а Вы нашли свой инь-янь?
– Что, простите?
– Вы нашли гармонию с собой и миром?
– Я ничего не терял, – хмыкнул голос. – Всего хорошего!
Таблетки от сердца
На месте её любимого чая прорыт туннель. Ей приходится тянуться рукой в самый его конец, за последней пачкой.
«Всем нужно то же, что и мне! Как же это раздражает! – возмущённо бубнит она. – Вот же, рядом, чёрный, зелёный, белый, хоть полосатый! Так нет! Всем подавай мой чай! И почему продавцы именно в этом, ближайшем к дому супермаркете, никогда не шевелятся? Кончается товар – значит, надо быстренько принести еще! Пожилой человек не должен испытывать неудобства!»
Она кладет добытую пачку в корзину и размышляет сама с собой: «Надо будет ко дню рождения сделать запас, а то, как всегда – когда надо, тогда и не будет! Приедет сын с невесткой, внучка. Как же без любимого чая! Это ведь не простой день рождения, шестьдесят пять…»
От неловкого движения заломило под лопаткой, а от возмущения заболело сердце. Сердце все чаще беспокоит её. То оно вдруг колотится, сотрясая всё тело, то останавливается, словно что-то вспомнив, и она судорожно ищет пульс, то мучает противная тянущая боль. В её сумочке всегда есть таблетки от сердца, но сейчас она выскочила за чаем и сумочку не взяла…
Она оглядывается в поисках места, где бы можно было присесть. Увидев подставку, на которую встают, чтобы достать верхние полки, идёт к ней, осторожно опускается, ослабив на шее жёлтую косынку.
Напротив нее, колени в колени сидит запыхавшаяся пожилая женщина в жёлтом платке на шее. Она не сразу понимает, что это она сама и есть, и что смотрит в зеркало, которыми отделаны колонны магазина для зрительного расширения торгового пространства. Странно, но раньше она не находила себя в этих зеркалах. Точнее, не искала. С некоторых пор она перестала дружить со своим отражением. Дома зеркало только в ванной, маленькое, в размер лица. Были раньше во весь рост, в шкафу, но она заменила их темными стеклами. Не хочется верить, что эта почти старуха и есть она….
Сейчас ей некуда деться от своего отражения. Выбившиеся седые волосы, сутулые плечи, глаза без макияжа, морщины возле губ, отёкшие колени, стоптанные туфли. Ужас… Надо покраситься. И к косметичке записаться. И купить новые туфли. Тем более день рождения… Нельзя себя так запускать!
Боль под лопаткой стихает, сердцебиение нормализуется, вроде обошлось.
«Ну чего, бабка? Купила чай? Чуть не кончилась. Молодец. Вставай, иди домой, заваривай!» – с деланой бодростью говорит она себе и через силу улыбается зеркалу. Но не встаёт, а продолжает сидеть, глядя на отражённые полки с продуктами и покупателей с тележками. Мир «потустороннего» зеркального супермаркета как настоящий, лишь немного темнее. От времени или от однообразия того, что в нем отражается.
В затемнённом мире растерянно блуждает высокий мужчина в пальто. Лет сорока пяти, слегка вьющиеся волосы, длинная чёлка, разложенная прямым пробором, серьга в ухе. Не местный. У них так не одеваются и так не стригутся. Он вертит в руках коробку, читает. Наклонившись, ставит в тележку. Чёлка падает на лоб. Плавным движением правой руки он убирает её со лба, и волосы вновь послушно ложатся на свои места.
Этот жест… и этот поворот головы… и глаза…
Рон! Рон! Рон! Рон! – выталкивает сердце его имя. Не может быть… Прошло тридцать лет… Но это он! Рон… Хорошо, что она сидит. Чувство самосохранения захлёбывается волной других, давно забытых чувств.
Рон – её бывший ученик. Он готовился поступать в Медицинскую Академию, она занималась с ним химией. У его родителей необычная история знакомства. Отец – армянин, советский дипломат, работал в Лиссабоне, а мать – португалка, зашла в посольство. Рон сам рассказывал. Ему было шестнадцать. Он сразу показался ей особенным. Взгляд такой взрослый и такой мужской. Так не смотрят мальчики в шестнадцать лет. А она была беременна своим сыном, которому сейчас уже тридцать. Как это всё было давно… А такие помнятся подробности… Даже этот жест, как он рукой убирает со лба чёлку… И чувства, оказывается, никуда не деваются, и время не лечит…
Она боится оторвать взгляд от зеркала и не увидеть ЕГО в реальности, словно он существует только в зеркальном мире. Но он чувствует взгляд и поворачивает голову сам.
Запыхавшаяся пожилая дама в желтом платке вокруг шеи странно смотрит на него, сидя на подставке, с которой достают товар с верхних полок.
«Пациентка бывшая, наверно», – думает он. Он привык, что люди в разных странах вдруг начинают его пристально рассматривать, узнавать. Через его руки прошло столько людей. Нет, здесь, кажется, другое. Ей, возможно, нехорошо.
Он оставляет тележку и быстрым шагом подходит к женщине.
– Мадам, с вами все в порядке? Я врач. – Он садится возле неё на корточки.
Она не может ответить. Смотрит на него, чувствуя себя пустой банкой, в которой нет ничего, кроме огромного сердца, колотящего в тонкие стенки.
– Вы меня слышите? – он берёт ее за руку и его серые глаза вспыхивают узнаванием. – Каролина? Это ты…?
Она молча кивает.
В его голове всплывают воспоминания. Замороженные, но прекрасно сохранённые… Ему было почти шестнадцать. Он учился в школе и готовился в медицинский, и родители наняли учительницу для дополнительных занятий по химии. Она приходила к ним домой два раза в неделю днём, когда он был дома один. Она говорила по-английски с акцентом. Отец сказал, что это славянский акцент. После месяца занятий она больше говорила на другие темы, чем химия. Однажды она попросила стакан воды, и когда он принёс воду, увидел, что она трогает сама себя. Он окаменел. Она спросила, видел ли он когда-нибудь такое, он сказал, что нет, тогда она предложила подойти и потрогать. Когда он подошел и дотронулся, то кончил в штаны. А она поняла, достала у него мокрого и взяла в рот. Потом завалила на пол и села на него. Она текла сильно, была мокрая, потом поднялась, села ему на лицо, и заставила лизать. И это был его первый сексуальный опыт. Потом, в другие дни, занимались только этим. Ему было все интересно – раздвигал, смотрел, щупал, гладил, нюхал. Она была беременна от мужа, на пятом месяце. Они занимались так почти до родов. В последнем месяце она давала делать куни, а потом анал, и любила, когда он заходил глубоко и кончал. Говорила, что у него большой член и если делать это обычно, то можно задеть маленького. На последнем месяце она любила только минет и анал. Он даже не мог себе такое представить с ней! Ей ведь было тридцать четыре, а ему почти шестнадцать. Потом он уехал в Лондон учиться. Жизнь пошла другая. Чернокожие девочки, много групповухи и много медицины. Секс и медицину он обожает всю жизнь. Предпочитает женскую доминацию. Скорей всего, первый сексуальный опыт послужил формированию такого предпочтения. А секс с беременной был последний раз с беременной женой. Дочке уже шестнадцать…
– Да, Рон, это я… Я так сильно изменилась?
– Наверно, как и я, – смущается он, не зная, о чем говорить с седой дамой в нелепом жёлтом платке, обмотанным вокруг морщинистой шеи, почти старухой, в которую превратилась его бывшая учительница.
– Как ты здесь оказался? Я тебя никогда раньше не видела.
– Я здесь по работе. Завтра улетаю, – сухо отвечает он, и вежливо добавляет подробности: – Надо было посмотреть пациента. А ты?
– Я здесь живу. Совсем рядом.
– Мм, – кивает он.
– У нас очень хороший город, – зачем-то говорит она.
– Я не успел оценить достопримечательности. Наверно, хороший, если ты здесь живёшь, – пожимает плечами Рон.
– Много ездишь?
– Чаще летаю.
– Ты поступил в Медицинскую Академию?
– Да. – Он поднимается, помогает подняться ей, поддерживая под локоть, как обычно помогают пожилым людям. Она ищет рукой его ладонь, и он дает ей руку.
Украдкой она смотрится в зеркало, приглаживает волосы и прикрывает платком шею. Она пытается задержать его руку в своей, но он деликатно высвобождает пальцы.
Ей так много хочется сказать ему. Какая неловкая ситуация…
– А ты какой врач? – спрашивает она совсем не то, что хотела.
– Нейрохирург.
– Много оперируешь?
– Много, – переминается он.
– Устаёшь, наверно? – она чуть не плачет от банальности их разговора. Через тридцать лет.
– Больше устаю от новых магазинов, – чуть улыбается он. – Никогда не знаешь, где что и найдёшь ли привычные продукты. А оперировать – это моя работа. Устаю, конечно, но и удовлетворение есть.
Он пытается заполнить словами неловкую пустоту между ними. Она благодарно подхватывает тему:
– А я, знаешь, тоже сделала операцию нейрохирургическую пять лет назад в Израиле. Дорого, но не жалею. Результаты хорошие. И очень мне профессор понравился. Шимон Рохкинд. Абсолютный фанат своего дела! Очень приятно было с ним общаться. Ты, может, знаешь его?
– Врач должен быть таким, – сдержанно отвечает Рон. – Я слышал о нём, но лично не знаком.
– А где ты живешь, Рон? – она ласкает языком его имя.
– В Иерусалиме.
– Ну да, а тот в Тель-Авиве. Вот и не встречались.
Разговор снова высыхает.
– Как родители? Живы? – вспоминает она.
– Мама жива, слава богу. Отца уже нет.
– Мама тоже в Израиле?
– Нет, мама в Лиссабоне. Она не хочет никуда переезжать. Болеет. Но за ней уход двадцать четыре часа в сутки, и мы навещаем. Я и дочка.
– У тебя дочка есть? А жена?
– Развелись. Она уехала в Штаты. Но мы остались друзьями. Я, когда бываю там, встречаемся, общаемся. Нормально. А ты как? И кстати, кто у тебя родился? – вспоминает Рон, смутившись.
– Мальчик, – тоже смущается Каролина. – Ему уже тридцать. Он женат, у меня внучка чудесная. Они в Швейцарии живут. А я вот сюда переехала, в Словакию. У меня же бабушка отсюда. Здесь дом, в котором я выросла. А с мужем развелись. Почти сразу после того, как…. как… как сын родился, – находится она.
– У тебя тоже компот из генов? – улыбается Рон. – У меня ведь отец армянин, а мама из Португалии. Отец был дипломатом, а мама в посольство пришла. Они там и познакомились.
– Я помню эту историю, – тепло говорит она. – Ты часто бываешь у нас?
– Нет. Часто в России. Был в Питере недавно, так номер самый дорогой, мерседес с водителем, ужин в Астории с девочками и чаевых пятьдесят тысяч евро. Это помимо оплаты операции и всех остальных расходов. Пока есть русские олигархи, можно жить! – смеётся Рон с теми же ямочками на щеках, что были в шестнадцать лет, но словно повзрослевшими…
Она теряется от этих ямочек окончательно, словно они, живые свидетели того, что у них было, смеются и над ней. Но, берет себя в руки.
– Это что же, Рон, получается, дешевле оплатить хирургу перелёт и проживание, чем больному прилететь в клинику? – спрашивает она.
– Послеоперационный период очень важен. Перевозить больного опасно, а так он может оставаться в клинике сколько угодно, – объясняет врач.
– Наверно, ты очень хороший нейрохирург, – она дотрагивается до его плеча и слегка гладит нежную ткань пальто.
– Хороший, да. Без ложной скромности. Обычно врачи могут удалить до семидесяти процентов опухоли, я достиг восьмидесяти пяти, девяноста. Поэтому меня приглашают много стран, – привычно говорит он.
– Я горжусь тобой, Рон.
– Спасибо.
– Так ты один живешь, если бывшая жена в Штатах? – робко спрашивает она.
– Один.
– Я тоже одна.
Он молчит. На его лице появляется нетерпение.
– А в Иерусалиме ты в клинике работаешь?
– Да.
– Выбор у тебя, наверно! И медсестры и пациентки! Всех перетрахал? – предпринимает она отчаянную попытку подобраться к настроению тридцатилетней давности.
– Мои пациентки не для секса, – спокойно отвечает он, словно разговаривая с безнадежной больной. – Медсестры в ночную смену, минет или секс стоя в кабинете. Но иногда такая смена, что лучше подрочить.
Она вдруг понимает, как нелепо она выглядит, как отвратительно возбуждение старухи. Но она уже не может контролировать себя. Совсем как тогда… Ей хочется с ним… хотя бы говорить об этом.
– А я хочу тебя спросить как врача, – волнуясь, начинает она. – Если у женщины нет мужчины, нет полноценного секса. Но она регулярно мастурбирует. Скажем, каждый день. Это может повлиять на ее здоровье? Что ей грозит?
– Не грозит почти ничего, – отвечает врач. – Только эти самооргазмы должны быть полными, потому что порой у женщин бывают неполные оргазмы, и вот это может провоцировать воспаление, вплоть до кисты на яичниках.
– Что значит полные оргазмы? – краснеет она.
– У женщин часто бывает оргазм неполным, они не придают этому значения. Это результат скованности мышечной системы таза и яичники не освобождаются полностью. Вероятность вреда здоровью очень небольшая.
– Как узнать, полный оргазм или неполный?
– Обычно после неполного можно почувствовать незначительную боль ниже живота десять – пятнадцать минут.
Она медленно проводит пальцем по своим губам, вспомнив, что это эротично. Но сразу опускает руку стесняясь себя.
– Онанизма не надо стесняться, – ободряюще говорит Рон. – Это часть физиологии человека, а физиологию я учил в Королевской Медицинской Академии. Вероятность заболеть очень маленькая. Кстати, у мужчин тоже иногда бывает неполный оргазм. У меня был пару раз.
– Пару раз за все время? Серьёзная статистика! – иронизирует она, хватаясь за юмор как за опору, ибо чувствует, что у нее больше нет той силы, которую дает уверенность в своей женской привлекательности. А без нее она слабая и совсем не нравится ему. Нужно уходить от опасных тем. Возбуждение старухи смешно и жалко, а жалость ей меньше всего хотелось бы вызвать в Роне.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?