Текст книги "Жизнь на общем языке"

– Правильно ты трактуешь, – подтвердила Клавдия слегка ворчливо, кивнула и добавила: – Как всегда.

– Просто я хорошо тебя знаю, – усмехнулась бабуля и поинтересовалась: – Так и к каким выводам ты пришла и что решила?

– Да что я могу решить! – с досадой произнесла Клава.

– Котлеты, – напомнила бабуля, одним словом, произнесенным с ровной интонацией, остужая эмоциональный всплеск негодования внучки.

Снова подхватив сковороду с плиты, Клава выключила газ под конфоркой и переставила ее на соседнюю.

– Я его совершенно не знаю, – резко развернувшись от плиты к бабушке, начала озвучивать свои сомнения Клавдия. – Мы виделись, можно сказать, полтора раза. И вот ответь мне, булечка, для чего мужчина приглашает девушку слетать с ним куда-то там за границу? Поболтать? Наладить дружеские отношения?

– Даже если он надеется на вашу близость, – подумав, поделилась своим мнением Софья Михайловна, – то я абсолютно уверена, что, не получив твоего настоящего, встречного желания, которое возможно трактовать только однозначно, Матвей не станет настаивать на интимных отношениях, оставив ваше общение на той самой дружеской волне. – И добавила: – Мужчина обязан желать и стремиться к близости с женщиной, которая его зажгла, которая ему интересна и притягательна, иначе это уже не мужчина, а черт знает что такое. Ты лучше подумай вот над чем: что бы ты чувствовала, если бы он не хотел близости с тобой? Если бы на самом деле он сделал такой широкий дружеский жест только в память и благодарность за прошлое.

– Этот «дружеский жест» до фига стоит, посмотрела я цены на авиабилеты в Монголию, – возразила с сарказмом Клавдия и вздохнула тягостно, словно сдуваясь: – Да и не о чем говорить и решать тут нечего: у меня клиенты в клинике и госпитале и плотный график, без единого окна.

– Подождут, – отрезала категорично бабуля. – Ничего, не смертельно больные, и тебе их не оперировать, спасая жизнь. Переживут как-нибудь. Перенесешь прием, раскидаешь по неделе, к тому же у тебя два выходных, аккурат попадающие на эти дни.

– Ох, бабуля, – снова вздохнула протяжно Клавдия.

– Клава, – очень серьезным, наставническим тоном произнесла Софья Михайловна, – для молодой женщины тридцати пяти лет ты слишком правильная. Молодость пролетает мгновенно, а потом долгие годы старости ты каждый день недоумеваешь, как она настолько стремительно промелькнула, а ты столько не сделала, не попробовала, не испытала и пропустила, отложив на потом из-за вечной житейской суеты. Нельзя только работать и учиться, жизнь не любит, когда игнорируют какую-то ее важную составляющую часть. Ты обязана и имеешь полное право хотя бы иногда вытворить какое-нибудь сумасбродство, выскочить из привычной, рутинной обыденности. Даже если потом разочаруешься или ошибешься, то хоть взбрыкнешь и проживешь яркие, наполненные чувствами, эмоциями и ожиданиями моменты. – И завершила свое наставление, безапелляционным утверждением-приказом: – Лети. И будь что будет, потом разберемся.

«Значит, решилась!» – понял Матвей, чувствуя, как напряженность, которая, оказывается, с того самого момента, как он сделал предложение Клавдии, сковала что-то у него внутри, вдруг отпустила, разжала тиски от этого ее форсированно наигранного возмущения. И теплая, приятная волна какой-то светлой, искристой радости прокатилась по его телу, вызывая приятное облегчение и непроизвольную улыбку.

– Не все настолько безнадежно, – продолжая улыбаться, заверил Матвей девушку. – Пару месяцев назад я забронировал два билета на хороший и удобный рейс, с одной короткой пересадкой.

– Настолько предусмотрительно? – подколола его Клавдия. – Два билета – это предвидение?

– Не совсем, – все улыбался Ладожский. – Я всегда бронирую два билета, поскольку велика вероятность, что со мной полетит кто-то из моих партнеров.

– Или спутница, – внесла уточнение Клава.

– Нет, – произнес весомым, не дающим малейшего повода для сомнений и иной трактовки тоном Ладожский. – Спутница никогда. Ты исключение. – И тут же спросил почти весело: – А у тебя загранник-то есть?

– Да у кого его нынче нет? – отчего-то тяжко вздохнула Клавдия.

– Не печалься, Клава, – усмехнулся Ладожский. – Тебе понравится, я же обещал.

– Это-то и настораживает, – ответила вредненько Клавдия и отключилась, не попрощавшись.

Вылет у них был совсем ранний, утренний, и понятное дело, что вся ночь пошла наперекосяк, по сути став бессонной. Клавдии удалось вечером урвать пару часиков, чтобы покемарить. Но, как обычно бывает, когда вынужденно подскакиваешь по будильнику после короткого, беспокойного «недосна» в ночной темноте, только-только вроде бы разоспавшись, она никак не могла окончательно пробудиться. И все зевала, ныла, чувствуя себя разбитой, и все ворчала, что ввязалась в эту историю, и дулась на Ладожского, подбившего ее на авантюру, и подремывала в такси всю дорогу до аэропорта, где ее, полусонную и недовольную, встретил и извлек за ручку из машины Матвей.

И как взял за ручку, так за ручку и сопроводил, через стойку регистрации для бизнес-класса и дальше в зал ожидания для VIP-персон, где до Клавдии наконец-то дошло, что летят они в элитном салоне.

– О как, – подивилась, аж окончательно проснувшись и взбодрившись от удивившей новости, Клавдия. – С чего это такой широкий жест? Я посмотрела в интернете, почем нынче посещение Монголии, так-то впечатлилась предлагаемой стоимостью, а тут еще и бизнес-класс. Ты настолько богатый человек, что можешь себе позволить смотаться на пару денечков по работе за такие деньги?

– Билеты я бронировал на свою фирму и оплачивал несколько месяцев назад, во время хороших скидок. К тому же мои монгольские партнеры заинтересованы в нашем сотрудничестве больше меня и, по сути, это их предложение и их проект, поэтому они готовы компенсировать большую часть моих расходов, – пояснил Ладожский.

– Даже за сопровождающую тебя девушку? – уточнила Клава.

– Вряд ли я позволю кому-либо платить за девушку, которую пригласил составить мне компанию, – усмехнулся Матвей и, меняя тему, предложил: – Давай-ка ты устраивайся поудобней и поспи, у тебя совершенно осоловелый вид и глаза закрываются. Я разбужу, когда объявят посадку.

Разумеется, поспать нормально Клавдии не удалось – так, снова немного покемарить, погружаясь в короткую отключку и вскидываясь от всякого резкого звука. Зато она реально вырубилась в самолете, как только они взлетели и разрешили опустить спинку кресел, что она сразу же и проделала, разложив кресло на максимально возможную горизонталь, благо салон бизнес-класса был почти пустым и позади их ряда пассажиров не имелось.

Клава проспала около трех часов и проснулась, когда предложили обед и напитки, чувствуя себя довольно сносно, по крайней мере не разбитой.

Обсудили с Матвеем и стюардессой свои кулинарные предпочтения, сделали заказ, и, когда девушка принесла и расставила на их столиках блюда и напитки, Клавдия потребовала от Матвея продолжения его повествования.

– По-моему, вот сейчас самое время для неторопливой, плавной беседы, – заметила она, приступая к еде. – И кто-то обещал ответить на все мои вопросы и многое рассказать.

– Кто обещал, тот сделает, – не удержался от улыбки Ладожский, разглядывая немного заспанное лицо девушки и розовеющую отлежанную щеку. – Но давай придерживаться принципа справедливости, по которому, я думаю, настала твоя очередь отвечать на вопросы и рассказывать о себе.

– Ну, может, – призадумавшись, согласилась Клавдия соблюдать тот самый принцип и разрешила: – Тогда спрашивай, какие сведения обо мне тебя интересуют.

– Обширные, – одарил ее своей потрясающей улыбкой Матвей, заставив сердце Клавдии забиться чуть быстрее. – Но начать я бы хотел с прояснения одного момента. – Он задумался на мгновение и внес поправку: – Нет, скорее все же двух моментов.

– Первый? – выказала готовность отвечать Клавдия, отправляя в рот кусочек красной рыбки.

– Тебе нравится твоя профессия? Ты нашла свое настоящее призвание или по инерции: раз уж выбрала такую специальность еще в детстве и ввязалась в эту историю, то и движешься дальше в этом направлении?

– Эм-м-м… – протянула Клавдия, обдумывая ответ. – Наверное, надо начать «от печки», пожалуй, как раз с тех моих семи лет, когда мы с тобой познакомились.

– Весь внимание, – поощрил ее к рассказу Ладожский.

Когда Клавочке Алексеевой было семь лет, у дедушки Павла Саввовича, папиного папы, стали очень сильно болеть зубы. Нет, они не вот тебе в один день взяли и вдруг разом нещадно разболелись, они и задолго до этого изводили дедушку ноющими болезненными ощущениями, и он ходил к разным врачам, а те проводили стоматологическую чистку, назначали какие-то притирки и полоскания и даже таинственный для семилетней Клавочки электрофорез и ультразвук, но помогало это мало, честно сказать, совсем не помогало.

Дедуля не жаловался, но, как говорила, сердечно сочувствуя мужу, бабуля, сильно маялся и мучился болями, из-за которых не мог нормально жевать, и оттого ему приходилось принимать обезболивающие таблетки.

Маленькая Клавочка ужасно переживала за дедулю, она забиралась к нему на коленки, дотягивалась ручкой до его шеи, обнимала и говорила ободряюще:

– Дедулечка, ты потерпи немножко! Я стану зубным врачом и вылечу все-все-все твои зубки, – клятвенно обещала она.

– Договорились, – улыбался деловитости маленькой внучки дедушка. – Уж я потерплю, Клавонька, пока ты станешь доктором. Только для этого надо хорошо учиться, ты знаешь?

– Знаю, – тягостно вздыхала внучка от нерадостной перспективы непростого пути к званию зубного доктора. – Мне бабушка Соня уже все объяснила. – И смотрела на дедушку своими голубыми глазищами, рассуждая: – Что ж поделаешь, дедушка, придется и мне терпеть, раз я тебе помочь хочу.

– Придется, внученька, – пряча улыбку, соглашался дедушка Павел.

И Клавочка терпела, что приходится стараться в учебе, раз уж дала такое твердое слово дедуле. И отчего-то ни разу за все десять школьных лет не задумалась, насколько ей-то самой интересна и нужна профессия, к которой она настолько целеустремленно двигается, усиленно готовясь по тем предметам, которые надо будет сдавать при поступлении на стоматологический факультет. Ни разу даже не озадачилась вопросом: а это вообще-то ее выбор или просто так сложилось?

Вот так, не терзаясь ничем таким, Клавдия и отправилась поступать в Евдокимовку, как нежно-сокращенно называли в просторечии «третий мед»: Московский государственный медико-стоматологический университет имени А.И. Евдокимова.

Волновалась ужасно, хотя точно знала, что подготовилась отлично и сдавала хорошо, чувствовала, что проходит, но все же – детская мечта, данное обещание! Поступила, разумеется, с ее-то упорством и усидчивостью в любом деле, причем и поступила ведь на бюджет.

Примчалась домой, ликуя от заслуженной виктории, прокричала с порога:

– Я студентка Евдокимовки, на бюджете!

Они тогда еще все вместе жили в одной квартире: бабушка Соня с дедом Павлом, папа Юра, мамуля Оля, Клавдия, ее младший двухгодовалый братик Антоша и прабабушка Маша, которые всем семейством и ждали возвращения их абитуриентки с новостями, ради чего папа даже взял выходной.

Поздравляли, радовались, отмечали.

И учеба покатилась своим чередом, сразу же втянув в себя, с первого дня, и нагрузив по самую маковку. Клава с удовольствием и большим усердием училась, даже когда носила Пашку. И потом, после родов, хоть и взяла академку на год, но все равно училась, насколько это было возможно с грудным ребенком. Зато на следующий год кое-какие предметы сдала экстерном, освободив тем самым себе много времени, которое посвящала сыну.

– Знаешь, когда я поняла, что это действительно мое призвание, мое творчество и моя жизнь? – сама увлекшись собственным рассказом, задала она Матвею вопрос, не требующий его ответа. – Когда после окончания универа и двухгодичной стажировки в разных клиниках, во взрослой и детской, попала довольно случайно и благодаря своей настойчивой наглости на конференцию ведущих стоматологов страны.

– Свистнула пропуск у академика какого, что ли? – предположил, усмехнувшись, Ладожский.

– Не-а, – покрутила отрицательно головой Клавдия. – Я проходила интернатуру под руководством одного профессора и самым нахальным образом взяла и написала статью о процессе лечения одного редкого случая у пациента, попавшегося мне. Разумеется, подвела эту статью под базу тех научных изысканий, которые проводил мой руководитель. Ну, как ученица, честно спросила у профессора разрешения, показала материал и послала статейку в профильный научный журнал. А ее возьми да и напечатай редакторы журнала, понятно, как работу одного из помощников профессора, но все же под моим именем. А тут аккурат конференция подоспела, а списки участвовавших от нашей научной клиники составлял профессор, поручив мне перепечатать их в окончательном, утвержденном составе. А мне было жуть как интересно, что они там на этой конференции обсуждают. Ну я ать – и внесла свое скромное имечко в состав участников, поскольку подходила под требование «имеет печатные работы и научные статьи». Я-то статью теперь имела. А без этого условия вообще никак, это самый первый, фильтрующий участников барьер.

– Смухлевала, – констатировал Матвей.

– Воспользовалась служебным положением, – поправила его Клавдия и возмутилась: – Я же не препараты запрещенные украла, чтобы обогатиться, а просто на время прыгнула на пару-тройку ступенек выше своего социально-профессионального положения. Посмотреть, послушать, опять-таки же, поучиться у именитых и матерых.

– Да, молодец, только поддерживаю в таком усердном стремлении, – похвалил ее Матвей. – И как, дело стоило того?

– Определенно стоило, – уверенно, с неким даже нажимом, заявила Клавдия, – хотя бы потому, что именно на той конференции я со всей ясностью поняла, что это моя главная реализация в жизни, мое творчество и призвание. Только произошло это озарение методом «от обратного», в пику и против того, что я там услышала.

– Интересно, это как же? – удивился Матвей.

– Да вот так получилось, – принялась пояснять Клава. – Нет, первые два дня все было очень познавательно, и увлекательно, и невероятно интересно: научные доклады, представление и обсуждение новых приемов и методик лечения, новых лекарственных препаратов, интересной фармакологии и инструментария, все, разумеется, европейских, американских и японских научных объединений и компаний.

Но третий день… Перешли к обсуждению перспектив и стратегии развития стоматологии в нашей стране. И чем больше я слушала, тем больше офигевала. Ребята, вы о чем? Что вы обсуждаете? В стране народ поголовно с дрянными, больными зубами, население к стоматологам не ходит вообще, да потому что ее просто нет для большинства населения. У нас, по сути, отсутствует качественная бесплатная стоматология, а та, что есть для малоимущих и граждан льготных категорий, так это не просто слезы, это рыдания. Ибо она практически не финансируется, особенно после реформы две тысячи четырнадцатого, когда медицинские профессии просто тупо упразднили, в том числе и зубных врачей. В небольших городках, в селах и поселках вы не найдете зубного врача, хоть какого. А обеспечение социальных стоматоклиник – это… да даже говорить нечего.

В стране практически не существует специалистов-пародонтологов, некому грамотно даже камни почистить и обработать десны, и вообще напрочь отсутствует хоть какая-нибудь государственная программа по лечению этого заболевания, в разных стадиях имеющегося у большинства народа. Уж я-то знаю, я работала в профильной государственной клинике и такого насмотрелась, особенно в детском отделении, – впечатлений на всю жизнь хватит! И коронки с имплантами сажают прямо на больные десны, а порой и на воспаленные надкостницы.

А вы что обсуждаете?! Ребята, мы вообще про лечение? Нет, ну просто реально хотелось бы понять: если мы о новых разработках и методиках, о прорывной фармакологии нового поколения, что, согласитесь, и ожидаешь от серьезной научной стоматологической конференции, то это одно. А если о чем-то другом, о коммерции и доходах, то, наверное, ну, как мне кажется, – это все-таки форум или, не знаю, та же конференция, но только финансовая или по бизнесу, с повесткой «Как лучше заработать много бабла». Если вы про коммерцию – тогда это к другому сообществу, а мы тут вроде как врачи. Как говорится: «Давайте обсуждать вкус фуа-гра с теми, кто его пробовал». Я, например, в бизнесе вообще ни разу ни при чем и ни фига не понимаю. А слово «финансы» до сих пор считаю неприличным и ругательным.

– Что, все настолько плохо? – спросил сочувствующе Матвей.

– Ну, это было восемь лет назад, сейчас ситуация несколько иная, появились некоторые подвижки и даже прорывы, – немного смягчила эффект от своей пламенной речи Клавдия и продолжила: – Ну так вот. Слушаю я выступления и дебаты докторов стоматологов и думаю себе: ну уж нет, это ни фига не мой путь. Когда я поступала в Евдокимовку, я четко знала, чего хочу достигнуть. Я поставила себе цель: стать первоклассным пародонтологом и стоматологом, овладеть профессией, ощутить свое дело, как говорят, «на кончиках пальцев», виртуозно. И помогать людям. Как это ни наивно и ни романтично звучит, но я всегда хотела именно помогать людям, чувствуя в каждом своем пациенте те страдания, через которые прошел дед Павел, как бы сквозь призму его мучений.

Клавдия резко замолчала, остужая свою эмоциональность, которой поддавалась всякий раз, когда заходил разговор на эту важную для нее, болезненную профессиональную тему.

– Бабушка говорит, что при моей эмоциональной вовлеченности в профессию, повышенной человечности и глубоком сочувствии каждому пациенту меня вполне можно признавать профнепригодной, ибо это верный признак в перспективе заполучить быстрое профессиональное выгорание. Наверное, она права, но я пока не могу иначе.

Она вздохнула поглубже, резко выдохнула и двинулась дальше по своему рассказу:

– Ну, это так, ремарка. Так вот. Сидела я там, слушала очередного выступающего про финансы и поняла, что люблю и уважаю свою профессию, что не могу себе представить, что занимаюсь чем-то иным, и что получаю настоящее удовольствие, когда вижу результат своей помощи пациентам, и мне невероятно нравится то, что я делаю. И решила: нет, ребята, мы пойдем другим путем. И прямо там, на конференции, начала опрашивать известных специалистов и ученых на предмет получения интересующей меня специальности и знаний у самых лучших педагогов, какие имеются в нашей стране.

Получила интересную информацию, сама поискала в интернете отзывы и оценки, поговорила со своим заведующим клиникой и с профессором – и выбрала Санкт-Петербургский институт последипломного образования, где, по моему глубокому убеждению и мнению многих компетентных специалистов, лучшая врачебная школа и лучший курс фундаментальной пародонтологии. Вот туда я и поступила, на очное отделение, можно сказать, получила от жизни суперприз. Наверное, за все мои старания и труды судьба дала мне настоящего Учителя, суперспециалиста, мою профессиональную маму: потрясающего преподавателя Юлию Валерьевну, стоматолога-хирурга и гигиениста. Ну и начался новый этап моей учебы и жизни между Петербургом и Москвой, растянувшийся на два года. Да я до сих пор туда мотаюсь, но уже по научной практике.

После поработала в одной клинике, где была штатная единица для пародонтолога. Работала, писала статьи, печаталась в профизданиях, ездила в Питер, где постоянно училась новым методикам и практикам. А где-то через год меня пригласили на собеседование в клинику, в которой сделан упор как раз на лечение гингивита и пародонтита, собственно по моему основному профилю.

Еще один мой выигрышный билет и еще один Учитель – совершенно потрясающий главврач и заведующий клиникой Геннадий Сергеевич, специалист высочайшего уровня, таких в нашей стране, пожалуй, что больше и нет, он уникальный, очень крутой. И еще один подарок – просто замечательный коллектив. Мы все примерно одного возраста, и все одинаково креативные, и все учимся, развиваемся, стремимся к наивысшему профессионализму, мы соратники и единомышленники и по-настоящему дружим. Как-то так, – улыбнулась она, посмотрев на Ладожского.

– Повезло, – подвел резюме под ее рассказ Матвей. – Редко кому удается найти свое настоящее призвание и еще реже, даже найдя, ему следовать.

– А тебе? – спросила, внимательно на него посмотрев, Клавдия.

– Мне да. До сих пор я не пожалел ни разу, что пошел в эту профессию, и все, чем я занимался по специальности, мне нравилось и доставляло удовольствие.

– Что это за профессия – химик?

– Химик – это несколько иная специальность, более научной направленности, а я химик-технолог, – пояснил Матвей. – Химик-технолог отвечает за реализацию технологических цепочек, в результате которых на выходе получают конечный продукт. Любой продукт: полимеры, пластмассы, удобрения, синтетические волокна и ткани, цемент, лекарственные препараты, продукты питания и так далее, довольно обширный список. Химик-технолог осуществляет проект уже имеющегося процесса получения продукта или нового, который открыл и смоделировал сам, составив новый продукт и процесс его получения. То есть технолог собирает воедино и отвечает за последовательность всех этапов производства: за оборудование, за использование химического сырья, за транспортировку и хранение как полуфабрикатов, участвующих в процессе, так и самого продукта.

– А как ты вообще выбрал и почему такую странную специальность? – выясняла Клавдия. – И, кстати, – вдруг вспомнила она, – поскольку сейчас твоя очередь отвечать на вопросы, напоминаю: ты обещал рассказать про то, что было после того, как вы вернулись из Монголии.

– Да, обещал, – согласился Ладожский. – Ну, раз ты задаешь сразу два вопроса, постараюсь связать их одним расширенным ответом-повествованием.

Замолчал, посмотрел в иллюминатор, вероятно, вспоминая и решая, что и как ей рассказать, и, судя по тому, как он сосредоточился, непросто давались ему те воспоминания. Клавдия не мешала Ладожскому думать и не торопила, а рассматривала его, неожиданно отметив, какой у него красивый, почти классический, мужественный профиль, очень четко очерченный в этот момент и в этом ракурсе. Словно нарисованный карандашом на фоне падающего из иллюминатора света, отраженного от белоснежных облаков, над которыми они пролетали.

– В тот раз я остановился на моменте, как родители и бабушка с дедом остались без работы, – начал свой рассказ Матвей, не сразу повернувшись к Клавдии лицом, какое-то время продолжая разглядывать облака за стеклом. – Родители как-то растерялись от настолько неожиданно резкого перехода из, считай, полного благополучия и высокого уровня жизни, если не брать во внимание последние полтора года в Дорноде, в обрушение всего: доходов, привычек, планов, будущего… Это было буквально нисхождение до уровня нищеты и полного бесправия, они оказались выброшенными из всех структур за ненадобностью.

…Понятное дело, что состояние нищеты не наступило вот так, в один момент, они все же не погорельцами были и не в пустую, обнесенную грабителями квартиру вернулись. Много чего было накоплено и приобретено за эти годы дефицитного, дорогого и пользующегося высоким спросом в стране. У отца, Андрея Васильевича, имелась машина «Жигули», был у них и видеопроигрыватель, в те времена считавшийся недоступным и вожделенным предметом роскоши, была приличная, дорогая и качественная мебель, вещи, отличные дубленки, шубы и шапки монгольской ручной выделки, тканые ковры… Даже то, как и во что мы одевались и какую одежду носили, резко контрастировало с тем, как одевались в те времена большинство людей. Да и по совету хорошего знакомого Андрей Васильевич обменял некоторую сумму на доллары, и на первое время кое-какой «жирок», чтобы не умереть с голоду, у них имелся.

Но их четверо взрослых, Матвей и двухлетняя Кирочка – и никаких доходов. Вообще. Как они бились в поисках работы, что только не предпринимали! Мама обивала пороги всех школ и училищ, пытаясь устроиться хотя бы на полставки, обзванивала всех знакомых и малознакомых, пытаясь найти вакансию. А толку? Те преподаватели, которые еще работали в школах, насмерть держались за свои места, а вот с зарплатами у них все было печально: не платили порой по нескольку месяцев даже те мизерные крохи, что считались окладом. Бабушке с дедом так и вовсе предлагали работу, что называется, «за еду».

А отец…

Андрей Васильевич очень тяжело переживал этот момент. Но молча, про себя, не сетуя и не жалуясь родным. Он ведь прекрасно осознавал высокий уровень и класс своего профессионализма и цену себе как редкому специалисту, до мелочей и подробнейших деталей владеющему своей профессией, понимал отлично.

Как прекрасно понимал и осознавал и всю стратегическую важность и необходимость для страны отраслей промышленности по добыче и разработке ценных ископаемых, одним из самых крутых профи в которых и числился, причем с впечатляющим послужным списком. Поэтому откровенно недоумевал, почему не может найти работу и не востребован как специалист.

Его невероятно угнетало, что он, здоровый, сильный мужчина, в самом расцвете своих физических и профессиональных сил и способностей, оказался выброшен из жизни и никому не нужен со всем своим уникальным багажом знаний и умений.

Он стучался во все возможные двери, ходил на приемы к разного рода начальникам и людям, отвечающим за главные отрасли хозяйствования в стране, – все безрезультатно. А чтобы хоть какую-то копейку поднять, параллельно с этим «хождением по мукам» начал подрабатывать по вечерам извозом на своих «Жигулях». И, в общем-то, неплохо получалось заработать, на скромный «прокорм» семейства хватало.

Но однажды два бухих пассажира, которых он вез, избили его, отобрав всю выручку за день. Хорошо хоть, не убили и не угнали машину-кормилицу. Но избили изрядно, и Андрей Васильевич попал в больницу.

Вот тогда Ладожским совсем тяжко пришлось.

В те времена болеть обходилось слишком дорого, дороже жизни, потому как нормальные лекарства и уход за больным стоили очень больших денег его родным и близким.

Закончились все их долларовые заначки, Анастасия Игоревна начала продавать вещи и аппаратуру, чтобы хоть на что-то жить и лечить-поднимать мужа.

Трудно было. И ужасно обидно, а от какой-то сжимающей душу непоправимой несправедливости их семью словно втянуло в облако непроходимой, черной тоски. И было так глухо и безнадежно, без какого-либо просвета впереди, что хоть «горькую» пить начинай от безысходности.

И именно в это время с мамой связалась Софья Михайловна.

Когда-то давно Софья Михайловна Алексеева была учителем русского языка и литературы в советской спецшколе с гуманитарным уклоном, а параллельно занималась научной деятельностью, которая позволила ей, пройдя курсы повышения квалификации, стать преподавателем в педагогическом вузе. В который и поступила мать Матвея, тогда еще Настенька Кузьмина, приехавшая из маленького городка в Ростовской области в Москву.

Настя была одной из лучших и любимых учениц Софьи Михайловны по предмету педагогика, который та преподавала в институте. Она же порекомендовала Настеньке продолжить учебу и поступить в аспирантуру, что девушка и сделала. И даже доучилась до старшего научного сотрудника, но защищаться не стала: влюбилась и вышла замуж за Андрея Ладожского, практически сразу забеременев. А выйдя из декретного отпуска, Настя устроилась в физико-математическую школу преподавателем и со своей наставницей не пересекалась, за жизненной суетой и плотным рабочим графиком практически утеряв с той контакт. А потом и вовсе уехала за мужем в Монголию, и тоненькая нить их редкого общения с Софьей Михайловной и вовсе оборвалась.

В начале девяностых Софью Михайловну разыскал ее бывший ученик, долго уговаривал возглавить частную гимназию с серьезной гуманитарной целевой ориентацией и изучением иностранных языков, которую он вместе с друзьями организовывает и финансирует. И умолил-таки в конце концов.

Каким-то образом, через бывших учеников и знакомых, до Софьи Михайловны дошли слухи, что Настенька с мужем и детьми вернулась в Россию и ищет работу, оказавшись в весьма затруднительном финансовом положении. Софья Михайловна разыскала телефон Ладожских, позвонила и пригласила Анастасию на встречу, результатом которой стало немедленное оформление Анастасии Игоревны на должность преподавателя математики задним числом и выдача той аванса.

– Это было в августе, – говорил Матвей ровным, малоэмоциональным тоном, не позволяя себе расчувствоваться, поддаваясь воспоминаниям, – а в начале сентября и мне довелось познакомиться с Софьей Михайловной. Мама попросила прийти в гимназию и представила меня своему директору. Дело в том, что твоя бабушка придумала, как и чем можно еще помочь моей маме и нашему семейству в целом. – На этот раз он улыбнулся, посмотрев на Клавдию. – Мы пообщались и остались весьма довольны друг другом. Софья Михайловна оформила на должность разнорабочего деда Василия, который, к сожалению, тогда не мог выполнять таких обязанностей, побаливать сильно начал, слишком тяжело психологически ему дался этот голодный год нашего трудного положения. Ну вот вместо него приходил после школы я и что-то там приколачивал, привинчивал, если требовалось. Но на самом деле завхоз гимназии, в подчинении которого я находился, отличный, кстати сказать, дядька, которого почему-то все называли Платоныч, прекрасно справлялся и сам. Да и зарплата, причитавшаяся мне, была совсем небольшая, и не ради нее это все затевалось Софьей Михайловной.

– Тогда зачем? – спросила заинтригованная Клавдия. – Чтобы сопровождать меня?

– Нет, эта необходимость возникла попозже, недельки через две после начала моей «трудовой» деятельности, – усмехнулся Матвей. – Дело в том, что в гимназии было прекрасно организовано питание и имелась отличная столовая, в которой очень хорошо готовили из качественных, свежих продуктов. Стоимость продуктов входила в плату за учебу, но для всех сотрудников гимназии, в том числе и для раз-но-ра-бо-чих, – посмеиваясь, произнес он по слогам, – обеды предоставлялись бесплатно. Но только обеды. Я был подростком и в тот момент начал быстро расти, так что есть мне хотелось постоянно. А Софья Михайловна, зная от мамы, полностью ей доверявшей и без утайки рассказавшей, обо всех наших семейных проблемах и перипетиях, просто решила таким образом меня подкормить. Помнишь арбуз, который мы как-то ели? – спросил он, улыбаясь тем далеким воспоминаниям.