Текст книги "Осень Окаяна"

Глава 4

Луна плывет, как круглый щит

Давно убитого героя,

А сердце ноет и стучит,

Уныло чуя роковое.

Н. Гумилев

Славным местом было селенье Сэгард, и люди там жили хорошие. Свободные и рабы, христиане и язычники, все жили дружно. Ну, сцепятся, бывало, ребята на улице, начнут браниться две соседки, повздорят муж с женой – где такого не бывает?

Самыми непримиримыми врагами в Сэгарде считались священник отец Олаф и Дюри Провидец. Каждый месяц сходились они в жарком споре о вере. Отец Олаф обзывал Дюри поганым язычником, жрец священника – изменником памяти предков. Плюнув друг другу под ноги, враги расходились, а через несколько дней удили рыбу, сидя в одной лодке, но гордо повернувшись спиной друг к другу.

Да, хорошим местом было селенье Сэгард. В детстве Гуннбьерн, вознося Господу вечернюю молитву, всякий раз благодарил Его за Сэгард и просил, чтобы добрый Бог сделал так, чтобы грозный хозяин Ольгейр эрл, живущий где-то на восточном побережье, не вспомнил о своем рабе и не продал, не подарил его в другое селенье.

В Сэгарде строили корабли. Хищные драккары, степенные кнорры, маленькие нарядные лодочки, в которых катаются вдоль берега знатные красавицы. Гуннбьерн любил каждый из них. Каким восторгом переполнялась душа, когда в просторном корабельном сарае поднимался остов нового судна! Какая величественная грусть туманила после слезой глаза, мешала уследить за тем, как поглощает горизонт крохотное пятнышко удаляющегося паруса! Гуннбьерн помнил имена всех кораблей, построенных в Сэгарде и, услышав знакомое, тихо улыбался, словно отец в ответ на похвалу давно покинувшему дом сыну. Он даже признался однажды отцу Олафу, что имеет грешную мысль, будто мастер, строящий корабль, в чем-то уподобляется Творцу, создающему Адама. Старый священник улыбнулся и наложил на грешника легкую епитимью.

Гуннбьерн не строил корабли. Это дело свободных. Рабы только приносят мастерам обед, убирают стружки и после того, как отец Олаф освятит новый корабль, сторожат ночью, чтобы коварный Дюри не подобрался в темноте, не выжег на носу, корме и веслах колдовские знаки-руны. В такие ночи Гуннбьерну казалось, что в сарае шевелится и ворочается кто-то большой и сильный. Заглянешь и увидишь, как молодой драккар поводит резной головой на длинной изогнутой шее, покачивает крутыми бортами, потряхивает веслами, готовясь принять на спину-палубу людей.

А какие люди владели кораблями! У них были мужественные обветренные лица и зоркие прищуренные глаза. Эти люди свободно ходили везде, смотрели прямо, дерзко смеялись и громко пели. Они не боялись ни Бога, ни черта. Они многое видели. Они знали каждый ветер по имени и умели читать звездное небо не хуже, чем отец Олаф Библию. Эти люди… Эх, да что говорить! Они были отважны и прекрасны. Как же хотелось Гуннбьерну быть одним из них! Но Гуннбьерн родился трелем, рабом. Кто допустит сына и внука потерявших свободу на корабль – символ славы нордров? Но вдруг?.. Кто знает, может быть, судьба уже протянула руку, чтобы схватить тебя за шиворот и поднять над человеческим стадом? Ведь и славный Ольгейр эрл, ровесник Гуннбьерна, был сыном простого бонда.

А еще говорили, что старый император хотел дать рабам свободу, ибо негоже человеку владеть человеком. Старый император умер, но, может быть, сын его…

Если много и усердно работать и не тратить деньги на пустяки вроде красивого пояса или воскресной кружки пива, то в конце концов скопишь достаточно для того, чтобы выкупиться на волю. Но тогда придется уйти с верфи, от кораблей… Пока будешь учиться мастерству, пока заработаешь на выкуп, молодость уйдет, а кому на драккаре нужен старик? Да и захочет ли хозяин отпустить искусного ремесленника?

Одно утро изменило все.

Это было утро из тех, что случаются в человеческой жизни всего лишь несколько раз. Небо словно кто-то окутал тончайшим розовым шелком, пронизанным золотыми нитями. Море переливалось, играло бликами, как огромный драгоценный камень. В такое утро ангелы поют славу Господнему творению, а Пресвятая Дева Мария ласково склоняется над этим миром, словно над колыбелью. В такое утро нельзя долго спать. В такое утро движения легки, улыбки искренни и хочется петь и смеяться от нежной беспричинной радости и любви. В такое утро мир словно сотворен заново и нет в нем места ни злу, ни тьме.

Люди в то утро улыбались друг другу.

И как неуместно, зло, кощунственно разрушил это утро звон колокола! Отчаянные захлебывающиеся звуки. Растрепанная фигура Дюри Провидца на колокольне. Как он пробрался туда?

– Уходите, люди! Спасайтесь! Смерть и огонь идут к вам! Спасайтесь, люди!

Колокольный звон плывет над Хофенштадтом. До чего же эти стройные красивые благочинные звуки не похожи на безумный трезвон Дюри. «Он пьян или свихнулся», – сказал тогда отец Олаф.

Двадцать пять лет. Неужели и вправду прошло столько времени? Он не забыл ничего, просто держал в глубине памяти под замком, не давал вылезти. Почему же сейчас? Горький запах дыма плывет над Хофенштадтом. В Сэгарде такого не было. А Братство? Братство было. Боже мой, Боже мой, почему допускаешь, чтобы во имя Твое лилась кровь? Разве мало Тебе любви, нужен еще и страх?

Братство Ревнителей Истинной Веры зачастило на Окаян. То священный поход против нечисти, то язычников в веру Христову обращают. К чему можно обратить мертвого? Как может возлюбить Христа человек, во имя Христа пытаемый?

Черный дым плывет над Окаяном. Иса эрл смоленка, язычница. Что стоит Братству объявить ее ведьмой и тут же скрутить лишенных вождя нордров? Пригрозят отлучением народа от церкви, прижмут язычников, а Ису на костер. Хоть Беркану спасти.

Если бы дочь Ольгейра узнала, что ее брак с Дитрихом Лорейнским задуман отцом Мартином, она бы прокляла своего учителя. Дерзкая отважная девчонка, не слишком усердная в молитвах, зато любящая слушать саги о древних богах и расхаживать в мужском платье. Чем не еретичка? Иса хотела спрятать падчерицу в глухих лесах на берегу Смолены, укрыть в городе Воеславле у князя Вадима. Отец Мартин не позволил. Пусть едет в Лорейн, страну христианскую. Герцог Дитрих Ольгейра привечал, неужели откажет в помощи дочери его? Братство Лорейн не терзает, может, переждет Беркана грозу? Только б не перехватили. Вчера, когда девушка исчезла, первым делом, грешный человек, на Братство подумал.

Отец Мартин никогда и ничего не просил у Бога. Зачем? Всевышний и так дает человеку все, что считает нужным, зачем же клянчить что-то сверх того? Но сегодня шрамолицый священник молил, нет, умолял Господа спасти невинную деву Беркану. Просьбы на грани богохульства, клятвы, слезы. Глядя на распростертого у алтаря человека в одежде священника, прихожане принимали его за великого грешника, расстригу.

Молитва не принесла облегчения, только милосердную усталость. Пошатываясь, вышел отец Мартин из церкви. Только на пороге храма вспомнил, что христианское имя Берканы – Бертильда.

Печально брел он домой. Так утопленник плывет, подгоняемый волнами, глядя пустыми глазами и не видя, являясь частью мира реки, но чуждый этому миру и отторгаемый им.

Как отыскал он трактир? Как вошел в дверь? В зале в окружении Исиных хирдманнов сидела Беркана. Живая, веселая.

Отец Мартин ничего не сказал воспитаннице. Кивнул коротко, словно только вчера вечером благословил ее спокойный сон, и поднялся в свою комнату.

Беда прокатилась мимо. Почему же отцу Мартину чудится, что темный холодный омут не спеша, со вкусом заглатывает его слабое тело?

Отвратить Эйрика Мьёлльнира от путешествия в Лорейн оказалось совсем не сложно. Беркана повздыхала о том, как плохо будет ей одной в незнакомой стране, и Эйрик пригорюнился. Поругала герумов, заставляющих честных людей, желающих отправиться за пролив Бергельмир, тащиться в Хофенштадт, а потом огибать остров по воде, – славный мореход запыхтел, как поднимающееся тесто. А когда коварная девица предсказала, что, женившись, герцог Дитрих возомнит себя хозяином над всем проливом вообще и никого ни на Окаян не пустит, ни с Окаяна не выпустит, рыжебородый любитель беспошлинных товаров вскочил, завопил, будто обнаружил в сапоге клубок змей, и немедленно проклял Герумскую Империю всю, Лорейн отдельно и герцога Дитриха особливо. Беркана невинно вздохнула, что Иса эрл, мол, будет недовольна возвращением просватанной падчерицы, но Эйрик мудро заметил, что раз в сто лет и эрл может ошибиться.

Оставалось уговорить отца Мартина.

Беркана неуверенно топталась на пороге. Раньше она никогда не видела разницы между жилищем отца Мартина и своим. Смело влетала, девочка-вихрь с растрепанными волосами и весело сверкающими глазами. Влетала и с порога обрушивала на старого воспитателя ворох вопросов. Где ночует солнце? Строил ли святой Иосиф корабли? Как приручить острожного и хитрого единорога? Почему Иса – жена Ольгейра, но не мама Берканы? И с каждым годом вопросы становились сложнее.

Отец Мартин отвечал. Отвечал всегда, как бы ни было трудно сказать правду, как бы ни хотелось прикрыться доброй ложью или хотя бы утаить часть истины. Может быть, потому Беркана так доверяла ему? Ее друзьями были суровые Ольгейровы хирдманны, ее матерью стала Иса Смоленка, но не им поверяла самые сокровенные тайны свои дочь эрла. Почему же сейчас она прячет глаза? Я не предавал тебя, Беркана. Как можно замышлять зло против того, кто стал тебе дорог, как собственный ребенок? Нет, еще дороже. Знаешь, что испытывает человек, обреченный умереть бездетным, когда на руки ему ложится теплый живой сверток? «Вот моя дочь. Воспитай ее», – сказал тогда Ольгейр. С тех пор каждое деяние мое, каждая мысль были во благо твое, Беркана. Почему же теперь ты не хочешь раскрыть мне душу? Или же воистину не достоин доверия тот, кто хоть однажды запятнал себя ложью?

Отец Мартин стоял, отвернувшись к окну. Молится он, что ли? Наставник любит разговаривать с Богом, словно с родичем.

– Входи, входи, Беркана.

Плохо, что священник стоит, отвернувшись. Почему-то кажется, что, когда он оглянется, вместо знакомого, покрытого шрамами лица увидишь морду неведомого чудовища. Фу, глупости какие! Но почему-то очень, очень трудно войти в комнату.

– Мы возвращаемся в Аскхейм.

Отец Мартин не вздрогнул, не обернулся. Он словно знал, что Беркана скажет именно это. И заранее был готов с ответом.

– Нет, тебе надо ехать в Лорейн. Иса…

Зачем он произнес это имя? Оно было словно удар кирки, разбивающий последний слой почвы на пути подземного источника. Дочь Ольгейра не могла больше властвовать над своими чувствами, словно бурная река, захлестнули они ее, завертели, поволокли.

Обида, выпестованная по пути в Хофенштадт, страх последней ночи и откуда-то совсем уж из глубин воспоминание о том, как когда-то давно, еще при жизни отца, подобрала она на ярмарке в Тинггарде большого инеисто-серого пса. Даже имя вспомнилось – Белозуб. Три дня пес преданно ходил следом, ел из рук Берканы, спал, свернувшись калачиком у ее ног, а потом с радостным лаем кинулся к человеку в поношенной одежде смолена.

– Иса? – Беркана выгнулась разъяренной кошкой. – Мудрая Иса? – смех походил на пронзительный крик чайки. – Да, вы все готовы удавиться за нее. А мое слово ничего не значит? Совсем ничего? Только желания Исы? Эйрик! Йорг!

Отец Мартин повернулся от окна. Со злорадным удовольствием смотрела Беркана в его растерянное лицо. Да! Растерянность, страх и… жалость? Старый воспитатель протянул руку, но дочь эрла увернулась. Коротко звякнули диски ожерелья.

Грохоча сапогами, взбежали по лестнице Эйрик и Йорг. Замерли на пороге, недоуменно разглядывая священника и дочь эрла.

– Этот человек – изменник! – палец Берканы словно дырявил грудь отца Мартина в нескольких местах. – Взять! Связать! Мы едем в Аскхейм! Сейчас! В Аскхейм!

Отдав приказание, Беркана опрометью бросилась в свою комнату. Даже не позаботившись запереть дверь, кинулась на постель. Судорожные рыдания, слезы, не приносящие облегчения, терзали мужественную дочь Ольгейра. Впервые за много лет.

Несколько пригоршней холодной воды, безжалостно выплеснутых в лицо, вернули миру ясность очертаний, а Беркане пригожесть. Внимательный взгляд в начищенный медный таз (всякий, кто заметит, что дочь Ольгейра эрла плакала, может подавиться своей наблюдательностью, но все же…) и на улицу. Спутники Берканы, весело переговариваясь, готовили лошадей в дорогу. Рыжий Мьёлльнир на крыльце трактира громко препирался с хозяином. Щедрый Эйрик мог снять с себя и отдать товарищу последние штаны, но заплатить геруму лишний гольден… Отца Мартина не видно. Очевидно, священника до поры заперли в его комнате. Все шло как надо.

Беркана прошла в общий зал и села за стол. Посетителей в трактире не было. Здорово вчера напугали их буйные нордры. Утром еще крутились какие-то любители местной стряпни, но теперь разбежались. С кухни доносилось недовольное громыхание котлов. Беркана мстительно улыбнулась. Верно, трактирщик успел разъяснить свом клухам, кого хотели они оскорбить, обсуждая падчерицу эрла нордров.

Трактирщица выглянула из кухни и вдруг чуть ли не бегом припустила через зал. Тю, никак покормить напоследок решила? Или высказать все, что в душе накипело? Но баба проскочила мимо Берканы и устремилась куда-то в темный угол. Дочь эрла скосила глаза.

Откуда он взялся, человек в одежде Братства, не старый еще мужчина с красивым и надменным лицом богатого мудреца и руками палача? Как вошел в трактир незамеченным? Почему сел в самом темном углу?

Трактирщица уже добралась до «святого брата» и, наклонившись, что-то ему нашептывала. Тот слушал, брезгливо скривив губы. На «нордров беззаконных» небось баба жалуется. О своих грехах бы подумала, дура!

– Берхен! Пора! – заорал со двора Эйрик Мьёлльнир.

– Иду!

Как темно и душно в этом трактире! Как только люди могут здесь находиться? Скорее, скорее на волю. Там яркое солнце и теплый ветер, там зеленая трава и мягкая пыль дороги. Дороги, ведущей к дому. Дом… Иса… Что скажет она непокорной падчерице? Что сказать ей? Чем вообще обернется отказ Берканы ехать в Лорейн? Но разве мало в Аскхейме кораблей? Разве лягушачья кровь течет в жилах дочери Ольгейра? Проживем и без Окаяна! Да и что толку страдать, если все решено? Сказано ведь: если предстоит тебе дело, пугающее или смущающее тебя, то сделай его быстрее и освободись. Так скорее же отсюда в Аскхейм, в новую жизнь!

Порог поймал ногу и сильно дернул. Доски крыльца приблизились так стремительно, что девушка не успела выставить руки. Удар такой сильный, что нет даже боли, и…

Доски расступились? Нет, скорее всего, они просто исчезли. Темнота густая, как кисель, и Беркана в эту темноту проваливается. Чьи-то руки схватили за плечи, притянули. Ни глаз, ни лица не видно, но этот взгляд…

Перед глазами что-то серое и шершавое. А, так это же доски крыльца! Сильно болит лоб. Беркана села. Хирдманны умирали от смеха.

– Эй, Берхен! – крикнул Эйрик Мьёлльнир. – Валькирии обычно летают, а не ползают!

– Он запомнил меня, – ответил кто-то голосом Берканы.

– Что?

Смех Эйрика резко оборвался. Нахмурившись, шагнул он к крыльцу. Грозный воин, готовый вступить в бой со всяким, кто посмеет обидеть дочь Ольгейра. Или падчерицу Исы?

Беркана поднялась, потирая ушибленный лоб.

– Что ржете, идолы? Упасть человеку нельзя?

Глава 5

Как печально, что умер наш дом…

Р. Фрост

Назад ехали весело. Орали, пели, затевали игры, словно не степенные мужи собрались, а отроки, на свадьбу спешащие. А и были для радости причины, чуть не каждый хотел поскорее в Аскхейм вернуться. У Йорга прихворнула мать. Эйрик Мьёлльнир завел новую подружку. Старый Торфинн приценивался к вороному жеребцу-трехлетке и боялся, что коня перекупят. Один юный Амлоди смотрел недовольно. Его приняли в хирд совсем недавно, и парню только и оставалось, что слюнки глотать, слушая рассказы о славных подвигах Ольгейровой дружины. Для такого и поездка в Лорейн приключение.

Беркана ехала верхом. Сидеть в седле в длинном платье было неудобно, но надевать мужскую одежду, когда по острову шныряют отряды Братства, – приманивать собственную смерть, а в повозке с отцом Мартином ехать не хотелось. Хирдманны не выполнили приказ Берканы и оставили руки священника свободными. Отец Мартин перебирал четки, по временам бросая на дочь Ольгейра долгие печальные взгляды. Пусть.

Впереди показался огромный черный крест. Здесь пересекались две дороги. Одна вела к Аскхейму, другая – на хутор Мёрк.

Старый Торфинн, перегнувшись с седла, разглядывал что-то на земле.

– Смотри, Ольгейрдоттир, – обратился он к Беркане. – Тут кто-то проезжал. Их было много, и это не люди Аскхейма. На подковах их лошадей нет нашего знака.

Эйрик Мьёлльнир спешился и тоже принялся внимательно разглядывать следы.

– Братство! – убежденно сказал он. – На хутор Мёрк поскакали. Что-то повадились балахонники шастать по нашей земле, не спросив разрешения. Может, догоним, Берхен? Зажжем свечу святому Игнатию66
  Святой Игнатий – покровитель Братства.


[Закрыть].

Хирд одобрительно загомонил. Ни один человек в здравом уме не станет открыто выступать против Братства, но внезапно налететь на воинствующих священнослужителей, смутить, а то и припугнуть безлицых, дать какому-нибудь бедолаге возможность спаси свою грешную жизнь, а потом с деланным смущением объяснять, что приняли отряд Ревнителей Истинной Веры за шайку разбойников – что может быть веселее?

Кто-то схватил Беркану за сапог. Дочь Ольгейра недовольно взглянула вниз. Отец Мартин. Никогда еще не видела Беркана своего воспитателя таким испуганным. Лицо священника побелело, и от бледности этой стали особо заметны старые шрамы.

– Бертильда… Беркана… Прошу тебя, не надо ездить на хутор Мёрк. Там Братство… Смерть идет рядом с ними…

Беркана нетерпеливо высвободила ногу из дрожащих пальцев священника.

– Заботься о своей душе, отец Мартин, а с моей жизнью я разберусь сама. На хутор!

Вольга и Сер не успели. Отряд Братства ворвался на хутор Мёрк сразу же после их прихода, и уже невозможно стало уйти в спасительный лес. Люди собрались на краю селенья. Встали плотным кольцом, окружив совсем уж маленьких детей и дряхлых стариков. Жалкое воинство, чем попало вооруженное. Герумы запрещали простолюдинам нордрам иметь оружие. Только у Торвальда, хозяина хутора, была боевая секира с зазубренным лезвием, да еще несколько мужчин сжимали в руках топоры и самодельные луки.

Братья Ревнители нападать не спешили. Крепкие воины на могучих ухоженных конях, они кружили около жителей хутора, словно хищники возле добычи. Под одеждами цвета запекшейся крови заметны были доспехи. Герумы молчали. Еще не время для издевок, не выдержав которых, кто-нибудь из обреченных пошлет стрелу, которая не сможет поразить Рыцаря Церкви. После в донесении Магистру появится упоминание об еще одном укрытии язычников и еретиков, злокозненные жители которого коварно напали на Ревнителей Истинной Веры, но были усмирены, а чуткие звери Дудочного леса станут сторожко обходить новое пепелище, прилепившееся на опушке. Адепты Братства никогда не нападают первыми. Только защищаются.

Вольга стоял рядом с Торвальдом. Не дело стягивать всех хорошо вооруженных бойцов в одно место, но смолен знал, что успеет оказаться там, где будет нужен больше всего.

– Может быть, вам все-таки следовало укрыться в домах?

– Нет, – голос Торвальда был спокоен и чуть задумчив. – Это в крепости можно выдержать осаду. Нас сожгли бы вместе с домами. А так… Может быть, хоть кому-то удастся уйти в лес. А я-то, дурак, все хотел отгородиться от чащи частоколом… Спасибо.

– За что?

Торвальд улыбнулся. Коротко, бережливо.

– Думаешь, я не знаю, кто заклинал волков этой зимой? Ты… вы были хорошими соседями.

Вольга вздрогнул. «Ты был хорошим соседом», – такие слова говорили нордры перед тем, как оттолкнуть от берега погребальную ладью. Обреченность, звучащая в словах могучего бонда, пугала куда сильнее, чем снующие поблизости Братья Ревнители.

– Я был простым бондом, – тихо сказал Торвальд. – Воевал с лесом, потом пахал землю, собирал урожай, гордился стадом своих коров, ездил в Тинггард на ярмарки… И так жалел, что придется умереть на соломе… Теперь бы еще увидеть валькирий здесь.

Славный бонд замолчал. Странная улыбка на губах его, а взгляд скользит мимо Вольги, над головами Братьев Ревнителей, над кромкой спасительного леса. Может быть, Торвальд уже видит облачных дев, забирающих с поля битвы убитых героев? Хорошо, коли так. Справедливо.

Люди хутора Мёрк не были родичами Вольги. Они принадлежали к другому племени и поклонялись другим богам. Смолену приходилось вспоминать слова чужого языка, чтобы говорить с ними. Он и был-то на хуторе Мёрк всего несколько раз. Неужели из-за того, что два лета назад сеющие ячмень нордры пригласили странного седовласого парня, идущего куда-то в сопровождении волка, разделить с ними трапезу, стоит пихать под мечи Братства свою жизнь и тем паче жизнь Сера?

Что уж теперь оправдывать себя или сокрушаться о содеянном…

Смерти Вольга не боялся. Не потому, что по младости лет не мог представить собственное небытие, а просто столько раз подходил к Порогу, что уже успел привыкнуть. Просто один лишний шаг. А у вожака с этим миром свой разговор.

Лохматый упругий волчий бок толкнул Вольгу в бедро. Сер. Единственный, кто мог проскользнуть за кордоны Братства и вернуться назад.

Волчья морда сморщилась от натуги, губы дергались. Оборотню в зверином обличии говорить мучительно трудно, только самый край, огромная нужда заставляет его вспомнить о человеческой речи. И еще. Сер, обернувшись волком, никогда не говорил, если знал, что кто-то из тех, кто слышал его, кроме посвященных, еще может встретиться в этом мире.

– Не. Уй. Ти. Мно. Го. Не. Брат. Во. Дру. Гие. Слы. Шл.

Беркане потом снилось это. Солнце, неспешно идущее на покой. Дорога и деревья вдоль нее – все, изменившее цвет, словно залитое светлым медом. Вывернувший откуда-то пеший воин Братства, дерзко пытавшийся схватить лошадь Берканы за уздечку. Молча объехала она невежу, примеряясь к дороге, желая пустить гнедую в галоп, вниз с холма к хутору Мёрк. И… ветер в лицо, а вслед, вдогонку отчаянный и яростный крик Эйрика Мьёлльнира. Он тоже увидел.

Если уж день не задался с утра, то не жди, что он завершится добром. Ночью привиделся дурной сон – будто Великий Магистр проведал, что брат Видкун заложил в кабаке Михеля новые сапоги, специально пошитые для всех членов Братства. Расторопные подручные палача сволокли грешника в глубокий подвал, где Магистр собственноручно возложил на голову пьяницы железный обруч, хитрое устройство которого позволяло сжимать череп пытаемого, причиняя тем самым муки невыносимые. Зловеще заскрипели болты. Несчастный любитель вина взвыл дурным голосом. А Великий Магистр выхватил откуда-то из складок мантии молоток и принялся колотить им в стену, приговаривая: «Брат Видкун! Брат Видкун!» И было сие столь ужасно, что нерадивый Ревнитель Истинной Веры взвыл еще громче, рванулся и… проснулся на полу возле кровати. Потянулся за сапогами – нету. Вещий сон.

За дверью (о, Боже милосердный и три тысячи чертей!) стоял не брат Ревнитель, как можно было подумать по учиненному шуму, а послушник, молодой герум из тех, кого набрали в Хофенштадте прошлым летом.

Из речи его, длинной и никчемной, понял брат Видкун одно: покуда Братство с Магистром во главе будет проверять, сколь крепка вера в богатом Хофенштадте, он, Видкун Хьяльтисон, должен будет с небольшим отрядом отправиться на хутор Мёрк. Давить язычников дело, несомненно, важное и полезное, но ни славы, ни дохода на Окаяне не приносящее. Но против воли Магистра не попрешь. Принесла ж его нелегкая… Только и осталось брату Видкуну, нордру, что пробурчать вслед послушнику:

– Понаехало на наш остров…

На хуторе дело не заладилось. Видкун думал приказать потихоньку окружить языческое гнездо, запалить с четырех концов, а потом спокойно отстреливать на выбор бестолково мечущихся нечестивцев. Не вышло. Язычники словно ждали – встретили отряд Братства на краю селенья, плохо, но вооруженные. Они напомнили брату Видкуну стадо лесных быков-туров, поохотиться на которых Магистр возил императора весной. Звери, когда поняли, что им не уйти, тоже встали в круг, заслоняя собой самок и детенышей. Славная была охота!

– Пощади их! Пощади, брат!

Видкун гневно уставился на дерзкого, посмевшего отвлечь его от сладких воспоминаний. Этого еще не хватало! Выбравшись из-за спин сжимающих топоры и вилы мужчин, к предводителю Ревнителей Истинной Веры шел… христианский священник! Белая сутана Проповедника, адепта ордена, не признающего насилия, пытающегося обратить язычников словом. Уже просочились! Узкое худое лицо, легкие светлые волосы, прозрачно-голубые глаза. Герум!

– Опомнись, брат! Они, – сухая рука Проповедника указала на людей хутора Мёрк, – такие же дети Божьи, как и мы с тобой, только неразумные. Разве можно наказывать младенца за недомыслие?

Нордр смотрел на герума. Проклятье! Мало того, что знатный островитянин никогда не достигнет в Братстве того, что легко получит самый захудалый герум, так эта пришлая плесень еще будет учить Видкуна Хьяльтисона, как заботиться о душах соплеменников!

Могучая рука в боевой перчатке сгребла ворот белой сутаны.

– Просишь за язычников, брат? Попроси самого Господа, когда увидишь его!

Удар тяжелого кинжала расколол череп Проповедника.

Беркана не успела. Она поняла это еще в тот миг, когда посылала свою гнедую в отчаянный галоп, когда крик туго сворачивался в горле, когда глаза с отчаяньем следили, как на тонзуру священника в белой сутане опускается тяжелый кинжал. Знала, что не успеет. И гнала лошадь, пока умное животное само не замерло над неловко упавшим телом, еще минуту назад бывшего живым человеком. Убийца спокойно тронул коня, заставив его переступить подальше от натекающей на земле багряной лужи. Он не спешил убирать кинжал, поигрывал им, глядя на невесть откуда появившуюся девчонку.

Известный каждому в Империи балахон с капюшоном, железная маска, скрывающая лицо. А сквозь прорези ее смотрят пронзительно-синие глаза. Нордр!

Северяне не боятся крови. Но чтоб злодействовать на земле соплеменников?!

Ураган выдохся, превратился в слабый ветерок, перебирающий сухие листья.

– Почему? – прошептала Беркана.

А верный Мьёлльнир уже втискивался между ней и предводителем безлицых.

– Я фальк Эйрик Гуннбьернсон из Аскхейма! По какому праву разбойничаете вы на земле Исы эрла?

Безлицый ответил не сразу. Сперва смерил Эйрика презрительным взглядом, пересчитал подоспевших бойцов-нордров. Хмыкнул.

– Эта земля принадлежит императору, как и весь остров. Император вправе карать своих подданных.

– Ах, императору! – почти пропел Эйрик, перехватывая секиру поудобнее.

Безлицый вскинул руку.

– Вижу ли я Бертильду, дочь славного Ольгейра и падчерицу Исы эрла? – он смотрел на девушку в упор, Эйрика же будто не замечал. – Уймите своих волкодавов, госпожа. Христиане не должны убивать друг друга.

– Не должны?! А сами вы… – вернувшийся было голос снова изменил Беркане. Она молча указала на мертвого священника, возле которого опустился на колени отец Мартин.

– Где вы видите христианина? – казалось, только железная маска мешает воину Братства презрительно сплюнуть. – Еретик, продавшийся язычникам, загубивший свою душу и позоривший Святую Церковь. Ну а ежели я ошибся, и муж сей совершал богоугодное дело, то сейчас он уже занял достойное место у престола Господнего, и мученический венец украсил чело его. Так или иначе, Богу хорошо. Не правда ли?

– Не спорь с ним, Ольгейрдоттир! – прошептал старый Торфинн. – За любое слово нас могут объявить еретиками.

Беркана со всей силы сжала ремешок уздечки.

– Лезете в дом, не спросив хозяев? – зло спросила она. – А в Аскхейм сунуться боязно?

Беркане показалось, что Брат Ревнитель усмехнулся. Поди пойми, когда вместо лица у него гладкое железо.

– Воины Господа не боятся ничего. Мы едем в Аскхейм. Хутор попался нам по дороге. Почему бы не почистить дом доброго соседа?

– Открой лицо, незваный гость!

– Нет! – Ревнитель Истинной Веры отшатнулся, схватившись за маску, словно девушка пыталась сорвать ее.

– Боишься?

– Нет. Только Магистр может являть миру лицо свое. Братьям нельзя. Гордыня. Все мы равны перед Господом, и все, что ни делаю я, есть деяние не мое, но Братства.

Давно улеглась на дороге пыль, поднятая копытами лошадей Братства и отряда нордров, а люди хутора Мёрк все стояли тесно сбитым, ощетинившимся вилами и топорами кругом. Только перешептывались тихо, словно боялись вспугнуть небывалую удачу. Наконец простодушный здоровяк Гисли решился:

– Ушли никак?

– Эти ушли, другие придут, – буркнул Торвальд. – Собирайте, чего надо в дорогу. В леса уйдем, на Смолену.

Молчанием ответили жители хутора Мёрк. И снести это безмолвие было много труднее, чем плач женщин, ворчание стариков и суровое непонимание мужчин. Ибо надежда имеет слова, обреченность же – никогда.

– Смолены – люди не хуже нас, – словно оправдываясь, молвил Торвальд. – Перезимуем. А здесь оставаться нельзя. Падчерица эрла в другой раз и не успеть может.

Люди не сказали ничего. Постояли немного и пошли собирать нехитрый скарб, сгонять скотину, снимать с привычных мест домашних богов.

Так умер хутор Мёрк.