Текст книги "О щедрой радости детства"

Кстати, говорят, что открытость педагогического сообщества можно определить по двум показателям: первое – как сообщество встречает незнакомого человека, а второе – насколько по-детски искренне и серьёзно оно воспринимает любое задание.

Я вас очень прошу ещё об одном. Я хотела бы все эти дни заниматься тем, чтобы мы поучились, как беречь своё «я».

Как вам сказать своим родным, что вы устаёте, как об этом сказать администрации и как вам пожалеть администрацию. Потому что сейчас ваша совместная с ней роль в том, чтобы сохранить равновесие между требованиями современной цивилизации, установкой поскорее развить ребёнка – и вашим материнским, инстинктивным чувством понимания особенности детей.

Каждый из вас стоит на защите этого равновесия, и нагрузка колоссальная. И каждому из нас для выдерживания этой нагрузки нужно внутреннее бережное и любовное к себе отношение.

То, чего раньше не делали

Одна из любимых моих гипотез – гипотеза культурного соуса. Когда детям близкие люди тихонько называют какие-то вещи, имена, фамилии, какие-то стихи читают, вовсе даже детям непонятные …

Место этому культурному соусу в отношениях домашних; но часто получается, что вы вольно или невольно приносите с собой заменитель дома.

Ведь то, что вы сейчас делаете, раньше не делали. Всё-таки человеческая культура родителей была гораздо выше. Сейчас я вижу мамочек и папочек, которые не знают элементарных вещей, не знают, например, что дети устают.

Психиатры сформулировали такую проблему: появилось поколение детей, на которых молодые мамочки не смотрели, когда они их кормили. Они в это время занимались чем-то, читали, ругались с кем-то, смотрели телевизор. И это совершенно особые дети.

То есть очень большое число родителей не обладает родительскими установками.

Получается, что вы тянете на себе то, чего нет дома. Вы отдаёте себя на работе так же, как в семье, у вас возникает двойная отдача душевной энергии. Если вы не будете её восполнять, то жизнь ваша станет невозможна. Скажите об этом и своим родным…

Из-за того, что родители ослаблены, воспитатель несёт на себе не только педагогическую нагрузку, но оказывается в роли духовной мамы.

Я попробую сейчас объясниться… Ко мне на занятие пришёл мальчик 11 лет (хотя остальные участники занятий – студенты), из элитной школы, но с фингалом. Такая изумительная элитная школа с фингалом. Он потрясающий, но он никуда не вписывается, ни в какие рамки. Если вы на него смотрите как педагог – то это сущее наказание; если же на него посмотреть глазами духовной мамы – то будет совершенно другая оценка.

Лишь только я начинаю смотреть с этой точки зрения – не насколько ребёнок в чём-то отстаёт, а насколько необычны его возможности как родного мне человека – то вижу перед собой что-то совершенно восхитительное…

Соединение праздничности и ежедневности

…Меня порой спрашивают: «А какое направление у колледжа в Волгограде, где вы в прошлый раз вели занятия?» А я никогда не знаю. Мне абсолютно всё равно, на что идёт ориентация данного колледжа. Мне важен человек, взрослый и маленький. Ведь быстрота такая на Земле, возможно, никому никакие «ориентации» не пригодятся, а всем придётся думать об экологии нашей страны, о её человеческом облике.

Никто не знает, что пригодится конкретному маленькому человеку в жизни. Важны не сами навыки и умения – важно, какая вариабельность заложена в навыке, какая человечность, какая уверенность в себе возникает в этом ребёнке, осваивающем навык.

И всё-таки: как всё это выдержать, эту открытость, искренность, это двойное материнство, что можно изменить для этого?

На мой взгляд, вот что является одной из самых главных вещей, облегчающих наш труд – воссоединение праздничного и каждодневного.

Я привезла на встречу несколько книг. Одна из них – это книга М. Н. Эпштейна, философа, мне так и хочется сказать, «автора» четырёх детей. Потому что он родил четырёх детей и занимался ими как творчеством. Он пишет гениальные вещи о том, что такое отцовство.

Он пишет, между прочим, и такое. В детстве он обварился кипятком, на него что-то падало и т. д., но он ничего этого не помнит. Но то, что случается каждодневно, что ближе и привычнее, то и запоминается. Вдруг ты посмотришь на всё это как бы издалека, впервые осознающим взглядом, и у тебя наступает постепенное пробуждение каждодневности.

Наш семинар хотелось бы назвать и так: «Постепенное пробуждение каждодневности».

Наблюдая, я однажды поняла проблему того, что у нас не получается в детских садах. Мы отделяем праздники и образовательные навыки.

Мы очищаем праздник от всех бытовых деталей, а ежедневный быт наполняем формализованными образовательными задачами. Получается, что и у нас, и у ребёнка возникает разрыв между интересным и бытовым.

Как только разрыв между ежедневным и интересным, праздничным углубляется, то день ребёнка начинает упрощаться, ему становится скучно. Этот ребёнок, вырастая, не умеет делать подарки, он не умеет делать интересное из пустяковых мелочей, он не умеет строить свои праздники.

Я думаю, что дети 8—9-го класса так убого оформляют свой отдых, что это где-то идёт отсюда, нет органики, понимания чудодействия праздника.

Ключи к пространству отношений

Поэтому давайте попробуем пойти по этому пути – соединения праздничности и ежедневности. Начинается он (мне кажется) с ощущения того, как сказывается на формировании человека одухотворённость окружающих его вещей.

У детей сейчас одинаковые игрушки – то из яйца, то из ларька, то из чупа-чупса. Вроде бы всё разное, но оно одинаковое, всё крутится в одном потоке. Как только я приношу какие-то старые бытовые предметы, дети жадно начинают их ощупывать; современный домашний ребёнок приобретает признаки детдомовцев, которые испытывают постоянный сильный голод по каким-то «живым», старинным, интересным вещам.

А вокруг – в комнатах, на улицах, в детских садах – всё меньше уникальных предметов, деталей, на которых можно остановить взгляд. Распредмеченность пространства становится мейнстримом.

Но как только пространство распредмечивается, человек расчеловечивается.

У нас есть ещё одна беда, хорошо знакомая детским садам, которую можно назвать зудом чистоты, неврозом чистоты. От него, например, происходит негласное свёртывание программ всех видов рукоделий, всех видов ручного творчества ребёнка, которые могут мешать псевдопредставлениям о чистоте, о престижности.

Но вымывание насыщенной предметной и деятельной среды – это и означает на самом деле сворачивание воспитательных программ, вымывание дошкольного воспитания из дошкольных учреждений.

Теперь эта престижность пустоты-чистоты перекидывается в семьи. Папы (особенно из обеспеченных семей) приходят вечером домой и недовольно проверяют (как эпидемстанция) чистоту в комнатах. Есть множество детей, которым дома ничего не разрешают ни трогать, ни пилить, ни разворачивать сколько-нибудь активную деятельность с предметами.

Вся программа жизни свёрнута, и получается, что детям неинтересно жить.

Сейчас растёт огромное количество детишек пяти-шести лет, которые, вставая утром, уже ничего не хотят. Такого, говорят наши врачи-психоневрологи, не было никогда. Даже в самые тяжёлые годы во время войны, во время разрухи у детей была ровесническая возрастная горизонталь общения, где они сами пополняли друг друга объектами игры, теми символическими предметами, на которых мирозданием возложена роль необходимых «третьих участников» нашего общения.

Талисман из одного ожерелья

Мне очень повезло в жизни: мы очень долгие годы со своими студентами приезжали в детдом слепоглухонемых детей в Загорске. Там считается, что очеловечивание идёт через несколько вещей. И первое – это через предмет, ощупываемый, тактильно познаваемый и как-то представляющий культуру человечества. Например, привезли слепоглухонемого ребёнка, который у себя в Казахстане пил только чай. Рядом с ним садится педагог и сотни раз даёт компот, даёт кефир, потом чай, тот хватает чай… И с этого начинается его путь к человеческому общению. Другой ребёнок идёт через овечку или собаку, его подводят к живой собачке, он её гладит, ему говорят о ней… И идёт очеловечивание.

Получается, что одухотворённый предмет может служить средоточием того удивительного совершенно языка, который необходим ребёнку для постижения себя и мира.

Но предметы у нас удаляются от детских рук, мы забываем, что если дать детям даже простейшие пуговицы, они зачастую тут же сыграют в какую-нибудь совсем неожиданную для нас игру…

…Ежегодно мы ездим в своеобразные летние лагеря – мы их называем художественными дачами. Ездят от 60 до 100 человек. В прошлом году мы были в горах, в этом году умудрились поехать на Украину. Везут детей в основном наши клубовские студенты и старшеклассники, из «совсем взрослых» иной раз бываю только я и врач.

И я увидела, что у нас образовалась на земле группа молодёжи, которая обладает отцовской, материнской направленностью, хотя у них самих детей ещё нет. Ведь и наш проект с психотерапевтами опирается на волонтёров из пединститута, организационно он выглядит нерационально, бредово, но он действует.

В этом году наш лагерь назывался «Янтарная черепаха». Детей встречало 100 черепах, каждому досталась своя, и в каждой черепахе было две дырочки. Все спрашивали, а зачем дырочки? А мы купили янтарное ожерелье и за день до отъезда каждому ребёнку в его черепаху, с которой он уже сжился за время лагеря, прикрепили янтарь. И все ходили, сияли на солнце, и было видно, как они изменились, превратившись в янтарных черепах.

* * *

Нити невидимых отношений.

Питание взглядом и полифония тактильности (запах, звук, касание, слово).

Объятия – самый маленький и самый большой дом. Дети, которых мало обнимают, зябнут (в помещении, в одежде).

Тело – наш главный измерительный прибор. Налюбленное тело – застенчиво.

Соприкосновение – момент совместимости! Нота Договора!

Слово + Прикосновение – это модель народных игр.

Голос… Похлопывание… Переход в душевную «вертикаль» и объятия! Такая форма контакта лучше всего успокаивает человека и важнее всего для малыша, когда он расстроен.

А ещё будем помнить, что правда в злой форме не приносит пользы. Попробуем делать и замечания – поглаживанием…

Так тон делает музыку.

Старинные минуты уроков фантазии

…Эти уроки позволяют ребёнку, смиряясь с социальными требованиями, не потерять живую ткань детства в том возрасте, в котором она ещё должна присутствовать.

Видимо-невидимый предмет[2]2
  Выступление Т. В. Бабушкиной на семинаре «Детсадовская жизнь и дошкольное управление» (Таганрог, 2003 год)


[Закрыть]

Главная сила ребёнка – повышенное и возвышенное ощущение жизни.

Попробуем обратиться к ней, опереться на неё

Если немножко оставаться живыми …

Прежде всего, об уроках фантазии.

Ради чего они? Для двух вещей. Для раскрытия ребёнка в ведущей области человеческих отношений – отношений негоризонтальных.

То есть самое значимое, уникальное в уроках фантазии – это прецедент возможности иного существования («не так как все сейчас»), попытка приподнять «уплощённое», приплюснутое сознание. Вытянуть детей из того плоского круга взаимоуничтожения, которым так упиваются в «Окнах» Нагиева, когда все по кругу друг друга «кушают». Мой учитель, философ Анатолий Сергеевич Арсеньев, приучил меня к иному взгляду…

Первое важное для меня – попытка построить пространство, где ребёнок может общаться не «по горизонтали», а так, как это было раньше: через совесть, через ценности позапрошлого века.

Я думаю, во всём этом есть преследование (в хорошем смысле слова «преследование») какого-то внутреннего, родового смысла. Я очень хорошо помню своё детство. Я помню, что делали бабушка и дедушка: они просто жили со мной, всё время играли со мной, и моя память этим людям с каждым днём всё благодарнее, в чём-то я просто ухожу в эту память.

Вторая сторона уроков фантазии – это возможность погружения ребёнка в иной стиль отношений через художественные вещи. Через живопись, пальчиковый театр, театр овощей, теневой театр и т. п. Это проживание, проигрывание, проговаривание с ребёнком и моментов повседневных, и совершенно сказочных.

Мне нравится, как говорил Андерсен: «Ведь даже мясники перед сном рассказывают своим детям сказки, а не говорят им о колбасе». Вот главная опережающая цель, и она уходит в общение, удовлетворение базовой потребности ребёнка в любви. Ребёнок должен знать, что его «Я» интересно взрослому «Я».

Это любование друг другом, взаимное внимание, слышание. Это попытка и самому разгрузиться, заговорить на детском языке.

Мне кажется, здесь научиться нельзя, здесь надо просто снять с себя искусственное напряжение. Прямо как аутотренинг в мышечном плане, и – позволить себе услышать ребёнка, просто сесть с ним рядом и поиграть.

Это вроде бы возможность расслабиться, не чувствовать никакой обязательности – но это и труд, труд тяжёлый в силу своей непривычности для нас.

Если я не обижу присутствующих здесь своих студентов, то расскажу, что когда они у меня были на первой даче с детьми, то в безумной усталости кто-то сказал, что в обычных лагерях, где мероприятия идут одни за другими, гораздо легче, чем просто жить с детьми.

* * *

Я скажу странную и крамольную мысль: я не верю, что игра вернётся в школу и детский сад. Сейчас скажу, почему. Думаю, нам не стоит преувеличивать свои силы перед чудовищным танком, той экономической силой, которая идёт на нас полным ходом. Живущие с детьми педагоги уже битые-перебитые. Но в тех самых откровениях игры, которые мы пытаемся сохранить, и которые есть в своей форме вообще у каждого, – колоссальная восстанавливающая возможность, живое зёрнышко, которое от повседневности надо прятать, как прячем мы от разрушающего самого ребёнка.

Вам приходится писать планы и отчёты, проводить «правильные занятия». Но можно просто немножко пожить с ребёнком, спрятать его, полить семечко, и, если верить в хорошее, оно обязательно прорастёт.

Почему-то взрослые не догадываются о простых вещах, а ребёнок всегда живёт выше, у него всё равно ощущение жизни «повышенное», возвышенное. Он ждёт праздника, играет в праздник. Так мы незаметно выходим из мифологемы игры в мифологему образа…

* * *

О распредмечивании окружающей среды.

Это то, чем обычно не страдает наш детский сад. Но об этом надо обязательно говорить с родителями.

Недавно я узнала невероятно интересный исторический факт: все диктаторские режимы, унижающие человека, пользовались распредмеченными помещениями. Как правило, это огромные залы и пустые стены. У Гитлера помещения, где он выступал с речью, были абсолютно пусты. Там где гнёт – всегда пусто.

Попался мне недавно элитный журнал, я посмотрела на детские комнаты в домах преуспевающих людей. Это абсолютно голые стены, не заметно, где рисунки, где фотографии, где сами дети.

Посмотрим, что представляли собой стены XIX века. Иконостас лиц – фотографии родителей и прародителей в разном возрасте. Из рамки на тебя мог смотреть дедушка в четыре года. И этот взгляд стоил многого.

Сейчас все увлеклись кино, но мы забываем, что дети не воспринимают движущуюся киноленту так, как воспринимаем её мы, взрослые. И когда в детском саду праздник снимают на видео, это делается для родителей. Дети органичней воспринимают статику, кинолента смешивается с движущимся восприятием жизни как таковой. И всё уходит из памяти.

Есть исследование, что мальчики счастливы потом в отношениях с женщиной, если у них есть детские фотографии с мамой, и мама некогда подолгу рассматривала их вместе с сыном. Образ женщины, да и вообще близкого человека, западает в душу ребёнка в статике.

После любого праздника мы делаем фотографии, собираем огромные фотоальбомы и держим их на виду. Так решается одна из самых сложных проблем – проблема фиксации каждодневной жизни ребёнка, рефлексия вместе с ним.

Связующее третье

Для меня предмет, история предмета, его душа – своего рода главная вещь в жизни. Любимый мной Норштейн, режиссёр мультфильма «Ёжик в тумане», говорил: «Дети должны находиться и жить среди предметов, которые старше их, которые наполнены временем».

Я всегда еду на занятие с несколькими чемоданами декораций и никогда не ленюсь этого делать. Тактильный голод по неповторимому, эксклюзивному предмету у детей из благополучных семей сегодня такой же, как у детей детдомовских.

Вот несколько рецептов, которые скрасят ваше и детское одиночество и дома, и в группе детского сада.

Я очень люблю Театр старинных вещей. Это вещи памятные, ценные и просто пуговицы, старые варежки, платочки, которые никуда уже не годятся.

Бытовой предмет – своего рода трансформатор понятий, он передаёт ребёнку знания, которые при всём своём желании не может пересказать взрослый. Помните у Станиславского: «Щепочка с гвоздиком – и у тебя лодка!»

Игра, конечно, вещь обоюдоострая, но среди детей она естественна. Даже если они играют в рынок и террористов. Совершенно непонятно, чему и как учатся дети. Есть очень интересные исследования о том, что для того, чтобы ребёнок изучал геометрию, он обязательно должен вырыть яму и покататься на «тарзанке». Только тогда он поймёт, что такое гипотенуза.

Так же, я думаю, он должен поводить по ветру большим самодельным сачком, к которому подвязано множество разноцветных пакетов, и побегать с ним (чувство бега удесятеряется!) и понаблюдать траекторию полёта. Это сделать просто, всем возможно; и предмет станет центром события.

Ещё один театр, о котором хочется говорить – это Театр стихий и предметов изначальных. Мы всё время говорим о том, что ребёнок – человек в ориентированном окружении. Все мы вроде как в постоянном диалоге с миром, но когда мы действительно произносим что-то изначальное, в нас почему-то заговаривает «Человек».

Я пытаюсь восстановить эту справедливость, и у нас есть целый ряд уроков, которые называются «Огонь», «Дерево», «Письмо», «Печка», «Хлеб», где речь идёт от лица самого предмета.

Следующий рецепт – это Сказка на местности. Мы совершенно забыли о секретах закваски простоты общения с ребёнком, забыли замечательное проигрывание на местности, обживание пространства, которое для ребёнка – Америка, пространство и непознанное, и уже открытое.

Рисуйте с детьми карты комнат, площадок, карты детских любимых мест, и вы узнаете, где детям хорошо, а где плохо, что интересно, а что не очень.

* * *

Есть целое большое направление уроков фантазии – «подарковая культура». Зачастую мы не воспринимаем предмет как образ дарения. Образ приобретения, получения, отдавания, чего угодно, но не дарения. Ничего не стоит в ноябре купить несколько белых пушистых астр, подвесить их в воздухе, подвести ребёнка и сказать, что ради него пошёл первый снег. Вот оно – чудо.

Помню, во что-то мы играли, ко мне пришёл шестилетний мальчик и показывает скопленный в коробочке воск. Я спрашиваю: «Что это?». А он говорит: «Это пока вы говорили, вот столько бусин накапало». Ребёнок нашёл свою меру измерения.

Пожалуйста, у вас может быть маленькая коробочка, куда дети могут сложить свои впечатления. Можно показать, что большое бывает в малом. Берутся брюки среднего размера, переворачиваются и, связываясь на поясе, держатся за две штанины. Взрослый кладёт конфету или маленькую игрушку в одну штанину, а из другой её вытаскивает ребёнок. Или наоборот.

Мы всё время учим получать, но не учим отдавать.

* * *

Этому триединству меня научил Альвин Валентинович Апраушев в Загорском детдоме слепоглухонемых. Взрослый – Ребёнок, а между ними обязательно – Предмет. Предмет может быть видимый, а может быть не видимый. Это может быть вещь, а может быть праздник, тайна, но между взрослым и ребёнком связующее третье обязательно должно быть.

И я пытаюсь всему, что я делаю с детьми, дать имя. Потому что всё живое имеет имя. А все мёртвое имеет номер, пусть даже называется «детский оздоровительный лагерь № 46».

Имя «озаглавливает» каждое занятие, каждая летняя дача у нас как-то называется. «Волшебные башмачки», «Шляпалетта», «Собирающие облака»… Прошлым летом у нас было «Колокольное древо». Древо – потому что корни. А колокольное, потому что это своего рода «вече детства»: ведь то, что с детством происходит, можно узнать, только живя в нём или рядом с ним. И всегда рождается новое имя.

Часть всегда больше целого

Другой момент, который меня очень волнует – это вымывание слова. Я считаю, что это национальная трагедия, которая охватывает прежде всего проблему чтения, и обозначает всеобщий переход в «антиязык» (я называю так нецензурный язык).

Сейчас я сталкиваюсь с тем, что со второго и третьего класса языковые границы у детей сужаются так, что они даже не запоминают имя отдельного предмета и каждый раз могут его обозначать новыми словами. Модно говорить о скорочтении. Но 60 % моих «черепах», детей с пограничными состояниями (на пороге психиатрических диагнозов) появились во время чтения с секундомером.

Представляете? 60 % нестабильных детей – это невроз во время чтения с секундомером.

Мы нарушаем одну главную вещь: в любви, в гуманитарных, человечных вещах часть всегда больше целого.

Мы забыли, что ребёнок никогда не научится читать, если он не слышит чтения. И тут хоть умри, ничего этого не будет. Я очень дружу с екатеринбуржцами и знаю, что уральские (да и сибирские, красноярские) дети могут слушать читаемый текст 20 минут. Дети Ростова и юга России могут слышать чтение 9-11 минут, дальше они выпадают. У них нет уже душевного диапазона на ритмы читаемой прозы.

Другая проблема, которая ужасает меня – это крик. Новая форма обращения взрослого к ребёнку звучит так: «Встала!» «Оделась!» «Взяла!»

Употребление в прошлом времени будущего действия. Недопустимость невыполнения.

Дети сегодня очень болезненно реагируют на замечание.

Как можно обращать их внимание по-другому? Мы делаем замечание посредством куклы, игрушки, т. е. замечание через предмет, через третье лицо – без обвинений и претензии. И ребёнок не закрывается, слышит.

И позвольте одну маленькую игру.

Продолжите, пожалуйста, фразу: «Мне с тобой трудно потому что…». Вспомните самые критические ситуации общения с вашими детьми и вылейте на бумагу всё, что хотели бы сказать по этому поводу.

Теперь посмотрите, насколько часто вы употребили местоимение «ты». «Ты капризен, ты не понимаешь, ты…» и т. д. Как только в ваших наблюдениях мелькнёт местоимение «я» – радуйтесь, вы умеете рефлексировать, вашим детям повезло.

Беззащитная защищённость

Я очень люблю фильм Ролана Антоновича Быкова «Внимание, черепаха» и считаю его больше педагогом, чем режиссёром.

Когда я впервые увидела детей-«черепашат», с которыми занимаюсь три года, я поняла, что это дети 70-х годов. Что они так же замедленны, т. е. нормальны. Они могут смотреть в глаза, в отличие от современных детей, они не хамят, они очень уважительны и не агрессивны, они медлительны и неудобны с точки зрения современного темпо-ритма. Черепаха – это древний символ, который означает беззащитную защищённость. И цельность детства – это беззащитная защищённость.

Если позволите, я поделюсь своей гипотезой, она очень болит у меня. Когда-то Евгений Михайлович Богат мне сказал: «Вы знаете, всё, что делают ваши дети, напоминает мне монашество». Очевидно, что сегодня цивилизация и культура противоположны друг другу. И каждый несовременный ребёнок, каждый молодой человек, который идёт в культуру, идёт в партизанский отряд.

Наша цивилизация напоминает мне животное с окостенелым позвоночником и ей совершенно не нужно детство с подвижным копчиком. Ей это неудобно, поэтому она делает заказ на неподвижное детство. Богат говорил о том, что разум всё время бежит вперёд, а черепаха-сердце отстаёт. И вот получается результат.