Текст книги "Возьми меня с собой"

11

Лере снилась тетка Ксения, совсем юная, простоволосая. На ней был вызывающе открытый сарафанчик: пара лямочек и легкий, почти невесомый, кусочек ткани. Из-под сарафана торчали голые загорелые колени. Ксения смеялась, призывно запрокидывая голову, обнажая белые, ровнехонькие, точно на подбор, зубы, косила на Леру распутными глазами. И манила к себе, звала, сначала тихонько, а потом громче, настойчивей, повторяя на разные лады ее имя.

«Чего она хочет?» – во сне удивилась Лера, а тетка продолжала окликать ее уже совсем отчетливо, нетерпеливо: «Лера! Лера! Ну, Лера же! Валерия Павловна!»

«Что это она по отчеству?» – успела подумать Лера, и в это время Ксения приблизилась, обхватила ее за плечи, тряхнула с силой.

«Отстань! – пробормотала Лера. – Что ты хватаешь?» И тут же проснулась.

В сестринской царил полумрак. Лампа, повернутая плафоном в стену, почти не освещала просторную комнату. Возле кресла стояла взволнованная Настя. Лицо ее было заспанным, коса растрепалась.

– Лера! Проснись!

– Что такое? – Она резко выпрямилась в кресле. – Который час?

– Четыре утра.

– Как четыре? – ужаснулась Лера. – Ты почему меня…

– Я тоже заснула, – жалобно проговорила Настя. – Он меня разбудил.

– Кто – он?

Та указала рукой на дверь. Лера глянула и зажмурилась: на пороге маячило привидение в широком светлом балахоне. В следующий момент привидение хрипло закашляло, и она узнала деда Скворцова. На нем были белая больничная рубаха и такие же штаны, ярко выделяющиеся в темноте.

– Чего вы, Иван Степанович? – Лера, окончательно проснувшись, поднялась с кресла. – Настя, зажги свет!

Та метнулась к порогу, щелкнула выключателем. Вспыхнул яркий дневной свет, от которого в глазах сразу позеленело.

Дед сделал несколько шагов к Лере, обходя стоящую у него на пути бледную, как мел, Настю.

– Сосед мой… – кивнул он на дверь, снова закашлялся и взялся рукой за грудь. – Боюсь, не помер бы…

– Как это? – обалдело переспросила Лера.

– Так. Лежит, глаза закрыты. И не дышит.

Наконец все происходящее стало связываться в сознании в единую картину. Испуганная, трясущаяся Настя, кинувшаяся будить ее, не успев даже зажечь верхний свет, оцепеневший старик на пороге, собственный четырехчасовой сон, на который она не имела никакого права, то, что произошло до этого…

Лера, ни слова не говоря, кинулась из комнаты, Настя вслед за ней.

Андрей лежал неподвижно, лицо его было мертвенно-бледным, у губ сгустилась синева. Пульс почти не прослушивался, отдаваясь в пальцы слабыми, редкими ударами.

– Настя, звони в реанимацию!

Та умчалась.

Лера сделала глубокий вдох и, плотно прижимая рот к губам Андрея, резко выдохнула, затем еще и еще, пока его грудная клетка не начала едва заметно подниматься. Лера сглотнула, облизала пересохшие губы. Дальше следовало перейти к наружному массажу сердца. Никогда раньше ей не приходилась делать его на живом человеке.

Она положила ладони – одну поверх другой – Андрею на грудь, стараясь, чтобы пальцы не касались грудной клетки. Так учили их на занятиях по интенсивной терапии, чтобы уменьшить вероятность перелома грудины и ребер. Затем, не сгибая рук, Лера принялась толчкообразно сдавливать грудину, используя при этом тяжесть тела.

Дверь распахнулась. В палату вбежали врачи из реанимационного отделения. Один из них, высокий огненно-рыжий парень, оттеснил Леру в сторону, дотронулся до сонной артерии и качнул головой:

– Паршиво. Пульса почти нет. Астма?

Она кивнула.

– Значит, астматический статус. Срочно на каталку.

Лера в оцепенении смотрела, как Андрея перекладывают на каталку и вывозят в коридор. Рядом стояла Настя. Плечи ее то и дело вздрагивали, но глаза оставались сухими.

По коридору протопали шаги, хлопнули в отдалении двери лифта, и вновь стало тихо. Тут только Лера заметила Скворцова. Тот стоял у двери, прижавшись тощей спиной к стене, и смотрел на нее в упор.

Ей показалось, что он все знает – накануне поздно вечером дед не спал, а прекрасно слышал, что произошло в палате, и теперь молча обвиняет ее, признает ответственной за состояние Андрея.

Она невольно опустила глаза. Старик, ни слова не говоря, проковылял к своей постели и лег. Лера потушила свет и вышла из палаты.

Она знала, что спускаться на второй этаж, где находится реанимация, бессмысленно – все равно сейчас туда никого не пустят. Можно лишь позвонить по внутреннему телефону.

– Надо позвонить, – как бы угадав ее мысли, тихо сказала Настя.

Они набрали номер. Женщина, взявшая трубку, сообщила, что состояние поступившего больного критическое, прогноз неблагоприятный.

Настя, осторожно ступая, вышла из ординаторской.

Лера опустилась в кресло, в котором спала. Шоковое состояние, в которое ее ввергли внезапное пробуждение и известие деда об Андрее, постепенно рассеивалось. На смену ему пришло отчаяние: точно так же при сильных травмах боль ощущается не сразу, а по прошествии нескольких мгновений или даже минут, а до этого мы не можем осознать случившееся, вдохнуть, произнести хотя бы короткое междометие.

Увидев Андрея на постели без сознания, Лера не думала ни о чем, кроме того, что необходимо сделать для его спасения, не потеряв ни единой секунды, использовав все шансы и возможности.

Теперь, когда за его жизнь боролись врачи на втором этаже, она начала осознавать, что, может быть, потеряла его навсегда и виновата в этом сама.

Только сама! Как она могла забыть, что Андрей – прежде всего ее пациент, серьезно больной человек, немногим более месяца назад уже побывавший в реанимации!

– Лер, – нерешительно окликнула Настя, заглядывая внутрь, – бабульке Егоровой плохо. Подойдешь?

– Да. – Лера с трудом заставила себя встать.

Старуха, скрючившись, сидела на постели и плакала. По коричневым, морщинистым, как печеное яблоко, щекам медленно ползли прозрачные слезинки.

– Живот болит, – пожаловалась она. – Мочи нет, ровно кто кишки выворачивает наизнанку.

– Ложитесь. – Лера осмотрела бабку, но ничего подозрительного не обнаружила. Живот мягкий, явно не хирургический, язык чистый. Жара у старухи не было.

– Я вызову хирурга, – предложила Лера. – Пусть он вас осмотрит. Ничего страшного нет, но чтоб вы не волновались.

– Не надо хирурга. – Егорова вдруг крепко взяла ее за руку. – Просто посиди со мной. – Она вытерла слезы и глянула на Леру с запредельной тоской, помолчала и прибавила просто и обреченно: – Помру я. Как Бог свят, скоро помру. Посиди.

Лера кивнула.

Она сидела у постели старухи, машинально слушала ее тихое, невнятное бормотание, что-то говорила ей в ответ, а в голове неумолимо, непрерывно отстукивало: десять минут, двадцать, двадцать пять. Что там, на втором этаже? Почему молчит телефон? Становится лучше? Или…

Лера старалась гнать от себя эти мысли, но они лезли в голову снова и снова, неумолимо, настойчиво.

Наконец бабка успокоилась, глаза ее высохли, поза стала менее напряженной.

– Полегчало… – Она слабо улыбнулась и выпустила Лерину руку. – Спасибо тебе, дочка. Страшно помирать-то. Вроде хорошо пожила, долго, пора и честь знать, а все одно страшно. Жуть берет.

– Вы отдыхайте, – успокоила ее Лера. – Все будет нормально. А хирурга я к вам все-таки пришлю. Чуть позже.

Она вышла из палаты и кинулась в ординаторскую. Настя стояла возле телефона, держа в опущенной руке трубку.

– Что? – одними губами выговорила Лера.

– Пока так же. – Она зябко поежилась и отвела глаза.

Лера взглянула на часы – пять пятнадцать. Значит, Андрей в реанимации уже час, и никакого прогресса. Господи, как она могла заснуть так надолго! Не спала бы, и все было бы в порядке! Она зашла бы в палату к Андрею и заметила, что ему стало плохо. И Настя хороша – ведь просила ее разбудить через полчаса!

Та, точно услыхав немой упрек, громко вздохнула и шмыгнула носом.

– Будем ждать, – сказала ей Лера, снова усаживаясь в кресло.

Они просидели у телефона три часа, почти не разговаривая, только регулярно набирая номер реанимации.

В восемь пришла Анна.

– Всем привет! – бодро поздоровалась она и принялась расстегивать короткую, бирюзового цвета дубленку. – Что новенького слышно?

Не дождавшись ответа, Анна с удивлением оглядела поникшие фигуры и бледные, убитые лица девушек.

– Случилось что-нибудь?

– Случилось, – тихо подтвердила Настя и, запинаясь, вкратце поведала про Андрея.

– Вот хренотень! – досадливо выругалась Анна и сняла дубленку. – С какой это радости? Он же на поправку шел, Светка с ним столько возилась после первого приступа! – Она взглянула на еще более побледневшую Леру и поспешно прибавила: – Да и ты тоже. Даже больше. Не могу взять в толк, как же это могло приключиться!

Лера и Настя понуро молчали.

– Ладно. – Анна натянула халат. – Вот что. Вы подождите, я пробегусь по своим палатам, а после еще раз позвоним туда. Минут через тридцать.

Она ушла. Глядя ей вслед, Лера почувствовала слабую надежду. Анна опытная, она сталкивалась с такими ситуациями не раз и знает, что говорит. Если Анна спокойна, значит, есть шанс, что все обойдется.

Однако звонок через полчаса ничего не дал. Состояние Андрея по-прежнему было критическим, без прогнозов на улучшение.

Еще через пятнадцать минут в отделении появился Максимов. К тому времени у телефона в ординаторской собрался почти весь персонал, взволнованный печальным известием.

– Что за митинг? – Завотделением недоуменно оглядел столпившихся кучкой врачей и сестер, вполголоса обсуждающих положение дел, и остановил пристальный взгляд на Лере.

– Шаповалова ночью забрали в реанимацию, – ответила за подругу Анна. – Метаболическая форма астматического статуса. Состояние тяжелое.

– Шаповалова? – Уголки рта Максимова резко дернулись вниз, глаза сощурились, на скулах шевельнулись желваки. – Что за чертовщина! С чего?

Лера молчала. Анна пожала плечами.

– Так… – Заведующий быстро подошел к столу, порылся в стопке карт, выбрал оттуда несколько. – Давайте-ка расходитесь – и за работу. Где Наталья Макаровна?

– Ее нет, – ответила Настя. – Она сказала, что задержится утром.

– Ладно, – махнул рукой Максимов, – тогда, Лена, ты, – обратился он к медсестре, – составишь мне отчет по полученным вчера лекарствам.

Лена кивнула. Народ постепенно исчез, в ординаторской остались лишь Лера и Анна.

– Прямо не знаю, что и думать. – Анна сочувственно поглядела на подругу. – Ты уж так-то не переживай. Паниковать еще рано. В прошлый раз откачали – и в этот справятся. У нас реаниматоры отличные, недаром со всего района по «Скорой» именно к нам везут. – Она хотела что-то добавить, но в это время по коридору простучали каблучки и в дверь просунулась кудрявая головка санитарки Надюши:

– Валерия Павловна! Вас Анатолий Васильевич зовет. Срочно!

Максимов сидел за столом, вид у него был угрюмый и мрачный. Перед ним лежали раскрытая карта и смятая пачка сигарет.

– Присядьте, – указал он на стул около стола и, едва дождавшись, когда она сядет, проговорил: – Хочу услышать вашу версию – отчего у Шаповалова случился приступ?

– Я… я не знаю, – сказала Лера. Она чувствовала себя преступницей, но ничего не могла сделать. Не говорить же Максимову о том, что произошло между ней и Андреем сегодня ночью!

– Чем вы его лечили, глюкокортикоидами?

– Да.

– У него что, были проблемы с сердцем?

– Нет. – Лера удивленно глянула на Максимова и повторила решительней: – Нет, с сердцем у него было все в порядке. И кардиограммы хорошие, и пульс…

– Зачем тогда вы назначили ему антиаритмический препарат? – неожиданно резко перебил он.

– Антиаритмический? Я? – растерянно переспросила Лера, ничего не понимая. С чего Максимов это взял? Она и не думала лечить Андрея от аритмии, благо сердце у того работало исправно и не нуждалось в стимуляции.

– Ну не я же! – Максимов метнул на нее быстрый взгляд и пододвинул лежащую перед ним карту. – Это что, по-вашему?

– Где? – Она уставилась на строчки, написанные ее собственным ровным, аккуратным почерком. Палец Максимова уперся в латинские буквы в самом конце страницы.

– Вот.

Лере показалось, что у нее галлюцинации: в карте черным по белому было написано, что больному, помимо обычного лечения, надлежит сделать внутривенно укол обзидана. Обзидан, бета-блокатор, был категорически противопоказан астматическим больным, и Лера это прекрасно знала. У астматиков он вызывал внезапное резкое ухудшение, удушье, вплоть до остановки сердца. Прописать Андрею этот препарат было все равно что убить его. И тем не менее Лера четко и ясно видела перед собой запись, сделанную собственной рукой.

Она почувствовала, как по спине пополз холодный, липкий пот, и живо, в мельчайших подробностях вспомнила прошедшую ночь. Как она заполняла карты, борясь с усталостью и дремотой, как мечтала скорее закончить нудное занятие, чтобы отдохнуть, а потом пойти к Андрею. Как напрягала глаза, стараясь не ошибиться, а строчки сливались, прыгали, не желая оставаться прямыми и разборчивыми.

Она по ошибке вписала не то лекарство! Вот в чем причина случившегося с Андреем – в уколе, сделанном по неверному указанию врача!

Максимов выразительно молчал, дожидаясь ее реакции.

Она подняла на шефа полные ужаса глаза.

– Видели? – немного мягче спросил тот.

Лера кивнула.

– Как это могло случиться? Вы ведь прекрасно понимали, что, назначая такое лекарство, ставили жизнь больного под прямую угрозу. Это описка?

– Не знаю, – едва слышно проговорила Лера. – Наверное.

– А Матюшина сделала укол по вашему назначению. Глупо было бы ожидать от нее, что она усомнится в его правильности, – Настасья явно не отличалась прилежанием во время учебы. Результат тот, что мы сейчас имеем.

Лера сидела оглушенная и ослепленная свалившимся на нее ударом. Она не знала, как перенесет его, – слишком диким, невероятным, ужасным казалось то, что случилось. Она играла с огнем, пошла на нарушение трудовой дисциплины, не задумываясь, к чему может привести такое легкомысленное поведение, – и ее халатность закончилась катастрофой.

Много раз Лера была свидетельницей того, как нарушали правила работы другие врачи – Светлана, Анна и даже сам Максимов: не придавали значения мелочам, полагались на авось, небрежно вели документацию. Однако же с их больными ничего не происходило, все было в порядке. Почему же ей так не повезло?

– Идите, Кузьмина, – устало проговорил Максимов, захлопывая историю болезни. – Должен поставить в известность, что вам грозит служебное расследование. Будете отвечать перед специально созданной комиссией, но не сейчас, а позже, когда выяснится, к чему привело ваше творчество. А пока идите домой, ваше дежурство окончилось. Завтра решим, где и как вы будете работать это время – к непосредственному контакту с больными допускать вас я не имею права. Ясно?

– Ясно. – Лера поднялась со стула.

Слова Максимова словно не проникали в ее сознание, оставаясь просто набором звуков, лишенным всякого смысла. Комиссия? Что ей комиссия, если в эти самые мгновения Андрея, может быть, уже нет в живых? Как она ответит за свой проступок перед самой собой? Как оправдается за то, что убила ставшего самым близким и родным человека?

На негнущихся ногах она вышла в коридор. Анна стояла у кабинета, вид у нее был хмурый и озабоченный.

– Знаю, – она покачала головой, – все знаю. Из реанимации звонили, интересовались, что за укол ему сделали накануне. Ну, Настя им и выдала. Я аж обалдела, когда услышала. Думаю, Лерка точно такого назначить не могла, описалась с усталости. Эх и угораздило же тебя! Лучше вообще не заполнять карты, если спать хочется, по себе знаю.

– Что сказали в реанимации? Как он?

– Пока что плохо, – вздохнула Анна. – Тебе лучше пойти домой, а то ты на привидение похожа: белая, прозрачная и качаешься. Топай, а мне звони на мобильный – я тебя буду держать в курсе.

– Ладно, – апатично согласилась Лера. Так же медленно она зашла в ординаторскую, сняла форму, надела пальто. Машинально глянула в зеркало, чтобы натянуть берет, и ужаснулась своему виду: отрешенное, точно вылепленное из воска лицо, пустые, неживые глаза, до крови искусанные губы.

Уже возле выхода из отделения ее окликнула Настя. Губы у нее дрожали, в глазах стояли слезы.

– Лерочка, – прерывающимся голосом начала она. – Ты меня, ради бога, прости! Я…

– Перестань, Настя. – Лера дотронулась до плеча девушки. – Ты ни в чем не виновата. Только я.

– Да нет же! – отчаянным шепотом возразила Настя. – Я… мне… – Она не договорила. На лице ее отразился ужас, и, безнадежно махнув рукой, она побежала по коридору.

12

Лера не помнила, как доехала до Светланы, забрала Машку, привезла ее домой. Она пребывала в ступоре и, очнувшись, обнаружила дочь крепко спящей, а себя – накручивающей телефонный диск. Был уже поздний вечер, но как прошел день, Лера абсолютно не помнила. Не помнила она и того, что много раз в течение дня звонила Анне на мобильный – узнала об этом со слов самой подруги и была немало удивлена.

Никогда раньше с ней не случалось таких длительных и сильных провалов в памяти. Сознание, отказываясь принять страшную реальность, словно выключилось на какое-то время, как перегруженная приборами электрическая сеть.

Придя в себя, Лера набирала номер Анны каждые сорок минут в течение всей ночи, и всякий раз та отвечала ей, что перемен нет ни в лучшую, ни в худшую сторону. В четыре утра, ровно через сутки после того, как с Андреем произошло несчастье, Лера, сидя у аппарата, начала видеть с открытыми глазами какой-то сон.

Разбудил ее резкий и тревожный телефонный звонок. Она схватила трубку, чувствуя, как внутри ее все сжимается, болезненно, тоскливо, страшно.

– Лучше, – тихим, усталым голосом проговорила в трубку Анна. – Приступ купировали. Тяжелый, но стабильный. Больше не звони, я посплю хотя бы час.

В ухо Лере коротко и гнусаво запищал отбой. Она с трудом разжала одеревеневшие пальцы, вернула трубку на рычаг и на цыпочках зашла в комнату.

Машка разметалась во сне, что-то жалобно бормотала, лицо ее было пунцовым. Лера дотронулась до нее – как кипяток. Сунула градусник – ртутный столбик за минуту дополз до самой высокой отметки.

«Грипп, – со спокойной обреченностью подумала Лера. – Беда никогда не приходит одна».

13

Настя рассеянно повертела в руках билет, повернула нужной стороной со штрихкодом и сунула в пасть автомата. Загорелся бледно-зеленый свет. Она отодвинула вертушку и прошла на платформу. Электричку еще не подали, и Настя в ожидании пристроилась под табло с расписанием пригородных поездов. Было ветрено и промозгло, ноги в тонких, демисезонных сапожках сразу стали замерзать. Настя поежилась, подняла ворот куртки и надвинула капюшон почти на самые глаза.

Что она делает? Никому не сказала, что уезжает. Страшно даже представить, как встретит ее Максимов после возвращения.

Лучше этого и не представлять, подумать о чем-нибудь другом. Например, о Гошке: скоро, всего через пять часов она увидит его. Или, если не удастся увидеться, передаст письмо, предусмотрительно написанное накануне. Огромное, на целых четыре листа…

Рядом с Настей, под табло, остановился здоровенный, почти двухметрового роста мужик в кожанке. Он глянул на нее раз, другой, призывно подмигнул, пододвинулся поближе. Она демонстративно отвернулась – не хватало еще, чтобы этот битюг начал приставать. Явно дожидается ту же электричку, навяжется в попутчики, потом не будешь знать, куда деваться.

Великан пару раз кашлянул и хриплым голосом прокаркал, стараясь изобразить игривость:

– Какие мы симпатичные!

– Отвали, – грубо сказала Настя.

В другой раз она, может быть, поостереглась бы так по-хамски отшивать неизвестного мужика – теперь такое время, можно по шее схлопотать, если вдруг нарвешься на бандюгу. Но сейчас ей было не до страха перед незнакомцем. Слишком силен тот, другой страх, ледяным комком сидевший в ее сердце, заставляющий дышать осторожно, путающий мысли…

Боже мой, как же перестроиться, перестать думать о том, что произошло минувшей ночью? Как стереть из памяти Лерино лицо, ее потухшие глаза, дрожащие губы? Как избавиться от кошмарного, гнетущего чувства вины перед ней?

Вдалеке показалась хищная зеленая морда электрички: два глаза-фонаря, бампер, похожий на оскаленный рот. Народ, стоящий под табло, зашевелился и двинулся на платформу. Настя шла в толпе и чувствовала за плечом близкое дыхание случайного знакомца. Она попробовала оторваться и ускорить шаг, но мужчина тоже зашагал быстрей.

В вагон они зашли одновременно. Настя опустилась на скамейку, где уже сидела молодая пара: сухощавый парень в серой куртке и коротко стриженная девица с ярко накрашенными губами. Здоровяк потоптался в проходе и плюхнулся напротив, возле сухонькой бабки в пуховом платке.

Пара негромко переговаривалась. Бабка рылась в сумке, что-то тихонько бормоча под нос. Электричка все стояла, набирая пассажиров.

Мужик помалкивал, но неотрывно, в упор разглядывал Настю. Она глянула в окно. За серым от грязи стеклом был виден такой же серый перрон. По нему спешили с сумками и тюками люди – тоже серые, как показалось Насте.

Теперь в ее жизни все будет таким же серым, лишенным красок, давящим, унылым, полным тоски и ужаса. Она предательница, пусть и поневоле, подло подставившая самого чудесного человека во всем отделении, причинившая такую боль той, кого считала самой близкой подругой.

Оправдания нет. Как нет спасения от этого необъяснимого, холодного ужаса, выползшего из глубины подсознания, неумолимо надвигающегося, парализующего тело, блокирующего мозг. Господи, отчего ей так страшно?..

Вагон качнуло, и поезд мягко тронулся. Настин преследователь оживился, нагнулся и слегка коснулся здоровенными, узловатыми пальцами ее коленок:

– Слышь, далеко едешь?

– Отстань, я сказала! – Настя резким движением отодвинулась, почти вплотную прижавшись к сидящему по соседству парню.

Тот сразу перестал отвечать собеседнице, напрягся и покосился на Настю.

– Он ко мне пристает! – громко пожаловалась она, кивнув на детину.

– Подумаешь, цаца! – моментально встряла девчонка. – Нечего юбки до пупа таскать, тогда и приставать не будут! – Она по-хозяйски вцепилась в локоть привставшего было спутника: – Сиди, Сереж, из-за всяких тут еще ввязываться!

Мужик с интересом наблюдал за разворачивающейся семейной сценой. Парень был на голову ниже его, раза в два тоньше и явно не внушал ему опасения.

– Вы бы пересели, ребята, – миролюбиво попросил он, – а то мне с цыпкой обняться охота, а она ко мне не идет! – Он пьяно заржал над своей шуткой и вновь потянулся к Насте огромными лапищами.

Девица что-то быстро зашептала на ухо парню, слышно было только: «Я тебя прошу… как в прошлый раз…» Тот, не дослушав, резко отстранился, и лицо его посуровело.

– А ну прекрати. – Он вдруг сгреб детину за грудки. – Кому сказал: засохни и не тявкай!

Битюг изумленно выкатил налитые кровью глаза.

– Ты это кому? Мне?

– Тебе, тебе, – подтвердил парень. Настя увидела, как на его руках, державших ворот мужика, вздулись крупные синие вены.

– Сережа! – совсем жалобно пискнула девица, но сделать ничего не посмела.

Бабка напротив прекратила вязать, испуганно вжала голову в плечи и размашисто перекрестилась:

– Господи помилуй!

– Да ты… да я тебя… – Голос мужика из сипа перешел в рев. Он вскочил, сунулся к парню, подняв пудовые кулаки, и тут же рухнул как подкошенный, тонко, жалобно скуля.

– Я тебе говорил, скотина! – Настин сосед, не выпуская запястья детины, продолжал гнуть его ниже и ниже к заплеванному, пыльному полу вагона. Лицо его было совершенно неподвижным, каменным, только левый глаз подергивался, точно парень беспрестанно подмигивал кому-то.

В проход между скамейками высунулись испуганные и любопытные лица пассажиров. Дремавший на лавке сбоку плотный лысоватый мужчина открыл глаза, оценил обстановку и спокойно поинтересовался:

– Помощь нужна?

– Спасибо, не требуется. – Парень последний раз тряхнул битюга и выпустил, слегка оттолкнув от себя. Громила сел на пол, стукнувшись головой о скамейку, и затих.

Настя так и сидела, вжавшись в спинку скамейки и словно оцепенев.

– Порядок, – негромко проговорил парень, обернувшись к ней. Глаз его так и продолжал дергаться, он несколько раз беспомощно дотронулся до него рукой, точно пытаясь прикрыть это зловещее мигание.

– Даже не знаю, как вас благодарить, – пролепетала Настя, косясь на скрючившегося под ее ногами мужика.

– Очень нужна твоя благодарность! – вдруг тихо, но с невероятной злобой сказала девушка. – Он год как из Чечни. Ему доктора запретили всякие стрессы – контузия в голову, потом такие приступы бывают, тебе и в страшном сне не приснится! А ты… – Девчонка кинула на Настю полный ненависти и презрения взгляд и, обняв спутника за шею, мягко усадила на лавку.

Детина тихо постанывал в проходе, даже не пытаясь подняться. Бабка опасливо отодвинулась к самому окну и полезла в кошелку.

Настя молча смотрела, как девушка ласково поглаживает парня по плечу, что-то еле слышно шепча ему на ухо. На нее наваливалось черное отчаяние.

Снова она причина несчастья, из-за нее страдают ни в чем не повинные люди. Почему так? Ведь она вовсе не хочет этого, все получается невольно, как бы невзначай…

Настя сунула заледеневшие руки в карманы куртки и прикрыла глаза, стараясь погрузиться в спасительный сон и не думать больше ни о чем. Разве что о ждущем ее в казарме Гошке.