Текст книги "Возьми меня с собой"

14

Машка болела тяжело, как не бывало уже давно, года два или три. Лера не могла отойти от дочки ни на шаг – температура, сбитая таблетками, снижалась на час-полтора, а затем снова подскакивала до заоблачных высот. Машка бредила, просила пить, жадно глотала принесенный чай, и ее тут же мучительно, натужно выворачивало наизнанку. Лера носилась по квартире то с тазом, то с мокрым полотенцем, то с размолотым в порошок лекарством на блюдечке, то с термометром.

Она буквально разрывалась на части: все ее существо стремилось в больницу, прорваться на второй этаж, узнать, как дела, взглянуть на Андрея хоть одним глазком. В то же время ее мучила совесть за то, что Машке плохо, а она думает о том, как бы улизнуть из дому, оставив беспомощного ребенка одного.

Температура упала только на четвертый день, и Лера решилась: оставила спящую Машку в постели, а сама помчалась в больницу. По дороге она старательно изгоняла из воображения осунувшееся личико дочки, мысленно дав себе слово успеть туда и обратно за час – максимум за полтора.

В терапевтическое Лера заходить не стала, сразу поднялась на второй этаж, прошла по безлюдному белому коридору и в нерешительности остановилась перед блоком интенсивной терапии.

Тут же дверь распахнулась, и перед Лерой предстал давешний пламенно-рыжий парень. Вид у него был суровый и даже грозный.

– Куда? – надвинулся он на нее. – Не знаешь разве, нельзя сюда!

– Я на минутку, – просительно сказала Лера. – Мне бы Шаповалова повидать. Его из терапевтического привезли пять дней назад.

– Какая еще минутка? – возмутился реаниматолог, взглянул на нее повнимательней и недобро сощурился: – Это ты, что ль, врачиха, которая его чуть к праотцам не отправила?

Лера молча опустила глаза.

– Иди отсюда, – грубо проговорил рыжий. – Ему сейчас не до твоих соплей. Раньше надо было думать, когда писала свою филькину грамоту! – Он бесцеремонно взял ее за плечи и подтолкнул к выходу.

Сопротивляться было бессмысленно – с другой стороны коридора уже подходил охранник, дюжий парень в форме, очевидно, отлучившийся на несколько минут по нужде.

Лера вышла на лестницу и поднялась в свое отделение. Ее встретили подчеркнуто приветливо, даже радостно, но она заметила, что все, даже санитарки, смотрят на нее с неловкостью и плохо скрытым сочувствием, как на тяжелобольную. Настя старательно отводила глаза и убежала, как только появился повод.

Одна Анна вела себя так, будто ничего не случилось, по-прежнему оставаясь верной себе – спокойной, несколько прямолинейной и грубоватой.

– Ну я и замоталась, – пожаловалась она. – Почитай, одна осталась на все отделение. Приходи уж быстрей.

– Меня отстранили, – сказала Лера. – Я теперь плохая помощница.

– Да ну, – Анна небрежно махнула рукой, – отстранили, не отстранили! Рук не хватает, все одно будешь работать. Под мою ответственность. Что же мне, совсем зашиться? – Она в сердцах потрясла кипой бланков с анализами и безо всякого перехода поинтересовалась: – Ты на втором была, что ли?

– Была.

– Зря, – констатировала Анна. – Кто тебя туда пустит?

– Никто, – согласилась Лера.

– Как дочка-то? Поправилась?

– Какое там! Сегодня первый день температура нормальная. Спит, а я пока сюда прибежала.

– Ну и дура! – покачала головой Анна. – Бросила больного ребенка, мамаша, называется!

– Ань, – попросила она, расстегивая сумку. – Я записку напишу. Можешь передать?

– Кому? Шаповалову твоему? – Анна презрительно скривила губы и уперла руки в бока.

– Ему.

– Тьфу! – Подруга звонко хлопнула себя ладонью по бедру. – Говорю же, дура, каких поискать! Да брось ты колупаться в своей сумочке. Пойдем. – Она глянула на Леру, застывшую в нерешительности, и нетерпеливо повторила: – Ну идем же!

Вдвоем они снова спустились на второй этаж. Анна оставила Леру в сторонке, а сама что-то вполголоса сказала охраннику. Тот отошел и вскоре вернулся с рыжим доктором. При виде Анны рыжий просиял, лицо его, сплошь усыпанное крупными, золотистыми веснушками, оживилось.

– Анюта! – игриво пропел он, подходя ближе. – Ты тута?

– Тута, Юрик, тута, – ухмыльнулась Анна, соблазнительным движением поправляя короткую юбку, сидевшую на ее крутых бедрах как на барабане, – соскучился?

– А то! – поддакнул он, обнимая ее за талию, и кивнул на стоящую в отдалении Леру: – Твоя подружка? Была тут только что. Я ее выставил.

– Напрасно, Юрик, напрасно, – аккуратно и ловко освобождаясь из обхватывающих ее огромных ладоней, завела Анна. – Тут дело к тебе на сто рублей. Не откажешь?

– Смотря что за это будет, – пожал плечами парень.

– Все будет в лучшем виде. – Анна многозначительно стрельнула густо подведенными глазами.

– Правда? – Рыжий снова предпринял попытку обнять ее, на сей раз более успешную. – Ну, давай излагай.

– Пусти девушку в палату, – заговорщически попросила Анна. – На три минутки. Одна нога здесь, другая там.

– Грешки замолить хочет? – Врач презрительно зыркнул на Леру. – Зря. Я бы на месте этого парня не простил, а накатал бы жалобу, чтоб комиссия разбиралась.

– Тише, Юрик. – Анна ласково прикрыла рот парня ладонью. – Ты, слава богу, не на его месте, ну и молчи себе в тряпочку. А девочку пусти. Заметано?

– Ну, – нехотя согласился рыжий. – Пусть только маску наденет, вон у Катьки возьмет. – Он кивнул на полуоткрытую дверь напротив. – Но только на три минуты!

– Обязательно! – пообещала Анна и послала парню воздушный поцелуй.

– Так ты меня жди в гости сегодня к вечеру, – шепотком проговорил Юрик и скрылся в соседней палате.

– Вот козел! – прежним насмешливым тоном брякнула Анна ему вслед. – Что глазами хлопаешь? – налетела она на Леру. – Бери повязку и иди. И смотри не задерживайся, ему больше пяти минут разговаривать нельзя.

Лера хотела что-то сказать в ответ, но все слова почему-то выскочили у нее из головы. Она судорожно сглотнула, поспешно кивнула и кинулась за дверь.

– Врач разрешил? – Толстуха Катя с подозрением взглянула на Леру и протянула марлевую повязку. – Шаповалов на втором блоке. В общую дверь и налево. Если спит, не будите.

– Спасибо, – пробормотала Лера, повязывая марлю.

Андрей не спал. Он лежал, укрытый одеялом до самого подбородка. Возле кровати стояла капельница, в вену правой руки была воткнута игла.

Глаза Андрея были открыты, но Лере показалось, что он не видит ее, не замечает, смотрит куда-то мимо.

– Андрюша, – тихонько позвала она.

Он моргнул и слегка отвернул голову.

– Андрюша, прости меня… – Она осторожно дотронулась до его лба. – Как ты?

– Нормально. – Голос звучал неузнаваемо, хрипло и глухо. Она попыталась поймать его взгляд, но он упорно продолжал отворачиваться.

– Я самая последняя идиотка, – шепотом проговорила Лера, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. – Я сама себе никогда не прощу. Слышишь?

Андрей поморщился, точно от боли, и прикрыл глаза.

– Иди отсюда, Лера. Уходи.

– Да. – Она кивнула, не вытирая ползущие по щекам слезы. – Хорошо. Я сейчас уйду. Ты только, пожалуйста, выкарабкайся, ладно? Я тебя очень прошу!

Он ничего не ответил.

Лера вышла, на цыпочках миновала боксы и снова очутилась в коридоре, где остались охранник и Анна.

– Эк ты быстро, – обрадовалась Анна. – Молодец. В четыре минуты уложилась. – Она осеклась, увидев ее мокрое лицо. – Ну, чего ты? Брось! Ему лучше, поправится, никуда не денется. – Анна замолчала, раздумывая над чем-то, затем спросила помягче: – Злится на тебя, да?

Лера кивнула и всхлипнула.

– Как не злиться, если ты его от большой симпатии чуть не угробила! – вздохнула Анна. – Говорила ведь, влипнешь со своими чувствами. – Последние слова она проговорила насмешливо, нараспев. – Была бы голова поменьше занята всякими глупостями, глядишь, поменьше ошибок сделала бы в бумажках.

Лера молча глотала слезы. Эх, знала бы Анна, как на самом деле было, может, и не утешала бы ее!

Наивная идиотка! Напридумывала романтических планов, насочиняла, какое их с Андреем ждет небывалое счастье! А для него-то, может, все было гораздо проще! Надоело лежать в палате с ворчливым дедом, природа свое взяла. Он и задумал развлечься – откуда же ему было знать, что Лере от избытка эмоций крышу снесет и она ему пропишет смертельное лекарство, мечтая, как у них все будет хорошо!

Лера вдруг отчетливо вспомнила слова, которые говорил ей Максимов в тот памятный день у себя в кабинете: «Вместо слов благодарности когда-нибудь вы услышите проклятия. Знаете, как это бывает? Вы устали, чем-то расстроены или, наоборот, счастливы, находитесь в приподнятом настроении…» Он знал, о чем говорил, и оказался прав, тысячу раз прав, как в воду глядел. А она, самонадеянная глупышка, смотрела на него с презрением!

– Дура! – вслух глухо проговорила Лера.

– Хватит себя грызть, – осадила ее Анна. – Ты лучше подумай, как дальше будешь.

– Как будет, так и буду, – равнодушно сказала Лера. – Лишь бы он остался жив, а остальное не важно.

– Как – не важно? – рассердилась Анна. – Будет комиссия, твой любезный возьмет и настрочит на тебя жалобу, дескать, так и так, чуть не уморила меня, бедного. Уволят тебя по статье, а то и под суд пойдешь.

– Значит, пойду, – покорно согласилась Лера.

– Типун тебе на язык! – окончательно рассвирепела Анна. – У тебя же ребенок! Как ты смеешь так говорить? Ишь, глаза закатила, точно блаженная! Хватит! – Она резко дернула ее за руку.

– Тебе легко говорить. – Лера прерывисто вздохнула, стараясь унять так и не прекращающиеся слезы. – С тобой такого не было.

– Кто говорит, что не было? – усмехнулась Анна и, глядя на ее вытянувшееся лицо, добавила негромко: – Было. Вот так же примерно, как у тебя. Лет пять назад. Я тогда первый год работала, смешная была – ну просто животики надорвешь. Вроде тебя, везде старалась успеть, всем помочь, все бумажки разом накалякать.

Лежала у меня во второй палате бабулька наподобие твоего Скворцова, только не астматик, а сердечница, после инфаркта. Носилась я с ней как с писаной торбой, только что песенки колыбельные не пела. И вот как-то умаялась за дежурство, спасу нет. Глаза слипаются, голова трещит. Начирикала в карте назначения и свалилась. Через пару часов будит меня медсестра, была у нас тогда Галька Соколова, она потом замуж за чеха вышла и уехала. «Анна Сергеевна, беда!»

Я бегом в палату. Гляжу, лежит моя Виктория Львовна и не дышит. Смотрю в карту и глазам не верю. Оказывается, я ей с усталости дозировку втрое большую написала. Естественно, она коньки отбросила, дожидаться, пока я проснуться соизволю, не стала.

И главное, вот ведь чертовщина, – помню отчетливо, что писала пять миллиграммов, а в карте стоят пятнадцать. Галька, дурында, наподобие нашей Настены, возьми и вколи пятнадцать. Вот так.

– И что? – слабым голосом спросила Лера. – Чем все кончилось?

– Да нормально кончилось. – Анна зло сощурилась. – Анатолий наш ко мне тогда подкатывал, точь-в-точь как к тебе, проходу не давал. Я и подумала: не уступить ли, от греха-то подальше? Бабуля моя одинокая была, родственники только дальние, а шеф большую власть в отделении имел. Мы с ним и поладили – я ему тело, молодое и горячее, а он мне выговор без занесения, и никаких тебе ни разборок, ни комиссий. Сам все уладил, и шито-крыто.

Анна метнула на Леру цепкий взгляд, наблюдая, какой эффект произвел ее рассказ.

– Ты что же, предлагаешь мне стать любовницей Максимова взамен на то, чтобы он доказал комиссии мою невиновность? – Ее даже передернуло от такого цинизма.

– Какая догадливость, – засмеялась та, – и напыщенность! Нет чтобы сказать проще: сделаю шефу маленький подарок – избавлюсь от ненужных проблем.

– Но ведь я действительно виновата!

– Да брось, – запальчиво проговорила Анна. – Жив твой Шаповалов, и ладно. Что он там против тебя имеет теперь, не нам гадать! Знаешь, люди все эгоисты, своя шкура милей всего, он теперь за себя, а ты – за себя. И за Машку. – Последние слова она проговорила серьезно, глядя куда-то мимо нее блестящими глазами.

– А если бы ты не согласилась тогда, – недоверчиво спросила Лера, – может быть, и так все обошлось бы?

– Держи карман. – Анна, казалось, только и ждала этого вопроса. – Работала у нас в отделении Ленка Лисовская, гордячка вроде тебя. С ней нечто подобное приключилось, а она на дыбы встала, то ли муж у нее был любимый, то ли жених, черт ее знает. Одним словом, шефа она не уважила, ну и загремела из больницы по статье. Теперь джинсами торгует на Черкизовском, может, правда, оно и к лучшему – денег больше зарабатывает. Хочешь на рынке торговать?

– Нет.

– Ну и нечего тогда думать! Пошли, а то меня больные ждут.

Они поднялись в свое отделение, и там Лера опомнилась, что час, который она выделила себе на встречу с Андреем, почти прошел. Пока она раздумывала, позвонить ли ей домой, на случай, если Машка проснулась, или не стоит, чтобы не разбудить, если она по-прежнему спит, из кабинета показался Максимов. Увидев Леру, он не колеблясь направился прямиком к ней.

– Значит, так. – Тон его был официальным, а лицо спокойным. – Дела немного прояснились, но окончательно еще ничего сказать нельзя. Был я на днях у Шаповалова, объяснил ему, что вы, Валерия Павловна, врач еще молодой, опыта не накопивший. Обрисовал также в двух словах ваше семейное положение и попросил быть к вам снисходительнее. Но… – Максимов развел руками и вздохнул. – Похоже, у него на этот счет свое мнение. Его тоже можно понять – ваша невнимательность могла стоить ему жизни. Поэтому… готовьтесь к неприятным последствиям. Работать будете, но только как стажер, под присмотром Шевченко, никаких шагов самостоятельно не предпринимая. О том, когда соберется комиссия, я сообщу позже: должна быть уверенность, что жизнь пострадавшего вне опасности, а пока что у врачей ее нет. Состояние Шаповалова оценивается как крайне тяжелое, близкое к критическому.

Лера молча слушала Максимова. Собственно, он не сказал ничего нового, его слова только подтвердили то, что она сама поняла, посетив Андрея в реанимационной палате: тот не простил ей ошибки, она для него никто – лишь неумелая, безответственная врачиха, едва не отправившая парня на тот свет.

По тону заведующего было неясно, намекает ли он на то, что может помочь Лере за известную мзду уйти от наказания, или просто беспристрастно описывает ей положение дел. Максимов больше ничего не прибавил и, против обыкновения, не сделал попытки приблизиться к Лере, обнять ее, оттеснить в угол.

Возможно, Анна ошибалась, когда говорила о его могуществе: одно дело – когда речь шла об одинокой старушке, и совсем другое – о молодом человеке. Тут при всем желании шеф не мог в должной мере защитить Леру от служебного расследования.

Впрочем, ей было абсолютно все равно. Главным оставалось то, что Андрей в любую минуту мог умереть, а дома наверняка уже проснулась Машка, ослабевшая после изматывающей болезни, испуганная, брошенная.

– Я должна идти, – сказала Лера Максимову. – Все поняла. Через пару дней ребенок поправится – и я выйду на работу.

– Что ж. – Завотделением пожал плечами. – Я все сказал. Остается надеяться, что Шаповалов выживет. В противном случае… – Он сделал выразительный жест и отвел глаза.

15

Машка окончательно поправилась лишь через неделю. К этому времени Андрея перевели из палаты интенсивной терапии в бокс. Больных там можно было навещать, но Лера не решилась зайти, лишь послала коротенькую записку, на которую Андрей не ответил.

Дни текли серые, унылые, в непонятном, томительном ожидании чего-то тяжелого и страшного. Занималась Лера теперь преимущественно выпиской выздоровевших пациентов как делом наименее ответственным – все равно после этого больные пойдут в районную поликлинику, там с ними и разберутся, если что не так.

Она продолжала ежедневно обходить свои палаты, но делать больным какие-либо назначения ей было запрещено. Иногда, правда, Анна, изнемогающая под грузом свалившейся на нее работы, закрывала глаза на распоряжение заведующего и заставляла Леру самостоятельно разбираться с теми из больных, кто лежал в ее палатах давно.

Это приносило Лере хоть какие-то положительные эмоции. В целом же ее вынужденное бездействие было невероятно тоскливым и мучительным. Дополняло общий мрачный настрой и странное поведение Насти: девушку как подменили после того рокового дежурства. Если раньше она общалась с Лерой почти как с сестрой, то теперь стала замкнутой, старалась разговаривать с ней как можно меньше, отводила взгляд.

Леру больно ранило Настино предательство: та словно старалась провести четкую грань между собой, невольной исполнительницей, и врачом – истинной виновницей несчастного случая.

Иногда, случайно обернувшись, Лера ловила на себе долгие и будто затуманенные взгляды Максимова. В такие минуты она думала, что Анна, пожалуй, права относительно намерений шефа. Сама же Анна беспрестанно пилила подругу, призывая перейти к решительным действиям, не дожидаясь созыва комиссии.

Лера слушала ее вполуха, иногда даже глаза закрывала. И тотчас видела лицо Андрея, каким оно было в реанимационной палате, – непривычно угрюмое, замкнутое, с холодными, будто потускневшими глазами.

Она видела его все время – и днем, и во сне. Лера не понимала, как умудрилась влюбиться практически с первого взгляда и откуда берется эта острая, нестерпимая боль всякий раз, когда ей вспоминалась ночь последнего дежурства.

Ее терзали стыд и вина: Андрей в боксе, на капельницах, таблетках, ингаляторах, он борется за жизнь, а она придумала себе любовь сопливую, ждет ответ на свою записку, точно глупая девчонка-школьница.

Совсем притихший Степаныч, оставшийся в палате один, все смотрел на Леру, на ее ссутулившиеся плечи, на осунувшееся лицо, на котором за пару недель остались одни глаза, и как-то не выдержал.

– Чем терзаться так, дочка, пошла бы в церковь, – посоветовал он, глядя, как та в оцепенении стоит возле пустой кровати Андрея. – Глядишь, и полегчает.

Она и сама уже подумывала о том, чтобы помолиться. Когда-то в детстве Лера часто ходила в церковь. Мать была очень набожной, знала множество молитв, строго блюла пост в среду и пятницу и не пропускала ни одного большого праздника. С ее легкой руки Лера даже одно время пела в церковном хоре, благо имела неплохие голос и слух.

Потом, когда она перебралась в Москву, привычка регулярно посещать церковь постепенно исчезла. Илья в Бога не верил, считал себя атеистом, друзья в их студенческой компании предпочитали постам шумные вечеринки и вылазки на шашлыки, и Лера втянулась в иной образ жизни.

Теперь, когда на душе лежал огромный грех, она почувствовала потребность в исповеди или хотя бы в искренней, страстной молитве.

Церквушка, небольшая, ухоженная, аккуратная, располагалась неподалеку от ее дома. Дождавшись выходного, Лера пришла туда, прихватив платок, как учила мать.

Служба уже началась. Лера осторожно зашла в полумрак, прислушиваясь к чистым, серебряным голосам, доносящимся с клироса. Купила у маленькой сморщенной старушки свечку; поставила за раба божьего Андрея.

Народу было немного, все больше старухи, одетые в темное, с такими же платками на головах. Однако среди них Лера заметила и нескольких женщин помоложе.

Отчего-то она почувствовала себя неловко и скованно. Женщины привычно молились, подпевая священнику и размашисто осеняя себя крестом. Лере вдруг стало казаться, что некоторые из них тайком косятся в ее сторону, словно неведомым образом угадав, как давно она не была в храме.

Она потихоньку отдалилась от толпы, отошла в угол, встала перед иконой Богоматери и перекрестилась, сначала несмело, потом уверенней, еще и еще.

Сразу будто что-то отпустило внутри, глаза наполнились слезами, губы сами зашептали слова молитвы – вовсе, оказывается, не позабытые, а такие привычные, будто лишь вчера она произносила их, стоя здесь, под сводчатым куполом в озарении лампад.

– Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с тобою; благословенна Ты в женах и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших…

Она давно позабыла о своем смущении, о том, что находится среди людей и они могут увидеть ее залитое слезами лицо. Время будто остановилось, она не знала, сколько уже стоит вот так, неотрывно глядя в мудрые, всепрощающие глаза Богоматери, каясь в своем грехе и вымаливая жизнь для Андрея.

Позади кто-то негромко кашлянул. Лера вздрогнула, обернулась и увидела Наталью. Та стояла совсем близко и смотрела на нее пристально, безо всякого удивления, будто их встреча здесь была абсолютно закономерна и естественна. В темном платке, надвинутом на самый лоб, и в черном длинном пальто она сейчас более чем когда-либо походила на монахиню. Лицо без грамма косметики было строгим и одновременно вдохновенным.

– Здравствуй, – вполголоса поздоровалась она с Лерой.

– Здравствуй.

– Я тебя давно заметила, как только вошла. Полегчало?

Лера неопределенно пожала плечами. От молитвы тяжесть греха, давившая на нее, немного уменьшилась, но тоска по Андрею осталась неизменной.

– Душно здесь. – Наталья чуть ослабила туго стянутые концы платка. – Служба уже заканчивается, давай выйдем.

Они вышли на улицу и несколько мгновений постояли молча.

– Торопишься? – спросила Наталья, заметив, что Лера пару раз взглянула на часы.

Дома ждала Машка. Теперь Лера не боялась оставлять ее одну на пару часов, и дочка не только не противилась этому, но была даже рада самостоятельному времяпрепровождению. В ожидании матери она с удовольствием занималась стряпней, и вернувшейся Лере частенько приходилось тайком отправлять в помойку кулинарное творчество.

– Тороплюсь, – призналась она Наталье. – Дочка одна дома.

– Хочешь, провожу? – предложила та.

– Проводи, – согласилась Лера.

Она почувствовала внезапную радость оттого, что рядом кто-то есть. К тому же в последнее время Наталья стала ей симпатична, как никто другой в отделении.

Настя отдалилась и стала совсем чужой, продолжая все глубже уходить в себя, Анна замучила подругу своими советами и практицизмом. Наталья единственная не проявляла по отношению к Лере ни излишней навязчивости, ни отчуждения.

Они двинулись к ее дому. Поначалу шли молча, но постепенно Наталья разговорилась, стала рассказывать о себе.

Она была коренной москвичкой, ее совсем старенькие родители жили в другом конце города, и несколько раз в неделю она ездила к ним помогать по хозяйству. В последнее время мать стала совсем плоха, и в церкви Наталья молилась за ее здоровье. Еще она рассказала Лере, что в больнице работает со дня ее основания и многих когда-то лежавших здесь больных по сей день помнит по фамилиям.

Лера слушала Наталью с интересом и послушала бы еще, но они уже подходили к дому.

– Ну вот, – мягко проговорила Наталья, когда они остановились у подъезда, – и дорога незаметно пролетела за болтовней. Беги к дочке, та небось заждалась.

– Может, зайдешь? – неожиданно для себя вдруг попросила Лера. Мысль о том, что она снова останется наедине с собой, привела ее в отчаяние. Пусть хоть кто-то побудет с ней, пообщается с Машкой, посидит с ними за чашкой чая.

Раньше, до ухода Ильи, в их квартиру всегда приходил народ. Лера любила и умела готовить, с удовольствием встречая мужниных друзей по работе с их семьями.

Теперь, вот уже больше полугода, никто не заходил, даже любимая институтская подруга Нина лишь изредка звонила по телефону.

– Зайди, – повторила Лера тверже и настойчивей.

– Ну что ты, – засмущалась Наталья. – Неудобно. У тебя ребенок, я помешаю.

– Ребенок будет очень рад, что пришла хоть одна живая душа, – улыбнулась Лера и подтолкнула ее за плечи. – Давай, давай. У меня как раз тесто есть, слоеное. И начинку я с утра приготовила. Испечем пирожки, чаю попьем.

– Ну, разве что из-за пирожков, – махнула Наталья рукой и вошла в подъезд.

Гостем она оказалась просто чудесным – расхвалила Лерину квартиру: дескать, и просторная, и уютная, и чистота-порядок что надо. Моментально нашла контакт с Машкой, с ходу рассказала ей какую-то мудреную сказку про зайца и хорька, которую Лера никогда и не слышала.

Пока Наталья бродила по комнатам да беседовала с девочкой, Лера быстренько разорвала пакет и достала оттуда слоеную лепешку, раскатала, нарезала на квадратики. Затем они с Натальей ловко и быстро разложили начинку и поставили противень в духовку. Минут через двадцать румяные, пышные пирожки были готовы.

Лера накрыла маленький круглый столик в Машкиной комнате, достала банку сливового варенья, которую прислала мать, вскипятила чайник, поставила нарядные, «гостевые» чашки.

– Совестно, что ты так хлопочешь ради меня. – Наталья присела к столу, деликатно отхлебнула из чашки и надкусила пирожок. – Прелесть. Надо у тебя списать рецепт начинки. – Ее взгляд прошелся по комнате и остановился на нарисованном Андреем Машкином портрете, который висел над ее кроватью. – Машуля, да это ты! Я и не заметила сразу-то. Как похоже!

– Это дядя рисовал, – охотно пояснила дочь. – Мамин больной.

– Да ну! – Наталья с улыбкой поглядела на Леру. Та почувствовала, как в горле возник и мешает дышать комок.

Решение пришло спонтанно и внезапно, но Лера уже не могла противиться своему желанию – высказаться, излить душу не в молитве, а в искреннем разговоре с живым человеком, которому можно доверить самое сокровенное, кто не посмеется, не осудит, а поймет и простит. Сейчас Лера отчетливо ощутила, что Наталья и есть тот человек, она старше ее, опытней, мудрей и сумеет выслушать, не перебивая, не останавливая, без лишних эмоций.

– Пошли, – глухо проговорила она и потянула удивленную Наталью за руку. – Идем, кое-что покажу.

Та послушно отложила надкусанный пирожок, встала и последовала за Лерой в соседнюю комнату.

– Вот, смотри. – Лера кивнула на свой портрет, висящий в изголовье постели, как и Машкин.

– Здорово. – Наталья восхищенно разглядывала рисунок. – Ты здесь такая красавица! Кто-то талантливый рисовал.

– Андрей Шаповалов, из восьмой палаты, – тихо проговорила Лера и, помолчав, прибавила: – Знаешь… я его люблю.

Она сразу почувствовала невероятное облегчение. Ведь она так и не сказала эти слова вслух – не успела, не решилась, ни в ту роковую ночь, ни после, в реанимации, ни в записке, в которой написала пустые, ничего не значащие слова.

Наталья вопросительно глядела на Леру, ожидая, что она скажет дальше. И Лера рассказала ей все, начиная с того момента, как впервые переступила порог восьмой палаты, ничего не скрывая и не утаивая.

Она не ошиблась: Наталья действительно слушала молча, внимательно, ее лицо оставалось спокойным и даже бесстрастным. На нем не отражалось ни удивления, ни осуждения, только понимание.

Когда Лера наконец закончила, Наталья уверенным жестом обняла ее за плечи, усадила на кровать и сама села рядом.

– Бедная. – Она задумчиво покачала головой. – Представляю, что у тебя в душе творится все это время! Так и с ума сойти недолго.

– Именно. – Лера облизала пересохшие губы.

– Знаешь, что я тебе скажу, – Наталья пристально взглянула ей прямо в глаза, – беги от него, девочка! Беги, спасайся.

– Как это? – невольно шепотом переспросила Лера. Ей вдруг стало жутковато, словно Наталья была цыганкой или колдуньей. От ее взгляда шла какая-то магическая сила, какой-то ток, от которого Леру внезапно бросило в дрожь.

– А так, – спокойно проговорила Наталья. – Уходи. Совсем уходи из больницы. Он не даст тебе покоя, пока ты будешь его видеть. А видеть его ты будешь долго, несколько месяцев, пока он вылечится, встанет на ноги. И потом, когда его выпишут, ты все равно не почувствуешь свободу, потому что все вокруг будет напоминать о нем. Каждый незначительный предмет, даже сами стены.

«Так и есть, – подумала Лера, – я и сейчас не могу избавиться от мыслей о нем. Это как наваждение – повсюду его образ, все связано с ним, так или иначе».

– Москва – город большой, – продолжала Наталья. – Найдешь себе другую работу. Иди, не дожидайся, пока начнется расследование. Тебе никто не станет вредить, не уволят по статье, напишут – по собственному желанию. Тем более ты у нас работала на испытательном сроке. Пройдет время, его не будет рядом, и ты забудешь.

Что-то внутри Леры вдруг резко воспротивилось словам Натальи. Уйти? Сдаться, оставить всякую надежду? А вдруг… вдруг все переменится, Андрей поправится, простит ее, взгляд его потеплеет, станет прежним?

– Не веришь мне, – точно угадав ее мысли, грустно произнесла Наталья. – Напрасно. Я сама через это прошла. Не убежала вовремя, и вот смотри, теперь одна. – Она сухо усмехнулась. – Мы, женщины, строим дом на любом пустыре, сидим на ступенях и терпеливо ждем, когда мимо нашего очага пройдет он, путник, мужчина. Каждая из нас мечтает, чтобы ее возлюбленный остался с ней навсегда, в построенном ею доме. Но путник мечтает о другом: быть свободным, идти дальше, туда, где опасность и неизвестность, нет пут, сковывающих его по рукам и ногам. Наших пут. – Наталья на секунду умолкла, легким движением поправила длинные прямые волосы и улыбнулась: – Ты думаешь, это бред – все, что я тебе говорю. И надеешься, я вижу, что надеешься! Считаешь, что он может чувствовать так же, как ты, болен той же страстью, столь же неотступно думает о тебе. Поверь, для женщины ее любовь – это все, сама жизнь, иногда даже больше. Но ни один мужчина, даже если он не очень удачлив, не слишком силен, тяжело болен, не станет жить только любовью. У него всегда найдется то, что окажется важней, – дело, хобби, друзья или пагубное пристрастие. Поэтому не заблуждайся: то, как ведет себя твой любимый, закономерно, и не жди от него ничего, на большее он не способен. Твоя любовь лишь приятный эпизод в его жизни, не более.

Лера слушала Наталью и понимала, что та говорит не столько о ней, сколько о себе самой. Видно, в ее жизни было то, что напрочь разрушило ее судьбу, вытравило из души чувства, обрекло на одиночество. Кто знает, не случится ли так с самой Лерой?

Ведь все, что сейчас говорит Наталья, правда. Собственно, это же твердит и Анна, правда, в другой, более обыденной форме: каждый старается для себя. Лера навредила Андрею, и теперь он – ее враг. А любовь побоку, это нечто эфемерное, что нельзя потрогать руками, и моментально испаряется, когда речь идет о собственных интересах, жизни и здоровье.

В прихожей коротко звякнул и затих телефон. Помолчав мгновение, он снова зашелся трезвоном. Лера вскочила с кровати, бросилась из комнаты и схватила трубку.

– Але! – едва слышно донеслось ей в ухо. – Але, Лера! Ты меня слышишь?

– Слышу, но с трудом! – крикнула Лера. – Кто это?

– Настя. Я из больницы. Попробую перезвонить.

Грянул отбой.

– Это Настя, – пояснила Лера Наталье, выглянувшей в прихожую. – Она сегодня на дежурстве. Звонит из больницы.