Текст книги "Матильда"

Глава 5. Долгая зима

Из-за связи Евгения Волкова с Наследником Матильда незаметно сблизилась с Татьяной Николаевой. Новая жизнь, новые знакомства, первый сезон на сцене, впервые она скучала по кому-то, с кем даже не была толком знакома – странное чувство.

В сентябре начались репетиции. Более всего Матильде было интересно слушать о том, каково это – жить самостоятельной жизнью, без родителей. У Татьяны было что-то, чего не было у нее: свое жилье и свой возлюбленный. Таня старалась не хвастаться, Матильда – не завидовать. Зависть она считала одним из тех чувств, кои должны быть ниже достоинства нормального человека. Вот, скажем, великолепная Вирджиния Цукки – Матильда ей не завидовала, она перед ней преклонялась.

Жить одной! Самостоятельной, взрослой жизнью! И Матильда, и Юлия продолжали жить с родителями, которые очень неохотно отпускали их куда-нибудь из дома, да и то – только к близким и хорошо знакомым, и при этом еще и в сопровождении, а не одних. Сестры договорились бороться за свои права, но единственное, что они смогли отвоевать – это разрешение самостоятельно (только не поодиночке, а хотя бы вдвоем!) ходить к этим самым близким и хорошо знакомым, где молодым барышням точно будет безопасно.

Пришлось пойти на то, чтобы говорить отцу, что они идут в одно место, а идти в совершенно другое.

– Ложь – это ведь не цель, это всего лишь средство, – уверяла сестру Матильда.

У Матильды и Юли была «своя половина»: спаленка на двоих и своя гостиная. Спальня соединялась с кабинетом отца дверью, к которой был приставлен туалетный столик.

В конце концов, это превращалось в целые спектакли. Пока было тепло, они еще ухитрялись как-то выкручиваться. С наступлением холодов приходилось принимать более изощренные меры: они тихо собирались, надевали вечерние туалеты, и тут же в комнате, переодевались пальто и уже в таком виде прощались с родителями. Возвратившись домой, они на цыпочках крались обратно и представали перед отцом уже облаченные в ночные рубашки с пожеланиями спокойной ночи.

С одной стороны, все эти приключения придавали любому выходу на прогулку особенное веселье и интересность, с другой – слушая рассказы Татьяны о ее быте с Волковым, Матильда понимала, что ее выходки с переодеванием – это какое-то ребячество.

Получалось, пока другие артистки, ее ровесницы, встречали обычных молодых людей, проводили с ними время, обустраивали свою жизнь – Матильда будто бы была влюблена даже не в человека, а какую-то идею о человеке: далекую и прекрасную, но совершенно недосягаемую.

– А Наследник ни с кем еще не жил, – поделилась как-то Татьяна после одной из репетиций, – он вот тоже, Евгению немного в этом смысле… завидует. Евгений говорит, он страшно рад, что на него обратила девушка внимание, да при том артистка. Он бы все хотел как-то с тобой познакомиться, повидаться, да только кто же вам решится устроить свидание!

Приближался день отъезда Николая из Петербурга, вместе с ним – начало его кругосветного путешествия. Со своим очередным родственником – Великим Князем Григорием Александровичем, котороо Матильда уже имела удовольствие лицезреть – именно к нему жался Николай тогда, в тот первый день сезонов в Красном Селе вместо того, чтобы разговаривать с артистками. Из Петербурга они должны были отправиться в Афины, а затем, осмотрев город, уже в компании греческого королевича Георгия, на крейсере «Память Азова» продолжить свое увлекательное приключение морем.

Египет, Индия, Цейлон, Япония! Против сбора грибов в имении Красицы.

Грустить было некогда: ей пока еще не давали отдельных номеров, но Матильда уже получала ответственные роли. В «Спящей красавице» она танцевала сразу две роли в первом и втором актах, в первом – прекрасную фею Кандид, во втором – Красную Шапочку, там у нее был парный танец с Волком.

Помимо выступлений и репетиций, Матильда упорно двигалась к своей цели стать лучшей. Влюбленная в итальянскую балетную школу, кроме занятий в классе Христиана Иогансана, она стала брать дополнительные уроки у виртуоза Энрико Чикетти.

Время от времени они гуляли с Таней и Волковым, чаще всего к ним присоединялась Юля, иногда – Воронцов, молчаливый и жгучий, как обида.

Он как-то незаметно затесался в их компанию, и Матильда сначала совсем не обратила внимания на его появление, не придавая значения: вроде бы он друг Волкова, Волков живет с Таней, что же тут такого. Озарение пришло к ней в один из вечеров, когда Юля не смогла присоединиться к ним, и гулять пришлось вчетвером – Матильду вроде как Воронцову… сватали! Когда его не было рядом, Таня нет-нет да и начинала расхваливать его качества, какой он честный и хороший, принципиальный и интересный, а Волков кивал, вставляя иногда неловкие реплики о том, как здорово, как повезло служить с таким верным товарищем и другом, как Алеша Воронцов.

Сначала Матильда разозлилась. Оказалось, что и Юля в курсе этого плана, и более того – одобряет затею.

Потом Матильда поняла – они делают это из лучших побуждений, искренне полагая, что тем самым проявляют о ней заботу.

* * *

Именно в связи с кругосветным путешествием Николая Матильда впервые в жизни стала ежедневно внимательно читать газеты – так она узнавала о передвижениях будущего Государя. Он остановился в Каире, видел пески и пирамиды. Следующая его остановка – в огромной и дикой Индии, шумном и грязном Бомбее.

В Сингапуре он видел смешные узкие лодки местных рыбаков. В Калькутте климат оказался слишком влажным и душным. Видел золотые статуи странных языческих богов, огромные, как дворцы Петергофа.

Он смотрел все те места, в которых Матильде никогда не суждено было побывать. Представлять себя рядом с ним было сложно, более или менее легко она представляла себя только на «Азове», представляла море: светлое, ясное, как глаза – какими она их запомнила при первой встрече – Николая.

Он посетил остров Цейлон. На юге острова он стоял на берегу и мог наблюдать перед собою самый край земли: южнее этой черты обитаемого мира на земле не было.

Она думала о Мировом океане – водах, объединяющих все пять океанов земли. Ездила с Юлей на Финский залив, любовалась зимним морем. Весна приходила в город поздно, совсем не чувствовалась: свинцовое небо, пронизывающие злые ветры, дующие с залива.

По воде можно было продолжить воображаемую дорожку – от самых берегов Петербурга к тем южным морям, по которым шел сейчас корабль ее Николая.

Она думала о родословной Николая, о его сестрах, обо всех его братьях, дядюшках и племянниках, племянниках. Младший брат Государя, Великий Князь Владимир Александрович, который ухаживал за Леньяни, был отцом Андрея. Получается, он приходился племянником Николаю? Она запуталась. Великий Князь Сергей Михайлович, с которым также был дружен Наследник, приходился ему, судя по всему, тоже каким-то близким родственником.

Матильда занялась рисованием. Когда она пыталась повторить образ из головы, то приходила в ярость: каракули, которые получались на бумаге, не имели никакого отношения к тому, что видела она в воображении. Если ты что-то делаешь, надо делать это хорошо или не делать вовсе – считала она, и так было во всем.

В конце концов, она детально срисовала портрет Николая, переданный ей Наследником через Волкова. Получилось вполне сносно. Успокоенная результатом, она хотела нарисовать еще Николая на «Азове», на фоне моря, но не рискнула, боясь плачевного результата.

Николай между тем прибыл в Японию, посетил Нагасаки, смотрел фейерверк в одном из дворцов Киото. В конце апреля он находился уже в японском городе Оца. Там на него было совершено покушение – страшный удар саблей прямо по голове. Новость долетела до Петербурга молниеносно, но никаких подробностей никто не знал. Не было ясно даже состояние Наследника, и то, насколько серьезна рана. Матильда сходила с ума от беспокойства, плакала и злилась на мир, проявивший неожиданную необоснованную агрессию к ее Николаю.

Наконец они узнали радостные вести – угрозы для жизни не было, рана, страшная по своей задумке, оказалась неглубокой, просто останется шрам. Греческий королевич Георгий отреагировал на выходку свихнувшегося японского фанатика мгновенно – он защитил Николая.

Узнав об этом, Матильда испытала такое облегчение, будто речь шла о члене ее семьи – об отце или о маме. Она была не в силах сдержать эмоции и просто расплакалась. Наблюдавшая эту картину Юля долго молчала, а потом неуверенно сказала, что, конечно, лучше плакать от радости, чем от горя… Но, может быть, все-таки Матильде стоит реагировать чуть менее бурно.

Император велел незамедлительно прервать обернувшееся неприятностью путешествие: Николай отправился домой. Из самого Владивостока он на лошадях выдвинулся в Петербург, в седле через всю Сибирь. Путь занял у него практически все лето.

По возвращении он сразу посетил Петергоф и присутствовал на фактически последнем балете летнего сезона – незадолго до дня рождения Матильды. Она очень ждала их встречи, но в итоге была разочарована – они не обменялись и парою слов. Пустое лето кончилось, скоро снова должна была начаться долгая зима: Николай вместе с родителями собирался в Данию, на какое время – неизвестно. И снова обозримое будущее для нее рисовалось безрадостным, неопределенным и беспросветным.

* * *

На этот день рождения родные подготовили Матильде неожиданный сюрприз: было решено отправить ее в сопровождении крестного за границу, посетить Италию, своими глазами увидеть итальянские балеты, побывать в легендарном театре Ла-Скала. Прекрасная награда за прекрасную работу.

– Не только он путешествует, видишь! – обняла сестру Юля. Матильда сделала себе выговор: видимо, ее слежка за передвижениями Наследника, все ее вычитывания газет и потуги преуспеть в изобразительном искусстве не остались незамеченными для родных. А ведь это только ее проблемы. И ее печаль не должна омрачать других людей, даже близких. Особенно близких!

К тому же она стала замечать, что Юля тяготится чувством вины перед сестрой: Юля продолжала общаться с Александром Зедделером. За минувший год молодые люди сблизились, прекрасно проводили время, все более привязываясь друг к другу. Она старалась приглушать радость взаимности, боялась своей успешности на фоне переживаний сестры.

Чем старше становилась Матильда, тем лучше она осваивала науку держать свои эмоции и душевные процессы при себе, занимаясь воспитанием своей личности с двойным усердием. Это приносило свои плоды, но для лучшей своей подруги и одновременно самого близкого на земле существа – старшей сестры, она оставалась раскрытой книгой, как бы ни старалась.

Получив отпуск, Матильда вместе с крестным, тщательно продумавшим и организовавшим их путешествие, отправилась на юг Франции, они переехали из Биаррицы в Лурд, чтобы посетить величайшую святыню Франции – чудотворную Мадонну. Несколько десятилетий назад в пещере, где происходили явления Богородицы, установили ее статую. Рядом с гротом били источники с чудотворной водой. Говорили, что случаев исцеления насчитывалось множество. Планировалось также выстроить над пещерой целую базилику.

Оказавшись перед святыней, Матильда хотела загадать желание – чтобы Николай тоже ее полюбил, как и влюбилась в него она.

Но, глядя на снежные вершины величественных Пиренеев, на высокое, чистое небо, губы ее решительно сомкнулись. То великое торжество разума над вселенной, примером коему было искусство – вот что являло Матильде истинный пример чуда этого мира.

«Я выбрала его. Меня вела не мистическая судьба, не рок, не распределены за нас наши роли! Мы сами строим себя и свою жизнь, не ведомы мы по ней как безвольные слепые котята… Если он полюбит меня, значит меня есть за что любить. Только так! Только так будет правильно, и будет честно…»

Из Лурда они отправились в Рим, но в столице не задержались – Матильда стремилась в Милан, в истинную святыню ее жизни на сцене – театр Ла-Скала.

Возвращались они снова через Францию, задержавшись на некоторое время уже во французской столице – у крестного Матильды, владельца большого и знаменитого магазина белья, были там рабочие дела.

* * *

Воронцов был странным. Матильда пыталась понять, что же в нем есть такое, может быть, неявное, что делает его таким неприятным. Симпатичной внешности, высокий, серьезный. Тихий, но при этом решительный – как он мог вызывать в людях такие смешанные чувства? В нем явственно ощущалась сила. Но, может быть, эта сила и отталкивала? Потому что естесство этой силы было каким-то нездоровым, неправильным. Так просто сильный человек, обладающий крепкими руками и отменным здоровьем, может, к примеру, совершать всякие физические подвиги и не хворать при этом. А есть такой вид силы, когда ты можешь сотворить нечто никак непостижимое и невозможное – но сделать это на таком надрыве, приложив такие нечеловеческие усилия, что после этого сразу рассыплешься в прах. Сгоришь – и не останется ничего. Вот какой была заключенная в юном гусаре Воронцове сила.

Жажда, читавшаяся во всех его резких движениях, в его напряженном управлении собственным телом, тоже имела свойство какой-то отчаянной болезненности. Вот это, наверное, в нем и пугает – решила Матильда.

Время от времени они виделись, довольно редко, и всегда эти встречи происходили внешне будто бы сами собой, но проходили с таким беспокойным напряжением, что поверить в их случайность не было никакой возможности. Воронцов всегда вел себя скованно и нервно, много молчал, и молчание его было густым и напряженным. Мог, волнуясь, выдать вдруг какую-либо невнятную реплику, и голос его при этом чаще всего звучал так хрипло, что ему приходилось останавливаться на полувдохе и прочищать горло. Будто бы его молчание имело обыкновение длиться так долго, что он отвыкал говорить.

Потом произошел инцедент, который окончательно настроил Матильду враждебно по отношению к Воронцову. Матильда как раз тогда вернулась из Франции, сезон еще не начался, Юля вот-вот должна была вернуться из Красиц с родителями, и Матильде решительно было нечем заняться. Потому она даже обрадовалась компании Воронцова, вызвавшегося сопровождать ее во время прогулки по городу. Но чего Матильда совершенно не ожидала, так это того, что Воронцов целенаправленно поведет ее в дом своей матушки. Более того, мать Воронцова, увидев Матильду, испытала не меньшее удивление. И даже прислуга растерялась, наблюдая эту неловкую ситуацию.

Воронцов же оставался таким же замкнутым и неразговорчивым, как и всегда, разве что нервничал заметно больше обычного, показывая ничего не понимающей Матильде свой дом. Потом он распорядился накрыть на стол и, обращаясь к своей пожилой матери «маменька», попросил у нее благославения на брак с Матильдой.

Вдова театрально кричала, хваталась за сердце и требовала позвать ей доктора. Воронцов, покраснев до корней волос, призывал матушку взять себя в руки и сдержать чувства, маниакально повторяя, что в присутствии Матильды не потерпит истерик.

На крик во двор сбежались соседи. Матильда поспешила ретироваться, но воспоминания о грязном, заваленном самыми разнообразными предметами доме, перепуганной прислуге и жуткой матери Воронцова еще долго стояли у нее перед глазами.

С тех пор она не видела его очень долгое время.

* * *

Когда же Николай наконец вернулся в Россию, и казалось бы, преград между ними более не существовало – на этом идиотском шуточном соревновании в корпусе Его Величества, все пошло совершенно неправильно, не так, как хотела бы Матильда.

И идиот Воронцов. Он всегда вызывал у Матильды неприятие, но думать о том, что сейчас он, скорее всего, уже убит – его ведь обвинили в покушении на Наследника во время инцидента на ипподроме, было слишком страшно.

Как хрупка человеческая жизнь, и как много на человеке лежит ответственности: за каждый свой шаг, и более всего перед самим собой, а не перед миром.

Глава 6. На расстоянии вытянутой руки

Дверь в уборную Матильды отворилась, и на пороге показались две огромные серебряные корзины роз. Лица несущего цветы разглядеть было невозможно, только руки и лацканы военной формы. Казак сделал шаг в комнату и поставил корзины к ногам Матильды, после чего поклонился и снова шагнул, теперь в сторону ширмы. Вслед за ним в уборную вошел Николай.

– Прошу прощения за вторжение, excuse-moi ma petite, – начал он, но Матильда вскочила и замахала на него руками.

– Вы с ума сошли?

– Что? Почему?

– Вы являетесь сюда, как, как… Это все из-за вас! Мало вам, что меня считают вашей любовницей?

Щеки Николая покрылись пятнами румянца, он смутился, вместе с тем по лицу поползла лукавая улыбка.

– Ничего смешного. Вы, видимо, воображаете, какая честь для меня иметь такой статус. Однако выходит, что карьеру свою и место на сцене я, как некоторые, оплатила телом.

Уголки губ Николая поползли вниз.

– Прошу меня извинить, Матильда Феликсовна. Я понимаю, я не подумал.

Матильда продолжала стоять напротив Николая, не делая попыток прогнать его.

– Могу заметить, что визит мой, кажется, остался незамеченным. Я шел по закулисью совершенно бесшумно.

Матильда смотрела на него снизу вверх, чуть подняв голову – она была такая миниатюрная, что едва доходила Николаю до плеча. Взгляд ее оттаял, она смотрела уже не так сурово.

На самом же деле в тот момент внутри нее все ликовало, и Матильде стоило немалых усилий, чтобы сдержаться и не повиснуть на шее у Николая, или не закружиться с ним по комнате, испытывая облегчение и почти детский непосредственный восторг.

– Все эти декорации, реквизиты… Вы, Матильда Феликсовна, должно быть, проживаете тысячи жизней, столько судеб ваших героинь… – заметил он.

Он попал точно в цель – лицо Матильды озарилось, она улыбнулась.

– Вы меня раскусили. Вот он, мой план – успеть прожить как можно больше жизней.

– Вы – лучшая! Я хочу сказать, вы танцуете. Танцуете лучше всех.

– Лучшая не я, а Леньяни.

Как бы она ни презирала Пьерину, и как бы снисходительно ни относилась к вынужденной лжи, Матильда в то же время высоко ценила честность и непредвзятость.

– Да, лучшая. Почти как Вирджиния Цукки, – вспомнив о Цукки, Матильда тепло улыбнулась… – Она, как и Вирджиния, может крутить тридцать два фуэте…

– Крутить?

– Способна исполнить.

– Фуэте?

Николай попытался изобразить нечто, отдаленно напоминающее фуэте. Вышло презабавно.

– Не так! – засмеялась Матильда.

Николай продолжал вращаться, рискуя налететь на мебель и туалетный столик, вешалки с костюмами, опрокинуть грим и подаренные букеты.

Матильда не выдержала и легко подхватила ногу Николая, силясь задать ему нужное направление. Они хохотали уже оба, продолжая дурачиться и ничуть не обращая внимания на застывшего подле ширмы казака. Наконец, Матильда разжала руки, и Николай, потеряв равновесие, повалился на пол, продолжая смеяться. Она протянула ему руку, он поднялся и оказался так же близко к ее лицу, как тем летним днем в царской палатке.

– Мы придумаем вам титул, – прошептал он глядя Матильде в глаза. Она резко отшатнулась, накинула на плечи шаль.

– Чтобы вы знали, я праправнучка княгини Красинской. У меня права на польский престол. Ваше Высочество…

– Ники.

– Что?

– Зовите меня Ники. Так меня называют близкие.

Казак у ширмы нерешительно кашлянул. Николай спохватился.

– Надеюсь, наша следующая встреча состоится как можно скорее, Матильда Феликсовна. Он поклонился. Матильда смотрела чопорно и забавно. Видимо, в ней взыграла кровь наследницы польского престола.

– Никол… Ники. Что сталось с Воронцовым?

– Я его помиловал.

* * *

Матильда ненавидела больницы, но глаз болел просто ужасно, нудящей дергающей болью, причем непрерывной. Ночью – болел прямо до слез. Фурункул вскочил аккурат над левым глазом и несколько дней подряд не давал ей покоя. Да, больно, но не настолько, чтобы идти к доктору и терпеть «больничный дух». Кухарка советовала сомнительные средства народной медицины. Мама настаивала на походе к врачу. Матильда настаивала на том, что все равно поедет кататься, и какой-то там фурункул ей не помеха. Последнее время она ездила кататься почти каждый вечер – в одиночной карете с русским кучером. Сначала – потому, что, проезжая по набережной, надеялась встретить Николая: она узнала, он любил подобные прогулки. С тех пор, как он зашел к ней после премьеры, они виделись только мельком. Проехать мимо, оказаться хотя бы на миг на расстоянии вытянутой руки – она рисовала в своем воображении эту встречу, и какое-то время это ее развлекало и утешало.

Потом постепенно Матильде стала открываться нелицеприятная реальность – их отношения, если они вообще были, развивались крайне медленно. И вяло. В свои годы, не имея опыта отношений с противоположным полом, Матильда тем не менее твердо знала одно: если мужчина хочет видеть женщину – он увидит, найдет способ. Тяжело было признать себе, что Николай, очевидно, подобного стремления не имел.

Волна радостного возбуждения и эйфории прошла, Матильда волей-неволей начала сомневаться в том, что Николаю она интересна так же, как он – ей. Думать об этом было нелегко. Она даже поймала себя на мысли, что в этом порыве выглядит смешно даже в своих глазах, не то что перед другими.

Может быть, она была неправа, может, неправильно повела себя, оказавшись в царской палатке во время гуляний в полку. Может, нужно равняться на прочих знакомых ей артисток: быть доступной, знающей себе цену, на все согласной? От одной этой мысли становилось тошно.

Остаться наедине с самою собой возможно было теперь только во время ежевечерних выездов-прогулок. Она не смотрела по сторонам и часто не замечала, мимо чего именно они проезжают. Матильда уходила в себя настолько, что забывала окружающий мир, и чувствовала только ветер – суровый северный ветер, дыхание свинцовой Невы, острый ветер от быстрой езды в одиночке.

Так что вместо похода в больницу, Матильда отправилась на очередную такую прогулку, закрыв нарывающий глаз повязкой. Ее здоровью на пользу это явно не пошло, и на следующий день она все-таки оказалась у доктора, который провел ей маленькую операцию, вскрыв воспалившийся нарыв.

В тот вечер Матильда находилась в преотвратном расположении духа. Помимо глаза, у нее разболелся нос, а за ним и голова. Чтобы успокоиться, Матильда решила лечь и поплакать, тем более дома никого, кроме прислуги не было – Юля с родителями отправились в гости. А настолько очевидно демонстрировать свою слабость при родных она не могла. Времени на порыв жалости к себе у нее было немного – родные должны были вернуться к полуночи.

Она вытянулась на спине прямо поверх покрывала, вздохнула и только-только приготовилась заплакать, как в дверь раздался звонок. Горничная, которой было неловко прерывать акт страдания Матильды, все же доложила, что к ним-де явился Евгений Викторович Волков, один, без Татьяны, и видеть желает Матильду Феликсовну пренепременно.

Матильда вскочила и спешно прикрыла лицо повязкой. Вот поэтому, вот, например, из-за таких вот визитов и нужны ей ее одиночные выезды, чтобы хоть где-то и как-то хотя бы ненадолго побыть наедине с самою собой и…

В гостиной стоял Николай.

Матильда взяла себя в руки молниеносно, гордо кивнула прислуге (повязка начала предательски соскальзывать) и распорядилась по приходу родителей ее и гостя не беспокоить. И подать чай.

Она держала себя так, будто называть себя чужим именем и являться к ней домой в одиннадцать вечера для Николая в порядке вещей. И снова то, как она вела себя, не соответствовало тому, что она в этот момент ощущала. А дай она волю охватившим ее эмоциям – такое поведение сочли бы детским, если не диким: хотелось смеяться, дурачиться, кружиться по комнате, ущипнуть Николая за руку, поцеловать.

Николай тут же подхватил эту линию поведения, и также не принес извинения за поздний визит. Вместо этого он сказал лишь, что рад тому, что наконец они могут поговорить свободно.

И они действительно говорили! Это было здорово – узнавать друг друга, как будто встретиться, наконец, после долгой-долгой разлуки длиною в жизнь. Матильда смеялась. Она держалась так же, как себя чувствовала – легко и свободно. Увлекшись разговором, она даже забыла, что выглядит скорее как одноглазый пират с покрасневшим от недавних слез кончиком носа, нежели как очаровательная и обольстительная, недоступная и желанная артистка балета. Взглянув поверх головы Николая на зеркало при туалетном столике, Матильда так искренне и возмущенно охнула, что они оба прыснули со смеху, как старые и не такое уже повидавшие друзья.

– Во время моего кругосветного путешествия, мне рассказывали о некой маленькой стране в Африке близ пустыни Сахара. Говорят, там живут женщины столь неземной красоты, что местные мужи заставляют их прикрывать повязкой один глаз, и показываться на глаза людям тем женщинам без повязок запрещено, и это даже, кажется, карается смертью.

– Да что вы.

– А знаете почему, Матильда Феликсовна? Знаете, почему. Потому что красота их настолько невозможна в нашем мире, что всякий, взглянув в глаза женщине страны Тимбукту, тотчас же сходит с ума.

– Вы это всем женщинам в повязках говорите?

Николай снова засмеялся, и попросил у Матильды разрешения выбрать пару карточек с нею. По его словам, фотокарточки чуть сглаживали неземную красоту потенциальной – по всем признакам – уроженки далекой Тимбукту, так что он мог бы любоваться ими без опасности сумасшествия. Так же Николаю было крайне интересно увидеть своими глазами спальню Матильды. В последнем она отказала, а за изучением фотографий их застала вернувшаяся Юля. Знай она, кто именно представился гусаром Евгением Волковым, возможно бы, и не посмела так бесцеремонно ворваться в их с Матильдой гостиную.

Настроение вечера чуть изменилось, но веселья и непринужденности стало еще больше: Юля не постеснялась расспросить Наследника, как же так он ухитрился совершить столь опасную вылазку и как остался незамеченным. Николай сознался, что уверил Марию Федоровну, что отправляется к Великому Князю Сергею Михайловичу и намерен остаться там допоздна.

– Представьте же удивление городового, когда я преодолел уже почти половину пути до вас!

– И что же вы сделали?

– Ничего, просто велел молчать. И… дал на чай!

Глубоко за полночь Николай засобирался обратно во дворец. Фотографии Матильды он забрал с собой. Уходя, он попросил разрешения во избежание путаницы между Кшесинской-младшей и Кшесинской-старшей называть сестер просто и без обиняков – Маля и Юля, а его, в свою очередь, Ники.

Матильда долго не могла успокоиться. Сорвав повязку, не в силах усидеть на месте, она кружилась по комнате, кружилась, кружилась…

Маля и Ники. Маля и Ники.

Заснуть до утра она так и не смогла.

– Юля, Юль. Ты спишь? Юля, знаешь, я теперь разглядела его и знаю – какой он. Я его как человека теперь люблю, а не как образ или идею. Еще больше люблю, представляешь? Юль? Ну ты чего в самом деле! Грешно спать, когда человек рядом с тобой, когда…

– Что, Маля?

– Когда человек влюблен!

* * *

Николай, конечно, обещал написать ей в самое ближайшее время, но она никак не ожидала, что это «самое ближайшее время» случится наутро.

В кратком письме Николай сообщил, что находится после встречи, как в чаду.

В чаду – это была очень точная характеристика ее состояния! Все вокруг казалось Матильде недостоверным, похожим на сон, таким стремительным и счастливым, что она очень боялась проснуться!

Она столько раз прочитала эту коротенькую записку, что легко запомнила ее наизусть и напевала себе под нос, кружась дома или занимаясь на репетициях: «Я хо-жу как в ча-ду». Это было похоже на гимн, гимн жизни и силы, и безудержной радости. Я хожу, как в чаду… Я к тебе, к тебе при-ду!

Следующее письмо – огромное – она получила спустя два дня.

«Не верю, что это происходит. Не верю. Боюсь поверить, боюсь – вдруг, как только я поверю, – все исчезнет, как сон, и я проснусь», – думала Матильда.

Он писал каждый день. За ужином Матильда рассеянно улыбалась родным, и улыбка ее была обращена куда-то внутрь, недоверчивая, осторожная улыбка, как будто бы она силилась сдержаться, но уголки губ не слушались хозяйку, сами собой ползли вверх и выдавали ее мысли.

* * *

Письмо было совсем кратким, просто записка. Не успев прочитать, но сразу оценив скромный объем текста, Матильда подумала: неужели он назначает встречу? В голове зашумело, ей казалось, что сердце стучит слишком часто и громко, от этого становилось почти больно. «В одиннадцатом часу. Ждите, я приеду».

Она так легко теперь теряла ощущение реальности, чувство времени и места, что не сразу смогла концентрироваться и понять, который сейчас час. Оказалось – восемь вечера. Ждать еще так долго!

Внутренний голос звучал почему-то с интонациями сестры: «Ты совсем что ли? Два года ждала, а теперь тебе три часа – это долго?»

Долго, долго… как медленно шло время тем весенним вечером! Она бесцельно слонялась по квартире, нервничая, не в силах ничем себя занять. Она привела себя в идеальный порядок задолго до условленного времени, и теперь не знала, чем себя занять Хватала то одно, то другое, заговаривала с домашними и не слушала ответов, наконец, устремилась в спальню к Юле и со стоном упала на кровать.

– Иной человек ходит из угла в угол, как зверь в клетке. А ты свой способ придумала: лежишь и ворочаешься каждые пять секунд.

– Он придет, Юль, он правда придет… Ой, не могу!

– Глупая! Радоваться же надо. Он тебя тоже любит, это же видно, ну что ты в самом деле. Далось ему так к тебе бегать, все как ты и хотела… А ты…

– Ах, оставь. Помолчи, пожалуйста. Не мешай мне переживать.

Наконец часы пробили одиннадцать вечера, а Николая все не было. Юля в гостиной раскладывала пасьянс. «Не пустили, заметили и не пустили… ой нет, хуже – передумал. Нужна ему какая-то артистка… Ой, не могу больше».

В полночь в гостиную заглянула горничная: доложить, что гусар Волков прибыл и стучал сторожу, а не звонил, дабы не потревожить родителей Кшесинских. Матильда вскочила.

– Уж полночь близится, а Германа все нет… – начала декламировать она, когда на пороге появился Николай. Матильда осеклась, глядя на решительное, почти страдальческое лицо Николая. Он, прямо в пальто шагнул на порог так стремительно. В корироде за ним сгущалась темнота, и он как будто вышагнул из нее, волоча за собой темный след. Движения у него были угловатые и резкие, он двигался так, словно репетировал каждый свой жест, но в конечном итоге был вынужден импровизировать.

Так они поцеловались впервые. Прямо в пальто, застыв посреди гостиной, тайно, в глухую апрельскую полночь, отчаянно, неумело и слепо, как целуются только те, кто влюблен в первый раз.