Текст книги "Вопреки"

Татьяна Богомолова
Вопреки

© Татьяна Богомолова, 2024

© Интернациональный Союз писателей, 2024

Перемены

Захарка рос странным. Мать всячески защищала сына перед мужем и посторонними, боялась, чтоб тот не попал в психиатрическую лечебницу. Хотя с детьми такое случается редко, но матери Захара это было неведомо. Когда четырёхлетний ребёнок вылезал ночью в форточку и шёл к соседям среди ночи, Евдокия Никифоровна называла это лунатизмом и просила у соседей сострадания к мальчику. Ведь они не раз говорили ей, что видят Захарку у себя дома: то под кроватью, то на половике в коридоре или перед дверью. «Батя контуженным пришёл с войны, немолод уже. Что ждать от мальца?» – шептались одни. Другие не соглашались: «Контуженный – не инвалид. Вон в органах внутренних дел работает. Не на побегушках, чай, начальство».

Так и взрослел Захар между двух лагерей: жалеющих и ругающих. Мать иногда расспрашивала сынка, почему он убегает ночью из дома. Мальчик отвечал, что не помнит. Но с семи лет стал понимать и бояться бесов: они мерещились ему ночью. И Захарка боялся – причём отчаянно. В малой комнатке он спал с раннего детства один. Отец не давал сыну сблизиться с матерью, отучал от её нежностей уже с трёх лет. Прийти ночью в комнату к родителям Захарка не мог – запрещали категорически. Он и сбегал единственным доступным способом, ведь дверь была закрыта на ключ, а тот хранился у отца. У соседей же ребёнка кошмары не мучили.

В школьные годы Захар оставался боязливым, и сверстники это чувствовали. Часто он оказывался жертвой более сильных мальчишек, которые, подбегая, кричали: «Намылим харю Захару» – и били в лицо или в грудь. Он считал, что его беды от этого имени, и глухо ненавидел родителей. Учился Захарка плохо, от чего мать только вздыхала и тайно молилась, а отец бил сына ремнём без пояснений.

Но все изменилось, когда отца осудили по уголовной статье. Мать и бабушки молчали, но Захар слышал, что болтали соседи. «За пристрастие к сугубой справедливости заслали Григория Ананьевича. Не поделил что-то с властями», – говорили одни. Но злые отвечали: «Не так всё. Скурвился фронтовик. Проворовался».

Слова и похуже слышал подросток, но вскоре перестал замечать кривотолки. Начались в его жизни перемены в связи с потерей отца: именно так Захарка расценил слова матери. Евдокия Никифоровна, жалея сына из-за побоев сверстников, вскоре привела его в Дом культуры – в секцию по борьбе и боксу. Нового Захара однокашники и парни постарше почувствовали уже через три месяца: походка, взгляд карих глаз, манеры изменились неузнаваемо. И, проверив для интереса свои догадки, напоролись на неведомые им раньше кулаки и силу воли. Постепенно подросток стал лучше учиться в школе, все его страхи рассеялись. Он впервые за свою школьную жизнь решил не стричься очень коротко, и дома мать-парикмахер делала ему красивую причёску. Теперь никто не мог покуситься на его каштановые волнистые волосы: ни облить, ни дёрнуть за них.

А через год Захара приметила одна из соседских девчонок: с улыбкой дерзко глядела на паренька. И ему тоже она нравилась, только робел, боясь подойти. Ходила, правда, девушка в другую школу: для инвалидов ума и тела, как называли взрослые люди то учебное заведение. Год за годом рождалось в этом регионе всё больше детей с тем или иным уродством, врождёнными заболеваниями. И даже дети-обрубки – без ног и рук. Казалось, вся совокупность вредного производства была здесь размещена, и злые языки болтали, что все беды от этого.

Вот в такой школе и училась Пелагея. Однако она тяготилась пребыванием среди одноклассников. Руки-ноги у неё были целы, говорила хорошо, не мычала, как некоторые в той школе. Единственный недостаток был у неё – замедленное мышление. Будто достигала её ушей фраза говорившего через полминуты, и думала она, что ответить на простые фразы, немалое время – от минуты до пяти.

Пелагея была старше Захара на два года и уже заглядывалась на парней в свои семнадцать. Они знали о её дефекте и норовили изнасиловать. Но она, девка отчаянная, билась, что мальчишка, иногда и нож показывала. Расцветала же не по годам – по месяцам.

– Знаешь, буду тебя защищать, – подошёл однажды весной подросток к девушке, встретив после уроков у школы для вспомогательного обучения. – А восемь классов скоро закончу, увезу тебя в другое место… Ведь не дадут тебе прохода. А этак кого пришибёшь – мать говорила, отправят тебя в колонию. А там – худо дело. Вся жизнь твоя молодая будет исковеркана.

Спустя пару минут Пелагея энергично кивнула, тряхнув природной кудрявой копной русых волос, в большей мере поняв многое из сказанного по добрым глазам подростка. Она широко улыбнулась Захару, обнажив белые ровные зубы.

– Пойдём к нам домой, – неожиданно властно попросил он. – Мама пригласила. Сегодня у меня день рождения.

Захар взял девушку за ладонь, и через несколько минут, идя с ним по улице, она произнесла:

– Я поняла: твой день рождения. Мама твоя зовёт меня.

Подросток, кивнув, промолчал. Апрель благоухал зелёной свежей листвой, высокой травой, одуванчиками, мать-и-мачехой, птицы весело щебетали, и школьники в своих думках незаметно пришли к дому, где в одной из квартир жил Захар с матерью. За праздничным столом Евдокия Никифоровна поспрашивала Пелагею на разные темы, да внезапно поняла, что говорить с десятиклассницей надо медленно, по одному короткому предложению, с паузами, и притом – громко.

– Если с чувством, с толком, с расстановкой, то всё у вас получится, – сказала Евдокия Никифоровна, похлопала сына по плечу и вышла из залы в свою спальню.

Сын с девушкой поглядели на неё, а услышав произносимые шёпотом молитвы Богу, вздохнули.

– Наелась, вкусно? – спросил Захар, влюблённо глядя на Пелагею.

– Да, – неожиданно быстрее обычного ответила старшеклассница, взглянув большими голубыми глазами в сторону спальни. – Моя бабушка тоже молится Богу.

– Значит, будет толк, – промолвил Захар заученными материнскими словами.

Он взял со стола рисунок и внимательнее вгляделся. Пелагея подарила его сразу, как только они вошли в квартиру. Её учила рисовать бабушка с образованием архитектора, считавшая, что умение изображать красивое на полотне поможет внучке выживать, когда их с матерью не станет.

Девушке понравился его восхищённый взгляд, и она вскоре уверенно сказала:

– Ещё немного поучусь рисовать, и бабушка будет… продавать моё… творчество.

– Ух ты! – удивился Захар – Ты классная!..

– А для кого ты нарисовала, почему таскала в портфеле? – немного погодя ревниво спросил паренёк.

Пелагея впала в ступор, сразу уловив не столько смысл его слов, сколько другую интонацию голоса. Слёзы подступили к глазам, но внезапно она осознала идею вопроса и звонко, с улыбкой, ответила:

– Ни для кого! Рисую, когда время есть! В школе – тоже. Бабушка ждёт эту картинку… Но я тебе… подарила.

Неожиданно Захар чмокнул Пелагею в щёку и искренне прослезился.

За окном багрянело небо, как будто сверху политое свекольником – это заходило на западе солнце. «Быть переменам», – уверенно подумала Евдокия Никифоровна, и, сидя в кресле, взглянула на улицу.

Пелагея улыбнулась, увидев красивый закат за окном.

Солнечный ребёнок

Палата на одну роженицу была противна до тошноты лежащей на белоснежных простынях зарёванной женщине. От тоски и уныния её хоть как-то отвлёк бы рисунок на стенах, но здесь не было даже намёка на цвета. Бэллу всегда удручала белизна, как будто зовущая душу художницы заполнить его пустоту. В её небольшой жизни очень скоро исчезли белые стены, двери или обои. Родители быстро поняли какую-то, как им казалось, патологическую ненависть девочки к белому цвету: она изрисовывала его всюду, где только видела. Другие цвета она берегла и не омрачала тогда ещё «каляками» и неумелыми рисунками.

Однажды, когда в детстве Бэллочка лежала в больнице после операции, мама, зная странную нелюбовь дочки к белым предметам, наклеила на стену возле кровати красивые и красочные фотообои с осенним пейзажем. Глядя на них, девочка легче переносила белизну противоположной стены, где лежала другая пациентка. Мать Бэллы считала, что именно поэтому их дочь выписали из больницы на четыре дня раньше, нежели её соседку по палате. По словам лечащего врача, девочки были ровесницами и одинаково здоровыми, но его удивляла странность: Бэлла после той же самой операции поправилась быстрее…

«Почему, почему?! – перебивал все остальные мысли отчаянный вопрос. – В чём же я-то виновата?» – с непроходящей злобой в сознании уже сутки думала Бэлла.

Молодая женщина повернулась набок и, почувствовав влагу на груди, вспомнила о материнских обязанностях. Но ребёнок с другой стороны широкой кровати не шевельнулся и, казалось, спал, и мысли матери перекинулись на мучающий её вопрос.

В раздражённом сознании роженицы мелькала мысль уморить ребёнка голодом: «Кто и узнает? Умерла и умерла… Не убила. Просто не выжил ребёнок и всё. На меня такое не подумают. Борис-то ещё не знает про… особенность ребёнка. Когда утихнет его горе, скажу ему, от чего избавила нас с ним судьба. Родим другого. Какие наши годы? А так… Вряд ли муж останется. А я хочу с ним жить, мы любим друг друга!»

Женщина снова беззвучно заплакала. Ребёнок заёрзал и заагукал. Бэлле не хотелось поворачиваться и вновь смотреть на личико «идиотки», как она про себя уже называла новорождённую. Мысли злым галопом скакали в сознании, но усилием воли она заставила их угомониться и поплыть по другому руслу: «Понятно, почему шизики не могут вылечиться в белых палатах. От этих стен можно с ума сойти. Наверное, поэтому и пациенты обычных больниц долго лечатся. Кто придумал это уродство? В СССР долгое время стены были зелёного цвета – мама говорила…»

Ребёнок захныкал и разразился плачем. Бэлла помедлила, но быстро поняла, что увильнуть от материнских обязанностей не удастся: придёт прикреплённая к ней медсестра, или заглянет кто-нибудь, проходящий по коридору. Нехотя женщина лёжа повернулась к ребёнку, прислонила девочку к груди.

Новорождённая довольно зачмокала, высасывая густое, обильное молоко матери. Медсестра говорила Бэлле уже дважды, что так кормить младенцев нельзя. Роженица отмалчивалась, раздражённо ощущая тупую боль в детородных органах, да и сидеть ей было очень больно.

«Конечно, – неспешно думала женщина, – окажись она нормальным ребёнком, я бы всё перенесла… пошла бы на любые жертвы. Но с этой…»

Бэлла подавила готовый вырваться всхлип и новые слёзы, потому что в сознании мелькнуло: «Этак превращусь в такую дурнушку, что Борис не узнает. И так уже глаза опухли, сама не узнаю себя. Из голубых стали чуть ли не белыми… с красной каёмкой».

Молодая мать вдруг вспомнила первый день после родов, счастье быстрого разрешения от бремени, поздравления родных по смартфону. Это был самый радостный день её жизни, в который она впервые не заметила удручающего её цвета стен. Как они с мужем ждали ребёнка! Оба сюсюкали над её животом, разговаривая с младенцем в чреве. Уже к вечеру родственники оповестили, что совместно купили всё необходимое для новорождённой, а дома маму с ребёнком ждут шары и цветы, и множество подарков.

Но всё изменилось на второй день: именно тогда Бэлла узнала от медсестры и врача страшный диагноз дочери. По этой причине уже двое суток мать младенца пребывала в состоянии растерянности, в озлоблении на судьбу и жалости к себе.

«И какой будет облом, если я…» Женщина не успела додумать мысль до конца, как вошла в палату медсестра. Увидев ситуацию с новорождённой, она покачала головой и уверенно промолвила:

– Всё понятно: хочешь убить ребёнка. Хуже, если сделаешь её в чём-то другом калекой. Ты хотя бы придерживай её на руках. А лучше сядь. Есть же вторая подушка, давай подложу тебе. Просто будешь спать на одной. Ничего страшного.

Медсестра с первого же дня разговаривала с двадцатилетней девушкой на «ты» по праву шестидесятилетнего возраста. Бэлла быстро поняла её отношение к своей проблеме и не хотела более мусолить эту тему. И, хотя роженица не отвечала, медсестра не уходила.

Малышка отвалилась от груди матери и задремала. Молодая женщина положила ребёнка на кровать, попыталась встать, и ей услужливо помогла медработница. Пока Бэлла переодевала свежую кофту, медсестра душевно-сострадательным голосом произнесла:

– Как никто, понимаю тебя, поверь. Ведь моя родная сестра тоже имела диагноз «синдром Дауна». Моё детство было омрачено и дразнилками от сверстников… и уходом за немощным иждивенцем. Мать-то колотилась на работе. Плюс я страдала об отце: как-никак жили вместе мы девять лет. А с рождением младшей дочери он через год нас предательски покинул.

Голос медсестры надтреснуто задрожал, но, справившись с волнением, она продолжила, глядя на ставшее внимательным лицо молодой женщины:

– Когда я заканчивала десятый класс, мать рассказала: не от моего отца была девочка – нагулянная. Но уродец как будто отрезвил мать: бросила блудить и вообще грешить. Подалась к тайным староверам: среди них тогда была её бабка. После этого признания мать повела и меня к жизни в Боге… Позже призналась: чувствовала, что пойду по рукам, если она… не попытается увернуть меня на другую дорогу. У неё получилось: мы тайно с нею посещали духовных наставников. А в восьмидесятых уже и храмы открылись… Одним словом, помогла нам наша уродина-то.

Медсестра перекрестилась, быстро проговорив:

– Господи, прости.

– Зачем мне это? – удивилась Бэлла. – Я-то вышла замуж девушкой. Да и муж мой тоже – из верующей семьи. Сколько помню из детства, наставники говорили: не сей ветер, пожнёшь бурю. Но разве эти слова – про нас с Борисом? За что нам такая несправедливость?

Молодая мать, как будто обессилев, повалилась на кровать и навзрыд заревела.

– Кто знает, девонька моя? Только Бог знает – что у вас с мужем на уме-то… Много ныне в храм ходящих, да формально. Выходят с исповеди и идут себе грешить снова. Мы с матерью людьми стали, полюбили девочку-урода от всей души. И специалисты позже говорили, что Маринка лучше развита, чем её сверстники… Которых сбросили в Дом малютки. Или которых ненавидели в семье, где оставляли… Так что мы с мамой прожили жизнь радостно, без злобы. Верю, что благодаря матери и замуж я правильно вышла, и аборты не делала. Сколько Бог дал, всех младенцев с мужем приняли и вырастили. Семеро их у нас.

Медсестра говорила громко, перекрывая плач молодой женщины. На последних словах Бэлла затихла и внезапно рассмеялась, беззлобно проговорив:

– Семеро по лавкам.

Галина Владимировна пошла к двери и оттуда проговорила:

– Буду молиться за тебя да твоего мужа. Пусть девочка растёт с вами, не отказывайтесь, ради Христа! Будет вам тогда награда. Поверь!

Дверь палаты захлопнулась, и Бэлла, перебирая в памяти слова пожилой женщины, немного другими глазами взглянула на спящую рядом малышку.

2

Всему приходит конец, настал и день выписки из коммерческой клиники. Бэлла ощущала себя бодрой и здоровой. За последние три дня мать свыклась с мыслью о некоем испытании, случившемся в её безоблачной доселе жизни. Под влиянием бесед с медсестрой Галиной Владимировной тревога молодой женщины улетучилась – будто и не было. Так что мать вышла с ребёнком из нового, современного здания вполне радостной и счастливой под фото– и видеосъёмку родственников.

Улыбающееся лицо Бориса лишь на мгновение омрачилось при взгляде на новорождённую, но мать, предупреждённая дочерью заранее, вовсю радовалась, что было вполне понятно Бэлле. Родители же Бориса не особо разглядывали дитё, приняв решение радоваться и веря улыбкам других участников сего торжества.

– Дети бывают некрасивыми, когда только родились, – мимоходом бросила свекровь Бэллы, заметив напряжение во взгляде своего мужа.

– Все подарки в квартире, – подытожил поздравления и чмоки родственников свёкор молодой женщины.

Родственники сели в автомобили и поехали к дому, где находилась квартира родителей малышки. Бэлла радовалась решению, что будет вести себя как ни в чём не бывало, и так долго, как только будет возможно. Она не могла не отметить, что любовь к ребёнку во чреве, вызревавшая долгие девять месяцев, плюс расцветшая в первый день после родов, не мог победить обрушившийся в одночасье негатив. Молодой женщине, впервые родившей, хотелось сполна насладиться материнством и продолжением брака с Борисом. Изо всех душевных сил любящая жена надеялась, что семья не распадётся.

Во время застолья мать уединилась с дочерью в малой комнате, где в кроватке лежала, мирно посапывая, малышка, единодушно названная Виолеттой.

– Ничего не бойся – всё будет хорошо, – уверенно, но приглушённым голосом произнесла Мирослава Георгиевна. – Мне не привыкать, сама знаешь. Никому ничего не говори, продолжай хранить молчание. Проблемы надо решать по мере их поступления… Постарайся за полгода привязать отца к дочке. Эта тайна о ребёнке вскроется, наверное, где-нибудь… через полгода-год. А до того времени крепи брак с мужем… Без Божьей помощи вам не обойтись.

– Знаешь, – улыбнулась Бэлла. – Почти то же мне говорила и медсестра. Она оказалась верующей… А папе ты говорила… об особенностях ребёнка?

– Не говорила. Ни к чему. Пусть все привыкнут и полюбят… Изабелла, дорогая, тебе главное – не волноваться! В любом случае мы с папой всегда будем на твоей стороне… Но станем молиться, чтобы известие не ударило Бориса. Ты, наверное, не сможешь… Но я постепенно подготовлю его родителей к этой новости.

– Каким же это образом, мама? Как бы они что-то не заподозрили…

– Не переживай. Ты же знаешь мои способности в дипломатии.

Дочь кивнула и, снова взглянув на Виолетту, открыла дверь комнаты.

…Родители Бэллы и Бориса не стали утомлять молодых. Высказав все пожелания малютке и семье молодых супругов, перепробовав все блюда на столе, интеллигентно откланялись через пару часов. Оставшись в купленной обоими родителями год назад двухкомнатной квартире, супруги, разбирая и рассматривая подарки, тешились как в первый день свадьбы. Молодая женщина, ещё будучи беременной, подробно объяснила мужу, сколько времени ей будет невозможно выполнять свой супружеский долг, но сейчас они почти забыли об этом. Однако вскоре, увидев взволнованное состояние Бориса, жена оставила игривость и серьёзно промолвила:

– Теперь мы – родители, и на нас лежит ответственность по воспитанию нового члена общества.

Борис рассмеялся высокопарности слов жены, но, посерьёзнев, спросил:

– Наш ребёнок ведь здоров? У неё всё в порядке?

– В организме нет болезней, руки-ноги есть, – уклончиво ответила Бэлла, улыбнувшись своей находчивости. – А почему ты спросил? Ты думаешь иначе?

– Ну-у-у, бывает же, рождаются дети… с пороком сердца или ещё… с какой-то проблемой…

– Нет такого, – перебила мужа молодая жена. – Во всяком случае, мне не сказали.

– Это хорошо, – улыбнулся Борис и предложил заложить в стиральную машину все вещички малышки. – Которые с этикетками – их ещё не стирали. Тебе передал только то, что постиранное собрала тёща. Этого хватит для Вили на один-два дня.

– Для Вили? – удивилась Бэлла.

– Виолеттой она будет потом, как подрастёт. Пусть побудет пока Вилей.

– Уж не хотел ли ты мальчика? – засмеялась Бэлла.

– Немного есть. Через пару годиков или раньше поднатужимся, – игриво ответил Борис.

– Ну уж нет. Стоит раз начать людям называть девочку Вилей – и потом не отучишь. Так и со мной было. Мама нарекла меня Изабеллой, а папа упорно звал Бэллой… и просил меня так называться и перед детьми. И я привыкла. Когда получала свой первый паспорт, спорила с мамой… Та хотела, чтоб было по метрике, а папа утверждал, что Бэлла Вениаминовна – звучит красивее.

– Первый раз об этом слышу… А как ты… себя ощущаешь? То есть – кем? Изабеллой? Ведь по паспорту ты значишься так. Тебе это важно?

– Я же говорила тебе: зови меня как тебе нравится. Мне нормально и так, и этак.

– Заметил – как только зову тебя Бэллой, ты начинаешь выглядеть простушкой. А с именем Изабелла ты прямо королева.

– Ой, тебе кажется! – засмеялась молодая женщина.

– Понял. Буду всегда звать дочь Виолеттой!

…Незаметно наступил вечер, и вскоре, после лёгкого ужина, Борис объявил, что ляжет пораньше: завтра на работу. Их супружеское ложе стояло в малой комнате, рядом с кроваткой для дочери. Изабелла лишь недавно её покормила, девочка потешно позёвывала, на минуту обратив на себя внимание папы. Борис улыбнулся ей и лёг в постель с блаженством на лице.

Женщина, поцеловав мужа, вышла в большую комнату, присела на диван. Вспомнились ситуации с мамой. Мирослава Георгиевна несколько лет работала в школе для детей с особыми потребностями развития – аутистов и с синдромом Дауна. Её дочь не особо любила туда ходить. Она помнила другую работу мамы – с глухими и глухонемыми детьми. Они были во всём нормальными, только изъяснялись мимикой и жестами. Постепенно, будучи подростком, Бэлла научилась от мамы языку таких людей. Девушка могла свободно изъясняться даже со взрослыми, если видела их в магазине или транспорте. Но позже, поближе рассмотрев умственно отсталых детей в спецшколе, девушка была поражена не столько терпением педагогов школы, сколько искренней любовью к ним мамочек либо бабушек. Бэллу потрясало: как можно любить уродов, от которых всё равно нет и не будет никакой отдачи! Хотя мама разубеждала дочь, но та не верила в любовь к таким детям. Девушка могла ещё согласиться с жалостью, состраданием, но любовь не умещалась тогда в её сознании.

Изабелла росла балованной девочкой, родители очень редко ругали её: всё давалось ей легко в школе, она умела ладить и с одноклассниками, и с учителями. После девятого класса она получила аттестат с отличием. Хотя в последние два года её успеваемость по геометрии и алгебре колебалась между «хорошо» и «отлично», тем не менее ЕГЭ она сдала замечательно. Родители желали ей поступления в хороший институт. Бэлла же категорически отвергла этот вариант, утверждая, что хочет совершенствоваться в живописи и стать художником. Своенравную девушку мало смущало, что её рисунки родители называли блажью и хобби, не считая это занятие специальностью для жизни. Родители, вероятно, победили бы в этом споре, но быстрое замужество дочери на время закрыло вопрос…

Женщина взглянула на мольберт, стоящий у окна, и, быстро вскочив с дивана, подошла к нему. Откинув цветастую хлопковую ткань, Бэлла взглянула на начатый на холсте пейзаж. Лёгким движением руки она сделала несколько новых мазков кистью. Именно изображения природы получались у неё лучше всего. Множество её малых и больших картин в красивых рамках разошлись по рукам друзей и знакомых, но также часто раскупались в художественном салоне их областного города. Было в них что-то завораживающее, помимо почти фотографично изображённой красками природы.

Внезапно одна мысль прилетела в её сознание, озарив сердце, подобно тому как молния в засушливое лето дарит надежду на влагу засыхающей земле. Бэлла повеселела и взглянула в окно, обдумывая стремительно потёкшие подобно живительному ручью мысли. Вскоре женщина стала тихо молиться, устремляя взор к вечернему небу.

3

Изабелла терпеливо учила дочь ходьбе. Хотя девочке исполнился годик, самостоятельно передвигалась она плоховато: быстро заваливалась на бок или на колени. Но мама радовалась, что у неё нет церебрального паралича, детей с которым на видеоролике показала молодым супругам пару месяцев назад Мирослава Георгиевна. Виолетте отнюдь не требовалась инвалидная коляска: её гибкое подвижное тело побуждало быть неугомонной в движениях. С каждой новой неделей девочка ходила всё уверенней, проходя уже без падений расстояние от окна до стены большой комнаты. Изабелла придумывала дочке разные мотивы, чтобы та самостоятельно вставала с пола, слезала с дивана или шла на зов в кухню. Этому её научила бабушка-логопед. В этих занятиях их поддерживал и Борис.

Но маленькой тайной молодой матери было желание развить внимание девочки. Ведь в первый же вечер после возвращения из роддома Бэлла вспомнила, как одна бабушка умственно отсталой девочки из спецшколы, где работала ранее Мирослава Георгиевна, рассказала о своём методе. Пожилая женщина утверждала, что с его помощью ей удалось вывести внучку с синдромом Дауна на высокий уровень развития. В то время Бэллу это заинтересовало, и она пристально разглядывала детей, сравнивая их с внучкой той бабушки. Намётанным глазом художника Бэлла быстро увидела в поведении и разговоре той девочки отличия от ровесниц с этим диагнозом в классе спецшколы. Девушка забыла рассказать об этом маме. Но год назад память Бэллы как будто услужливо вынесла из своих закромов этот секрет. Суть его состояла в развитии внимания и усидчивости ребёнка.

Неустанно молодая мама придумывала занятия для малышки, в которых бы та развивала эти качества, а не глядела бездумным, глупым взглядом куда-то в пространство. Ведь девочке с рождения даже трудно было удерживать взгляд на лице человека. Лишь на секунду её глаза останавливались на говорящем с нею, снова «уплывая» в нелепое блуждание. Но Изабелла не сдавалась, поставив себе целью вырастить максимально разумную дочь. Ведь не отчаялась же известный московский политик, родив во втором браке дочь с синдромом Дауна. И Бэлла нашла все видеоролики про них. Молодую мать восхищало и то, что муж не оставил семью из-за этого факта. И они благополучно вырастили дочь, найдя ей занятия по душе, с которыми взрослая девушка справлялась неплохо и радостно.

Бэлла нередко вспоминала и незнакомую семью в зале ожидания одного аэропорта: муж с женой и детьми сидели на диванах напротив неё. Подружка Бэллы, присмотревшись к детям семейной пары, внезапно засмеялась, но быстро спохватилась. Пока та, сконфузившись, ходила за водой, Бэлла успела получше рассмотреть взаимоотношения в семье. Она чувствовала, что не на публику, но искренне родители любили младшего сына с синдромом Дауна. Его старшая сестра, ещё подросток, не стеснялась братика и тоже принимала его бесхитростные ласки, которые тот расточал с улыбкой. Мальчик весь светился от внутреннего счастья и неудержимого желания обнимать и целовать родных. Бэлла понимала, что таких детей нельзя заставить играть роль или притворяться. Так и напрашивались слова «солнечный ребёнок». По росту он выглядел на семь лет, вёл себя как трёхлетний.

Но всё искупала его безудержная любовь и позитивный настрой к окружающим людям.

Остался в прошлом разговор с мужем о хромосомном повреждении ДНК их дочери, и Изабелла с большим рвением делала всё возможное для развития малышки, мечтая, тем не менее, о чудесном исцелении Богом. Молодая жена почти дословно помнила беседу с Борисом, случившуюся неожиданно. Муж сам завёл разговор о Виолетте, хотя и начав издалека, но вскоре перевёл на дочь:

– Не скрою, сейчас я вижу всё больше сходства между нашим ребёнком и моим двоюродным братом. Он был младше меня на одиннадцать лет. Когда Костик был младенцем, уже тогда я что-то подозревал о нём, но, конечно, всё стало понятно через пару лет.

Изабелла напряжённо молчала, и Борис продолжил:

– Ты ведь знала? Такое не скрывают от рожениц. Уже через полгода после рождения Виолетты мои родители чётко поняли её проблему. В последующие недели я хотел понять: знаешь ли ты, веришь ли в диагноз дочери. Разными вопросами я хотел вывести тебя на чистую воду. Ты хорошо держалась. Лишь одно выдало тебя. Помнишь?

Борис прищурился, но жена молчала, с тревогой вглядываясь в него. В такие минуты голубые глаза женщины становились лазурными… или так казалось любящему мужу.

– Когда на мои слова, что дочь станет учёным, как я, ты смутилась и не поддержала меня, – на одном дыхании произнёс в волнении мужчина. – Даже ушла в другую комнату. Именно это выдало тебя… И ты стала какой-то замкнутой. Но пойми: я зрелый человек, мне тридцать пять. Прошу тебя: никогда впредь не лги мне, ничего не скрывай! Иначе я перестану верить тебе в другом, разном. Мы ведь обещали друг другу при венчании и в загсе разделить все печали и радости.

Изабелла радостно кивнула и смачно поцеловала мужа в губы, развернув его к себе на диване.

– И ты ведь не знаешь ещё кое-что, – продолжил Борис, проведя ладонью по высокому лбу. – Я говорил тебе и твоим родителям, что был женат, а три года назад жена ушла в мир иной… Да будет тебе известно теперь: наши дети умирали… Кто-то – при родах, кто-то – во время беременности матери, а первый ребёнок умер в два годика. Позже я узнал, что не только бабка покойной жены была колдуньей, но и моя бабушка по линии отца тоже занималась какой-то белой магией. Это сподвигло меня сильнее обратиться к Богу вслед за родителями. В собрании встретил тебя… В то время мы с родителями отрекались от грешных дел наших предков, каялись, чтобы их карма не прилипла к нам. Но уже тогда у меня мелькнула мысль: придётся ответить за их богомерзкие преступления. И я просил у Бога испытание, чтобы пройти его и быть чистым в Его очах. Понимаешь? Это моё испытание. Помоги мне его пройти!

Изабелла присела на колени мужа, жарко обвила его шею руками и торопливо заговорила о том, что не предаст их любовь и семью. Она каялась в том, что скрывала правду, и твердила, что родит столько детей, сколько даст Бог. И они проживут вместе до конца жизни. Борис трепетно поцеловал её, и вскоре они предались супружеской любви.

…Женщина задумчиво провела рукой по длинным тёмно-русым густым волосам. В этом месяце она заметила, что впервые взгляд Виолетты дольше обычного задержался на холсте. Мать посадила дочь перед мольбертом с очередным завершённым пейзажем и пристально глядела на малышку. И это случилось!

Девочка как-то вдумчиво с минуту, не менее, глядела на холст. Взгляд не был неподвижным, она водила глазками по рисунку, как будто что-то поняла – и потянулась к холсту. Взяв дочку на руки, Бэлла приблизила её. Краска давно высохла. Девочка стала осознанно водить пальчиком по линиям. Она чертила чётко по ним и, казалось, ей это нравилось, или она находила в этом свой интерес. Это продолжалось минут пять. Сердце матери было готово вырваться из груди от радости. Но она ничего не сказала пришедшему вечером домой мужу: хотела на следующей картине поэкспериментировать для точности понимания…

Виолетточка выглядела усталой, вяло копошась с игрушками, и мать решила положить её спать. Пока она несла малышку в кроватку, вспомнилось недовольство свёкра полугодичной давности: он упорно желал называть внучку Виолой. Но свекровь настаивала на имени, вписанном в свидетельство о рождении. Родители молодой женщины называли внучку Виолеттой, без всякого сокращения.