Текст книги "Женская верность. Сталинка"

– Ну будет, будет. Всё прошло, быльём поросло. Наши тех немцев перебили… – ласково, как маленького ребёнка, пыталась успокоить Анну. Та отпила глоток и на одном дыхании продолжила:

– Очнулась, немец на мне так и лежит. Только тихий какой-то. Столкнула его в сторону, отодвинулась немного. Гляжу, у него кусок кровельного железа из спины торчит. Мёртвый он, убило гада. Ночевала там же. Идти не могла. Ноги отнялись. Потом ещё неделю пыталась обломки нашего дома разобрать. Найти останки родителей да похоронить по-человечески. Не смогла. Всё перемешалось. Сказали, прямое попадание. Мгновенно погибли. Меня к себе жить родители погибшей подруги взяли. Было это осенью. А в конце весны я в больницу попала. С тех пор весну не люблю.

Анастасия Петровна слушала Анну, не задавая вопросов, не перебивая. Понимала, как тяжело и больно переживать всё заново.

– Тогда, в Минске, ждал Иван, когда наконец вагон дальше погонят. Заходил в больницу, проведывал. Подкармливал. Я, видя, что вроде как ухаживать пытается, рассказала всю правду о себе. Ну и… не ждала больше. А он на следующий день пришёл, горячую варёную картошку принёс в кастрюльке, в его душегрейку завёрнутую. И говорит: «Это твоя беда, а не вина. Ты одна, я один. Вместе легче, – у меня слёзы катятся, удержать не могу. А он: – Только ты знать должна. Я тоже немец, – и встрепенулся: – Ты не подумай, что какой-нибудь беглый или там чего плохого. Рассказывать долго, а документы вот, – и показал паспорт. Смотрю на него и ничего не понимаю. А он: – Я же говорю, рассказывать долго. Но если поверишь…» – Я поверила. Расписались мы. Пошёл он к военному коменданту проситься, чтоб определил хоть на какую-нибудь работу. Оказалось, нельзя. Предписание у него в Сибири жить. Но помог тот комендант, пристроил нас к эшелону, который шёл в Красноярск. Так мы тут и оказались. Первое время жили у моих родственников, а теперь вот свой угол.

– А фамилия русская – Соловьёв? – удивилась Петровна.

– Рассказывал, в деревне, где он родился, половина Петровых, половина Плотниковых. Ивану фамилию в Германии на немецкий манер оформили. Так он после регистрации мою фамилию взял.

– Значит, назад в Россию привезли и документы выдали? Это ещё ничего. А я вот слыхала, тех, кого немцы угоняли… – в коридоре скрипнула дверь:

– Анна? – кашлянул Иван. – Аня?!

– Иду, иду. Мы тут с Анастасией Петровной супчик сварили, – закрыла на минуту глаза, набрала в грудь воздуха, поправила волосы: – Пойду я.

Анастасия Петровна смотрела в тёмное окно и думала: «Это же надо – был у Анны ребёночек… от немца. Не решилась оставить его жить. А кто бы в такое время решился? И ребёнок рос бы на тычках, и на неё все кому не лень пальцем показывали. Намучились бы оба. А так? Того тяжелее вышло. Ну… могла бы скрыть. Немец, нет ли – кто бы знал? Молодая, испугалась, да и отца его… люто ненавидела, – Анастасия Петровна вздохнула, покачала головой в ответ на собственные мысли: – Того немца нет в живых, но ведь и её Иван по рождению немец. Вот ведь правду говорят – от судьбы не уйдешь!»

Она ещё раз вздохнула, открыла форточку и направилась к себе в комнату. Пора спать.

Глава 3
Амурная ночь в сторожке

В этот вечер в коммунальной квартире проходил импровизированный кинопоказ. Из кухни Петро перетащил в коридор тумбочку, установил проектор для диафильмов так, чтобы светил на противоположную белёную стену. Давыдовы расставили в ряд стулья и уселись рядышком. Не было только Зины. Она готовилась к вступительным экзаменам в мединститут. Николай всегда выходил последним, садился с краю, чтобы уйти первым. То ли так удобнее сидеть с больной ногой, то ли просто стеснялся. Фильмы-то смотрели детские. Иван сел рядом с Анной, а та усадила рядышком Танюшку. Текст о том, как девочка потеряла кошку, читала Елена. Мальчишки во дворе начали поисковую операцию. И носят ей домой самых разных кошек и котов. Вот мальчик передаёт ей очередную кошку, девочка отвечает: «Раша ныжая была». Мальчишка поражён: «Нинка чуть не умерла».

Елена читает с выражением, и все зрители смеются. Поздний вечер, пора бы спать ложиться. Но крутят ещё один диафильм о том, как жадный и завистливый мальчик хочет получить все игрушки из магазинов, мороженое и пирожное. И получает, оставшись одним-единственным человеком во всём городе. Вначале он ходит по магазинам, выбирает любые игрушки, ест мороженое. Но почему-то играть одному совсем неинтересно, а мороженое кажется невкусным. Он бегает, ищет хотя бы одного человека, но никого нет. И тут Пеле, так звали мальчика, просыпается. Как же он рад, что это только сон, и решает подарить другу свою любимую игрушку.

Но вот сеанс окончен. Выключен проектор, унесли стулья. Разошлись по комнатам соседи. Анастасия Петровна проверила, не забыла ли выключить плитку, на которой грела чай. Скрипнула дверь комнаты Давыдовых, брякнул о пол горшок.

– Да что ж это такое? Как время спать, так тридцать три несчастья! То пить, то писать! – на кухню вышла Мария. И тут же раздалось из комнаты Сафоновых:

– Баба!

– Ну это ж надо! – всплеснула руками Анастасия Петровна.

И тоже вынесла горшок, усадив на него внучку.

Мария присела у ещё не остывшей печи. Было слышно, как в коридоре, гремя горшками, ребятишки устроили покатушки. В большом, свободном коридоре, отталкиваясь ногами от крашеного пола, передвигаться на горшках вполне получалось, но шумно.

– Дети, взрослые люди спать ложатся. А вы гремите. Или опять симулируете? – попыталась урезонить ребятню Мария.

Напротив кухонного окна под фонарным столбом располагалась обитая фанерой дощатая будка – сторожка, чтобы в морозные ночи сторожу было где обогреться. Ну и телефон в ней имелся. За всю бытность сторожки вызывать милицию по этому телефону ни разу не приходилось. Похоже, мужику с берданкой, теперь сторожившему магазины, а до этого дошедшему до Берлина с автоматом, было это делом плёвым. Поэтому желающих испытать на себе, как работает сторож, так и не нашлось. Зато если кому родить приспичило или температура высокая поднялась, то позвонить в скорую помощь бежали в сторожку. Сам сторож в этой будочке по ночам редко обитал. С осенних холодов до ранней оттепели ходил в длинном зимнем тулупе до пят, валенках и берданкой через плечо, осматривая витрины и двери магазинов. А из окон дома вглядывались в темноту ночи женщины, которых война лишила любви. Там, под окнами, раз за разом, одинокий и молчаливый, проходил сторож.

Так все привыкли видеть с вечера до утра этого бессменного охранника, что каждому казалось, будто его лично он тоже охраняет. И правда, краж в доме не случалось. Но никому в голову не приходило: отчего сторож бессменный? Есть ли у него дом, семья? Почему от рейхстага дорога привела его к этой одинокой будке-сторожке?

Свет на кухне не включали – зачем? Напротив окна светил жёлтый уличный фонарь. Анастасия Петровна навалилась на подоконник, вглядываясь в ночной полумрак улицы.

– Мария, глянь, неужели это сторож?

Без тулупа и без берданки, во френче и начищенных до блеска сапогах – так, что даже из окна были видны отблески на голенищах, склонившись к невысокой женщине в жакетке и шляпке, он вёл её в сторону сторожки.

– Мария, смотри, смотри! – упёрлась лбом в оконное стекло Анастасия Петровна. А под окном во дворе сторож и его дама, о чем-то потолковав, вошли в сторожку. В маленьком оконце затеплился слабый свет.

– Чем они там занимаются?

– Ну… чем? Разговаривают… наверное, или, может, она… по телефону позвонить зашла. Поздно, почта и аптека закрыты, а больше откуда?

И тут соседки увидели, как из их подъезда выскользнула Фрося, проживающая в квартире напротив. Осматриваясь по сторонам, перебежками направилась к сторожке.

– Ей-то чего там надо? – удивилась Анастасия Петровна. – Глянь, Фроська-то щучкой вытянулась возле окна. Подсматривает!

Прислушалась к звукам из коридора:

– А наши, слышишь, хихикают и горшками гремят?

Мария вышла в коридор:

– Опять покатушки устроили? Симулянты! – услышала Анастасия Петровна.

Разобравшись с Танюшкой, Анастасия Петровна вернулась к окну. А возле сторожки уже очередь образовалась!

– Надо же?! Так можно всё просидеть! – накинув старую плюшевую жакетку, Анастасия Петровна заспешила во двор.

– Бабоньки, пустите глянуть.

В ответ приглушенно хихикнули. И тут же кто-то шёпотом приструнил:

– Тише, сторожка дощатая, стены тонкие, услышат и… конец фильма!

– Ой, бабоньки, и «конец» видать! Он встал и повернулся прямо к окошку. Вино из бутылочки наливает! – зашептала Фроська.

– Уже конец, опоздала я, что ли? – охнула Анастасия Петровна.

Приглушенный писк перешёл в хохот, и женщины бросились врассыпную.

Глава 4
Двойной удар

Утро следующего дня в семье Сафоновых вроде не предвещало ничего необычного. Пётр ожидал, пока жена Елена прихорашивалась у зеркала. Подкрасила губы, положила помаду в сумочку. Что-то ещё в ней поискала и вдруг остановилась у стола:

– Мам, прямо не знаю, говорить или не стоит?

– Ленушка, не тяни, я опаздываю, машина ждёт.

– Мне сон приснился…

– Тьфу, а вечером рассказать нельзя?! – торопил Пётр.

Но Елена, нервно разглаживая на столе скатерть, перебила его:

– Помните, когда Петя привёз меня к вам в Бийск, а сам дослуживать уехал? Помните, меня домовой душил? Мы ещё лечиться ходили к бабе Варе?

– Ну…

– Мама?! – спешил и потому нервничал Пётр.

– Погоди, Петя! Ленушка, не тяни, говори.

– Он сегодня мне опять приснился. Тот же маленький, горбатый и лохматый старичок – не старичок, но не молод, с большущей кудрявой бородой, чёрной с проседью. Сидит в углу большой пустой комнаты и говорит мне: «Ты сегодня берегись». И так мне тревожно стало, даже сердце зашлось.

– Наш это домовой. Я его с собой из Бийска забрала, когда к вам в Красноярск переезжала.

– Да будет вам, – уже не так уверенно проронил Пётр.

– Петя, ты давай-ка Елену до работы проводи.

– Мне через дорогу – пять минут ходу, – работала Елена на складе в столовой строящегося завода искусственного волокна, как раз напротив окон их дома.

– Вот ты её через дорогу и проводи.

– Пошли, довезу, в целости и сохранности.

– И встреть.

– Ясно.

– Петя…

– Мама, сказал – встречу! Всё, пошли, что ли?!

Проводив Петра и Елену, Анастасия Петровна подошла к окну, аккуратно отодвинула штору, подождала, пока служебная машина Петра подъехала к корпусу столовой. Пётр помог Елене выйти, проводил до дверей, вернулся, и машина тронулась. Анастасия, вроде успокоившись, направилась на кухню варить Танюшке кашу. Пока варила, увидела в окно, как к магазину подъехала машина и стали выгружать колбасу. Значит, надо бы занять очередь. Докторская колбаса по два рубля девяносто копеек за килограмм. Деньги недавно поменялись, но пока и «старые» в ходу. Так это новыми – два девяносто. Оно, конечно, недёшево, да и в очереди крику на весь Каменный квартал, но ведь и продают нечасто. Хотя… как-то не ели в семье магазинную еду. Готовила Анастасия отменно, так что докторская колбаса – это скорее от того, что дефицит. Ну как не взять, когда в окошко видно?

Тревога – то ли из-за сна Елены, то ли бог весть от чего – кошкой скребла душу Анастасии до самого вечера. А вечером и совсем стало невмоготу. Вот и Соловьёвы дома, и Давыдовы. А Петра и Елены всё нет. Анастасия то и дело подходила к двери, прижимаясь ухом к филёнке. Может, уже по лестнице поднимаются? Ничего не услышав, шла к кухонном окну: могли в гости к знакомым зайти и теперь назад возвращаются. Когда в уличную дверь раздался стук, ещё не успев ни о чём подумать, почувствовала нестерпимую тревогу. Бросилась открывать, а руки дрожат.

– Мама, Лена дома? – на пороге стоял Пётр. Шляпа съехала набок, пальто нараспашку.

– А ты за ней разве не зашёл? – и осеклась на полуслове. В руках Пётр держал сумочку, с которой Елена ходила на работу.

– Нет её на работе, и склады не опломбированы. И вот, – протянул сумочку. – Туфли в раздевалке, она там в других, без каблуков, ходит. Пальто, сумочка… всё на месте. А Ленушка будто исчезла!

– Как исчезла? – растерялась Анастасия Петровна. – Туфли, пальто…

– Всё вокруг обежал. Как испарилась. И никто ничего не видел.

– Ты склады-то опломбировал бы… – Анастасия открыла сумочку: тяжёлый пломбир, паспорт, кошелёк, губная помада, платочек. Всё на месте.

– Не до складов мне! Пойду искать.

– Машину-то отпустил, что ли?

– Так служебное время кончилось. Всё, по путёвке в гараж вернулась.

– В милицию, в скорую… может, к Орловым забежать? Но что ей там делать? К тёще?

– Ой, мам!

– В сторожке телефон есть! В милицию и скорую можно позвонить! Оденься теплее. На улице ветер и вон снег пробрасывает.

Но он будто не слышал:

– Попробую, вдруг дозвонюсь?! – и как был в лёгком пальто и шляпе, выскочил за дверь.

Бросив игрушки, чувствуя неладное, тихонько всхлипнула Танюшка. Анастасия Петровна вышла на кухню, выглянула в окно. Пётр подошёл к сторожке, подёргал дверь – заперта. Поднял голову, посмотрел на окно. Она открыла створку:

– Нет, не приходила, – крикнула в холодный ночной воздух. Он в ответ махнул рукой в сторону арки.

Время тянулось, как смола. За окном завывал ветер, кидая в стёкла колючие снежинки. На часах половина третьего. Анастасия Петровна подошла к входной двери. Тихо. Ни шагов, ни голосов в подъезде. В пятом часу прилегла на диван. Тикали часы, в оконное стекло хлестали порывы ветра. Круг света от настольной лампы по-прежнему высвечивал коричневые узоры на скатерти.

Наконец мимо окна проехал первый автобус. Анастасия Петровна собрала внучку и отправилась на Бум-строй, к матери Елены Устинье. Тут недалече. Пара автобусных остановок. Может, Елена там? Мало ли… Но дома застала только сестру Устиньи – Акулину.

– Настасья Петровна, никак что стряслось? – раздевая Танюшку, заволновалась Акулина.

Коротко пересказав случившееся, Анастасия заключила:

– Уж и куда бежать, не знаю… – а потом вдруг кинулась к Танюшке и запричитала: – Сиротинушка ты моя го-о-орькая…

– Сватья, ты никак ополоумела? Может, разругались, разбежались!

– Сказал бы. Нет! Нет! Ой, горе мне, горе!

– Тебе не доложились! Прекрати сей момент завывать, как по покойникам! Я сегодня со второй смены, а то бы теперь ушла на работу. Поеду к Надюшке. Родные сёстры всё-таки. Вдруг знает что-нибудь. А по дороге забегу в милицию и скорую, может, там что выясню. А ты езжай домой, жди. Ну а я, как всё обойду, к вам заеду.

Анастасия Петровна вернулась домой. Сложила поленья в печь. Затопить? Рано ещё. Беспомощно толклась по квартире, берясь то за одно, то за другое. Глянула на часы. Время подходит к обеду, а от Акулины ни слуху ни духу. Да что же это такое? Господи! И Анастасия Петровна упала на колени перед маленьким образком, висевшим над её кроватью. Этой иконкой ещё её мать благословляли, потом её, потом она Петра и Елену. Анастасия молилась. На диване, сжавшись в комок, сидела Татьяна. Вроде в дверь кто-то стукнул? Показалось? Но от пережитого волнения ноги слушались плохо, и она вместо того, чтобы опрометью кинуться открывать, кое-как поднялась с колен.

В дверях стояла Акулина. Разулась у порога, скинула на плечи шерстяной клетчатый платок, прошла в комнату.

– Значит, так, сватья. Пётр лежит в технической больнице. Ну, той, что супротив проходной бумажного комбината, через дорогу от столовой, в которой работаю. Тут недалеко. Поговорить с ним не могла, но я всё-таки убедилась, что это он. Потому и долго. Зашла на работу, взяла свой столовский халат да платок. Прошла чуток по коридору и заглянула в палату.

Анастасия Петровна только швыркала распухшим от слёз носом.

– Петро ночью пришёл в скорую, Лёнку искал, – от волнения Акулина называла Елену так, как когда-то в её детстве в Рязани, когда та была совсем ребёнком. – Видать, продрог так, что в скорой и свалился. Они его увезли в больницу. Говорят, какое-то сурьёзное воспаление лёгких. Сильный жар. Без памяти он.

– Он на той войне всё своё здоровье оставил! Тонул – живой остался. А теперь вот… – мелкие слезинки не переставая катились по её щекам.

– Лёнку надо искать… – Акулина вновь набросила платок на голову.

– Может, горячего чаю?

– Неколи. Отправлю Устишку к Надьке, пусть поводится с Володькой и Галиной. А мы с Надюшкой… в морг сходим. Только там и не была ещё.

– Акулина Фёдоровна, может, и Танюшку пока к Надежде? Я бы к Петру…

– Ну що ж? Одевай.

Автобус остановился напротив четырёхэтажного кирпичного здания технической больницы. Анастасия Петровна чувствовала, как мелко трясутся её руки и зуб на зуб не попадает. И спешила, и боялась увидеть своего сына. Ну хоть в одном повезло: как раз попала во время разрешённых посещений. Ей выдали белый халат и дерматиновые тапочки сорок последнего размера. Не отрывая от пола ног, чтоб не потерять их, зашаркала в палату.

Заострившийся нос сына, чёрная щетина по щекам и испарина на лбу. Анастасия присела рядом. Достала платок, промокнула лоб. Рядом на тумбочке стоял стакан с водой. Взглядом спросила мужчину на соседней койке: чей?

– Его. Медсестра иногда заходит, губы смочить.

Набрала чайную ложечку, приподняла его голову, влила в рот. Так и сидела, изредка смачивая водой его губы, пока не вошла медицинская сестра.

– Приходите завтра. Мы вам пропуск выпишем.

– Там диванчик в приёмном покое, мне бы остаться…

– Нельзя. Никак нельзя. Да и чем вы поможете? – видя, что просьбы переночевать в приёмном покое не прекратятся, санитарка почти выдавила своим корпусом Анастасию Петровну за дверь.

На улице осенний ветер рванул полы пальто, дунул холодом за воротник, вышиб из глаз слезу. А может, и не ветер был тому виной? Доехала до седьмого участка, напротив проходной Ворошиловский завод строил дома для своих работников – это и был седьмой участок. В одном из новых домов жила сестра Елены – Надежда. Анастасия шла от остановки и смотрела на окна: в комнате Надежды свет. Значит дома. Ну, ясно, Галина, Володька – Надеждины дети, да Танюшка, куда ж их деть?

Устинья и Акулина сидели на диване. На кухне Надежда кормила ребятишек. Её муж Петро работал во вторую смену. Так совпало, обеих сестёр мужья – тёзки. Анастасия расслабила платок, ожидая: что скажут?

– Слава богу, в моргах нет, – как могла, успокоила Акулина.

Не в силах удержаться, Устинья заголосила тоненько, горько:

– За что же энто мне горе такое? Али я провинилась в чём? Господи, забери мою жисть, спаси дочь мою Елену!

– Хватит заживо-то хоронить! Раз в моргах нет, значит живая. Утром снова искать пойдём, – решительно пресекла сестру Акулина.

Та послушно вытерла глаза кончиком головного платка, кивнула:

– В моргах нет. Стало быть, живая. Богдасть, сыщем.

Решили, что детей оставят с Надеждой. И распределив между собой, кому куда идти или ехать, направились по домам.

Третьи сутки Анастасия неотлучно сидела возле сына. Либо Акулина, либо Надежда привозили днём горячий куриный бульон в банке, укутанной так, чтоб не остыл, и Анастасия чайной ложечкой поила сына. На третьи сутки к обеду Пётр пришёл в себя. Врач глянул поверх очков:

– Ну что ж? Поздравляю. Кризис миновал.

Анастасия протирала сына махровым полотенцем и пуще всего боялась, что вот сейчас он спросит про Елену.

– Слава богу! Один очнулся. А то бабонька, что, считай, вместе с тобой привезли – только её днём, а тебя ночью скорая доставила, так и лежит чурка-чуркой, без сознания. Ни документов при ней, ничего, – вздохнул мужик, явно радуясь, что сосед по койке не помер.

– Мама, помоги… – попытался подняться Пётр.

– Петя, я сама…

– Да ты что, мужик? Нельзя тебе! А-а-а! Держись, коли так! – и сосед почти подхватил на руки Петра.

В соседней палате, белая как мел, разметав по подушке кудри, лежала Елена.

– Скорая доставила. На заводе искусственного волокна, там, где столовая, укладывали бордюры возле пешеходной дорожки. Стали натягивать трос, чтоб ряд ровно выставить, а тут женщина перейти решила. Трактор трос дёрнул, а она как раз шагнула, ну и головой о бордюр с размаху ударилась, – врач вздохнула, поправила стетоскоп на груди. – Ни документов при ней, ничего… И в себя не приходит. Не знаем, как и быть. Хорошо, мимо скорая проезжала, так рабочие остановили и вот… – она кивнула на кровать с пациенткой.

– Невестка это моя. Сын её искал, когда к вам попал…

– Надо же! Чтобы так совпало… – удивилась, но, как положено врачу, строго добавила: – Нашлась невестка – это хорошо. Но Петру Ефимовичу строгий постельный режим никто не отменял!

Оставив Петра на нянечку, Анастасия Петровна кинулась к Акулине. Не очень радостная новость, но всё-таки лучше, чем полная неизвестность.

По ночам, лёжа на своей кровати, Петро ждал, пока в больничном коридоре затихнут шаги нянечек и медсестёр, чтобы потом, стараясь не шуметь, направиться к женской палате. Приоткрыв дверь, чутко прислушался. Ему казалось, что слышит едва уловимое дыхание жены. При слабом свете ночника пытался рассмотреть её лицо и возвращался в свою палату, а через некоторое время вновь повторял свой поход. И каждый раз ждал, что вот сейчас Елена вздохнёт и откроет глаза. Но шли дни, а она так и не приходила в сознание.

В это утро (только закончился врачебный обход, и Пётр присел на кровати) в палату вернулся лечащий врач.

– Пётр Ефимович, мы тут целый консилиум собирали… понимаете, состояние вашей жены…

– Что?! Ч-ч-что?!

– Тише, тише! Пока без изменений, но в любой момент… понимаете, уже две недели она не приходит в сознание, и все наши усилия результатов не дают.

Пётр отстранил врача, поднялся с кровати, повернулся к нему спиной и уставился в окно:

– Вы хотите сказать, что Ленушка… Ленушка…

– Пока всё не так критично, но время может быть упущено… для лечения и тогда…

– Так чего же упускаете время? – сказал, не поворачиваясь, и не узнал своего голоса.

– Дело в том, что остался только операционный метод. Надо делать трепанацию черепа. Другого выхода не вижу.

Пётр молчал. Вот также тогда с сыном. Поверил врачам, оставил Валерика… Если бы забрал его из больницы… если бы забрал! Сын был бы жив! Он виноват в его смерти! А теперь вот… Ленушка.

– Нет! Нет! Не-е-ет!

– Не кричите. Вы тут не одни. Подумайте, хорошенько подумайте. Только недолго, чтобы не опоздать! – и врач вышел из палаты.

Весь день Пётр просидел на стуле возле кровати жены. Лишь изредка, если кто-то из соседок по палате просил, выходил в коридор. Он держал её за руку и чуть слышно рассказывал, как её искал и как нашёл, и какие красивые у неё кудри. И старался не моргать, потому что слёзы капали ей на руку. Стеснялся своей слабости, но ничего с собой поделать не мог. Подошло время ложиться спать, укрыл жену потеплее и пошёл к себе.

Затихли больничные шорохи и шарканье тапочек по коридору, а он всё смотрел в белый больничный потолок. Вот потолок качнулся, поезд тронулся, и он увидел – на нижней плацкартной полке на белой наволочке разметались кудри жены. Она чуть заметно улыбнулась ему, и тут проводница взад-вперёд, взад-вперёд мимо них! А чтоб тебя! Он вздрогнул: приснилось? И услышал в коридоре какую-то суету. Но разобрать ничего не мог. Лежать стало невтерпёж! Поднялся и, сам не зная почему, торопясь и суетясь, обул не на ту ногу тапочки, даже не заметил этого, запнулся об угол кровати и выскочил в коридор.

Дверь в палату, где лежала Елена, приоткрыта, суета именно там. Шаркая слетающими тапочками, подошёл к этой двери, но ни зайти, ни остаться у входа… сердце стучало прямо в горле. Наконец дверь открылась, вышла медсестра. В одной руке чёрный пластмассовый футляр прибора, которым меряют давление, в другой белая эмалированная ванночка с использованным шприцем. Удивлённо глянула на Петра:

– Что с вами?

В белых больничных кальсонах, такой же рубахе, чёрные волосы с проседью на висках всклокочены, один тапочек слетел. Он пытался поправить больничную рубаху так, будто это матросская роба.

– Похоже, ваша жена приходит в себя. Глаза приоткрыть пыталась и рукой шевельнула. Соседка заметила, на пост сообщила. Там сейчас дежурный врач, – кивнула на дверь палаты. – Тише, всех перебудите!

– Я только на минутку, я…

– Да вы что? Ночь, женская палата. Ну и посмотрите на себя. Вы же женщин перепугаете, – и заспешила прочь.

В палате Елены на окна повесили плотные шторы, закрывающие свет. На тумбочке небольшая настольная лампа, прикрытая сверху плотной тканью. Но как только она пыталась открыть глаза или что-нибудь сказать, её лицо искажала гримаса боли, и она очередной раз теряла сознание.

– Её бы в отдельную палату, а то тут то звякнут, то брякнут, да разговоры всякие…

Врач поправил стетоскоп на груди, поднял глаза к потолку:

– У нас даже операционная общая на три стола. Где же я возьму отдельную палату? И так что могли сделали. Ну и… размышлять долго ещё собираетесь? Разве не видите, как она мучается?

– Гарантии какие?

– Гарантии? Операция – всегда риск! Даже аппендицит! А тут! Ну ведь не из любви к искусству настаиваю.

Другого пути не вижу. И думаете, мне хочется брать на себя такой риск? Говорю же вам – нет у неё другого шанса! Нет! Это моё твёрдое убеждение. Смотреть, как пациент на твоих глазах гибнет, а ты бездействуешь, думаете, просто? – и направился в ординаторскую.

На следующий день к Петру в приёмные часы пришла Акулина.

– Мы тут посоветовались… Меня послали с тобой поговорить, потому как Устинья только зачнёт про Лёнку говорить, слёзы её душат и толку никакого. Татьяну Портнягину просить хотели, соседку нашу по бараку, помнишь ли? – Петро утвердительно кивнул. – Она может многое, и голову лечит от сотрясения. Ну уж ежели не поможет… воля ваша. Но попытать стоит. Я не то что особо врачам не доверяю, но хучь меня в пример возьми… Да и это же страсть – не операция.

Договорились, что завтра в приёмные часы Акулина приведёт Татьяну Портнягину, Пётр проводит её в палату.

После ухода тёти Лины он сидел около жены и шёпотом медленно пересказывал ей всё, что услышал.

– Ты не бойся. Я рядом у дверей постою.

Елена чуть сильнее сжала веки, потянула уголок губ, изображая улыбку. Не боюсь, мол.

В длинной чёрной складчатой юбке и тёмной кофте в мелкий белый цветочек, в белом с серыми крапинками платке, опущенном на лоб до самых глаз, высокая статная старуха вошла в больничный коридор. Пётр провёл её к Елене. Женщины замерли на своих кроватях. Татьяна наклонилась и что-то негромко сказала Елене. Достала чёрную ленту, аккуратно просунула ей под голову, завязала узелок над переносицей. Достала кусочек белого мела, в нескольких местах что-то аккуратно отметила на этой ленте и осторожно сняла её. Складывала, совмещая полоски мела, что-то вымеряя. Потом махнула Петру рукой: подойди.

– Вылечу я её. Сотрясение сильное. С начала лечения ходить ко мне будет через день, потом пореже, ну а там как бог даст.

– Тётя Таня, да как ходить? Она даже глаз открыть не может, от света сознание теряет, боль такая, – шептал Пётр.

– Я сейчас полечу. Уйду, она уснёт. Не пугайся. Так быть должно. Завтра утром опять приду. Ну а там посмотрим, как сама двигаться сможет, тогда уж и выписывайте.

Петро с недоверием смотрел на эту женщину. Соседка тёщи, столько лет в одном бараке через дощатую стенку живут. Елена как-то рассказывала, что за лечение никакой платы не берёт, но редко кого лечить соглашается.

Татьяна тем временем отстранила Петра в сторону, приложила к голове Елены левую ладонь, правым кулачком легонько стукнула по ней. Пётр замер – какие удары? Она шевельнуть головой не может! А Татьяна знай прикладывала ладонь да постукивала. Елена лежала спокойно, Пётр неотрывно следил за её лицом. Потом Татьяна вновь подсунула свою ленточку, что-то снова мерила, встала, положила ей на лоб руку:

– Спи. Я завтра ещё приду. Отдыхай пока, – и кивнула Петру: – Проводи.

А к концу недели Анастасия Петровна, приподняв на подушках, кормила Елену куриным бульоном.

Из больницы уходили вместе. Только Петра выписали, а Елена оставила расписку, что от операции отказывается на свой страх и риск.