Текст книги "Золотая рыба"

Рядом болтовня бывалых: во время Цунами наверху народ – сутками; корабли могут и не войти в бухту, а вертолётов не дадут для вербованных. Они кто? Низ общества. Прямо бомжи. Вот студентиков спасут…

Дрёма на тёплой траве (не «травке»).

– Цунами это – ерунда, – улыбка Насти.

– Толчки – не ерунда.

И вдруг не о том:

– Мы с Вадиком… Отсюда виден причал.

А вдруг это причал? Уедет с ним в Астрахань, будет свадьба. И Сандра – с каким-нибудь удивительным подарком. Она – мастер удивительных.

Бабушке – «хула-хуп», гимнастическое кольцо. «У меня когда-то осиная талия. Но теперь, наверное, безнадёжно? Да, и не умею…» «Вот как, бабушка!» – крутит. И далее крутит, проглядывая журнал, слушая магнитофон, который, правда, ненавидит бабушка. Маме – тушь для ресниц. Мама не пользуется, но могла бы. «Отдай какой-нибудь однокурснице».

Веруньке – «Кубик Рубика». «Не могла куклу Барби?» – мамина рекомендация, и – неверная! Верунька в метро, когда едет в музыкальную школу, собирает этот кубик. Она вундеркинд! А кукла Барби – ходячая пошлость. Папа рад книгам. Но впервые, в Малокурильском универмаге, не книгу, а рубаху; на дне рюкзака в пакетике на твёрдой картонке, чтоб не помять воротник.

Ну, бывает, наверное… Приглашает на сопку одну девицу, но откликается другая. Над этими метаниями Вадима они будут шутить. Она видит свадьбу. Они танцуют, хохоча и смеясь…

– Говорят: никакой волны, – будит Настя.

Вереница с тюками и чемоданами обратно тропинкой между ковылей. Их нагоняют Стенька и Навалова.

– Сон о свадьбе…

– Плохой, – определяет Навалова хрипло.

– Правда?

– Ты не смотри, что Навалова такая, хрен знает, какая. Она провидица. И на картах гадает. Но я тоже никаким этим выдумкам не верю!

Детдомовки (так их тут называют) сворачивают к их бараку, а они с Настей входят в свой.

Так и глядели на причал? Хотя план: «Возьмём еды. Костёр…» И не только еды? Вроде бы, на острове сухой закон. Но пьяные дядьки попадаются. Откровенной пьянки тут нет. Да и контингент не тот. Женщины, временно отдав детей родне, не думают их определять в какие-то детдома, а хотят денег, чтобы решить временные трудности.

Соседки в комнате готовы к выходу, к выбегу. Окна настежь. Теперь и другие шагают в окна.

Вадим. С завода!

– Мы с парнями рыбу спасали, – важничает. – Две смены подряд – многовато. А в Малокурильске обрушилось общежитие, один цех – в хлам. Тут бухта закрытая, оттого и тихо.

Отбыл герой, а Валя:

– Ладный у тебя жених, Настя!

– Он мне не жених.

– Но будет, – не верит Рита.

«Закрытая бухта»! Супер! – она рада новому знанию, довольно думает об ограждении высоких берегов, формой – подкова. Да, это подкова счастья!

4

Луна над островом. Работы нет. Народ нервный, ждут каких-то дурных вестей.

Вера Григорьевна, комендант, кого-то пропускает в дверь впереди себя:

– Вот вам подружку привела…

Шестую кровать рядом с Настей так никто и не занимает.

Эта шестая «подружка» – огненная, не как Сандра, бледно-естественно-рыжая, а от какой-то химии. И кудри химические. Вид никакой, но только с первого взгляда. Облик притягивающий: идти нет охоты, но тянет в чащу. Зовут Катей.

Громко, не торопясь и улыбаясь, будто шутя, докладывает. Она из другого барака, но «их комната» ушла в море. «Уплыли в лодке на корабль, а я не могу, я должна доработать по договору и вернуться в Москву, а то выселят». Вот так! Она москвичка, в Москве строго с пропиской. Могут и – на сто первый километр.

– А где ты живёшь? – Сандра от волнения формулирует не конкретно.

– Я говорю – в Москве! Город такой, столица нашей Родины, – она воображала!

Ну, и расхотелось с криком «земеля», как тут принято. Например, Рита и комендант Вера Григорьевна обе неподалёку от Владимира и район один, деревни разные. Выяснив это, рады: «Вера земеля!» «Рита земеля!»

– Я имею понятие об административном статусе этого города. Я тебя спрашиваю, где ты там? В каком районе, на какой улице? Я внятно говорю?

– Да, ты не обижайся, Катя, ведь Саша тоже из Москвы, – вдруг угодливо влезает Настя.

– Да? А чего ты… затемняешься?

– Я не затемняюсь. Я на Долгоруковской. На Красную площадь на роликах катаюсь улицей Горького.

– …на роликах? Правда?

– Правда, правда. Коньки такие. А где ты, Катя?

– Я… Я, мы пока… комната в Лосе…

– Станция Лось – не Москва. Так что, тебе не грозит выселение.

– Но близко, – пищит Катя. – …и мне отец пригрозил…

– А я родилась в Клину, это город неподалёку от Москвы, но теперь мы в деревне по Дмитровке. А жили в Одессе, – опять Настя.

Новенькая ничего в ответ.

Библиотека в это время не работает. На улице темно, а то бы ушла с книгой на цунамную лестницу. В комнате невозможно: болтовня.

Внимают Кате. Не оттого, что она «москвичка»:

– Те, кто в море ушли, говорили: рыбы не будет. Сайра ушла к японцам… На острове не заработать. И либо – домой, как договор истечёт, либо уходить в море.

Опять танцы. Вадим – за Настей. И другие, только бы не под крышей. И Катя с ними. Вадим не крутит головой, держа испанский профиль так, чтобы оценили, но глядит на Катю. Они наверняка знакомы, ведь он иногда танцует не только с Настей. Катя, проигравшая в словесном поединке, обласкана другими.

Сандра защищена. Папа ей оформил бесплатную, но, тем не менее, командировку от журнала «Вопросы социума», редактор которого его друг Андрей Васильевич Поднебесный. Закончится у неё договор, а командировка нет. И угрозы быть выселенной из центра Москвы никакой. А вдруг тут будет какая-то выгодная работа? Но к Новому году необходимо, они с Верунькой – на Манежку, где ёлка. А, если до зимы, то на роликах в компании ребят их двора.

Чуть не бежит, куда глаза глядят. А глядят они прямо на океанский простор с выходом из Шикотанской бухты (вид счастливой подковы). А не уйти ли им в море? Хотя Настя поедет туда, куда этот «жених».

Студенты опять: «А, давай взорвём Шикотан!» Ещё песенка, когда-то модный мотив:

 
«Сайра ушла к японцам! Радости нет конца!»
 

И радость ушла. Вдвоём с сайрой.

Работы нет, а танцы есть. Вадим в ранге их общего кавалера. Приглашает даже Галю, которая так и ходит в рабочем халате с карманом для денег. Танцевать отказывается (господи, спаси!)

А вот на Сандру он поглядывает, как на бриллиант, на который денег не хватает. Она видит его насквозь, да и других. И эту «москвичку» Катю, приехавшую с Лосиного острова на остров Шикотан.

Рита прогарцевала в каком-то темпераментном танце, напомнив «Рио Риту», любимую пляску давно умершей прабабушки. Вадим и Валю выводит, зардевшуюся от его объятий, вернув на лавку, где она более не ждёт кавалеров. Подходит к Сандре. Отказ. Студенческие, детские танцы, когда в одном кругу, наверное, не вернутся.

– А что ты тут делаешь? – один из студентов.

– Обдумываю поведение питекантропов в ракурсе раннего дарвинизма.

– Такие джинсы протираешь. Где купила?

– В ЦУМе.

– А где этот ЦУМ?

– На Петровке.

– А где эта Петровка?

– Много будешь знать, из Рыбного института отчислят.

Тут хохот, а на танцплощадке – драма. Наиболее сильный жанр – трагикомедия, – говорит папа. Альзо шпрах… «Заратустру» брала у папы в углу стеллажа, где он хранит древние книги. Там и Форель «Половая жизнь». А понял ли папа, что она читала не только Ницше путаного, но и внятного Фореля?

Вадим танцует с Катей. Далее – с Настей, и опять – с Катей. Когда уймётся этот ловелас? Наверное, когда ему кто-нибудь испортит профиль.

Наблюдая животный мир в ритме сумасшедшей дискотеки, отвечает ребятам, которые у лавки, а один занял место рядом.

Катя худее Насти, но, кроме этого, в её фигуре, в лице и в руках нечто смелое. Она веселей Насти. Настя, не отрываясь, глядит в лицо Вадиму с таким унынием, будто прощаясь навек. А Катя, будто поверх его головы, что-то выглядывая или кого-то, но прощаться не думает.

В кратком антракте «их комната» возвращается к лавке, на которой Сандра в обществе Гали и Вали. Рита ушла к Вере Григорьевне, коменданту общежития и её землячке. Парни тут. И Вадим:

– Не удалось пригласить Александрину?

– Никак! – отвечает Денис (они перезнакомились).

– А ведь она неплохо танцует, – хвалит Вадим.

– Я танцую, если музыка подходит, – уточняет она.

– А какая тебе подходит? У нас полно кассет! – говорит Антон.

– «Караван», Дюк Эллингтон…

– А ведь у нас нет!

– Это саксофонист, что ли?

– Джаз, – кивает Дима.

– Но как можно под джаз? – удивляется Антон.

– Под блюз вполне – опытный танцор Вадик.

Они не уходят. Она рада своей неприступности. Да, к ней никто никогда не подойдёт и на метр! И, если бы тут запел саксофонной печалью блюз, она бы не пошла танцевать. Ребята неплохие (кроме Вадима), но пары ей нет. Они, как их стандартные имена, для неё на одно лицо. «Рыцари не моей мечты!» Так думает она, никогда не танцевавшая под джаз.

Домой идут: шесть девок – один Вадик. Он не уходит. В других комнатах и в других бараках одна тема: Малокурильск, где один дом сложился, будто картонный. А на окраине там же, – информация от коменданта, – перевернуло какие-то цистерны с горючим, которое плывёт по округе и, вроде бы, горит. Народ боится, оттого и весел.

Катя хохочет беспрестанно, как дети и принявшие наркоманки, над такими глупостями, слушать неловко. Это неостроумное и какое-то ненормальное общение утомило других, и вышло так – дуэт, она и Вадим.

– Я на конвейере плюю в рыбу! Ха-ха-ха! Укладчица Катя Прокопенко!

– Катя, ну, Катя! Ха-ха-ха! – вторит ей Вадим. – Такое войдёт в норму, ха-ха-ха! Вдруг, и дома будешь плевать в еду…

– Буду! Вот так! Тьфу! Ха-ха-ха!

И, чем «дольше свистал соловей», чем пуще хохот и смех этих двоих, тем гуще мрак на лице Насти. Наконец, ушёл; они готовятся ко сну, и – в кровати, выслушав:

– Господи, спаси! Господи, спаси!

Сандра глядит в окно на луну и завидует Гале. Как трудно поверить в бога! Её родители, такие умные, такие эрудированные (и мама не какая-то дура), не научили главному. Папа раскинул «карту истории философии», но когда? Ей так много лет!

Лёжа в бараке на острове Шикотан, Александрина Семибратова думает: у каких-то народов обычай выталкивать детей в путешествия. Там они встречают много незнакомцев, которые могут наградить этого путешественника какой-нибудь народной мудростью. До Гали она и вообразить не могла, что современные люди верят в бога.

Она думает так с удовольствием, глядя в лицо луны, будто та – её собеседница. В данный момент, когда Галя спит, нет у неё собеседника на острове Шикотан. Но думать с удовольствием ей не дают назойливые думы о Кате Прокопенко, которую её родители привезли откуда-то с Украины. А вот Вадим ушёл без Насти. Что могло им помешать вновь – на сопку, не продырявилась же плащ-палатка и не отсырели спички для разогрева еды на ночном пикнике?

Да, Вадим – красив. Но ей, будь он другим, не подходит. Она против него дылда и не такая пухленькая, как Настя, и не такая миленькая, как Прокопенко Катя. Но главное: с ним скука, с этим будущим инженером холодильных установок.

5

Наутро учётчицы с разделки и с укладки вызывают на работу.

– Суки, мать их так и так, откуда эта рыба? – на весь цех Стенька Гонченко.

– Из моря, вестимо, – миролюбивый хрип Ирины Наваловой.

– Из какого такого моря?

– Из Японского, вестимо…

– Сама ты из Японского! Яп-понский бог!

Да, «рыба ушла к японцам», а конвейер забит рыбой.

– Говорю, из рефа с хреновыми холодильными установками! Вестимо! Счас как дам по балде, будешь ещё спорить!

На конвейере смех: как это «дам по балде»? Стенька – крошечное существо, Навалова огромная.

Час работы – и этот новенький цех воняет тухлятиной. Многие бегут курить. Некоторых мутит, и они – мимо курилки в туалет. Вонь. Но порционка работает. Какой дух в это время на разделке? Оттуда вылетают пулей, зажимая рты.

– Это подсудный вариант, – говорит Сандра, будто юрист.

– Лишь бы норма, – реакция Насти.

Так думает и Тонька, жена преступника.

Во дворе Сандра дышит морем.

– Рыба – деньги. – Прибегает Настя.

– Не могу. Дух мертвечины в горле.

Вон болотце, на нём дощатый дом. Это, говорит японец, – здешний морг. Морг? Тут умирают, а не только работают на каторжной работе, а это и так почти смерть. Она идёт к моргу. В отворённой двери на грубых деревянных полках ни единого мертвеца.

Студенты поют:

 
«Сайра ушла к японцам. Вертится земля…»
 

Земля вертится, сайра ушла. К японцам или нет, но далеко в море, туда, где не было Цунами. Учётчица Аля уверена: землетрясение повлияло на уход рыбы. Луна глядит на остров, ничего не говоря.

Тёплый вечер, и опять танцы. «Поредели ряды». Вместе с рыбой с острова ушло много людей, и смена одна – дневная, да и на эту не хватает работников.

Хохот Кати… Они с Вадимом танцуют, кривляясь.

– Противно, – говорит Рита.

– Не изображали бы, чем так, – тихо Валя.

А «изображают» они пьяных. Будто шатаются. Будто блюют (комментарий Стеньки с парой матерков).

Настя тут, будто окаменев.

– Давай в комнату! Я расскажу тебе, как впервые поймала рыбу. Мы с дедушкой вырвали её у моря… Рыба билась в лодке. На вид – золотая…

Настя не отвечает. И Сандра уходит с танцев.

На другой день и тухлой рыбы нет. Никакой. А вот танцы вновь.

Вдвоём в комнате. Гале в обществе Сандры не страшно, не отнимут её халат с деньгами.

О религии. Галя верит. Верует, как говорит она.

– А каким образом можно поверить в бога?

– Молись.

– Но я не верю!

– А ты всё равно молись. Молись, чтоб бог дал веру.

– И даст?

– Даст. Если будешь очень хотеть, чтоб дал.

Это удивляет. Но и радует. Тему продолжить бы. Не с Галей, а с папой. У Гали нет выбора: верить или не верить. Она из семьи сектантов, которые церковь считают театром. Их идея: богу можно молиться хоть где, в любом месте, ибо «весь мир – храм божий». Вот так. И никаких доказательств, которых хотел Фома Аквинат, он же Томас Аквинский. Наверное, в области веры и нет применения рациональным методам. Об этом она напишет доклад!

– А, если о другом человеке молитва, то может она дойти?

– Дойдёт, если молишь с верою.

«Я за сестру тебя молю. Сжалься, сжалься ты над ней…» На опере «Фауст» с бабушкой, с мамой и с Верунькой, которая на выходе из Большого театра: «А куда дела Маргарита ребёночка?» Они удивлены: поняла! Как всякий гений… «Детоубийцей на суде…»[3]3
  Строчка из стихотворения М. Цветаевой, которую Сандра не считает хорошей поэтессой.


[Закрыть]. Холодные неталантливые вирши. Не поэзия, не проза, а поза… Женщины могут и убивают детей. Как правило, делают операцию (аборт); об этом в медицинской литературе, которой много дома, ведь мама – выпускница Первого меда.

Галя одинокая, ей тридцать девять лет. Были ли у неё когда-нибудь дети? И не пришлось ли ей их убивать? Диалог прерван.

Настя – с танцев. И Рита, и Валя, и Катя там. Веселье не оборвалось, музыка гремит… Лицо у Насти алое. Падает на кровать, рыдает. На тумбочке Риты флакончик с валерьянкой.

Приходят Рита и Валя…

– Да, этот Вадим! Ну, девки, парни – подлые, – обобщает Рита. – Вот мой… Пил, бил, да по бабам! А я вкалываю в школе на две ставки. Впервые на танцах (правда, танцевать тут не с кем, одни дети). Работа на рыбе – не сахар, одиночество – не мак… Но куда милей иного замужества.

– Господи, спаси! – молится Галя.

И Сандра молится. В душе. Но, вдруг, дойдёт молитва: «Уважаемый Бог, помоги Насте (та, вроде, дремлет). Пусть она не переживает из-за этого Вадима. Прости, господи!» Сандру будто поднимает некая волна. «Есть, попала!» – как при метком ударе на волейбольной площадке. И молитва, менее лаконичная: «Помоги папе, маме, бабушке Инессе и бабушке Наде, дедушке Джеку, дяде Пете и тёте Юле, Веруньке и мне! Господи, помоги, если ты есть!»

Часть 5.
Алые-преалые паруса

1

Утро.

– Настя, на работу пора!

А та отвернулась…

– На трудовой подвиг, опять тухлятину приволокли.

Но нет, не идёт девица вкалывать.

– Не работа – дерьмо, – говорит Валя.

Сандра уходит без Насти, да и другие. На две смены людей не хватает, все в одной.

– Запах смерти, – говорит Тонька.

Даже она!

У конвейера думает о Насте и о Кате, которая не вернулась в комнату. И эту – на ту же сопку?

Сандра уходит раньше, просит Алю записать, мол, Настя болеет, тороплюсь к ней. И – бегом вверх да вверх цунамными лестницами.

В комнате Настя одна, одета в юбку, блузку, но на кровати. Она как-то странно взвизгивает, будто животное, будто поросёночек, который так взвизгивал давно в павильоне ВДНХ. Настино лицо в пятнах, а губы её гладкие и ровные (лучшее в лице) – лохмотьями. На полу у кровати бутылка с уксусом. Недопитая. Вонь от кислоты ударяет в нос, хотя на такой работе притупляется обоняние.

Выбегает из комнаты:

– Насте плохо!

Вбегают из других комнат. Кто-то рекомендует в поликлинику. Перепрыгивая ступеньки (и по эскалаторам метро медленней бегает). Дежурный фельдшер не так проворен. Но велит каким-то дядькам идти вверх, с носилками.

Настю несут под гору в больницу. Сандра идёт рядом.

В больнице что-то делают, а ей велят выйти. Она в коридоре. Но когда входит в палату, то и подушка, и блузка в крови. Настя никого не видит бедная, руки прижимает к животу.

– Ну, спасите её! – рыдает Сандра, её поют валерьянкой и выводят.

У больницы Рита, Валя и Галя. Рита говорит: в комнате милиционер записку нашёл.

– Её никто такой и не считает, – говорит Валя. – Она не какая-то «камбала». Братику и сестрёнке, маме помогала.

– Да, что она там написала?! – орёт Сандра.

Валя и Галя молчат, будто записка матерная.

Валя, наконец:

– «Не хочу быть проституткой».

– И всё?

– Нет, подпись: «Настя».

Александрина рыдает. Какой бред, она не могла написать такое! У Риты лицо знающее. У неё, пока они ехали, хранились их документы. Она, старшая группы Маргарита Трофимовна Рысева, видимо, имеет информацию, какой нет в официальных бумагах.

– У неё такая мать. Её хотели лишить родительских прав. Если детей в школе не будет первого сентября. Им не в чем на улицу выходить. Вот Настя и… – Рита смолкает.

О матери недоговорённость: «В одной комнате мы, а в другой мать работает».

– Настя, она ведь тоже с иностранцами, с моряками… За валюту. Да, она добрый человек, хотя и валютная проститутка…

– Маргарита Трофимовна! – негодует Сандра. – Да, у неё моряк, Славко, болгарин. Её первая любовь, единственная.

– Ну, одного она полюбила…

– Нет, нет, нет! – рыдает.

Они бояться: и Сандра, не дай бог… Одну не могут откачать, и вторая туда же.

– Тихо, Саша! – говорит Рита.

– Не плачь, Сашенька! – умоляет Валя.

– Господи, спаси! – молится Галя.

– Это правда?

– В её личном деле: «Неоднократно задерживалась милицией, противоправные контакты с иностранцами с целью наживы…» Такая формулировка, – говорит Рита.

Настя умерла. Её переносят двое дядек, которые работают в больнице, в сарай на болоте.

– Вы бы покойницу – в гроб, да крышку – на гвозди… А то крысы… – Говорит один.

– Купите гроб, – Рита даёт им денег.

– Надо обмыть, одеть, – напоминает Галя.

– На тебе, – опять открывает Рита маленькую сумочку на груди, – иди в больницу, найми санитарку.

Галя уходит.

– Валя, ты – в дверях, мало ли, вдруг, крысы. Щёбёнкой кинешь, они и убегут. А мы с Сашей – в столовую.

– Зачем…? – Сандра глядит, не отрываясь, туда, где Настя.

Видна голова и прядки волос вдоль щёк (так скрывает она полноту лица).

– Поминки.

Директор столовой даёт меню. Рита выбирает.

– Нам недорогое, – приговаривает.

Сандра кивает, комкая в руке платок.

Рита платит.

Обратно к «моргу» и к Вале у дверей:

– Думаю, крысы бегают только ночью…

Но они не уходят. Галя с двумя бабками, у одной ведро для воды.

– Никакой одежды. Только это, – смущена Галя.

Что-то блестящее. Они ахают: мини-платьице. На груди тонкие лямки держат аппликацию в виде большой бабочки.

– В таком нельзя хоронить! – злится Рита.

– …в таком только «ночную бабочку», – вздыхает Валя.

Решили – в халате. Сандра – бегом. Оба халата на веранде… Домашний (в жуткий цветочек) и для работы белый. Сухим оказался рабочий.

– Только этот!

– Выбора нет, – кивает Рита.

Умирала-то она в блузке с рюшами и в юбке, стирать некогда.

В сумерках Настя в гробу, крышка которого, как говорит санитар, «прихвачена» гвоздями.

В комнате нет Кати, но никто и не вспоминает о ней.

Подсчитав траты, передают равные доли Рите, которая уходит к землячке и коменданту общежития Вере Григорьевне.

Сандра вырубилась, будто трудные соревнования по волейболу. Теннис, не говоря о баскетболе и регби, для неё не так утомительны. Правда, футбол, да, это круто, тем более, если бьёшь пару-тройку одиннадцатиметровых. В команде только она и забивает. Мама не разрешает идти в профессиональный спорт. Тренер уговаривает. Но у Инги Ивановны, нарколога, аргумент об употреблении допингов.

С благодарностью думает о маме, о родителях. Не впервые. У неё правильные родители, правильная мама. Папа подвёл итог: «Деточка, Сандрина, спорт – положительное явление. Ты волевая, выносливая, и это пригодится. Но, мама права, программа выполнена».

Наутро – Стенька и Навалова, дают денег.

– А чья свадьба тебе снилась? – спрашивает Стенька.

– Настина.

– Чья свадьба, тому и смерть, – говорит Навалова. – Да, и карты… Я тут раскинула. На тебя, Саша, на Стеньку… И выходит, и нам не жить на этом Шикотане.

– Да, ну, тебя с пророчествами! Фигня, мать твою так! – звенит Стенька.

И малознакомые приносят деньги, студенты и студентки. Все, кроме Кати и Вадима, которых нет. Тонька выложила рубли на стол. Какой-то рыбак, у которого Настя брала рыбу и которому она, не только назвала настоящее имя, но и барак.

Пропитой дяденька с интеллигентной речью, местный художник. Вот ему и отдаёт Рита деньги, которые дают люди на похороны. На культурной табличке выведено выжигательным аппаратом: «Анастасия Ивановна Макушина» и даты: рождения, смерти… Милый профиль напоминает Настин…

Хоронят из «морга». Работник больницы вынимает гвозди и снимает крышку гроба. От «морга» тропа немного вверх на Крабозаводское кладбище.

Солнце. Завод не работает. Рыбы нет.

Сандра шагает, подняв голову, так пытаясь перекрыть поток слёз. И не верит до конца, что Настя умерла. И когда Настю закапывают на кладбище, не верит. Галя бубнит молитву… У неё молитвенник, Евангелие.

В столовой – ужин. Все пьют, кроме Сандры. Рита приглашает коменданта Веру Григорьевну, «земелю Веру».

Это длится долго, и Сандра отбывает в комнату.

Рита и Валя говорят (Катя хвасталась), что у неё цель – жених-красавец. Вадик в столицу рвётся.

Катя – на койке, рядом с той, на которой умирала Настя, и с которой убран матрас. Вадим расчёсывает жутко завитые рыжие кудри. Осторожно так, осторожно.

– Убийцы, – говорит Сандра.

Она укладывает рюкзак. А эти двое наблюдают с опаской. Не только Катя, но и Вадим. Тут для неё формат землетрясения: уходить немедленно! А то бросит Вадика через бедро или сдёрнет за ноги на пол. Это нормально выполнять на ковре, а не в комнате, где можно ударить противнику голову о спинку кровати.

Те, кто поднимаются цунамной лестницей или спускаются, видят её на перилах. Темнеет.

– Ты чего тут? – Стенька Гонченко.

Сандра говорит, что не может быть в одной комнате с убийцей.

– Наверное, ты права…

И Стенька, и Навалова одеты в куртки, и при них огромные сумки.

– Так ты не сбегаешь? Народ валит на корабль. Он на Мало-курильском рейде.

– А вы откуда узнали?

– У нас в бараке от них вербовщик, говорил, куда прийти.

– Давай с нами, – хрипит Навалова.

– Да, видно, права сеструха: не жить нам на этом Шикотане.

– Навалова тебе сестра?

– Названная.

Дорога лесная и ведёт она прямо во тьму. Сандра, став от горя бездомной Сашей, во тьме, надеясь, что тьма не на век, и, преодолев какие-то испытания, она увидит свет.

2

У Стеньки Гонченко и у Ирки Наваловой нелёгкая поклажа. Их сумки – фактически их дом. Ну, как у бродяг… Наверное, скитания заразны. И она, вроде бы, с ними, но прибавляет темпа и одиноко бредёт в темноте непонятной дорогой. Её фонарик освещает путь.

Ерунда, дойдёт. Только лес впереди, только звёзды в вышине. Она – не какая-то уродка, её не убьют в этой шикотанской глуши! Не найти ли в другом бараке кровать? Нет-нет, – это твой путь, – кто-то говорит в ней, но не она.

Да, видимо, в бродяг превращаются от горя. Вот как эти две девушки, у которых никогда не было родителей и дома. Детдом, в котором они выросли, – не дом. «А дочка Семибратова – бомжиха! Она где-то на каких-то островах», – так будет говорить о ней их домовая сплетница. Выйдя на этот путь, уйти с него трудно.

Деревья немного разомкнулись, откуда-то свет: впереди вроде перекрёстка: в гуще деревьев тропа, почти дорога.

У дерева кто-то живой. Медведь! Тут медведи? Ноги теряют мощь, взгляд прикован к сгустку подвижной тьмы. Не зверь, внизу не округло, а как-то квадратно. Догадка радует: на чемодане!

– Эй, кто?

– Ой, кто это? – в ответ трусливое.

– Я Александрина Семибратова. А ты кто? – громко, по-спортивному.

– Саша! Это мы с Ритой! Ну, наконец-то! Мы тут тебя ждём!

– Я думала, медведь!

– А мы глядим – парень в брюках…

Радость в ночи Курильской, в глубине цветущего острова Шикотан!

Рита с попрёками:

– Куда ты делась? Мы – в комнату, а там только Вадим с Катей. Комендант, моя земеля, видела тебя с рюкзаком, с детдомовками на цунамной лестнице. Я решила: ты тоже… И говорю Вере не только наши с Валей, но и твои документы принести из отдела кадров. Она и расчёт… Вы шли тропой, а нас Вера – на дорогу. Я хотела идти обратно, тебя искать… В темноте деньги отдавать не буду. А как дойдём…

– Спасибо, Рита, Маргарита Трофимовна…

– Главное, ты нашлась. Мне Вера говорит: до первого пирса, там ангар, в нём ничего нет. На рассвете заберут. Они знают, где мы…

– А кто они? – таинственный шёпот: это же приключение, адреналин, экстрим! Наконец-то в этом духе!

– Представители рыбного завода на корабле, куда нас возьмут.

Голос Стеньки звенит.

Лес неожиданно кончился. Да это окраина Малокурильска, куда ходили в универмаг, но один раз и не в темноте.

– Мне Вера ориентир: как будет поляна, перейдём мостик и – налево, – с верой в ориентир говорит Рита.

Эта тётка их довезла. Всех. И – Настю, которой хотелось что-нибудь увидеть в их вояже. Вдвоём убегут в буфет какого-нибудь вокзала, одного из многих на долгом пути. А Рита рядом с проводницей на перроне оглядывает округу: где они? Как-то на ходу впрыгивают на подножку…

И вот деньги, документы… «Расчёт». Деньги нормальные, не копейки, о которых и не думала, думая о Настиной смерти…

Она видит её, голос слышит. «Рита, мужем давно не бита» (тихий смех). Как много они хохотали вдвоём! Они так много в эти дни, в какой-то месяц жизни стояли над бездной, хохоча и смеясь… И, на тебе, – смерть… Но в дополнение: валютная проститутка! Оборотень в длинной не модной юбке. На дне чемодана «профессиональный» «полуголый» наряд с аппликацией ночной бабочки. Импортный купальник не куплен для выхода на пляж в Одессе…

На лице Насти в гробу нет косметики. Глаза закрыты. Но не уменьшилось сходство с неживой девочкой на обёртке. Была бы полная копия «Алёнки с шоколадки», если бы не изуродованные губы и не пятна на щеках.

– Вон там переправа! – полководец Рита.

Чем ближе они, тем яснее шикотанская бабья матерщина. Поляна, на ней кочки. Да это болото! И влага в нём горит. Костерки плавают на воде тут и там.

Незнакомки боятся. От огней видно: доски хлипкие. Неохота и в огонь, и в воду. А медные трубы далеки, да и не реальны. Когда шли в универмаг, в другом месте был мостик крепкий, чего не скажешь об этом. А не тут ли от землетрясения цистерна с горючим в болото рухнула?

Народ медлит. Сандра – к доскам.

– Давай! – кивает Наваловой.

Эта немного жуткая девица, наверняка, храбрая. Но та, будто прячется за маленькой Стенькой, а на призыв реагирует Рита, Маргарита Трофимовна Рысева. Они вдвоём рысью. И другие…

– По двое, по двое! – командует Рита, будто опять старшая и в этой группе на пути в непонятную даль.

Но дальше ехать, вроде, некуда. Курилы, Шикотан, «Дальрыба», название комбината, к нему и относятся предприятия на островах.

Они одолевают горящее болото, будто проходят через огонь. Склады. В одном – бабы, громко болтая и покуривая так, что дым валит из этого ангара. В другой стене открытые ворота, и в них угадывается море; оно равномерно хлюпает о мостик.

– Не говорить, не курить. Заметит пограничник, нас отсюда выгонят. Они будут, скорей всего, на рассвете. Дремлем вон на тех коробках…

Так приказав, Маргарита Трофимовна кивает головой в сторону ворот. Они – вдвоём на пороге ангара, свет от фонаря. Из сумочки на груди Рита вынимает документы и деньги:

– Спрячь. На себе. – Какая хорошая женщина!

Что-то нет охоты из коробок делать постель. Другие не прихотливы, наверняка, терпят лишения и унижения ради денег. А она ради чего? Натягивает два свитера, куртку. Прохладно; не только путина кончилась, – лето.

Недавнее Цунами разрушило дома в Малокурильске. Или сплетни? Темно. Утром будет яркое солнце, но страх моря атрофирует желание оглядеть берег. О погибших никто не говорит. Радио о таком не передаёт. Это правильно: реклама негативных событий имеет дополнительный эффект необоснованной паники, угнетает психику. Об этом намечен реферат.

А те студенты, которых тут высадили на берег? Они могли не выйти во двор, когда тряхнуло так, что цех в руинах. А вдруг погиб и тот командир отряда Саша, с которым танцевали на палубе? Он оценил её импровизацию: «Родившись, мы подписали контракт на эту жизнь». Вдруг, у парня оборвался контракт на Шикотане?

Из непонятного ангара, приютившего их на ночь, видно море. Оно не сливается с небом, оно живое и не имеет одинаково горящих, будто искусственных звёзд.

Как бы ликовала Настя! Тёмный лес, горящее болото, и, будто в школьном турпоходе, ночёвка на берегу океана. Но главное – новая перспектива денежной работы. Куртки – «детям», «мать» не лишат родительских прав и не отберут детей, не отправят их в детдом. Оценят ли «дети», то есть брат с сестрой её благородную натуру?

Записка: «Не хочу быть проституткой». Но она уже и не была какой-то жрицей любви. Трудилась на укладке рыбы в банки так, будто и раньше (не только телефонисткой) вкалывала на этой нелёгкой работе. «Рыбозавод. Одесса…» От любви – на смерть! Не к Вадиму. Славко, болгарин, «весь волосатый»…

«Вот так и формируются, и дамы полусвета, и валютные проститутки. Вначале – любовь, а потом: не думать. От горя». Да, и Сандра в горе с того момента, когда увидела лицо умирающей Насти, губы лохмотьями; взвизгивание…

Она и сама тихо взвизгивает… Она так не плакала никогда. Те рыдания её – дурацкие: мама гудит пылесосом, Верунька царапает её стол; папа в Марьиной роще, которая никак не окраина. Но она орёт: «На этой Сущёвке одни выхлопные трубы!», но не там, где комфортабельная квартира, когда-то презентованная Джеком не предприимчивому сыну.

Мама и бабушка выгнали папу из квартиры на Долгоруковской, которую давно дали прадедушке Иллариону Константиновичу Бурцеву, помощнику дипломата Войкова (его именем названа станция метро Войковская)…