Текст книги "Хохочущие куклы (сборник)"

– Не нервничай. И мне нервы не трепли.

– Я не нервничаю!

– Что мы теряем? Расслабимся, посидим. Полюбуемся восходом. Достанем книги. А к часу точно будем на месте, барахтаться в море.

– В такую погоду? Нет, я не могу. Какое мерзкое место! – Голос срывался на визг. – И на что мы, по-твоему, сядем?.. Пыль, вонь, мухи. А как дома хорошо! Чисто, посуда блестит. Хоть кран мы закрыли?..

– Не знаю, – холодно отозвался он.

– Что за дурацкая затея была тащиться… Исключено, ждать автобуса совершенно исключено.

– Во-первых, направления мы не знаем. Во-вторых, мы в лучшем случае пройдем четверть пути за два часа. В-третьих, чемодан с твоими нарядами ты, кажется, тащить не намереваешься.

– Какое направление, если отсюда одна дорога только-то. Ты как знаешь… а нарядов, между прочим, у меня и нет, кроме одной юбки. Из-за тебя.

– Ладно! – В сердцах он ударил себя ладонями по брюкам. – Ты же не угомонишься, я знаю.

Он знал, что сама Анастасия не уйдет далеко. Ей был свойственен особый страх, похожий на детский, страх потерять родителей: она боялась удаляться от него. В остальном Анастасия была скорее безрассудна, чем труслива, и эту свою слабость раз за разом пыталась преодолеть – всегда безуспешно. Но также Константин знал, что, если не согласится пойти с ней сейчас, брюзжание растянется не на два часа ожидания, а на три недели отпуска. Увещевать, стучать кулаком по столу, уходить – все будет бесполезно. Он знал свою жену.

Из асфальтового круга, в котором они стояли (должно быть, предназначенного для разворота автобусов), вытекала двухполосная дорога. Они покинули круг и пошли по дороге. Злость постепенно сходила на нет, Константин успокаивался – дело привычное. Он смотрел по сторонам. В своем нытье Анастасия была не так уж неправа: места в самом деле отвратительные. Сожженные солнцем, оставленные мутным облакам, замусоренные и заброшенные. По сторонам оплывали глиняные карьеры, тоже брошенные. Растительности почти никакой, только сухая трава. Пыль в воздухе. Через некоторое время они уцепились друг за друга, обняли друг друга и шли молча, погруженные в мысли. Свистел слабый ветер. Пыль, уже покрывшая лица, забивалась в рот, нос и глаза.

Им повезло: через два с половиной часа их, изможденных, подобрал автобус.

* * *

Анастасия стояла на балкончике. Кутаясь в мужской свитер и вглядываясь в гриппозное море, не могла осознать, что осень; что пестрый мусор, очерчивающий линию прибоя, – палые листья. «Зачем мы сюда приехали? – спрашивала она и не ждала ответа, потому что была одна в номере. – На самом деле, зачем было ехать в такую даль, к морю? В день отъезда была жара. А теперь…» Со дня приезда она еще ни разу не нашла времени выйти на пляж. То полулежала в кресле с книгой, то одевалась и красилась к ужину или обеду.

Анастасия вошла на минуту в комнату, где воздух был тепло-удушливый при выключенном кондиционере, взяла с тумбочки золотистую пачку сигарет и вернулась на балкон. Там отодвинула кресло от пластмассового (ветер задувал в уши) столика, устроилась, поджав ноги. С этой точки лучше видно. Закурила. Ветер обрывал клочья дыма и сразу уносил.

Ее трогали вопросы: зачем она здесь? Как сюда попала? Почему одна, если не считать этой полупустой пачки сигарет и мужского свитера, то валяющегося на тумбочке, то на кровати, то болтающегося на ее плечах или в шкафу на вешалке. Но самый мучительный вопрос: что ей нужно? (На этом месте она затягивалась, глотала дым и облизывала уже обветренные соленые губы.) Тщательная исследовательская работа.

Сначала казалось – ей нужен ночник. В детстве она видела в магазине ночник из проводящих свет волокон – вылитый инопланетянин, но куда важнее – у маминой подруги: ночник с поднимающимися и опадающими каплями воска. Мама с подругой уходили на кухню, а она оставалась наедине с ночником. Наблюдала, как в красной подсветке растягиваются, образуют перепонку и делятся шары; как одинокие протуберанцы отрываются от первичной живой массы внизу, ведут самостоятельное существование: взлетают, остывают и опускаются мертвые – в горячее оживляющее лоно. Ей подумалось теперь, что мама на самом деле ее любила, была с ней осторожна и деликатна, заботилась о ней. На глаза навернулись слезы.

Анастасия опустила взгляд к полу, уткнулась носом в колени, прячась от своей многолетней ссоры с матерью – не ссоры даже, разрыва всяких отношений. Потрепанные спортивные штаны пахли резиной. Она никогда не задумывалась раньше – сначала как ребенок, потом как отвергнутая, – а сейчас осенило: она была единственной дочерью, она была любимой дочерью, по крайней мере до брака. Ма-ма. Как трудно было это произнести в первый раз неприспособленным мелким ртом, а потом трудно забыть. Анастасия подняла лицо, потянулась к затухающей сигарете. Очень захотелось, чтобы вокруг были люди, только не мельтешащие. Например, постоянные – как семья, со своими законами и отношениями, чтобы меньше думать в неподвижности.

Аномальное состояние неподвижности. Осень. Клочки облаков. Все на месте, один и тот же вид с балкона – где-то там, внизу Константин. Муж, взявший на себя все заботы о ее жизни. Постоянная мысль о присутствии Константина, об отношениях с ним, теперь стала неприятной, даже пугающей. Хотя она не сознавала до конца, что же он причинил ей, лишив любовных страданий и страстей, заботы о пропитании, о жилье. Оставив только чистое бытие, в которое она погружалась без сопротивления. Все глубже, разгадывая, что значит быть, и теряя суетливое дыхание мира.

Только случайно найденные сигареты и сквозняки еще удерживали ее. И, возможно, помятые спортивные штаны. Полностью сосредоточилась на ночнике из воспоминания, постепенно утрачивающем ватный теплый цвет, в постоянном движении. Тени пятнами расходятся по пыльной тумбочке и стенам, поднимаются к потолку. Она же в это время должна спать ровным сном и дышать предельно размеренно, и волосы должны быть ровно разложены по подушке (снова забыла о стрижке).

Крышка у ночника резная, бронзовая, наверное. На крышке вместо ручки маленькая балерина, если потянуть за нее, крышка откроется, и можно будет увидеть, что происходит внутри. Как пульсирует воск. Словно вены, а дно гладкое, блестит. Оно слизкое, оно неподвижно. Тени создают впечатление, что эта неподвижность напряжена, как сокращенная мышца. В жидкости, кроме крупных восковых комьев, взвешены мелкие пылинки, они почти не поднимаются; из-под дна к электрической розетке ведет грязный старый провод. Так можно много часов неподвижно спать при слабом освещении. До забрызганного прибоем рассвета.

Сквозняк хлопнул балконной дверью, Анастасия встрепенулась, подняла припухшие веки, и за стеклом двери увидела искаженную фигуру – несомненно, Константина. Он что-то держал в руках. Она вдруг почувствовала, что озябла, – ветер легко проходил между петлями свитера. Вернулась в комнату и сразу посмотрела в его лицо. «Такое же лицо, как у моей матери. Одни черты. Знал бы ты, как ты похож на нее». Передернуло от мысли об интимных отношениях с ним. Даже о меньшем – о ласках и поцелуях.

– Ты все-таки появился! Через столько времени!

– Я зашел в магазин, – он виновато моргнул. – Продавщицы там не было, я пошел дальше.

– А я уже предположила, что ты бросил меня насовсем.

– Что ты болтаешь, я полчаса назад вышел. Сама же меня послала за чертовыми конфетами. Вот, кстати, коньяк. В нашей лавочке не было продавщицы, я пошел дальше по побережью, к следующему отелю. Как ты себя чувствуешь?

– Неважно, я замерзла, все кости ломит, и знобит меня.

– Ляг в постель. Погрейся под одеялом.

Анастасия послушно переоделась в пижаму и легла в постель, хотя самой ей показалось бесконечно нудным лежать. Константин укрыл ее, лег рядом и обхватил руками.

– Сейчас будем пить или позже?

– Позже. Сначала подремлем.

– Я люблю тебя.

– Я тебя тоже люблю.

Без сомнения, она говорила правду. И в то же время скрывала словами свое раздражение, вызванное его присутствием и тем, что он становился еще ближе, обнимая ее и стараясь согреть, унять озноб. На самом деле она дрожала от злости и отвращения к нему. Ей до тошноты хотелось сейчас быть одной. На всем свете. Представлять ночник и терять его из виду, оставляя только бытие, и больше ничего. Как только что. И того, что Константин оставил ее, она не боялась, а желала, придумывала себе. Можно ли вообще переносить присутствие в постели мужчины с лицом матери?

– Ты куда? Ты чего встал?

Константин с удивлением посмотрел на Анастасию, сверху вниз: на вцепившиеся в подушку руки, в испуганно расширенные глаза.

– Ты что – испугалась? – Он усмехнулся. – Стакан воды выпью. Горло пересохло.

Она откинулась на подушку.

– Или мы все-таки коньяком займемся?

Коньяк был горький. Конфеты сладкие. Анастасия снова сказала:

– Я хочу нашего ребенка.

Он снова кивнул. Как легко удавалось его обманывать! Ветер бил балконной дверью, пока Константин не запер ее. Воздух прижал к стеклу сухие листья и водоросли. Анастасия закладывала конфеты за щеку и набирала в рот коньяк. Ждала, пока спирт растворит шоколад. Горько.

– Константин, – спросила она, – почему мы так долго здесь и еще ни разу не подошли к морю? И к врачу я ни разу не ходила. Для чего мы вообще сюда приехали?

Он усмехнулся:

– А ты его видела, море?

Она откинула одеяло и привстала на кровати, выглядывая в окно. Видно не было. Встала босыми ногами на пол и подошла к стеклянной двери на балкон.

– Какой ветер на улице. Дует.

Горько – сладко, горько – сладко, горько – сладко. Анастасия размазывала густую массу по небу языком, и во рту все немело. Прижалась лбом к стеклу. Слева, вдалеке, бликовало почти неподвижно под ветром… Если не знать, что море там, не искать специально глазами, то покажется очевидным, что это крыши алюминиевых ангаров, которые ничего общего с морем не имеют. Хотя при мимолетном взгляде, особенно боковым зрением, зацикленному на море сознанию могут показаться морем. Совсем близко к ее сплющенному носу, на той стороне стекла, билась сухая трава, которую она принимала за водоросли.

По ватным ногам и ускользающим мыслям Анастасия определила, что на этот раз коньяк, слава богу, действует. Она пьяна. И она не возвращалась бы к кровати, если бы не хотела поддержать это состояние, для чего необходимо снова налить из бутылки в рюмку и взять губами конфету.

– Зачем же мы в этом отеле?

– Ты права. Пора нам уже в медицинскую часть обратиться. Обследуемся… Ты знаешь, тебе в основном придется. От меня почти не зависит ничего. Так уж оно, – он усмехнулся и пожал плечами.

– А-а-а…

– А отель – это обычный отель, живи, кто хочет, но он сотрудничает с клиникой, специально, чтобы пациенты не чувствовали себя пациентами. Это очень важно, потому что многие в неволе не размножаются, – снова нервно засмеялся.

С трудом проглотив смесь, Анастасия откинулась назад и с сомнением окинула взглядом неровный потолок и стены. Пыль. Беспорядок, который сама развела за эти дни. Обстановка не слишком вязалась с ее представлением как о медицинских заведениях, так и об обычных отелях. Неуверенная – что теперь стоит сказать или стоит обрадоваться, Анастасия перевела тему:

– Почему мы все время одни? Нам бы следовало встречаться с другими людьми, общаться. Хотя бы с соседями по столику, а, милый? Нормальные люди. Вроде бы.

– Ты права, Настя. Тебе скучно, наверно, и стоит общаться.

Он снова улегся рядом и обхватил ее руками; она сморщилась, но тут же преисполнилась стыда, нежности и жалости к нему, столько отдающему и ничего не получающему взамен. От нее. Тесно прижалась к мужу, и их дыхание смешалось. Коньяк. Мужской перегар и женский перегар.

– Все у нас хорошо, и было, и будет. Кстати, здесь запрещено курить. И пить. Я бы налил еще, но бутылка пустая уже.

За ужином, прижимающая к губам салфетку Анастасия имеет такой вид, словно еда внушает ей гигиенические сомнения, и даже невидимые, но предположительно задержавшиеся на губах частички должны быть стерты. Если невозможна дезинфекция. Когда она отнимает салфетку ото рта, разлетается запах спирта, и снова думается о дезинфекции. Однако же ест с аппетитом. Супруги сидят очень прямо.

Анастасия говорит соседям по столику:

– Не хотите ли прогуляться вместе с нами после ужина?.. – Под столом Константин слегка наступает ей на ногу, и она не заканчивает фразу словами «вдоль моря».

Лица соседей выражают сдержанное удивление: между собой они общаются не больше, чем с самими Саницкими, их ничто не объединяет.

Но Анастасия знает их: это студент Виталий Павлович и воспитательница Варвара Семеновна. На самом деле студент теперь незначительно младше Анастасии, года на два-три, но кажется, будто она его много старше. Ему так кажется. Ему скучно здесь и хочется общества, женского (но здорового!), развлечений, приключений. Но не с Анастасией. Она ему не нравится. Все же он соглашается: перспектива провести еще один вечер в закрытом номере приводит в дрожь. Демоны, а не приятели подсунули его родителям путевку в этот, трижды и так и этак его, дом отдыха с медицинским уклоном.

Варвару Семеновну прогулка не прельщает, но она соглашается из нерешительности, боясь отказать и не умея быстро придумывать отговорки. Кстати, не так уж она отчаянно старше Константина, как кажется. Просто рано вышла замуж, родила. Поправилась и забылась.

После ужина Саницкие поднялись к себе, с соседями они договорились встретиться через четверть часа в холле. Если это можно назвать «договорились»: Константин объяснил, во сколько и где нужно быть, и напомнил, что одеваться нужно тепло. Студент и Варвара Семеновна молча кивнули.

Наверх супруги поднялись в стеклянном лифте. Анастасия оделась в вещи мужа, так как красная юбка была чересчур легкой для такого ветра. Широкие брюки укрепила на талии булавками. Куртку же надела свою, купленную уже здесь. Спускались пешком по широкой, застеленной ковром лестнице, извивающейся петлями, раздваивающейся под туманной люстрой.

– У меня идея, – сказала она.

– В чем дело?

– Давай спровоцируем их. Наших ресторанных соседей. Я хочу, чтобы между ними завязался роман. Чего они, что ли, отдыхать приехали, куда все детей заводить приезжают!

– Мы не все… Должен признать, у тебя бывают креативные идеи. Такая семейная клуша старая, а этот Виталик… Такие только на путанок западают.

– Тем более! Потом, у нас тоже разница в возрасте, – возразила, причмокивая красными губами. – Не говоря о том, что мы родственники. Пусть повеселятся люди, они же соловеют здесь от тоски.

Константин хмыкнул:

– Ну и какие конкретно действия ты собираешься предпринять, чтобы у них курортный роман завязался?

Анастасия споткнулась и полетела через ступеньку. Она упала бы, если бы муж не подхватил ее под мышки и не поцеловал легонько в шею, прямо под стриженым затылком.

– Будем ориентироваться по обстановке!

И настроение резко пошло вверх.

Едва ли могла быть худшая идея, чем совершить прогулку в этот вечер. Дуло страшно из подмерзшего неба. Вчетвером спустились с темного крыльца. Здание находилось на возвышении, а внизу мерцали серые крыши, похожие на море.

– Идемте туда! – крикнула Анастасия.

– Что?!

– А?

– Давайте спустимся! – показала пальцем вниз.

Молча четверка начала спуск по извилистой дорожке. Каждый погрузился в себя. Вести беседу все равно было невозможно, ветер заглушал все слова. Задувал во все отверстия головы. Они щурились, чтобы уберечь заслезившиеся глаза от пыли. Впереди шли бодрые Саницкие, а студент с Варварой Семеновной – покорно, как домашние животные, следом. Невольно Анастасия поворачивала голову: ей казалось – где-то совсем рядом шумят волны. Она вцепилась в руку мужа и приникла к самому его уху, делая вид, что целует. В его ушной раковине загудел возбужденный шепот:

– Я знаю, что делать. Для начала ты должен восхититься Варварой. Так, исподволь. Обратить взгляд студента, куда надо. Какая она женственная, как движется. Смотри, какое мягкое у нее тело. Как покачивается грудь. Такая полная. Какой потупленный взгляд, полуулыбка. Ну, ты так, незаметно, обрати его внимание. Особенно на живот и волосы – ведь натуральная блондинка.

Константин равнодушно кивнул. Все его силы уходили на движение против ветра. После собственного горячего описания, Анастасия сравнила себя с воспитательницей и представилась себе страшно костистой. Бредущим клацающим скелетом, продуваемым ветром, почти без волос. И испугалась. Плохо асфальтированная дорожка после многочисленных изгибов превратилась в едва утоптанную тропинку над балкой, по дну которой тек грязный ручей. Выяснилось, что ангары куда больше, чем казались вначале, и даже не ангары вовсе, а какой-то прямоугольный комплекс сооружений из металла и кирпича, окруженный гофрированными стенами, за которыми угадывалось размеренное движение.

Константин приступил к выполнению плана, вяло и не к месту вставляя комплименты Варваре Семеновне, которая уже чувствовала себя не в своей тарелке. Студент, бездумно шагающий рядом, решил, что новый знакомый зачем-то зло издевается над пожилой женщиной, и качал головой со смесью удивления и возмущения. В какой-то мере поставленная цель была достигнута – Виталий сочувствовал Варваре Семеновне, пожимающей плечами, прикрывающей рот рукой от скользкости ситуации. Значит, увидел в ней если не женщину, то, как минимум, человека. А смотреть он все равно толком не мог, щурился и не видел, как выделяется замерзший припухший нос с черными точками пор, когда воспитательница скрывает рот тыльной стороной ладони. Слов она все равно не могла разобрать до конца, слов Константина. Который в это время напряженно раздумывал – что же такое перед ними? – и игру вел плохо, пока между комплиментами не выцедил: «Это завод».

Услышала только Анастасия. Зато неожиданно четко. И резко повернулась к нему лицом. В профиль она нравилась ему больше, у нее был точеный профиль, а в фас едва уловимая асимметрия нарушала гармонию лица, черты которого некоторые находили излишне тонкими. Только теперь Анастасия сообразила, что даже самый сильный ветер не может создавать такой шум, и раз нет моря, нет прибоя, то шум этот может быть только техногенным. Она закричала:

– Там завод! Любопытно посмотреть!

– Любопытно! – крикнул в ответ студент.

Варвара Семеновна только растянула губы в нерешительной улыбке. Она и не думала противоречить. Больше всего на свете хотелось ей сейчас оказаться в своем теплом, тихом, неподвижном номере, в кресле, дочитывать книгу в истертой желтой обложке, как предыдущим вечером. Теперь к кошмарному ветру, от которого она с самого начала прогулки дрожала под пальто, прибавилась необходимость идти на какой-то незнакомый завод, мешать там, да мало ли что… туда, наверное, и нельзя, и опасно. Будь с ней дети, она бы запретила, но в этой компании ее не будут слушать. Через полчаса четверо стояли у высоких запертых ворот, из-за которых, вместо грохота производства, разносилась жесткая тишина. Даже ветер стал ватой в ушах.

– Нам туда никак не попасть, – со слабым разочарованием – она же часть коллектива – пробормотала Варвара Семеновна. Но так тихо, что ее не услышали.

Тут, как по заказу, ворота медленно открылись, створки разъехались в разные стороны, чтобы выпустить грузовой автомобиль. Анастасия, ко всеобщему ужасу, бросилась к воротам. Но до того, как ворота закрылись, возле них обнаружилась небольшая калитка, из которой вышли несколько оживленно беседующих мужчин в пальто и шляпах. Анастасия, Варвара Семеновна, Виталий и Константин беспрепятственно проникли на территорию завода. Лишь один из мужчин, молодой и приятный, задержал на них мимолетный, лишенный осмысленности взгляд. Калитка автоматически закрылась, и все четверо оказались в неком коридоре. Крыша была высоко, стены не доходили до нее, исчезали в вышине. От этого коридор и казался узким, хотя все четверо шли по нему в ряд, не испытывая неудобств. Константин сжимал пальцами виски, так как напряженно размышлял. Анастасия улыбалась. Студенту и Варваре Семеновне было не по себе, особенно Варваре Семеновне: ее полные пальцы без роздыху бегали то по пуговицам пальто, то вверх и вниз по лацкану.

«…и к тому же он сам не красавец, у него такие худые и прыщавые щеки…» – думала Настя Саницкая о студенте, убеждая себя в осуществимости плана.

– Идемте? Почему мы остановились? – Константин сделал приглашающий жест. – Посмотрим, что там дальше, как здесь все устроено. Может, встретим кого-нибудь.

О последнюю фразу чуть не споткнулись уже решившиеся идти дальше студент и Варвара Семеновна. Дойдя до конца коридора, они поняли, что тупика, который виделся здесь поначалу, нет – стены коридора не доходят до поперечной перегородки, как и до потолка, и оставляют выбор: направо, налево. Свернули налево, пошли вдоль этой поперечной стенки, которая тоже оказалась достаточно короткой, и, обойдя ее, наконец увидели само производство. Шум возник словно ниоткуда, за секунду до этого они его не слышали, но он не включился, было понятно, что он здесь был всегда, просто перегородки от него защищали, несмотря на свободно перемещающийся воздух над переходами.

Сложно разобраться в смысле упорядоченного движения. Вагонетки катятся по рельсам. Вверху движутся крючья. Непонятно, что поднимается и откуда сыплется песок. Очевидно, из своего угла они видели лишь малую часть процесса, остальное прикрыто перегородками. Внутри завода было не теплее, чем снаружи, может, холоднее, имелся и ветер – от работающих машин. Взвизгивающие звуки усиливали ощущение холода. Снизу поднималась мелкая, как пудра, пыль, ухудшая видимость. Все четверо переступали с ноги на ногу в неуверенности: что делать дальше? Анастасия сплетала и расплетала кисти рук.

Ноги зябли, медленно коченели, холод поднимался. Все хуже они видели от пыли, но ничего не предпринимали, до тех пор пока не перестали различать и друг друга. Тогда Анастасия тихонько пошла куда-то вперед, рискуя упасть в провал, но не в силах преодолеть легкость ходьбы. С мыслью «неужели?.. я смогу уйти… от тебя?..» Мыслью не новой, сопровождавшей столько робких попыток… сколько раз уже в моменты ссор… За пять лет совместной жизни.

Иногда она ненавидела мужа так сильно, как можно ненавидеть только самого близкого человека. Потому что ткани его врастают в ткани твоего тела, и твое тело прорастает в его тело. Как опухоль. Только любимого, как наркотик, человека, раскрывшего уже твою грудную клетку, неистребимого в твоей жизни. Человека, без которого жизнь кончается. Иногда она мечтала ускользнуть от него, даже не обманывая себя, что сможет или что желает ускользнуть. Прыгнуть в пустоту, потому что все вне его – пустота для нее. Больше нет ничего. Единственная драгоценность. Она знала, что через четверть часа ненависть сменится смирением и любовью. Обожанием. Знала, что жить без него не способна – как ни печальна зависимость.

Она шла через туман, полный хлопьев – похожих на снег, но сухих, в пальцах распадавшихся в пыль. Слышала за стеной гулко отдающийся звук разговора. Отсутствие четвертого собеседника еще не заметили. Константин пел Варваре Семеновне плоский панегирик, эхо глушилось туманом.

Анастасии совсем не было страшно, напротив, ее наполнила вдруг такая беспечность, радость движения – движение согревало. Она чуть не упала, прежде чем определила на ощупь, что под ней лестница, вроде пожарной. Начала спуск по лестнице. Чем ниже она спускалась, тем громче становился шум и ощутимей вибрация, циркулирующая в ушах, но Анастасия приспособилась не обращать на них внимания. Пальцы липли к перекладинам лестницы; проверить, нет ли в карманах перчаток, она не могла. Мороза, к счастью, не было, кожа не примерзала, а только чуточку прилипала к металлу и потом отлипала, чмокая. Под ногами оказался пол – значит, она достигла дна. Проверила – перчаток в карманах не нашлось. Шум напоминал шум водопада; видимость здесь была лучше, чем наверху: различались границы больших и малых предметов, вагонеток, проносящихся по рельсам. Рельсы Анастасия выбрала своим ориентиром и продолжала движение вдоль них. Туман рассеивался, оседая на ресницах и волосах стеклянистой массой. Анастасия представила, что находится в огромном полом помещении, и внутри нее такая же полость, вот отчего легко. Она почти уснула на ходу и очнулась, когда оказалась под открытым небом, хотя все еще явно на территории завода. Здесь были люди, множество озабоченных людей в рабочей одежде, и рельсы – не для вагонеток, настоящие. Рельсы уходили вдаль, срастаясь в перспективе, на них стояли грузовые вагоны, в которые рабочие складывали что-то в небольших темных ящиках. Поезд вызывал чувство ностальгии. Совсем недавно она покинула поезд.

– Ты! Что здесь делаешь? – прогремело над головой.

Анастасия пожала плечами. Над ней возвышался человек в униформе и шляпе, под которой блестели прорези глаз. Чем-то он напомнил ей мужа, но, в отличие от Константина, был громадного роста, не меньше метр девяносто, и лицо его было высоко-высоко. Не дождавшись ответа, он подозвал других, пониже, и они было собрались взять ее под руки и увести. Но Саницкая рванула от них через рельсы, за вагоны. Низкие побежали к ней, она пряталась от них под вагонами, за колесами. Посыпались глухие резкие звуки, как жесткий мячик в стену. Попался вагон с виду не товарный, а пассажирский. Задыхаясь, Анастасия вскочила в него, и поезд тронулся, следом заскочить никто не успел. Дыхание сразу наладилось, она прошла из тамбура в купе.

Константин уже некоторое время шел, держа за руку женщину. Когда они вышли из тумана, и оказалось, что это Варвара Семеновна, он не очень удивился, только задумался. Насти рядом не было. Студент, по-видимому, отстал или заблудился. Константин хотел бы вернуться к выходу, но неважно ориентировался в этом месте.

В Варваре Семеновне тем временем чувство неловкости от уединения с чужим мужчиной пересилило беспокойство. Она почти освоилась с обстановкой, только сердце по-прежнему билось в неровном ритме, не позволяя забыться. Смущенная, она вся словно застыла, только ноги передвигались, и, чтобы смягчить собственную нелепость, робко спросила:

– Константин, позвольте поинтересоваться, вы давно знакомы с вашей женой? Вы оба кажетесь мне такими юными.

– С самого детства, – уклончиво ответил тот. – Мы росли вместе. А женаты пять лет.

– Неужели? Вы такие молодые, особенно Анастасия.

– Только Настя молодая. У нас большая разница в возрасте. Когда мы расписались, ей было восемнадцать.

– А! – сказала Варвара Семеновна, не зная, что еще спросить или добавить. Вернуться бы в теплый маленький номер! Но Константин сам продолжал рассказывать:

– Мы подали заявление, как только Насте исполнилось восемнадцать. До того не могли из-за возраста. Все родственники были против, яростно против. Нам не давали встречаться, а мы встречались все равно. Скандалы – каждый день. Кошмар, больше года. Когда она окончила школу, стало легче. А расписавшись, мы порвали все отношения с семьей. Нет, не по нашей инициативе, они не хотели нас видеть. До сих пор не понимаю Инну. Это ее мать. (Варвара Семеновна вздрогнула – нет, ей только показалось, что Константин выругался.) Настина… Настя – единственный ребенок, я – единственный брат. С мужем-то Инна еще молодая разбежалась. Порвала, и всё. Понятия не имею, где он сейчас. Может, если бы у нас детки были, родственники бы растаяли. Да… Им внуки… правнуки… Все забылось бы. Но у нас нет детей. Вы, Варвара Семеновна, наверное, думаете, мы не можем иметь детей и приехали лечиться. Это не так. У нас крепкое здоровье, и у меня, и у Насти. Мы боимся. Особенно я. Как можно решиться иметь ребенка, я не знаю. У вас есть дети?

– Двое, мальчики. Взрослые уже, младшему девятнадцать.

– Ну и как они?

– Нормально. Я не знаю, что вы имеете в виду. Пока росли, всякое бывало. То сигареты в кармане найду, то журнал… Мальчики! Но в общем…

– Болели?

– Всякое бывало, это не страшно, все же болеют.

– Видите, вы совсем другая. Не то что Настя. Ей самой не так давно было девятнадцать, и она не хочет забывать то время.

Варвара Семеновна вспомнила свои девятнадцать и печально усмехнулась. Учебники, бессонные ночи, утренние переполненные троллейбусы… Они подошли к насосам, и Константин умолк на время – слишком шумно, а продолжил, когда ушли от насосов и приблизились к проходной, где висели часы и стояли угрюмые рабочие.

– Как мы прожили эти пять лет? А по-разному. Неприятные случаи бывают, конфликты. Но я не жалею, даже не представляю, как могло бы быть иначе. Думаю, Настя тоже. Несмотря ни на что. Она очень хочет ребенка. Посмотрим. Она не понимает, какая это ответственность. Ведь она сама в какой-то мере еще ребенок. Для меня точно. Посмотрим. Здесь очень хорошие специалисты есть, обследуемся у них. Что они скажут. Я никаких средств не пожалею.

– А я от нашего садика здесь, – не к месту вставила Варвара Семеновна, вдруг застыдившаяся своего присутствия в дорогом полумедицинском заведении. Она не подозревала, сколь мало интересуют Константина ее обстоятельства, болезни, связи.

– Настя не понимает, что значит иметь или не иметь право.

– Ваши карточки, – равнодушно приказала из стеклянной будки на выходе вахтерша.

Варвара Семеновна ощутила себя еще более одинокой, заброшенной в чужое, враждебное место. Спазм стянул желудок.

– Мы… – промямлила она.

– Мы же на выход, а не на вход. Мы просто хотим уйти, – спокойно сказал Константин.

– Именно поэтому я прошу ваши документы. – Вахтерша раздраженно подняла узкие брови. – Отойдите, не видите, что ли, за вами уже очередь выстроилась. Люди домой хотят.

Константин подхватил Варвару Семеновну под локоть и отвел в сторону с шепотом:

– Подождем, сейчас все пройдут, и я улажу. Сейчас, пройдут остальные. Это она просто намекает.

Варвара Семеновна молча кивала, не показывая разраставшейся внутри, расползавшейся по всему телу паники. Мимо стеклянной будки проходили угрюмые люди в пестрой одежде, и каждый из них хоть что-то имел в руках: пластиковую карточку, чтобы прокатить ее в узкой щели, или раскрытую маленькую книжечку, которую без лишних технических изысков показывал вахтерше. Та в ответ со сдержанной благосклонностью качала головой. Константин и Варвара Семеновна отошли к стене. От холода руки в карманах пальто Варвары Семеновны сморщились и застыли. Она тяжело оперлась о стену.

– Как вы себя чувствуете? – обеспокоился Константин.

– Хорошо! – опровергая свои слова, Варвара Семеновна медленно сползала по стене, пока не оказалась сидящей на полу с сочащимися из глаз слезами.

– Не переживайте, – сказал Константин, – все наладится. Он наклонился к самому ее лицу. Кожа была очень светлая. Полное лицо в мягких складках: от носа к губам, на лбу. Мелкие морщинки у глаз и вокруг рта. На веках – тонкие красные жилки. Глаза от слез сделались светлыми-светлыми, прозрачными, как зеленовато-хрустальная вода. Он смотрел, словно слишком близко поднесенная видеокамера: в фокусе был мясистый нос, поры на нем, а светлые ресницы дрожали вдалеке. Фоном – неровно розовые щеки. Губ же он не видел, они с подбородком оказались ниже, только смутно помнил, что они, как у всех женщин ее возраста, увядшие. Константин погладил Варвару Семеновну по светлым волосам, удивляясь, что нет ни седины, ни краски.