Текст книги "Время черной луны"

Покойница… То есть бывшая покойница. Заглянула на огонек, в шестом часу утра.

– Как ты меня нашла? – Вообще-то, начинать стоило не с этого уж больно категоричного вопроса, но ничего другого в голову не приходило.

Гостья шмыгнула носом, сунула руку в карман пиджака, протянула Монголу паспорт и прошептала:

– Прописку посмотрела, – сообразительная девочка, – тут еще кошелек и телефон, – из второго кармана на свет божий появились смартфон и бумажник. – Только там трехсот рублей не хватает.

Да бог с ними, с тремя сотнями! Монгол забрал свое добро, вытряхнул из бумажника всю наличность и протянул гостье:

– Вот тебе в качестве компенсации.

– Мне не нужно. – Девчонку, похоже, оскорбило его предложение. Она замахала руками, отпихивая от себя купюры.

– А что нужно? – осторожно поинтересовался он.

Ох, зря поинтересовался… Слезы, которые до того просто придавали пикантный блеск угольно-черным глазюкам, вдруг вышли из берегов и хлынули по замурзанному личику двумя неудержимыми потоками. Узкие плечи под пиджаком задрожали не то от холода, не то от сдерживаемых рыданий.

Истерика, настоящая женская истерика. Определенно, девица нравилась ему гораздо больше, пока была в полумертвом состоянии. Как-то посдержаннее она себя вела, подостойнее.

– Ну-ну, не надо так расстраиваться, – Монгол осторожно похлопал барышню по спине. – А давай-ка, знаешь что, давай-ка ты разденешься, успокоишься, и мы поговорим. Сейчас я тебе помогу.

Вот не хотела гостья, чтобы ей помогали, вцепилась в пиджак мертвой хваткой, головой протестующе затрясла. Но уж коль Монгол решил проявить галантность, то ничто его теперь не остановит…

…Под пиджаком почти ничего не было. То есть что-то такое там имелось, не поддающееся описанию: грязно-белое, распашное, с черной печатью на правой груди. Чтобы рассмотреть, что написано на печати, пришлось вырывающуюся девчонку слегка попридержать. Надпись гласила – «Неврология. Городская больница №…». Номер расплылся и идентификации не подлежал, но сам факт наличия печати наводил на определенные размышления…

– Пусти! – Девчонка таки вырвалась, отпрыгнула к стене и с тихим стоном схватилась за ногу.

– Что у тебя там?

Монгол присел на корточки, уже не особо церемонясь, выдернул девчонкину ногу из бота, задрал мокрую штанину и с неодобрением покачал головой. Правая ступня распухла, посинела и на ощупь была горячей – растяжение или вывих. Девице бы отлежаться, а она по незнакомым мужикам шастает. Кстати, а с чего это, в самом деле, ей не лежится? «Скорая» должна была ее в больницу отвезти. Не довезла? Да нет, если судить по печати, то очень даже довезла. Выписали? В больничной сорочке?

– Ты из больницы сбежала? – спросил он, продолжая удерживать девчонку за ногу.

– Сбежала, – она больше не вырывалась, кулаками, как маленькая, размазывала по лицу слезы.

– Уколов боишься? – вопрос он задал нейтральный, даже легкомысленный, призванный разрядить обстановку, но чернильно-черные глазищи вдруг до самых краев наполнились ужасом.

– Меня убить хотели. – В едва слышном шепоте ужаса было не меньше, чем в глазах.

Да, хотели. И почти убили, даже в морг пристроили. Монгол осторожно погладил распухшую лодыжку. Но ведь обошлось же. А нога – это ж мелочи, нога заживет.

– Два раза. – Шепот стал еще тише, его ладони коснулись холодные пальцы. – Первый раз на пустыре, – пальцы вздрогнули, – а потом в больнице. Санитарку убили, а я убежала…

О-хо-хонюшки! Девочка-то, видать, головой сильно повредилась. Из-за травмы, а может, из-за душевных страданий. Не просто ж так ей убийцы мерещатся. Да где? В больнице!

Монгол стряхнул цепляющиеся за его руку пальцы и решительно встал. Эх, плохо, что номер больницы на печати не разобрать. Остается надеяться, что Франкенштейн уже вышел из кризиса и в состоянии подключить свои «обширные медицинские связи». Надо бы барышню пристроить обратно. Только осторожно, потихонечку, так, чтобы не напугать еще больше. Она ж странная, потерянная какая-то. А пока надо девочку отвлечь. Как ее там зовут? Лией, кажется…

– Лия?

– Да? – Черные глазищи смотрели с такой надеждой, точно он спаситель человечества как минимум…

– Ты же, наверное, замерзла и есть хочешь?

Девчонка в ответ равнодушно пожала плечами – понимай как хочешь.

– Значит, давай так: ты сейчас иди в ванную, вымойся, отогрейся, а я тем временем завтрак приготовлю. Ты чай любишь?

– Кофе.

– Хорошо, кофе. Позавтракаем, кофейку попьем и все обсудим. На свежую голову, понимаешь?

– Я ключи от своей квартиры потеряла, не могу попасть, – вдруг сообщила гостья.

Ясно, в свою квартиру попасть не сумела, решила попытать счастья в чужой.

– А что ж к родителям не пошла?

– Отца нет, а мама… мама в больнице.

– А друзья?

– Подружки улетели в отпуск в Египет, а Анатолий Маркович в Стокгольме на конференции.

– А кто у нас Анатолий Маркович?

– Отчим. Мамин муж…

– Понятно. Друзей и родственников нет, потому ты решила прийти к первому встречному? – Вообще-то, людей с расшатанной психикой лучше не нервировать каверзными вопросами, но уж больно любопытно, почему из всех возможных вариантов эта несчастная выбрала именно его. Ведь наверняка, помимо близких, в ее жизни есть еще и знакомые, сослу-живцы. Кто-нибудь да помог бы.

– На мне ваш пиджак был, – она виновато улыбнулась, – я подумала, что это что-то значит.

Значит. То, что он дурак безмозглый, раз разбрасывается своими вещами направо и налево, а больше ничего. Во всяком случае, ничего такого, о чем думает эта… Лия.

– Иди пока мойся, – Монгол тяжело вздохнул. Бесполезно сейчас что-то опровергать, доказывать бедной девчонке, что он никакой не рыцарь в сияющих доспехах, а самый обыкновенный мужик. Не то чтобы совсем уж бездушный, но и не без изъянов.

– А где у вас ванная? – Девчонка обеими руками придерживала норовящую распахнуться на груди больничную сорочку, с тоской поглядывая на отобранный пиджак.

– Прямо по коридору. – Ни на сорочку, ни уж тем более на грудь Монгол старался не смотреть. Во-первых, все, что нужно, он уже видел в морге во время реанимационных мероприятий, а во-вторых, невежливо пялиться на беззащитную девушку. – Я тебе сейчас что-нибудь из одежды поищу. Хочешь?

Гостья радостно закивала и тут же поморщилась. Наверное, голова болит.

– А это барахлишко мы выбросим. Не возражаешь?

Она согласилась. Кто ж станет печалиться, расставаясь с такой-то «красотой»? Одежки для Лии нашлись быстро. Вот и пригодились вещи, оставшиеся от экс-подружки. Хорошо, что она не все успела забрать. Брючки, пожалуй, будут длинноваты, у экс-подружки ноги «от ушей», ну да не страшно – можно и подвернуть, если что. А свитерочек должен подойти.

– Ты не спеши, – Монгол протянул Лие одежки и полотенце, – поваляйся в ванной, расслабься, согрейся. Там на двери защелка есть. Так что не бойся, – добавил он, поймав ее настороженный взгляд.

– Я и не боюсь.

Неправда, по глазам видно. Она теперь пуганая, всего боится.

– Ну, вперед!

Монгол подождал, пока за Лией захлопнется дверь, секунду-другую послушал шум льющейся воды, потом прихватил телефон и на цыпочках прошел на кухню.

Для того чтобы узнать номер Франкенштейна, пришлось разбудить Зубарева. Никаких угрызений совести по этому поводу Монгол не испытывал – не все ж ему одному расхлебывать последствия той чумовой ночки в городском морге. Зубарев долго не мог понять, что от него требуется, мычал что-то нечленораздельное, ругался и даже бросал трубку. Но Монгол был настойчив и последователен, и минут через десять номер Франкенштейна красовался в его записной книжке. Второй этап операции под кодовым названием «Помоги ближнему своему» представлялся Монголу более сложным, чем первый, но, к превеликому его удивлению, Франкенштейн, еще вчера совершенно невменяемый, сегодня был бодр и вполне трезв. И в сообразительности этому рыжему не откажешь. Повторять три раза, как Зубареву, ничего не пришлось, ситуацию просек с ходу.

– Хочешь, чтобы я выяснил, из какой больнички наша покойница дала деру? – Голос Франкенштейна вибрировал от нерастраченного боевого запала. Забыл уже, что ли, о выговоре с занесением в личное дело?

– Хочу. Она что-то такое говорила про убийство…

– Посттравматический шок, – не дослушав, изрек Франкенштейн. – А может, ее чем-нибудь наркотическим обезболивали, вот и вышла девонька на психозик.

– На что девонька вышла? – переспросил Монгол, перекладывая трубку к другому уху.

– На психозик. Такое бывает, от промедола у некоторых башню сносит, галлюцинации всякие начинаются, видения устрашающего характера. Ты там ее расспроси поподробнее. Очень любопытно, что конкретно ей примерещилось. – В трубке послышалось сосредоточенное сопение, а потом Франкенштейн сказал: – Или это последствия клинической смерти, гипоксия мозга и все такое.

Что именно, Монгол уточнять не стал, но подумал, что поговорить с девочкой стоит.

– Дай мне минут пятнадцать, максимум полчаса, и я все разузнаю. – В трубке раздались гудки отбоя.

На приготовление завтрака – ничего экстраординарного: бутерброды с ветчиной и сыром – много времени не потребовалось. Монгол строгал ветчину и прислушивался к звукам, доносящимся из ванной. Вместо шума воды оттуда доносился слабый плеск. Похоже, девчонка решила понежиться в ванне. Это хорошо, горячая вода расслабляет и приводит мысли и чувства в порядок. Жаль, не дал он ей ароматическую соль с лавандой, оставшуюся в наследство от бывшей, да теперь уж поздно. Придется так, без лаванды…

Франкенштейн позвонил через пятнадцать минут, как и обещал. Оперативно, ничего не скажешь.

– Она где-то рядом? – спросил он заговорщицким шепотом.

– Девчонка? – Монгол плюхнул на бутерброд толстенный ломоть сыра. – Нет, в ванной.

– Хорошо, что в ванной, – в голосе Франкенштейна прозвучала тревога, – ты, Монгол, главное, не паникуй.

– С чего бы это мне паниковать? – Ох, не решил ли, часом, зубаревский дружок продолжить прерванный алкогольный марафон. – Что узнал-то?

– Узнал. Я такое узнал – аж волосы дыбом. Девица-то твоя, оказывается, в розыске. Что она там тебе про убийство плела?

– Говорила, что в больнице ее кто-то пытался убить.

– Ну, так она тебе почти не соврала, – икнув, Франкенштейн продолжил: – Только не ее пытались убить, а она убила.

– Кого? – Готовый бутерброд выпал из рук и шлепнулся под стол.

– Санитарку. Там такое дело, – зачастил Франкенштейн, – эта… твоя подопечная сутки в коме пролежала, а ночью, видать, очухалась и санитарку, которую посадили за ней присматривать, порешила. Дежурная медсестра говорит, что девица совсем плохо соображала, почти ничего не помнила, но с виду на буйную не была похожа. Говорит, что только на пару минут с поста отлучилась по каким-то своим делам, а потом услышала вопли нечеловеческие.

– И что?

– А ничего, там этажом ниже родильное отделение, еще и не таких криков наслушаешься. Подумала, что кто-то из рожениц орет. В общем, обратно в палату тетенька не спешила, а когда наконец вернулась, то нашла санитарку со сломанной шеей и окошечко настежь распахнутое. А пациентка – тю-тю. Упорхнула пташка, прямо в окошко и упорхнула.

– На каком этаже окошко? – зачем-то спросил Монгол.

– Представь себе, на втором. До земли метров шесть, не меньше. Просто ниндзя какая-то, а не баба.

– А убийца?

– Не было никакого убийцы. Кроме нее, разумеется. Никто ничего подозрительного не видел. Монгол, мне твои чувства понятны: ты ее, почитай, с того света за волосы вытащил, тебе ее жалко, но пойми – девка не в себе! Она, может, и не ведает, что творит, но это ж не оправдание. Ей если и не в тюрягу, то в дурку, как пить дать, надо. На освидетельствование.

– На какое освидетельствование?

– Судебно-психиатрическое. Какое ж еще! В общем, так, Монгол, я сейчас ментам отзвонюсь, сообщу, что девица у тебя, а ты уж присмотри там за ней, пока опергруппа не приедет.

– Погоди, – Монгол подобрал с пола бутерброд, положил на край стола, – как она могла кого-то убить? Ты ведь видел, какая она мелкая. Да ее же саму хворостиной перешибешь.

– А ты знаешь, какими психи бывают сильными?! Она, конечно, с виду и хлипкая, а в измененном состоянии сознания такое наворотит – о-го-го! Я ж тебе говорю, со второго этажа сиганула.

– И что теперь? Как прикажешь мне за ней присматривать? – спросил Монгол растерянно.

– Она сейчас как, буйная?

– Да нет вроде бы.

– Тогда ничего не делай. Просто отвлеки ее чем-нибудь. Ну, там, разговорами светскими: о погоде, о природе.

– Я ей завтрак готовлю.

– Завтрак – это правильно, – одобрил Франкенштейн. – Только смотри, все колюще-режущее попрячь и спиной к ней старайся не поворачиваться.

В горле вдруг стало сухо и колко, Монгол плеснул в чашку воды, выпил одним глотком. Вот дела – спиной не поворачиваться…

– Эй, ты еще здесь? – послышалось в трубке.

– Да, здесь.

– Я вот подумал, не стоит тебе шкурой своей рисковать, может, как-нибудь получится ее нейтрализовать.

– Как? – Только что выпитая вода стала колом в горле, мешала говорить и почему-то нормально соображать. – По башке чем-нибудь огреть?

– Не, по башке – слишком радикально, еще пришибешь ненароком. У тебя ж силушки богатырской немерено. Давай лучше знаешь что? У тебя транквилизаторы есть? – Франкенштейн перешел на шепот.

– Транквилизаторы?..

– Ладно, не транквилизаторы, а снотворное. Ты бы его в еду подмешал, девочка бы покушала и тихонечко нейтрализовалась.

Монгол задумался. Снотворное у него имелось. Бывшая страдала не только от скверного характера, но и от бессонницы, и таблеточки кое-какие остались.

– Одной таблетки хватит?

– Давай для надежности сразу две.

– А куда сыпануть?

– Ну, я ж не знаю, какой у них вкус. Лучше во что-нибудь, что горечь замаскирует.

– Кофе подойдет?

– О, кофе в самый раз! Все, Монгол, ты там держись! Подмога скоро будет! – подмога скоро будет… Монгол в раздражении отшвырнул телефон. Это же надо, как непредсказуемо развиваются события. С виду девочка-ромашка, мухи не обидит, а тут убийство. Наверное, в самом деле проблемы у нее с психикой, заклинило что-то в мозгах.

Так, нечего рассиживаться, времени мало, а ему еще таблетки нужно успеть в порошок растолочь…

Монгол едва управился, когда из коридора послышались шлепающие шаги, и в дверном проеме нарисовалась его нежданная гостья. Брючки, как он и предполагал, оказались девчонке велики, да и кофтенка болталась в том месте, где у нормальной женщины должна быть грудь четвертого размера, но в целом барышня выглядела неплохо. Умытая, с зачесанными назад влажными волосами и по-детски широко распахнутыми глазами, она ну никак не походила ни на злодейку, ни на сумасшедшую. И то первобытно-пугающее чувство, которое при самой первой встрече ей удалось вызвать в Монголовой душе, доселе страху не ведавшей, куда-то исчезло. Девочка как девочка: юная, симпатичная, даже кого-то напоминающая.

Наверное, пытаясь обнаружить следы порока, он слишком долго и пристально всматривался в лицо гостьи, потому что та вдруг засмущалась, на бледных щеках заполыхал стыдливый румянец, а в черных глазах промелькнуло что-то такое – неуловимое. А Франкенштейн велел вести себя естественно.

– С легким паром! – Монгол выдавил из себя улыбку. – Как самочувствие?

– Спасибо, уже намного лучше, – Лия одернула свитерок, посмотрела вопросительно.

– Да ты проходи, не стой в дверях, – он приглашающим жестом отодвинул от стола стул. – Сейчас завтракать будем.

Завтракать в полном молчании – значит вызвать ненужные подозрения. Надо бы проявить интерес, вопросы какие-нибудь позадавать.

– Ну, рассказывай, – Монгол откусил от бутерброда и выжидающе взглянул на девчонку.

– Что рассказывать? – К своему бутерброду она даже не притронулась, рассеянно барабанила пальчиками по столу. Пальчики у нее, кстати, музыкальные, длинные. А ритм какой-то затейливый, смутно знакомый. Где-то он такое слышал, причем совсем недавно.

– Ну, что с тобой в больнице приключилось.

– А вы мне поверите? – В чернильных глазах опять промелькнуло что-то… неуловимое.

Монгол пожал плечами:

– Ты начни рассказывать, а там решим.

– Хорошо. – Узкие ладошки легли на стол, ритм оборвался. – Только можно я есть не буду, сразу кофе попью?

Кофе? Ну, кофе так кофе. Отлично, на пустой желудок снотворное быстрее подействует.

– Секунду, – Монгол отошел к плите, поставил джезву на огонь, украдкой нащупал в кармане халата пакетик с растертыми в порошок таблетками, потом запоздало вспомнил, что Франкенштейн велел к девчонке спиной не вставать, и обернулся.

Девчонка смотрела прямо перед собой, длинные пальцы нервно подрагивали, а подсохшие волосы непослушными прядками спадали на лоб. Нет, определенно, он ее уже где-то видел раньше. Вспомнить бы где…

– У меня бессонница была. – Черные глазюки уставились на Монгола, губы дрогнули, – я уснуть не могла, просто лежала с закрытыми глазами, когда он вошел в палату.

– Кто – он?

– Доктор. То есть человек, одетый как доктор. Я еще подумала: «Странно, что он свет не включает, в темноте крадется». А потом свет сам зажегся.

– Как это сам? – Монгол, бросив быстрый взгляд на джезву, добавил огня.

– Не знаю, – девчонка пожала плечами, – взял и зажегся. Очень яркий свет. Мне даже показалось, что я ослепла. Я закричала…

Ох, похоже, прав Франкенштейн, у барышни с головой беда, свет у нее сам собой зажигается…

– Потом глаза открыла, вижу – доктор к двери пятится, а в руке у него шприц.

– Может, лекарство какое? – не веря больше ни единому ее слову, спросил Монгол исключительно ради поддержания беседы. – Погоди-ка…

Кофе сварился, осталось воплотить в жизнь коварный план по нейтрализации преступницы. Монгол развернулся так, чтобы из-за его спины девчонке не были видны манипуляции со снотворным, сыпанул порошок в одну из чашек и спросил:

– Ты кофе с сахаром пьешь?

– А вы?

С сахаром оно, пожалуй, надежнее, сладость перебьет вкус лекарства.

– Я только с сахаром.

– Тогда и я тоже, – девчонка ответила на его улыбку едва заметным кивком и продолжила: – На мой крик Петровна прибежала, санитарка, начала ругаться, маску с него сорвала, а он ее… он ей рукой в подбородок уперся и надавил… – Узкие ладони взметнулись вверх, точно не над обеденным столом, а над фортепиано. – Я хруст этот никогда в жизни не забуду…

И снова пальцы гостьи принялись отстукивать свой замысловатый ритм: что-то тревожное и завораживающее одновременно.

Монгол вздрогнул, потряс головой, прогоняя наваждение, и поставил чашки на стол.

– Твой кофе.

– Он ее убил и меня хотел убить, но, наверное, побоялся, что его увидят, поэтому убежал. А шприц уронил. Еще раньше, сразу, как свет зажегся. Я его подобрала.

– Подобрала? – Монгол подался вперед. – И где он?

– В кармане вашего пиджака. Не верите, можете сами убедиться.

Конечно, он не верит и, разумеется, сейчас убедится, что девочка все выдумала.

– Подожди меня, – Монгол решительно встал.

Шприц был – Лия не соврала. Пятикубовый, с защитным колпачком на игле, с взведенным поршнем, но совершенно пустой.

– Тут нет никакого лекарства, – он вернулся на кухню и положил шприц на стол.

– Он не успел меня уколоть, – девчонка сделала большой глоток кофе, – я точно знаю.

– Но шприц пустой, – Монгол отпил из своей чашки.

– Может, лекарство вытекло? – Еще один глоток.

– В шприце все равно что-нибудь осталось бы. И смотри – поршень взведен.

– Это что-то значит?

– У меня, к сожалению, медицинского образования нет. Но и ежу понятно, что если поршень взведен, а шприц пуст, то, скорее всего, никакого лекарства в нем не было.

– А как же тогда?.. А зачем же? – Лицо девчонки сделалось недоверчиво-удивленным.

Самое время сказать, что вся ее история с врачом-убийцей – совершеннейший бред. Что нет никакого смысла набирать в шприц воздух. Что наверняка шприц она подобрала где-нибудь на территории больницы, для того чтобы подкрепить свой бред хоть чем-нибудь материальным. А еще неплохо бы сейчас потрясти как следует эту маленькую уголовницу, чтобы к приезду опергруппы выбить из нее чистосердечное признание. Монгол одним глотком допил кофе, изобразил на лице подобие сочувствия и спросил:

– Почему ты сбежала? Надо было дождаться кого-нибудь из персонала.

– Не знаю. – Черные глазищи вдруг затуманились слезами. – Мне велели уходить… я пыталась сопротивляться, но не получилось…

– Кто велел? – осторожно поинтересовался Монгол.

– Голос. Понимаете, меня словно в спину кто толкнул. Последнее, что помню, как подошла к открытому окну, а дальше – провал. Очнулась уже в парке на скамейке.

Нет сомнений, прав Франкенштейн, клиника налицо: и голоса, и провалы в памяти. Бедная девочка, вот во время одного из таких провалов она санитарку и убила. А с сахаром он, кажется, переборщил, кофе получился уж слишком приторным.

– Ты мне не веришь, – Лия не спрашивала, она утверждала. Смотрела в упор осуждающе и с ненавистью. Что-то там говорил Франкенштейн про колюще-режущее? Еще, чего доброго, разобидится и с ножом кинется. – А я не вру! – Девчонка вскочила с места.

Что-то уж больно она прыткая, снотворное должно было уже подействовать…

– Спокойно, никто не говорит, что ты… – Монгол попытался встать. Пол под ногами угрожающе качнулся. Чтобы не упасть, пришлось вцепиться в столешницу. Черт, да что же это такое?..

– Я поменяла чашки, – девчонкино лицо, искаженное гримасой отвращения, приблизилось почти вплотную, черные глаза расширялись-расширялись, пока не сделались огромными, в пол-лица. – Я думала, что ты хороший, думала, поможешь…

– Тебе лечиться…

Глазюки в пол-лица начали светлеть, расплываться.

– Ненавижу… – щеке вдруг стало горячо – эта шмакодявка его ударила…

Кухня поплыла, пол больше не качался, пол стремительно приближался.

А колюще-режущее он ведь так и не убрал…

* * *

Ванная комната была просторной, сияла начищенным кафелем и хромом, соблазняла джакузи нежного бирюзового цвета. А еще в ванной висело большое зеркало, а в зеркале виднелось отражение. Сначала Лия себя не узнала. Разве можно так сильно измениться всего за какие-то сутки? Она и раньше-то красавицей не была, а сейчас… Волосы грязные, слипшиеся от крови, на лице царапины, на шее синяки от лап Циклопа и… рот наполнился горькой слюной, к горлу снова подкатила тошнота – медальон исчез.

Он был с Лией столько, сколько она себя помнила, с самого рождения. Других детей оберегали нательные крестики, а ее – медальон. Мама никогда не рассказывала, откуда он взялся, даже в те годы, когда еще хоть изредка, но разговаривала с дочерью. Лие почему-то казалось, что маме даже смотреть на него неприятно. Или страшно. Однажды, еще в детстве, Лия решила, что раз маме не нравится медальон, то нужно его снять. И сняла. В тот же день она попала под машину: сотрясение мозга, перелом ноги, целый месяц на больничной койке. Первое, что она увидела, когда пришла в себя, была маленькая черная коробочка на прикроватной тумбочке. В коробочке лежал медальон.

– Надень это, дочка. – Голос мамы звучал хрипло и казался каким-то незнакомым. – Надень и никогда больше не снимай.

Говорить было больно, но Лия спросила, зачем ей украшение, которое маме неприятно до такой степени, что она даже не хочет брать его в руки.

– Не спрашивай. Так надо. – Мамино лицо сделалось каменным и тоже… незнакомым, как до этого голос.

Больше Лия никаких вопросов не задавала и медальон не снимала.

Маме стало совсем плохо, когда Лия поступила в институт. Приступы необъяснимого, неконтролируемого страха, которые раньше случались всего несколько раз в году, участились. Теперь мама гораздо чаще находилась в психиатрической клинике, чем дома. Лие понадобилось время, чтобы выявить странную закономерность: панические атаки многократно усиливаются, если на глаза маме попадается медальон.

Вторая попытка расстаться с украшением оказалась еще более плачевной, чем первая: через три дня Лия потеряла сознание прямо на лекции. Врачам потребовалась неделя и целая куча обследований, чтобы понять: пациентка совершенно здорова, но при этом почти безнадежна…

Лия и в самом деле умирала. Она ждала смерть с какой-то неотвратимой обреченностью. Наверное, так смиряются с неизбежным и так остро чувствуют свой скорый уход старики. Лежа в палате интенсивной терапии и прислушиваясь к попискиванию мониторов, Лия представляла себя сосудом, уже на три четверти пустым…

Мама появилась в больнице на восьмой день, все с той же черной коробочкой в руках. Она не стала дожидаться, пока медсестра наденет на Лиину шею медальон, ушла, не сказав ни слова. А Лия вдруг с отчетливой ясностью почувствовала, что сосуд больше не пустой, он с каждой секундой наполняется жизнью.

Лию выписали на следующий день. Точнее, не выписали, она сама ушла. Что делать в больнице здоровому человеку? Тогда Лия окончательно поняла две вещи. Первое, мама боится медальона. Второе, без медальона ее, Лиина, жизнь становится на порядок опаснее. Все это было странным, если не сказать, пугающим, но она хорошо усвоила урок, берегла медальон как зеницу ока, каждую неделю проверяла, не пора ли менять кожаный ремешок, не перетерся ли он. В общем, не осознавая до конца сути происходящего, делала все возможное, чтобы свести к минимуму потенциальный риск.

А сегодня, глядя в зеркало, Лия с ужасом поняла, что медальона больше нет и что жизнь ее бесповоротно летит в тартарары. Сколько у нее осталось времени: три дня, неделя? И идет ли в зачет та клиническая смерть, о которой все говорят и которой она сама даже не заметила?..

Вода была очень горячей, над ванной клубился пар, зеркало уже давно запотело, но Лия ничего не чувствовала, с отстраненным равнодушием наблюдая, как с мокрых волос вместе с пеной стекают грязно-бурые ручейки. В голове вертелась одна-единственная мысль: «зачет – не зачет». Если клиническая смерть пошла в зачет, то бояться ей больше нечего, все долги уплачены. А если нет, то остается лишь ждать близкой кончины. Или попытаться вернуть медальон…

Маленький водоворот подхватил ошметки пены, облизал Лиины щиколотки, с тихим урчанием исчез в сливе. Лия вышла из джакузи, обернулась полотенцем. В голове было пусто и звонко. Странное ощущение, незнакомое и неприятное. Так и кажется, что сейчас раздастся голос, который снова прикажет ей бежать…

Куда? Она уже прибежала к хозяину этой просторной ванной комнаты, человеку, по всему видать, благородному и великодушному. Вдруг он ей поможет. Ну хоть чуть-чуть.

Пустота в голове вдруг сменилась головокружением. Господи, неужели опять начинается? Только бы не упасть…

Влажная спина скользила по запотевшему кафелю, затылку было холодно и щекотно. Она не падает, она аккуратно садится на застеленный пушистым ковриком пол. А если садится, значит, все с ней в порядке. Просто слабость, последствие черепно-мозговой травмы. И головокружение сейчас пройдет, надо лишь расслабиться, закрыть глаза. Вдох… Выдох…

– …Кого убила? – Дверь глушила голос, но каждое слово Лия слышала, если не сказать, чувствовала, очень отчетливо.

Ее спаситель и добродетель с кем-то разговаривал о ней, Лие. Подслушивать нехорошо, но другого выбора нет. Если разговор о ней, то он ее касается.

Лучше бы не слушала, оставалась бы в наивном неведении до приезда милиции, которую, кажется, уже вызвал ее спаситель. Последний бастион надежды рассыпался как карточный домик. Вместе с ним рухнула вера в людей. Разве можно вот так – не разобравшись? Она к нему пришла, а он ее… транквилизаторами. Решил усыпить, как бездомное животное, никому не нужное и потенциально опасное. Сволочь!

Злость – спасительное и очень продуктивное чувство, лучшее лекарство от слабости и головокружения, допинг, с которым ничто не сравнится. Ладно, она еще покажет этому Иуде, этому обманщику и предателю.

От брюк и свитера пахло чужими духами, надевать их было еще противнее, чем тряпье из подсобки тети Шуры. Там все по-честному: дешево, вульгарно и безопасно. А тут сплошная ложь, замаскированная налетом респектабельности. Ничего, ей сейчас главное выбраться, а там уж она все решит. Как-нибудь…

– С легким паром. – Улыбка предателя столь же обаятельна, сколь неискренна. Она была такой с самого начала. Просто Лия не присмотрелась внимательнее. Нефальшивое в этом гаде только одно – любопытство. Он хочет знать, что с ней приключилось, ему интересно. И не страшно совсем. Знает, что она убийца, и ведет себя так безмятежно, спиной поворачивается. Зря не боится, ох зря.

Нет, пожалуй, все-таки боится, а спиной встает из-за необходимости, чтобы сподручнее было высыпать снотворное в ее чашку. Сыпь-сыпь, Иуда…

Хочет знать, что с ней случилось? Так она расскажет, ей скрывать нечего. Может, он поверит ей, а не тем людям, которые называют ее убийцей.

Нет, даже шприц его не убедил. В раскосых глазах неверие пополам с жалостью. И то и другое вполне искреннее. Да, есть такие люди: перед тем как усыпить бездомную псину, они гладят ее и кормят. Напоследок…

Ладно, чашки она уже поменяла. Когда Иудушка выходил в прихожую за пиджаком. Сейчас главное, чтобы притворщик все выпил и лекарство начало действовать. Сколько он там приготовил – две таблетки? Для нее две таблетки – гарантированный результат, а вот свалить эту стокилограммовую тушу еще попробуй.

И как только она могла довериться такому типу?! Да ведь уже по фото было видно, что он собой представляет. Морда азиатская, топором рубленная. Башка бритая. Щетина пижонская, трехдневная. А глаза внимательные, с подозрительным огоньком на самом дне зрачков. Глаза неправильные, такой морде полагаются черные, узкие, а они серые, как железобетонная стена, непрошибаемые.

Трещинки на этой стене появились лишь однажды, когда она сказала про голос. Вот тут-то он себя и выдал: интереса во взгляде стало чуть меньше, жалости чуть больше.

Он считает ее сумасшедшей. Ублюдок… Уж лучше бы думал, что она убийца. Она не сумасшедшая! И то, что мама больна, еще ничего не значит. У мамы что-то особенное, Анатолий Маркович говорит, что мамин случай казуистический и ненаследственный. Ненаследственный!

А голос… С голосом она как-нибудь потом разберется, после того как накажет паршивого Иуду.

Снотворное начало действовать. Иудушкин взгляд расфокусировался, «поплыл», голос стал тише, а речь медленнее. Сейчас не опоздать бы, сказать, что она все знает.

Сказала. И даже рожу его бесстыжую расцарапала – не удержалась. И еще успела напоследок в глаза ему заглянуть.

А ведь он и в самом деле боится. Теперь, когда беспомощный, обездвиженный, когда целиком в ее власти. Не будь этой беспомощности, ей бы теперь несдобровать. Убить бы не убил, но покалечил точно. Не за то, что она сумасшедшая и убийца, а за то, что посмела с ним вот так, как с безмозглым бараном, перехитрила, обвела вокруг пальца.

Бритая башка с гулким уханьем стукнулась об пол, здоровенные лапищи судорожно сжались, точно пытаясь что-то поймать…