Текст книги "Темная вода"

Нина сбегала в дом, осторожно, чтобы не разбудить, разжала Темкину ладошку и, превозмогая чувство брезгливости, взяла двумя пальцами клок свалявшейся шерсти.

– Вот. – Она положила клок на перила перед Яковом. – Чье это?

Шерсть Яков рассматривал долго. Как-то даже подозрительно долго. Разглядывал, обнюхивал, словно сам был волком, а не человеком.

– Это не волчья, – сказал наконец.

– А чья тогда? Собачья? – Она с трудом могла представить собаку такого размера. А может, причиной всему были туман и страх, которые искажали восприятие мира.

– И не собачья. Я не знаю. – Яков помотал головой. – Не видел я зверья такого цвета.

А цвет и в самом деле оказался необычный. При солнечном свете некоторые волоски уходили в серебро, почти как новогодняя мишура, но ведь не бывает ни таких волос, ни такой шерсти.

Из дома послышался громкий Темкин плач. Нина, зажав в руке клок, бросилась в дом.

Темка сидел на кровати, тер кулаками глаза и плакал.

– Мама, – сказал он, стоило только Нине переступить порог.

– Я здесь, сына! – Она присела на кровать рядом с Темой, погладила по влажной спросонку макушке, подумала, как было бы здорово, чтобы он сказал еще что-нибудь.

И он сказал.

– Сущь, – сначала сказал, а потом закричал в голос, забился в Нининых объятьях: – Сущь! Сущь!! Сущь!!!

Это странное слово что-то значило. Оно волновало и пугало ее маленького сына.

– Все хорошо, Темочка, больше тебя никто не обидит.

Клок шерсти выпал из ее разжавшихся пальцев, спланировал на пол. Темка вывернулся, соскользнул с кровати, зажал в кулаке эту мерзость.

– Сущь, – сказал, пряча кулак за спину, словно боялся, что Нина попытается снова отнять его трофей.

Искушение было велико, но она не стала. Вместо этого улыбнулась беспечно:

– Тема, мы сейчас покушаем, и дядя Яков отвезет нас в гости к… одной бабушке.

* * *

Бабушка была им не рада. Да и кто бы сомневался! Бабушка смерила их всех троих хмурым взглядом, а потом спросила:

– Что?

– Вот, – проговорил Яков виновато, – я тут это… – Больше слов у него не нашлось, и Нина решила, что должна объясниться с Шипичихой сама.

– Не могли бы мы пожить у вас какое-то время? – спросила она решительно и так же решительно продолжила: – У меня есть деньги, я заплачу.

– Нет, – ответила Шипичиха так же решительно. – Нет, вы не можете.

– Ясно… – Нина уже приготовилась к отказу, поэтому почти не расстроилась. Ей казалось, что внутри она сделана изо льда, такая же холодная и бесчувственная. – Извините за беспокойство.

– Я не сказала, что не пущу. – Шипичиха сделала какой-то странный жест рукой, одновременно приглашающий и прогоняющий. Как только у нее это получилось? – Я сказала, что вы сами не сможете остаться.

– Не захотим? – спросила Нина осторожно.

– Не захотите. – Старуха кивнула.

– Мы захотим. – Она вспомнила минувшую ночь в мельчайших подробностях и поняла, что согласна ночевать хоть в сарае, хоть на сеновале, да хоть под открытым небом, только не возле Темной воды. – Если вы нас пустите.

– Есть хочешь, малой? – Шипичиха на Нину даже не глянула, она очень внимательно смотрела на Темку.

– Хочу, – ответил Тема, и у Нины от счастья закружилась голова. Третье! Третье слово, которое всего за какие-то сутки произнес ее маленький сын!

– А покажь, покажь-ка мне, что у тебя там в кулаке? – Шипичиха нависла над Темкой. Нина уже хотела было привычно заступить ей дорогу, но в последний момент сдержалась.

– Мое. – Тема спрятал руку за спину. Четвертое слово!

– Твое. – Шипичиха не спорила. – Я только посмотрю, трогать не стану. – Покажь.

Темка с явной неохотой разжал кулак. Клок серебристой шерсти на его ладошке словно бы свалялся и потускнел, он уже и серебристым не был, если только с редким серебряным проблеском.

Шипичиха рассматривала клок долго и внимательно, а потом выпрямилась и велела:

– В дом идите! Я сейчас завтрак сготовлю!

– Так я это… – Яков явно чувствовал облегчение от того, что получилось пристроить Нину с Темкой, – я по делам в лесничество!

– На связи будь, – велела Шипичиха, не глядя в его сторону, и Яков кивнул, подчиняясь.

Завтракали на террасе под сенью винограда. Ели молча. Шипичиха ни о чем не расспрашивала, а Нина тихо радовалась передышке. У их ног крутилась хозяйская собака, но вела себя смирно, интересовалась только подачками со стола.

– Можно я посплю? – Нина помогала Шипичихе убираться со стола. – Немножко, хотя бы часик.

– Спи. – Шипичиха глянула на нее искоса. – Ночью выспаться не вышло?

– Нет. – Она мотнула головой.

– А что так? – В голосе Шипичихи не было любопытства. Наоборот, Нине показалось, что вопрос этот она задала помимо воли. Но раз уже задала… Ей нужно выговориться, выдавить из себя этот липкий, пахнущий тиной страх…

Шипичиха слушала молча, не перебивала, не задавала наводящих вопросов, не удивлялась услышанному, а когда Нина закончила, сухо сказала:

– Зря ты сюда приехала, девка. Ох зря. И сама приехала, и малого привезла.

Нина уже понимала, что зря, одной только ночи хватило, чтобы это понять.

– Мы, наверное, уедем, – произнесла она не слишком уверенно. Эту мысль еще нужно было обдумать и взвесить, как-то смириться с тем, что она изначально приняла неправильное решение.

– Не получится. – Шипичиха закончила вытирать посуду и теперь складывала тарелки в аккуратную стопку. – Но отпустит она теперь тебя.

– Кто не отпустит? – Внутри похолодело.

– Темная вода. Ни тебя, ни малого твоего. Значит, судьба такая. Значит, так и нужно было.

– Что значит «не отпустит»? – Нина старательно и методично выкорчевывала панику, а на освободившееся место бросала семена злости. – Вы сейчас о чем вообще?

– Я обо всем. – Старуха снова сделала неопределенный жест рукой. – О том, что все только начинается. – И, не позволив Нине сказать ни слова, спросила, указывая на ее исполосованную руку: – Откуда?

– Поцарапалась.

– Поцарапалась, значит. – Шипичиха кивнула. – Это хорошо, что поцарапалась. Крови много было?

– Не слишком.

– Это тоже хорошо. Голова кружится?

Кружится. Но это от бессонницы и стресса. Может быть, еще от выпитого в доме Чернова виски.

– А какая разница?

– Большая. А малой твой, я смотрю, говорить начинает. Сколько слов уже сказал? Два? Три?

– Четыре.

– Вот. А будет больше. С каждым разом больше. – Шипичиха поглядывала на играющего с собачкой Тему. Тема выглядел полностью довольным жизнью. – Если только ты его не увезешь.

– Из Загорин?

– От Темной воды.

– Глупости! – Нина мотнула головой, и головокружение усилилось.

– Малому твоему сколько? – спросила Шипичиха.

– Четвертый год.

– И сколько слов он за эти четыре года сказал?

Нисколько. Но тот факт, что Темка вдруг заговорил, никак не связан с этим чертовым местом!

Нина так и сказала. А старуха только усмехнулась в ответ, не стала спорить. Она собрала со стола посуду, унесла в дом и уже из дому крикнула:

– Я тебе постелила! Иди передохни. За малым я пригляжу.

Нина уснула мгновенно, стоило только голове коснуться пузатой пуховой подушки. Как в омут, провалилась в темный, без сновидений, сон. А когда проснулась, день благополучно перевалил на вторую половину. И этой второй половиной им с Темкой нужно было как-то распорядиться. От помощи по дому Шипичиха отмахнулась.

– Сама управлюсь, – сказала, вытирая загорелые руки о белоснежный передник. – Если хотите, сходите в «Стекляшку», хлеба купите и лимонаду «Дюшес». Он там прямо возле кассы стоит. – Про лимонад Шипичиха упомянула с каким-то непонятным смущением, словно стеснялась. – В кафе к Ксении зайдите, к чаю чего-нибудь возьмите.

От дома Шипичихи до «Стекляшки» было минут тридцать ходу. Идти пришлось почти через все Загорины, по пути разглядывая дома, прячущиеся то за палисадниками, то за высокими заборами, многочисленные яблоневые и вишневые сады, обходя беспечно копошащихся в пыли кур. Куры приводили Темку в восторг, впрочем, как и всякая встреченная на пути живность. Казалось, что ночное происшествие он уже забыл. Пусть бы забыл. Достаточно, что Нина помнит все в малейших подробностях.

Стоянка перед «Стекляшкой» оказалась заполнена машинами на треть, наверное, жизнь в Загоринах активизировалась ближе к вечеру. Внутри тоже было довольно многолюдно, прохладный кондиционированный воздух вкусно пах выпечкой. Между стеллажами с товарами бродили как селяне, так и дачники. Первые от вторых отличались разительно, сразу и не понять, кто на самом деле здесь хозяин: пришлые и местные. Нина быстро сложила в корзину все самое необходимое, выстояла небольшую очередь к единственной работающей кассе, рассчиталась. До настоящего вечера было еще далеко, и возвращаться к Шипичихе не хотелось, поэтому Нина заглянула в кофейню. Темка занял место у окошка, а Нина прошла к стойке.

– О! – сказала Ксения вместо приветствия. – Вам с мелким как обычно?

Они заглянули в кофейню всего второй раз, а уже «как обычно». Было в этом что-то такое… домашнее, словно бы их с Темкой приняли в закрытый клуб.

– Да, спасибо, – отозвалась Нина, оглядывая зал. Людей здесь было еще не слишком много, но больше, чем вчера.

– Скоро будет не протолкнуться, – заметила Ксюша, насыпая в турку кофе. – Вечер пятницы – все дела! И живая музыка! – Она кивнула на школьную доску, на которой мелом было выведено: «Сегодня вечер живой гитарной музыки, господа!»

Нине вдруг невыносимо захотелось на вечер живой гитарной музыки. Чтобы все банально и привычно, лишь самую малость романтично. Чтобы никакого дома у Темной воды…

– Как устроились? – спросила Ксюша, словно прочтя ее мысли. – Как вам на новом месте?

Не было смысла врать, все равно ведь Яков Ксюше все расскажет, поэтому Нина сказала правду:

– Никак.

– А что так? – Ксюша так и не донесла турку до жаровни с раскаленным песком, застыла с вытянутой рукой.

– Жутко там. – И здесь не нужно врать. Не такое уж безобидное и светлое место – Темная вода. Было бы безобидным, не пустовало бы.

– Жутко. – Ксюша согласно кивнула, поставила турку на жаровню, а потом добавила: – И правильно, что съехала. Нечего вам там с малым делать.

– Из-за Силичны? – Не нужно было спрашивать. Все равно ведь решение уже принято. Но Силична, как внезапно выяснилось, не какая-то посторонняя старушка, а ее прабабушка, бабушка ее мамы. – Из-за того… убийства.

– Убийства? – Ксюша о чем-то задумалась, а потом, словно придя в согласие с самой собой, сказала: – Яков тебе соврал. Не хотел пугать, наверное. А я его потом знаешь как отчитала! Нормальное ли это дело, когда женщина не знает, в каком месте придется жить. А ты ж не одна, ты с малым дитем. – Ксюша навалилась пышным бюстом на стойку, она умудрялась одновременно следить и за Ниной, и за залом, и за кофе на жаровне.

– Так что там на самом деле случилось? – Кусок льда, который почти растаял, снова кольнул изнутри холодом. Что может быть страшнее убийства?

– Кошмар и ужас там случился. Я думаю, правильно Алена сделала, что сбежала и тебя с собой забрала. И что правду не сказала, тоже правильно. Зачем ребенку такая правда!

– Какая? – Иголок становилось все больше и больше, а дышать получалось через раз.

– Долгая история. В двух словах не расскажешь, но ты ведь уже выросла, имеешь право знать, как оно было на самом деле. Погоди-ка! – Она нырнула под стойку, но почти сразу же вынырнула с раскраской, белыми листами бумаги и цветными карандашами. – Сейчас еще пончиков разогрею. Отнеси малому, пусть делом занимается.

Темка принял подарок со сдержанным достоинством, раскраску отложил в сторону, потянулся за бумагой и карандашами.

– Порисуешь тут пока? Мне нужно с тетей поговорить. – Нина погладила сына по голове. Он молча кивнул в ответ, а так хотелось, чтобы сказал хоть что-нибудь. Но не все сразу…

К тому моменту, когда она вернулась к стойке, Ксюша уже сварила кофе.

– Тебе. – Она поставила перед Ниной дымящуюся чашку и блюдце с каким-то пирожным. – Ешь, это пятничные изыски от шеф-повара. Вкусно.

В том, что вкусно, Нина не сомневалась. Вот только ей не хотелось пирожного, ей хотелось правды. А Ксюше хотелось поболтать. Совпали желания.

– Яков, конечно, не всю правду сказал, – заговорила наконец Ксюша. – Но ты его не вини. Такая история… Я и сейчас, бывает, как накатит, так от жути содрогаюсь, а тогда я вообще девчонкой была, еще моложе Алены, твоей мамы. Мы ж тут все в Загоринах думали, что она третьей жертвой стала. А ты, значит, четвертой… А если Силичну посчитать, так их вообще пять выходило.

– Я не понимаю. – Она и в самом деле не понимала. Раньше речь шла только о бабушке, а теперь вот… еще какие-то жертвы.

– А никто сначала не понял. Когда Светка Нефедова пропала, решили, что в город сбежала. Она такая была… оторви да выброси. Помнится, даже родители ее не особо испугались. А потом ровно через год пропала Женя Симонова. И это уже совсем другая история.

– Почему?

– Потому что Женя была не такая, как Светка, не могла она никуда сбежать. Правильная она была, понимаешь?

– Правильные тоже иногда сбегают. – Ей ли не знать…

– Правильные если сбегают, то ребенка не бросают. А Женя, получается, бросила.

Да, правильные детей не бросают. С этим Нина была полностью согласна. Правильные, когда сбегают, детей забирают с собой, чтобы потом прятаться с ними на Темной воде.

– Они жили у Темной воды?

– Нет. – Ксюша покачала головой. – Загоринские были обе. Но к Темной воде в те времена многие бегали. Искупаться там или за веночком.

Нина хотела было спросить, за каким веночком, но Ксюша нетерпеливо махнула рукой, продолжила:

– Женю тогда всей деревней искали, следователь из города приезжал. Говорят, оба озера водолазы обшаривали, но так ничего и не нашли. А ровно через год оно как рвануло… – Ксюша замолчала, будто вспоминая все подробности того страшного года. – Это уже потом закономерность увидели, когда Алена, мама твоя, пропала, а сначала-то значения не придавали.

– Какую закономерность? – спросила Нина шепотом. Про кофе она и думать забыла, так и держала чашку в ладонях, не сделав ни единого глотка.

– Пропадали все ровнехонько на русальей неделе.

– Какой неделе?

– Русальей. – Ксюша покачала головой. – Сразу видно, что ты не местная, не знаешь, как оно у нас тут. А у нас в Загоринах русалья неделя – это отдельная история. Вот она, кстати, как раз вчера и началась. Но сейчас как-то поутихло все, неинтересно молодежи ничего, кроме интернета, а тогда мы верили.

– Во что верили?

– Во всякое. – Ксюша неопределенно развела руками, словно пытаясь объять необъятное. – Это такая особенная неделя, и ночи в ней особенные. Ну, типа, русалки только в русалью неделю могут на сушу выходить. Вроде если девка сплетет венок и бросит его в воду русальей ночью, а венок этот примут, то она непременно в следующем году выйдет замуж.

– Кто примет? – В Ксюшином путаном рассказе Нина понимала все меньше и меньше.

– На самом деле это поверье у нас такое. Девка плетет венок из луговых трав и бросает его в озеро. Чей венок останется плавать на поверхности, той в следующем году ничего на амурном фронте не светит. А вот если венок под воду уйдет, значит, приняла русалка подарок и поможет чем сможет. Но лучше всего, если девкин венок потонет, а взамен ему со дна русалий венок всплывет. Считалось, что это вообще шикарный расклад. Если такой венок на голову надеть, то любого мужика можно на веки вечные приворожить. Любого, понимаешь? – Ксюша вздохнула, словно бы даже с сожалением. – Говорят, Алена, мама твоя, как раз такой венок из Темной воды и выловила, потому за ней мужики так и бегали.

– И как понять, что это именно русалий венок? – В эти сказки Нина не верила, но любопытство неожиданно взяло верх.

– Очень просто. – Ксюша пожала плечами. – В воду бросают венок из луговых трав, а на поверхность вместо него всплывает венок из кувшинок. Вот такой бартер… И к Темной воде девка должна пойти непременно в одиночестве, в сорочке, собственноручно расшитой, на голое тело надетой. Вот и думай, какой популярностью у нас в Загоринах пользовалась русалья неделя. – Ксюша хихикнула. – Особенно у мужиков. Насмотрится парень на этакую красоту в полупрозрачной ночнушке, проникнется, так сказать, всем сердцем, вот тебе и новый роман! И русалки никакие не нужны. Но старики это дело осуждали. Я прекрасно помню, как батя мне грозился ноги повыдергивать, если только сунусь к Темной воде в русалью ночь, а мамка всякие страсти рассказывала про монстра-перевертыша, что рыщет по берегу озера в русалью неделю.

– Монстра?.. – сердце остановилось.

– Ага. Зверя с красными глазами. Чупакабру. – Ксюша снова неопределенно взмахнула руками. – Эта тварь типа хватает всех зазевавшихся парней, ну, тех, что решились подсматривать за полуголыми девками, и утаскивает в лес. Ну, сама понимаешь, какого сорта эти байки и для чего придуманы. Чтобы молодежь отогнать от Темной воды: и девок, и парней. Чтобы не начудили чего по пьяни и из-за гормонов, чтобы не потонули ненароком. Потому что бабка моя рассказывала, что раньше, еще во времена ее молодости, не проходило ни одной русальей недели без того, чтобы кто-нибудь в озере не утонул или не пропал без вести. Вот те два исчезновения Светки и Жени и списали сначала на русалью неделю, на всю эту ночную вакханалию. А потом пропала Алена с дочкой. Малые дети никогда раньше на озере не пропадали, это уже знаешь какое ЧП! А тут еще и Силичну нашли. Там такая жуть была… – Ксюша подавленно замолчала. – Похоже, рассказывать сказки про русалок ей было проще. – Ее обнаружили на следующий день, сразу после последней русальей ночи. Не в доме, тут Яков не обманул. Она у воды лежала, с вырванным сердцем…

– Как это?..

– А никто так и не понял, как это. Сначала думали на зверя. Там вроде и следы от лап нашли. Следователь даже егерей приглашал, чтобы на следы и рану глянули. Яков тоже присутствовал. – Ксюша вздохнула. – На него потом страшно смотреть было, на три дня в запой ушел. Но так и не поняли, какой зверь мог такое с человеком сотворить. А потом на мелководье нашли охотничий нож со следами крови. А Алена пропала. Да не одна, а вместе с тобой. Ты тогда еще совсем малая была, даже меньше, чем твой сын сейчас. Дом у озера обыскали, а все вещи на месте. Если женщина решает бежать, она ж, наверное, вещи с собой берет.

Ох, ошибается Ксюша… Если женщина решается бежать, она почти ничего с собой не берет.

– Ну, тут уже хочешь не хочешь, а вспомнишь про все прошлые исчезновения. Вот следователь и вспомнил. Взяли в оборот всех, кто сразу с тремя женщинами общался. Таких, ясное дело, в Загоринах оказалось много, деревня-то хоть и большая, но все равно не город, все друг друга знают. Вот кто-то участковому и указал на Серегу Лютаева как на наипервейшего подозреваемого. И со всеми исчезнувшими женщинами был знаком, и в дом ваш вхож, и покойная Силична его не особо жаловала. Впрочем, она вообще никого не жаловала. Строгая была старуха. Алену держала в ежовых рукавицах. Как уж при такой строгости она тебя умудрилась родить, это другой вопрос. О том только твоим родителям ведомо, но факт остается фактом. Той ночью, последней русальей ночью, прабабку твою срочно позвали к Антонине Симоновой, Жени Симоновой маме. Кто говорил, у нее с вечера сердце прихватило, а кто – что примерещилось ей что-то. Ну, русалья ночь же, ясное дело! Да еще и годовщина по пропавшей без вести дочери. И знаешь, что это значило?

Нина мотнула головой. В груди щемило так, словно это у нее прихватило сердце.

– Это значит, что домой из Загорин Силична вернулась только на рассвете. И убили ее на рассвете, это и экспертиза потом подтвердила. А еще это значит, что Алена ночью никуда из дома не уходила, не могла же она бросить тебя среди ночи одну!

Не могла. Мама никогда, ни за что на свете бы ее не бросила!

– Вот следствие и решило, что если вы с Аленой оставались всю ночь дома, то могли стать свидетелями убийства. – Ксюша помолчала, а потом после тяжкого вздоха продолжила: – Или первыми жертвами, а уже Силична свидетельницей. А Лютаев стал первым подозреваемым. Сначала вообще никто поверить не мог, что это он сделал. – Ксюша снова помолчала, будто и сама до сих пор не до конца верила. – Но там факты, неопровержимые улики…

– Какие улики? – Почти четверть века назад все случилось, а от истории этой до сих пор веяло таким ужасом, таким безумием, что невозможно поверить.

– Когда начали всех, кто был с Силичной и Аленой знаком, на допросы таскать, Лютаева не сразу нашли. Пропал, словно в воду канул. Яша его тоже искал. Они же дружили все вчетвером: Яша, Лютый-Лютаев, Сычев и Березин. Неразлейвода были по молодости. Это сейчас их жизнь пораскидала: Якова – в охотнадзор, Лютого – на зону, а Сычева с Березиным – в бизнес, а тогда-то никто из них и не думал, что так все сложится. Да ты пей кофе, остынет же!

Уже остыл. Да и как запивать такую историю кофе? Ее бы запить водкой или вот виски, которым отпаивал ее Чернов.

– Они все вместе были той ночью? – спросила Нина, делая глоток скорее из вежливости, чем от необходимости.

– В том-то и дело, что нет. Яков рассказывал, что звали они Алену на гулянья по случаю завершения русальей недели, но она отказалась. Теперь-то понятно, что из-за тебя, что не с кем было тебя той ночью оставить. Ну и с Серегой они вроде как поругались тогда. Свидетели нашлись, что поругались. Вот Яша мой и стал свидетелем. Он до сих пор себе простить не может, что рассказал тогда про это участковому. Думает, что предал товарища. А я ему говорю: какое же это предательство, когда речь идет об убийстве?! – Ксюша глянула на Нину так, словно ждала от нее одобрения.

– Вы ее тоже знали, мою маму? – спросила Нина.

– Ну как знала… – Ксюша пожала плечами. – Я тогда малая еще была. Родители меня даже в клуб не пускали. Со стороны наблюдала. Алена красивая была. – В голосе Ксюши послышалась едва уловимая зависть. – На нее многие парни заглядывались.

– И Яков?

– И Яков, – сказала Ксюша как отрезала. В этот момент к ней обратился один из посетителей кафе, и она вышла в зал. Нине показалось – с явным облегчением. Похоже, Ксюша уже и сама была не рада тому, что затеяла этот разговор. Нина тоже была не рада, потому что Ксюшин рассказ стал еще одним подтверждением существования зверя. Того самого, что минувшей ночью чуть не уволок Темку, того самого, что вырвал из груди ее прабабушки сердце… Думать об этом было так жутко, что Нину до костей пробрал озноб.

Пока Ксюша обслуживала столик, Нина подошла к увлеченно рисующему сыну, встала за спиной, привычным движением взъерошила волосы, заглянула через плечо и перестала дышать…

Темка рисовал зверя. Черно-серая шерсть в кровавых подпалинах, изогнутое в стремительном прыжке тело, длинные, словно многосуставные когтистые лапы, остроконечные уши, огромные клыки, полыхающие красным глаза… Не волк – зверь, жуткий, неведомый зверь… А в пасти у зверя – то ли кукла, то ли маленькая девочка. Пусть бы лучше кукла. Нет, не так! Пусть бы лучше Темка ничего этого не рисовал!!!

– Темочка, кто это? – спросила Нина сиплым голосом.

– Это Сущь, – ответил Тема, старательно раскрашивая красным девочкино платье. Понять бы, отчего платье красное. Или лучше такое не знать?..

– Это волк, да? – Мозг все еще искал рациональное объяснение необъяснимому. – Это волк и Красная Шапочка, да?

Вот только волк на волка не похож, а у девочки на рисунке красное платьишко, а шапочки никакой нет. Но ведь Темка мог забыть или просто придумать свою историю. Вот такую жуткую историю…

– Это Сущь, – повторил сын упрямо и, высунув язык от предельной сосредоточенности, нарисовал под зверем красные следы. Не волчьи, а человеческие следы…

– А это? – Осторожно, кончиком ногтя, Нина коснулась нарисованного следа.

– Это кровь, – объяснил Темка. И не понять, то ли радоваться стремительно увеличивающемуся словарному запасу сына, то ли ужасаться его фантазии. Если это вообще фантазия. Если это не воспоминания…

– Можно мне? – Она потянула на себя рисунок, и Темка расстался с ним без сожаления. – Спасибо, сынок. Доедай пончики.

Мимо их столика проплыла Ксюша, едва заметно кивнула, мол, пойдем, расскажу, что было дальше. Нина торопливо сложила рисунок, сунула в карман джинсов, вернулась к стойке.

– Они все ее любили, – сказала Ксюша решительно. – Все четверо. Мне иногда кажется, что Яков любит ее до сих пор.

– А вы ревнуете?

– Ревную. – Ксюша горько усмехнулась. – Хоть и понимаю, что нет ее больше, что не нужен ей был никто, раз за столько лет весточки не подала, а на душе все равно кошки скребутся, кажется, что любит он меня вполсилы.

Нина не стала спрашивать, про кого она. И без того понятно, что про Якова. Ей другое не понятно: почему мама так круто, так бесповоротно изменила их жизни. Она ведь сбежала. Она была напугана до такой степени, что даже не приехала на похороны собственной бабушки. Кем напугана? Или вернее спросить – чем? И ей, единственной дочери, ни словом не обмолвилась о тех давних событиях. Да и сама Нина что помнила? Если ей тогда было почти столько же, сколько сейчас Темке, то помнить она должна хоть что-нибудь. А вот ничегошеньки! Ее воспоминания брали начало теплым летним утром в крошечной спальне, оклеенной свежими обоями в цветочек. Ее комната. Ее игрушки. А вот ее мама. Сидит рядом с кроватью на стуле, сложив на коленях тонкие, полупрозрачные руки, смотрит на Нину со смесью радости и недоверия, плачет и шепчет одними только губами:

– Здравствуй, доченька…

Мама рассказывала, что в детстве Нина сильно болела. Настолько сильно, что им пришлось сменить и город, и климат. А воспоминания… наверное, их стерла та тяжелая болезнь. Но это ведь не беда! Будет еще очень много разных воспоминаний и впечатлений!

Так и случилось. Мама была права.

– Расскажите про Лютого, – попросила Нина. – Как его вычислили? По каким следам?

– По кровавым, – ответила Ксюша и поморщилась. – Нашли его быстро. Спал мертвецки пьяный в колхозном сарае. Там же, в сарае, потом при обыске нашли его рубашку со следами крови. Группа крови и резус совпали с кровью Силичны. На охотничьем ноже – его отпечатки. А в доме, в твоем доме, остались следы его сапог. Следователь решил, что Лютый после того, как убил и выпотрошил старушку, зашел в дом. Наверное, искал Алену и тебя.

– Зачем? – Нина одним махом, как давешний виски, допила холодный кофе.

Ксюша вздохнула:

– Чтобы и с вами разделаться. Ведь тогда, почти двадцать лет назад, все, даже следователь, решили, что он и вас с Аленой убил. Убил, а тела где-то спрятал. Допрашивали его… какие-то очные ставки, следственные эксперименты устраивали, а он сначала отпирался, а потом вообще замолчал. Как мне Яков потом объяснял, не получилось у следствия доказать его причастность к остальным убийствам, потому что вроде как и убийств не было. Нет тела – нет дела. – Она с мрачной сосредоточенностью принялась полировать и без того блестящую стойку. – Да только все знали, что это он – маньяк.

– Почему?

– Потому что со всеми тремя девушками был знаком, потому что с мамкой твоей роман крутил. Они пожениться, кажется, даже собирались, а потом поругались, разбежались чего-то. Ты не обижайся, Нина, только Алена была ветреной. Головы мужикам кружила только в путь. Вот и тебя родила незнамо от кого. Другую бы осудили, а ее, наоборот, даже жалели.

– Почему жалели? – А про «незнамо от кого» ведь правда. Мама никогда не рассказывала Нине про отца. Мама не рассказывала, а сама Нина не спрашивала. Сказать по правде, ее даже не волновал этот вопрос. Странно? Теперь вот ей странно, а тогда, в детстве, отсутствие в их с мамой жизни отца казалось вполне нормальным. У половины Нининых подружек не было отцов. Так что тут удивительного?

– Во-первых, из-за Силичны. Она странная была. В Загоринах ее считали ведьмой. Боялись, рассказывали про нее всякое, но и за помощью бегали. Не спрашивай, за какой. Я не знаю. А Алена выросла совсем другая – современная, веселая. Платья моделировала и шила такие красивенные, что к ней городские в очередь становились за нарядами. Готовы были из области в нашу глушь ехать, только чтобы Алена им платье пошила. И ведь всему сама научилась, по модным журналам. – Ксюша вздохнула, на сей раз, наверное, завидуя уже маминому таланту.

Ксюша не знала, что мама бросила шить. Не было в их доме ни модных журналов, ни швейной машинки, а все платья покупались либо в магазине, либо на вещевом рынке.

– А во-вторых? – спросила Нина.

– А во-вторых, из-за тебя. – Ксюша усмехнулась. – Это ты сейчас нормальная, а тогда… – Она многозначительно замолчала.

– А тогда что? Что со мной было не так?

Ксюша ответила не сразу, наверное, ей стало неловко.

– Мама моя работала в детском садике воспитателем, – заговорила она наконец. – Не знаю, как сейчас, а тогда в их обязанности входили подворные обходы, перепись детишек садовского возраста. Чтобы потом эти списки в школу передать. Тебя в садик не водили, Силична за тобой сама присматривала, но приказ есть приказ.

– Что со мной было не так? – поторопила Нина Ксюшу.

– ЗПР у тебя был. Задержка психического развития. – Ксюша глянула на нее виновато, словно это она лично выставила Нине такой диагноз. – Ну, во всяком случае, тогда так решили. Мама говорит, ты хорошенькая была, чистый ангел, и людей не дичилась, но не разговаривала совсем. Они с заведующей садиком хотели тебя в город свозить, показать лору, вдруг ты молчишь, потому что глухая, но Силична их шуганула, сказала, что нормально все с тобой, придет время, ты еще умнее всех их, вместе взятых, будешь. – Ксюша склонила голову набок, оглядела Нину с головы до ног, а потом закончила: – Видать, не ошиблась прабабка твоя. На немую дурочку ты точно не похожа.

Не похожа. Ни на немую, ни на дурочку. И Темка вот начинает говорить. Темке ЗПР не ставили, Темку сразу записали в аутисты. И Нина поверила. Может, это потому, что рядом с ней не было прабабушки Силичны, которая шуганула бы всех и сказала, что Темка нормальный?.. И мамы к моменту рождения Темки тоже уже не стало.

Про Темку, кстати, Ксюша деликатно промолчала, хотя не могла не заметить, что Нинин сын за все время их знакомства не произнес ни слова. И на том спасибо. А Нине нужно было узнать еще кое-что, может, даже самое главное на сегодня.

– А что со зверем? – спросила она.

– С каким зверем? – не поняла Ксюша.

– С тем, что напал на Силичну.

– Так потом решили, что это не зверь, что это Лютый ее так покромсал. В состоянии аффекта, наверное. Или по пьяной лавочке. Когда его взяли, у него в крови такой процент алкоголя нашли, что допросить смогли только через сутки. Совершенно невменяемый был, неадекватный. Про сердце следователь пытался узнать. – Ксюша поежилась. – Сама понимаешь, это ж жуть какая. Но, говорят, Лютый тогда то ли под дурачка косил, то ли и в самом деле умом тронулся, потому что тоже рассказывал про зверя с красными глазами. Ясное дело, не поверили ему.