Текст книги "Гремучий ручей"

– Обычно по утрам он возится в оранжерее, – сказала Лиза шепотом.

– В усадьбе есть оранжерея?

– Да, старая, еще от прежних хозяев. Она полуразрушенная, Гюнтер восстанавливает ее в свободное время.

– Тогда ты, – Ольга черкнула несколько строк на клочке бумаги, – прямо сейчас сходив оранжерею, передай Гюнтеру это задание. – Она протянула записку Лизе.

– Давать задания Гюнтеру могут только хозяева. – Лиза испуганно попятилась к двери.

– Значит, будем считать, что это приказ фрау Ирмы. У нас мало времени, мы и без того потеряли целый час. Идите! – Ольга посмотрела на Севу, спросила, обращаясь только к нему: – Гюнтер принес вам вчера дрова?

Сева ничего не ответил, отвернулся к окну.

– Принес, – ответила за него Настя, вторая из вновь прибывших девочек. Она была улыбчивая и легкая, опасных вопросов не задавала. – Вечером, как стемнело, явился, свалил дрова в угол и ушел. Даже дверь за собой не закрыл.

Выходит, Лиза передала садовнику ее просьбу. Зря волновалась, что дети будут мерзнуть этой ночью.

Лиза вернулась через пару минут.

– Его нет в оранжерее, – сказала шепотом. – Инструменты его там, а самого нет.

– Где еще он может быть? – спросила Ольга.

– На хоздворе. Там, где мы с вами его вчера видели. Но я там уже посмотрела. И в мастерской тоже.

– Где живет Гюнтер? – Сейчас Ольга обращалась к Шуре. Ей казалось, что у поварихи информации будет побольше, чем у Лизы. – В доме?

– В доме живут только эти… хозяева. – Спина Шуры напряглась. – Солдаты – в казарме на краю усадьбы, я ночую прямо здесь, а где Гюнтер, даже не знаю. Наверное, у себя в сарае.

– Ясно. – Ольга на секунду задумалась, а потом велела: – Ребята, ждите тут! Девочки, за мной!

* * *

– Как это – не можете найти Гюнтера? – Старуха была раздражена и раздражения своего не скрывала.

– Его нет ни в оранжерее, ни в мастерской, ни на хоздворе. Где еще его можно поискать, фрау Ирма? Я распоряжусь.

– Не нужно! – старуха махнула рукой. – Найдется. Занимайтесь своей работой. План действий прежний: девушки наводят порядок в доме, юноши – в парке и в оранжерее. Там нужно убрать и сжечь старый хлам. Вы видели в парке груды срезанных веток? Их тоже сжечь. Еще нужно очистить дорожки от снега. Лопаты, наверное, в мастерской. Я не знаю, поищите сами. И присмотрите за своими подчиненными, фрау Хельга. Они должны работать быстро, но аккуратно.

Да, точно раздражена. А еще, кажется, напугана. Или ей это просто показалось? Фон Клейст не проявлял никакого беспокойства, даже у тела Зоси, но старуха волнуется. Интересно, почему?

– Я все сделаю, фрау Ирма. Я здесь как раз для этого.

Ольга напомнила себе, что она здесь совсем для другого. Да, но времени нет. И обстоятельства… И дети, за которыми нужен глаз да глаз. И дверца, за которой воспоминания, закрыта со вчерашнего дня. Она думала, будет проще и быстрее. А получилось вот как…

– Идите работайте. – Старуха даже не глянула в ее сторону, отошла к окну.

Дать задание девочкам оказалось проще. С домом, по крайней мере, первым этажом, Ольга более или менее разобралась, но территории усадьбы не знала. Или просто до сих пор ее не вспомнила?

Парни ждали ее на крыльце гостевого дома. Сева ежился на ветру, курил сигарету.

– Выброси! – велела Ольга.

– А то что? – спросил он, продолжая курить. – Поставите мне двойку по немецкому?

Ага, уже узнали, кто она и откуда. Да, слухи тут разлетаются быстро. Наверное, и это Ефим рассказал.

– А то я отправлю тебя обратно. – сухо проговорила Ольга. Для мальчишки было важно оставаться в усадьбе. Ольга чувствовала это, поэтому ударила по самому больному. – Мне здесь не нужны бунтари.

Он глянул на нее искоса, загасил сигарету, спросил с вызовом:

– Что дальше?

– Дальше идем на хоздвор. Нам нужно найти инструмент для уборки территории.

С инструментом разобрались быстро. Все необходимое нашлось в сарае. Судя по аккуратно застеленному армейским одеялом топчану именно здесь, а не в мастерской, ночевал Гюнтер. Ольга осмотрелась: кругом царил идеальный порядок, каждая вещь лежала на своем месте, все по полочкам. Из непривычного – длинная, похожая на колодезную цепь. Только не ржавая, а блестящая, словно специально начищенная. А еще в дальнем углу сарая Ольга обнаружила большой узкий ящик. Не наспех сколоченный из кривых сосновых досок, а сделанный из какого-то добротного, до блеска отполированного дерева. Ящик был заперт на замок, тоже добротный, тоже надежный. Ольга попробовала приподнять его за один край, но сил не хватило. Сказать по правде, в последнее время, вернее, за те дни, что к ней начали возвращаться детские воспоминания, сил заметно прибавилось. И душевных, и, что удивительно, физических. Ольга стала чувствовать себя лучше и как будто бы моложе. Быть такого не могло, но и того, что ей нужно найти в усадьбе, тоже не могло быть, а она все равно это ищет. Она ведь даже не знает, что именно, просто чувствует, что это что-то страшное по своей силе. Ящик Пандоры… Может ли ящик Пандоры быть похож на вот этот запертый? Может ли он быть похож на гроб? В ушах вдруг зашумело, и Ольга мотнула головой, прогоняя этот шум. Слишком просто, слишком… на виду. Нет, она ищет что-то другое, какой-то другой ящик.

Ребята, вооруженные лопатами и ломиками, ждали ее снаружи у старой строительной тачки. Тачка им понадобится для разбора завалов в оранжерее.

Оранжерея стояла наособицу на берегу пруда. Наверное, когда-то это было светлое, солнечное место, но сейчас почти вплотную к ее грязным стенам подступали деревья и кусты. Сколько лет она стоит вот такая, всеми забытая? Ольга прикинула. Получалось, что не лет, а десятилетий. То есть, очень давно. Облезла с кирпичных стен некогда белоснежная штукатурка, прохудилась и просыпалась на землю битым стеклом прозрачная крыша. Давно просыпалась, много-много лет назад. И сейчас в образовавшиеся дыры протискивал ветви старый клен, что вырос за эти годы у стены оранжереи. Клен придется срубить, хоть и жалко. Но по-другому оранжерею не отреставрировать. На самом деле, здесь очень много работы. На несколько недель, не меньше.

А оранжерея большая. Можно даже сказать, огромная! Должно быть, когда-то здесь было очень красиво. Ольга закрыла глаза, представляя, как здесь было много лет назад.

Белоснежные стены, солнечные блики на прозрачной крыше. Крыша спроектирована так, чтобы на ней не задерживался снег, и ориентация оранжереи по сторонам света правильная, именно такая, которая нужна для максимальной освещенности. Мощеная серым камнем дорожка в центре. Не прямая, а петляющая, как тропинка в джунглях. Может быть, здесь и были маленькие джунгли из редких, чуждых этому месту растений. Может быть, какое-то их них даже сумело выжить, зацепиться за жизнь корнями и ветками даже после того, как оранжерея перестала быть для растений домом и надежной крепостью.

Ольга вошла в оранжерею, осмотрелась. Здесь кругом был снег. Девственный снег без каких бы то ни было следов. Если только вот эти маленькие, оставленные вороной или галкой. Но человеческих не было. С ночи сюда никто не заходил, она первая.

Под ногами хрустел снег и битое стекло. Звуки ее тихих шагов подхватывало эхо. Или это не эхо? Откуда эхо в таком открытом пространстве? Ольга прислушалась. Не эхо, это голос Гремучей лощины, биение ее сердца. Здесь он особенно громкий. Как сказал бы Ефим, ощутимый костями. Странное место. Не сказать, что плохое, но точно странное. А растения… Она осмотрелась. Что-то выглядывало из-под снега, какие-то ветки, какой-то сухостой, шипы, колючки. Нет, пожалуй, не выжили диковинные растения, погибли вслед за хозяевами. В живых остался только куст в самом дальнем углу. Когда-то здесь имелся маленький рукотворный прудик. Вот его едва различимая, почти до самых краев засыпанная снегом чаша, вот мраморная скамейка, на которой наверняка было удобно сидеть у прудика под вот этим кустом. Что это? На первый взгляд, роза. Крепкая, колючая, живая. Или все-таки шиповник? Разве роза способна выжить в таких суровых условиях?

Ольга смахнула снег со скамейки, присела. На мгновение закружилась голова, запели птицы. То ли в голове, то ли над головой, в густом переплетении ветвей. И вода зажурчала, даря прохладу пылающей коже. Не просто прудик, а прудик с фонтаном. А на дне – юркими серебряными молниями носятся рыбки. И так хочется подобрать длинную юбку, войти в воду, затаиться и поймать одну из рыбок. И вот она уже бьется на раскрытых ладонях – маленькая серебряная молния. Холодная, но все равно живая. От нее пахнет тиной, но это не важно, если не нюхать, если зажать нос и закрыть глаза, то у нее получится…

– …Что вы делаете?

В чувства Ольгу привел удивленный голос. Ольга вздрогнула, огляделась. Она больше не сидела на мраморной скамеечке, она стояла в самом центре того, что когда-то было прудом, по колено провалившись в снег. Снег забился в ботинки, и ногам было мокро и холодно. А в оледеневших ладонях она держала камень. Узкий и длинный, похожий на рыбку камень…

– С вами все в порядке?

А на скамейке сейчас сидел Сева. Сидел, не пытался помочь или помешать. Сидел и наблюдал. Интересно, как давно он здесь?

– Все в порядке. – Ольга сунула камень-рыбку в карман, отряхнула снег с подола пальто. Выбираться из каменной чаши было тяжело. Сева даже не попытался ей помочь, а сама она не попросила о помощи.

– Странное место. – В Севином голосе, наверное, впервые за все время не было сдерживаемой ярости, в нем было тревожное удивление. – Здесь… мерзко, но хочется остаться.

Ольга его понимала, ей и самой хотелось остаться. А что еще ей хотелось сделать? Или не ей, а той, что вошла в воду и поймала рыбку?

– У нас много работы, Всеволод. – Ольга присела на скамейку рядом с ним, стащила сначала один ботинок, потом другой, вытряхнула снег. – Для начала, нужно смести с дорожки снег, а потом убрать все битое стекло.

– Здесь работы на несколько недель. – Сева смотрел на нее с недоверием.

– А нам придется управиться за день. – Ольга обулась, встала со скамейки. – Вон там лопата, приступайте!

Остальные ребята остались снаружи. Почему не зашли? Не интересно, или уловили то особенное, то, что можно считать голосом лощины?

– И вы не стойте истуканами! – Ольга помахала им рукой. – Чистим снег, вывозим за пределы оранжереи, складываем в кучу. Стекло и остальной мусор в другую кучу. И аккуратнее, постарайтесь не пораниться! – Все-таки не выдержала, учитель с многолетним опытом взял в ней свое. – Когда закончите здесь, пусть кто-нибудь меня позовет. Я буду в доме с девочками.

А ведь если отстраниться от всего творящегося ужаса, можно представить, что нет никакой войны, что это просто субботник, и она раздает указания своим ученикам. Вот только не получается отстраниться. Никак не получается…

Ольга шла по так и не очищенной от снега дорожке, когда увидела какое-то движение в зарослях орешника. Она замерла, сощурилась, пытаясь разглядеть в сплетении ветвей то, что привлекло ее внимание. Раньше у нее бы, наверное, не получилось, но здесь, в Гремучей лощине, зрение ее вдруг сделалось острее, и она увидела.

Фрау Ирма шла куда-то быстрым, решительным шагом. Одна, без своих псов. От Ольги ее отделяла живая изгородь из орешника. Ольга сделала глубокий вдох, пытаясь унять рвущееся из груди сердце. Возможно, это ничего не значило. Возможно, это всего лишь утренний моцион старой женщины, но Ольге нужно было убедиться, нужно проверить. И сделать это надо так, чтобы не попасться фрау Ирме на глаза.

К счастью, эта часть парка была дикой, почти непролазной. Гюнтер со своим топором сюда еще не добрался. Ольга сомневалась, что сюда вообще забредал хоть кто-нибудь из обитателей усадьбы. Так что же понадобилось здесь фрау Ирме? И почему она не взяла с собой псов?

Идти пришлось достаточно долго, минут десять, не меньше. Иногда старуха пропадала из виду, но Ольга не волновалась, нетронутый с ночи снег хранил все следы. Куда больше она переживала, что ее могут заметить, но фрау Ирма не смотрела по сторонам. И чем дальше они уходили от обитаемой части парка, тем стремительнее и резче становились движения фрау Ирмы. Старухи так не ходят. Не всякая молодая девушка выдержит такой темп. Но Ольга выдерживала, и это была еще одна странность, наряду с обострившимся зрением и прошедшей болью в коленях.

Старуха пропала из виду внезапно. Вот в прорехах живой изгороди еще мелькает ее серое пальто, и вот уже никого нет. Ольга замерла, прислушалась. Здесь, в этом укромном уголке одичавшего парка, царило какое-то особенное безмолвие. Даже голос Гремучей лощины был здесь едва различим. Значит, придется полагаться не на слух, а на зрение. Вон там в сплетении густых ветвей, кажется, виднеется проход. И цепочка следов ведет туда же. Идти дальше опасно, можно раскрыть свое присутствие. Поэтому лучше остаться здесь, дождаться возвращения старухи.

Ждать пришлось минут пятнадцать. Фрау Ирма серой тенью вынырнула из того самого лаза, замерла, словно прислушиваясь, медленно огляделась. Ольга вжалась в ствол старой липы, перестала дышать. Ее бы воля, она бы и сердце заставила остановиться. Почему-то ей казалось, что старуха может услышать малейший шорох, даже биение пульса в венах.

Не услышала – постояла, размышляя о чем-то, а потом направилась обратно к дому. Она прошла в нескольких шагах от дерева, за которым пряталась Ольга, и, проходя, замедлила шаг, почти остановилась. Но все же не остановилась, ничего не заподозрила, ничего не почуяла. А Ольга смогла вздохнуть полной грудью, лишь когда серая фигура скрылась из виду. Обождав еще несколько минут для надежности, она шагнула в образованный ветвями орешника лаз, чтобы с обратной стороны обнаружить то ли землянку, то ли погреб, то ли вросшую в землю по самую крышу избушку. В этом странном строении не было окон, но зато была дверь. Ольга боялась, что дверь окажется запертой на замок. Какое-то время она даже раздумывала, стоит ли пытаться проникнуть внутрь, но решимость одержала победу над осторожностью, и Ольга потянула за массивное кольцо.

Тяжелая дверь открылась почти беззвучно, выпуская наружу смрадный, застоявшийся воздух. Пахло… пахло как на скотобойне. Бежать бы отсюда, куда глаза глядят, не спускаться по промерзшим, заиндевелым ступеням в непроглядную темноту. Но она должна. Вдруг там, в темноте, и есть то, что она ищет? Вдруг это именно там ее ящик Пандоры?

Ольга постояла на верхней ступеньке, давая глазам возможность привыкнуть к темноте, давая сердцу возможность унять свой стремительный бег, а потом сделала первый шаг в бездну.

Темнота накрыла ее удушливой волной, словно бы на голову накинули отсыревшее, заплесневелое одеяло. Или не заплесневевшее, а окровавленное?.. Дышать стало тяжело, так тяжело, что захотелось броситься обратно, жадными глотками пить морозный мартовский воздух. Но Ольга себя заставила. Баба Гарпина велела ей не бояться. И даже будучи еще совсем маленькой девочкой, она не боялась, так чего ей бояться сейчас, на закате жизни? Чего и кого? Того, что прячется внизу в темноте, того, что породило этот смрад?..

Глаза привыкли к темноте, когда Ольга шагнула на последнюю ступеньку. В темноте она видела как-то иначе, не так, как раньше. Наверное, так видят кошки. Вот только она не кошка. Она старуха, решившая открыть ящик Пандоры.

Она зажала нос рукавом пальто, огляделась. Никого. Сейчас никого, но раньше здесь определенно кого-то держали. Вот на этой прикрученной к деревянной балке цепи. По коже побежал озноб от мысли, что совсем недавно в этом страшном месте мог томиться человек. Что с ним делали? Как он выживал тут – в холоде, в темноте? Кто это был и куда подевался? А что, если это был не человек, а какое-то животное?

Еще один осторожный шаг – и она оказалась внизу, превозмогая тошноту, присела, изучая земляной пол. Если это животное, должны остаться следы.

Следы были, но не от звериных лап, а от босых человеческих ступней. К горлу подкатил колючий ком, невыносимо сильно захотелось на свежий воздух. Она узнает, кого держали в этой подземной темнице! Обязательно узнает, но не сейчас. Сейчас ее силы на исходе, а в легких разгорается пожар.

По лестнице Ольга поднималась так быстро, как только могла, а оказавшись наверху, набрала в руки пригоршню снега, потерла лицо и даже не почувствовала холода. Ее бил озноб, а смрад, кажется, запутался в волосах и собирался остаться с ней навсегда. Если останется, старуха непременно его почует и начнет задавать вопросы. Такое невозможно не почуять!

Паника накатила горячей волной, но тут же схлынула. Ольга сделала глубокий вдох, оглядела подступы к землянке. На снегу теперь было отчетливо видно две пары следов: фрау Ирмы и ее собственные. Следы нужно убрать. Никто не должен знать, что она здесь была.

Замести следы помогла еловая лапа. Смешно. Было бы смешно, если бы не было так страшно и так странно. Может все-таки зверь? Может поэтому фрау Ирма и не взяла с собой псов? Чтобы не тревожить их понапрасну. Или чтобы не тревожить зверя? Как бы то ни было, а сейчас ответов не получить, сейчас нужно возвращаться, пока ее длительное отсутствие не вызвало ненужных подозрений.

По пути к дому Ольга еще раз заглянула в оранжерею. Парни работали, мели снег с дорожки, собирали осколки кирпичей и стекла в строительную тачку. Ольгу они не заметили. Вот и хорошо.

Девочки тоже работали: мыли окна на первом этаже, начищали паркет. Все, кроме Лизы. Лизы нигде не было видно. Эта девочка была словно бы сама по себе. Наверное, как и пропавший Гюнтер, она подчинялась только хозяевам.

Оставшийся день прошел в хлопотах. Ольга и глазом моргнуть не успела, как он закончился. За воротами усадьбы ее уже поджидали сизые сумерки. Еще не темнота, до темноты оставалось минут тридцать, но то особое время, когда мир вокруг искажается и становится похожим на чей-то не очень умелый акварельный набросок.

Можно было выбрать долгий кружной путь по автомобильной дороге, но тогда бы ей пришлось пройти мимо того места, где нашли Зосю. Готова ли она еще раз увидеть однорукую нимфу, которая стала для несчастной Зоси последней опорой? Нет! Не сейчас, не после душного смрада подземной темницы. Не после серебряной рыбки, бьющейся в раскрытых ладонях. Она пойдет короткой дорогой, той самой тропой, которой пользовалась в детстве. Колени больше не болят, значит, она сможет подняться в гору. Или сможет заставить себя подняться.

Здесь, на тропе, было еще темнее. Всего несколько шагов от ворот усадьбы, а словно бы попадаешь в другой мир – темный, тихий, озвученный лишь ритмичным биением невидимого сердца. Здесь не стоит задерживаться. И вглядываться в лесную чащу тоже не стоит. Нужно просто идти. Как можно быстрее. Баба Гарпина велела ей не бояться, и она не будет бояться. Вот только откуда это леденящее кровь чувство, что за нею кто-то наблюдает? Или не наблюдает, а крадется по пятам?

Все-таки Ольга остановилась. Остановилась, затаила дыхание, прислушиваясь и приглядываясь. Никого. Кажется, никого.

– Кто здесь? – Не нужно было спрашивать, но она все равно спросила. Сил хватило лишь на то, чтобы голос не сорвался на истеричный крик. – Я спрашиваю, кто здесь?!

Ответом ей стал тревожный вскрик ворона. Как в тот день, когда она спустилась в Гремучую лощину первый раз. Отпустило. Словно, этот крик спугнул поселившийся здесь морок. Ничего, еще чуть-чуть – и она окажется на окраине села, а там пусть темнеет, там не так страшно…

…Это было похоже на дуновение ветра. Холодного, смрадного ветра. Это накинулось на Ольгу сзади, повалило лицом в снег. Она закричала, отбиваясь, пытаясь сбросить с себя что-то большое, тяжелое, ледяное. А оно рвало одежду, выло от нетерпения, пока не впилось зубами ей в горло…

* * *

…Земля холодная и пушистая, пахнет прелой листвой и грибницей. Земля гасит жар в груди и голове, на ней так хорошо лежать, так спокойно. Она бы так и осталась лежать тут, под кустом розы. Розы тоже пахнут, но земля вкуснее. Она бы осталась, если бы ей позволили:

– Ну что ж ты, миленькая? Что ж ты тут лежишь? Платье вон такое нарядное испачкала…

И горячие руки на плечах. Слишком горячие, до отвращения!

– Ну, вставай! Вставай! Дай-ка, я тебе подсоблю! Знаю, что голова кружится. Знаю, миленькая. А ты потерпи. Перетерпи. И глаза пока не открывай. Яркое оно все, колючее, а ты не открывай. Просто руку мне протяни, я сама…

Нет, глаза нужно открыть. Как же она с закрытыми глазами? И встать, наверное, нужно, потому что уже не просто холодно, а очень холодно. Особенно щеке. Почему земля такая… холодная и колючая? А была пушистая…

Вокруг темно. Так темно, что кажется, что глаза она так и не открыла. Или все-таки открыла? Ольга моргнула. Получилось не сразу, ресницы слиплись. Может от слез, а может от крови. Почему от крови? А потому что пахнет. Все вокруг пахнет кровью. Немножко соли, немножко меди, немножко розового масла. Онемевшими, потерявшими чувствительность руками, Ольга протерла лицо. Ресницы ломались, как маленькие льдинки, а она все не решалась открыть глаза.

– Хватит! – Этот голос был требовательный и сердитый. Этим голосом разговаривала с ней баба Гарпина, когда была недовольна. – Хватит лежать, миленькая! Открывай глаза, вставай! И ничего не бойся. Главное, ничего не бойся.

Она не боялась. Кажется, должна была, но забыла, чего именно нужно бояться. Или кого. Самое время вспомнить!

…Смрадный ветер. Тяжелое и холодное на плечах… Мерзкий чавкающий звук, и иглы, впивающиеся в кожу…

Дикий зверь. Тот самый, что напал на несчастную Зосю. Точно, тот самый. На нее он тоже напал, вот только, кажется, не убил…

Ольга рывком села. Села, открыла глаза, а рот наоборот зажала ладонью, чтобы не закричать. Темнота не была кромешной. Темноту подсвечивала полная луна. Протискиваясь сквозь ветви деревьев, она рвалась к земле, чтобы получше разглядеть Ольгу. Или чтобы Ольга получше разглядела себя?

Растопыренные, дрожащие пальцы в крови. Чья кровь, можно не спрашивать. Ее кровь, вот из этой раны, что поверх правой ключицы. Рана неглубокая и неопасная. Точно неопасная, в противном случае она бы уже давно истекла кровью. А она не истекла, а лишь потеряла сознания. Да и то, кажется, больше от страха, чем от боли.

Ольга потрогала рану. Так и есть, неглубокая и неопасная. Но крови вытекло достаточно, чтобы ею пропитался ворот пальто. Пальто придется выбросить, потому что оно не только залито кровью, но еще и разорвано когтями. Но это потом, сейчас главное – подняться на ноги и добраться до дома. Если небо такое, и луна на полнеба, значит, уже либо поздний вечер, либо и вовсе ночь. Танюшка там, наверное, с ума сходит. Сначала Зося, а теперь вот она… не пришла домой.

Мысли о внучке сразу вернули силы. Пошатываясь, Ольга встала сначала на колени, потом на ноги. Голова кружилась, земля под ногами раскачивалась, луна двоилась. Это от кровопотери. Или от переохлаждения. А может и от того, и от другого разом. На нее напали. Напал какой-то… зверь. Как на Зосю. Только Зосе не повезло, а ей вот повезло. И рассуждать над тем, почему зверь не добил и не растерзал, она будет, когда окажется дома, а сейчас нужно двигаться.

Еще никогда дорога домой не казалась Ольге такой длинной. Она шла так быстро, как только получалось. Шла, не оглядываясь, не прислушиваясь к ночи. Если не убил тогда, не убьет и сейчас. Откуда такая уверенность, она не знала, но поделать с этим бесстрашием ничего не могла.

А оно кралось следом, ступало след в след до самой границы села. Лишь шагнув на дорогу из красного камня, Ольга почувствовала, что ее больше никто не преследует. Теперь нужно подумать о другом. Теперь нужно подумать о том, как не напугать Танюшку еще больше.

В окне их дома горел свет, Ольга тихо постучала в дверь. Танюшка открыла почти тут же, не спрашивая, кто там снаружи. Глупая девочка! Открыла и повисла у Ольги на шее.

– Бабушка! Бабушка, где ты была? Бабушка, у тебя кровь! Откуда у тебя кровь?!

– Все в порядке, не волнуйся. – Ольга легонько оттолкнула от себя внучку, захлопнула дверь, задвинула засов. Поможет ли засов от того, что кралось за ней в ночи? Она не знала, но очень на это надеялась. – Татьяна, дай мне переодеться и умыться. Согрей воды.

Пока Танюшка суетилась у печи, Ольга стянула с себя пальто, осмотрела его при свете керосинки. Да, она была права, вещь испорчена безнадежно и безвозвратно. Ее саму тоже чуть не испортили безвозвратно, но повезло. Повезло до такой степени, что даже самой удивительно. Это… эта тварь метила в шею, и куснула в шею. И даже, кажется, вырвала кусок плоти, чуть повыше правой ключицы. Но рана все равно неглубокая, и если судить по тому, что Ольга все еще жива, несмертельная. Конечно, ее нужно промыть и перевязать, но уже сейчас видно, что ничего непоправимого не случилось. Небольшая кровопотеря не в счет.

– Кто это? Где ты была? – Танюшка поставила на табурет таз с теплой водой, сама присела напротив. – Я не знала, что думать. Не знала, что делать. Хотела идти тебя искать.

– Не вздумай! – Ольга не хотела пугать и кричать, само собой получилось. Девочка должна понимать, как опасно сейчас и в Видове, и в Гремучей лощине. В селе – звери о двух ногах с эсэсовскими нашивками, а в лощине – неведомая и невидимая тварь. – Ты знаешь про Зосю?

Танюшка кивнула. Ее била мелкая дрожь, не спасала даже пуховая шаль.

– Кто ее, бабушка? Тот же, кто и тебя?

– Зверь. – Ольга смочила в воде полотенце, прижала к ране. – Какой-то дикий зверь завелся в лощине. Наверное, рысь.

– Почему рысь? – Танюшка не сводила с нее глаз, следила за каждым движением.

– Потому что нападает сверху, с ветвей.

– И на тебя так напала?

– Не знаю, мне так показалось.

– А ты ее видела, эту рысь?

– Было темно… – Полотенце пропиталось кровью, и Ольга ополоснула его в тазу. – Татьяна, принеси-ка самогона. Рану нужно продезинфицировать. Не важно, животное там или еще что…

Что еще? Ольга замерла с полотенцем в руке, удивилась этой своей странной мысли. Что еще может напасть на человека, что еще может сделать такое?

– И как дальше? – Танюшка вернулась с бутылью самогона. – Как теперь ходить по лесу? Получается, в Гремучей лощине сейчас опасно!

Ольга понимала, куда она клонит, поэтому отложила полотенце, посмотрела внучке в глаза. Нет, она больше не пыталась внушить ей спокойствие и уверенность в завтрашнем дне, но можно попытаться успокоить. Хотя бы словами.

– Ее выследят и убьют, – сказала она. – Никто не допустит продолжения. Все ведь понимают, насколько это опасно.

– Даже немцы?

– Даже немцы. В усадьбе готовятся к встрече какого-то высокого чина. Понимаешь, Татьяна? Зачем им там так рисковать? Думаю, уже завтра с этим зверем разберутся.

– А ты? Ты завтра снова пойдешь в усадьбу?

– Я должна.

– Кому ты должна, бабушка?! – Танюшка сорвалась на крик. – Кому и что ты должна?! Вот Зося – наша соседка! Она мертвая лежит, убитая! И Митька пропал и никак не находится! Вот тут ты должна быть, на Зосиных похоронах! А этим гадам ты ничего не должна!

– Тише, – сказала Ольга мягко. – Тише, не надо кричать. Я буду на Зосиных похоронах. Я что-нибудь придумаю.

Танюшка хотела еще что-то сказать, но Ольга ей не позволила.

– Давай завтра все обсудим. Сегодня был очень тяжелый день, мы обе устали. Ложись спать, Татьяна. Утро вечера мудренее. Завтра все решится.

Верила ли она сама сказанному? Не верила, но очень хотела верить. А еще хотела спать. Так сильно, что, казалось, не сможет дойти до кровати.

Утро выдалось спокойным, совсем не таким, как прошлое. Ольга собиралась тихо, чтобы не разбудить спящую Танюшку. Блузку выбрала с высоким воротом, таким, чтобы не было видно раны. Никому не нужно знать, что на нее напал этот… зверь. Если бы было можно, она бы и Танюшке не сказала. Если бы было можно заставить внучку забыть…

Ефим уже ждал ее на краю села, стоял возле грузовика, курил папиросу. В ответ на приветствие молча кивнул и так же молча забрался в кабину.

– Ночь сегодня не спал, – заговорил уже после того, как завел мотор. – Как глаза закрою, так она передо мной.

Ольга не стала спрашивать, про кого он, лишь молча кивнула да украдкой потрогала рану. Кожа вокруг раны немного припухла, но очевидного воспаления не было. Как-нибудь заживет. Если обойдется без инфекции.

– Это не рысь. – Ефим скосил на нее взгляд. – Слышите, Ольга Владимировна? Это не рысь. Не смог бы зверь так…

– Как? – Ольга положила руки на колени.

– Я ж ее осмотрел. Ну, когда вез в деревню. Собрался с духом и посмотрел внимательно. Дикий зверь если на человека и нападает, то с одной целью, чтобы сожрать! Вы уж простите мою такую откровенность. А тут что же получается? Получается, напал, голову свернул, кровь пустил и все… Если ж он голодный был, так он бы не остановился, там бы раны и следы от когтей-зубов везде на теле были, а не только на шее. Ох, не знаю, Ольга Владимировна, что за зверь мог такое сотворить. – Ефим покачал головой, а потом добавил: – И еще вот какая странность… Крови на месте было не так чтобы сильно много. Ну, вы ж помните?

Ольга помнила, а хотела бы забыть.

– А тело этой несчастной, оно ж обескровленное почти совсем. – Ефим закашлялся, словно кашлем пытался замаскировать дикость сказанного.

– Как это – обескровленное? – спросила Ольга. В голове вдруг зашумело, как будто и ее собственное тело было обескровлено вчерашней ночью. Но ведь неправда. Чувствует она себя вполне сносно, только рана на шее побаливает. – Откуда вам это знать, Ефим?

– Да мне неоткуда, ясное дело! Это ваш доктор сказал. Дедок такой лысенький, на Ленина похожий… – Он снова запнулся, но, видимо, сильно тревожило его то, что случилось вчера, не мог носить весь этот ужас в себе.

– Зосимович, значит…

На самом деле Зосимовичу было на пять лет меньше, чем самой Ольге, но выглядел он на… старичком и выглядел. Уже лет двадцать, как минимум. Такая у него была специфическая обманчивая внешность. Но врачом Зосимович был отличным, про таких говорят «врач от Бога». На нем одном, считай, и держалась вся медицина в Видове и окрестных деревнях. И даже из райцентра к нему приезжали. И в мирное время, и во время войны. Во время войны стали наведываться и немцы – кто с хворями, кто с ранениями.

– Его староста ваш позвал, чтобы, значит, тело осмотрел, рассказал, что к чему. Ну, он и осмотрел. Сказал, что литров пять она крови потеряла. Это, считай, всю. Что-то там про бледность слизистых покровов и кожи говорил, да я особо не вслушивался. Стыдно признаться, мутило меня, Ольга Владимировна.

– Нечего стыдиться, Ефим, – сказала Ольга, снова осторожно ощупывая рану под блузкой.

– Может и так, но я ж бывалый, первую мировую прошел, всякое видал, а тут как мальчишка, честное слово! А он, доктор ваш, мне и говорит: «Там, где вы ее нашли, крови должно быть очень много, потому что в теле крови почти не осталось». А я ж помню, была кровь, но не так, чтобы очень много. Или снегом замело, и мы не заметили? Как думаете, Ольга Владимировна?