Текст книги "Повиливая миром"

Миша

Из всех Гошиных подчиненных Миша был, несомненно, самым одаренным человеком.

Как сказано в любимой книге нашего детства, «вопросы крови – самые сложные вопросы в мире».

Не знаю, где и с каким цыганом загуляла Мишина прабабушка, но откуда-то в семье инженера и учительницы появился этот красавец с кудрями цвета воронова крыла, шальными глазами и полным пренебрежением к правилам социалистического общежития.

Лошадей на Мишином пути не встретилось, но вот любую автомашину он мог завести наложением руки на капот, нрав имел веселый и бесшабашный, а иногда и попросту опасный. Например, среди Мишиных коллег ходила история о том, как в начале девяностых Стольник (кличка эта была как-то связана с Мишиной фамилией) прибыл вечером по месту жительства в нетрезвом состоянии и на беду захотел кушать. Вся пища в Мишином холостяцком жилище была представлена заледеневшими насмерть ножками Буша в морозильнике. Решив пожарить курочки, Михаил попытался оторвать кусок от смерзшегося монолита. Ноги стояли насмерть. Неизвестно, что сделал бы на месте Миши банальный человек, но Стольник положил куриный айсберг на пол в кухне и расстрелял кур из пистолета, зарегистрированного на одно из многочисленных в ту пору ЧОП.

Соседи вызвали милицию. Защитники правопорядка застали по месту вызова пороховой дым, спящего стрелка и истекающих водой кур на полу. У себя «на раёне» Миша имел определенную репутацию, поэтому милиция переложила раненую дичь в раковину, внушила соседям, что всякий имеет право поступать с собственными морожеными курами как ему заблагорассудится, и уехала восвояси.

Подобных историй в Мишиной биографии было немало, но вспомнила я о нем тоже, как ни странно, в связи с семьей и браком.

В свой срок, поскитавшись вдоволь по разного рода девицам, Миша самостоятельно сделал вывод о том, что любовь – штука неплохая, но дружба – важнее, и сделал предложение той подруге, которая ждала его всегда, готовая вымыть, накормить борщом и утешить, что бы ни случилось.

Подруга была родом откуда-то из-под Полтавы, где в белом домике под вишнями жили ее папа и мама, мирные трудящиеся люди, добрые и порядочные. Девочка их уехала в Москву поступать в педагогический, но поступила почему-то в стриптиз, где и танцевала у шеста на радость московской публике.

– Так вот, значит, незадача какая, – сказал Гоша, – Мишку женить надо. И все, главное, хорошо. Одна проблема. Точнее, две. Мишкина родня считает, что он механик на сервисе, а Машкина – что она училка младших классов.

– Бывает, – согласилась я. – Многие родители недостаточно хорошо знают своих детей.

– Тань, – попросил Гоша, – не морочь мне голову. Лучше скажи, как решать будем.

– Будем?!

– Ну да. Друг ты мне, или так? Я один не справлюсь!

– Прости, а что мы в этой связи можем решить?

– Свадьба будет, Тань. Все приедут. И придут все.

– То есть, надо, чтоб родители Миши и Маши приняли их друзей за однокурсниц из пединститута и за коллег по автосервису? – догадалась я.

– Именно! Я знал, что ты поймешь.

– Гоша, это нереально.

– Ну как нереально? Это больше, чем реально. Это через неделю.

– Гоша, ты порешь чушь. Ни один человек в трезвом уме…

– Я об этом думал.

– О чем?!

– О самогоне. Перед тобой стоит задача заболтать мамаш. Папаш я беру на себя.

Рассказывать об этой свадьбе, в общем, нечего. Свадьба как свадьба. Меня представили родителям как заведующую кафедрой в педагогическом, Гошу – как хозяина автосервиса. По правде сказать, Гоша выглядел убедительнее. Уж больно причудлив был вид моих «выпускниц».

Но дело, в общем, кое-как сошло, брак Миши и Маши оказался очень удачным, и вот, много лет спустя, уже в нынешнее вегетарианское время у меня в кармане раздался звонок телефона.

– Это Миша Стольник, помнишь такого? Посоветоваться надо. Уделишь 15 минут?

Мы встретились в университетском кафе. Я еще думала, что странно буду смотреться в таком обществе, но времени ехать куда-то не было, и я решила – наплевать. Подумаешь.

Он подошел к моему столику, и я обомлела. Высокий, коротко стриженый седоватый джентльмен в тонких золотых очках, твидовом пиджаке и замшевых ботинках.

– Что, изменился? – спросил он, и обернулся к официантке. – Двойной эспрессо и воду без газа.

– Миша?!

– Миша, Миша, – усмехнулся Стольник, – время не стоит на месте…

На экране дорогого мобильного телефона он показал мне фотографию смутно знакомой дамы в элегантном бежевом костюме. Рядом с дамой стояли два одинаковых молодых человека лет тринадцати, черноглазых и темноволосых. На заднем плане маячила стеклянная пирамида Лувра.

– Это Маша? – ошеломленно спросила я.

– Конечно, Маша. А это мои пацаны. Петр и Павел. Близнецы.

Собственно, приехал ко мне господин Столешников для того, чтобы попросить консультации о том, где лучше продолжить образование его сыновьям и есть ли смысл отправлять мальчиков в Англию немедленно или стоит подождать годок-другой.

Я дала старому знакомому пару дельных советов и несколько нужных контактов. На прощание не удержалась и спросила:

– Миш, а юность не вспоминаешь?

– А смысл? – прозвучало в ответ.

Год примерно 1997

Некая немолодая академическая дама звонит мне поутру с очень деликатным вопросом. У академической дамы кончились, простите, панталончики, и она звонит мне посоветоваться о том, где купить это изделие. Воспоминания привели даму в бельевой отдел ГУМа, где ее унизили, рассказав, что трикотажных трусов по колено на свете не бывает, и что трусы – это вон то со стразами по цене крыла боинга.

– Любезнейшая Мариванна, – говорю, – не переживайте, я нынче иду на рынок за своей нуждой, прикуплю и вам искомое 56 размера длиною до колена.

На рынке свежий ветерок полощет ассортимент неожиданно игривых расцветок. Прицениваюсь. Выясняется, что академический 56-ой есть только в КРАСНЫХ УТОЧКАХ. А нежно-голубые уточки, которые понравились мне гораздо больше, кончаются на 52-ом.

Погрустив, беру красных уточки на бежевом фоне, и еду дальше. В моих планах – заехать к другу Гоше, который в то квартировал в старом доме в каком-нибудь Кривоколенном переулке, в третьем, к примеру, этаже.

Теперь, я думаю, к тому дому и на козе кривой не подъехать, а тогда замки, видеокамеры и прочая роскошь были совсем не везде. Гоша помахал мне в окошко, и я вошла в подъезд.

На древнем лифте висит, конечно же, табличка «не работает», и я, вздохнув, иду себе по классической полутемной московской лестнице, думая о своем.

Меж этажами стоит, как вы догадываетесь, мужчина в плащике.

При виде меня он распахивает плащик, и двигается ко мне, ухмыляясь глумливо и плотоядно. Вокруг колен мужчины болтаются спущенные брюки и… трикотажные трусы в нежно-голубых уточках!

Как раз того цвета, которого мне не хватило в 56-ом размере.

– Уточки!!! – кричу я, Голубенькие!!!

Наверху открывается дверь.

– Какие нафиг уточки? – интересуется Гоша, свешиваясь через перила.

Огорченный до невозможности эксгибиционист, путаясь в портках и проклятиях, валится вниз по лестнице.

Я, взволнованная, влетаю наверх.

– Гоша! – кричу я, тут только что был мужик! Без трусов!

– Чо?! – рычит Гоша. – Стой тут, я ему ноги переломаю и вернусь!!!

– Погоди, я не о том! Он был не совсем без трусов, просто он их спустил, и смотри, смотри, у него на трусах были вот такие УТОЧКИ! – кричу я, вытягивая из сумки академические панталоны.

Гоша бледнеет, теряет волю и приваливается к стенке. Наступает тишина. Через пару секунд в тишине звучит вопрос:

– Это что, трофей?!

Бог знает сколько лет прошло, а те трофейные панталоны в уточках он мне припоминает по сию пору.

Намекая на то, что я превзошла женщину из анекдота, которая в сходной ситуации, как вы помните, заорала: «Ой, яйца-то я купить забыла!»

* * *

В роли «боевой подруги», я, конечно, не особенно успешна…

Мы договариваемся выпить кофе. Осень, и у меня профессиональный праздник – День Учителя.

В кафе мне приносят зеленый чай, и Гоша немедленно интересуется:

– А вот этот силос ты по своей воле пьешь? Или чтоб мне понравиться?

В этот момент звонит его телефон. Чувствуется, что собеседник сообщает Гоше что-то очень приятное.

– Слушай, – говорит Гоша, – мне такую вещь привезли! Такую вещь!

– Какую?

– Микро-Узи.

– Что?! Какое микро?

Следующие минут 10 я слушаю лекцию о «стрельбе с закрытого затвора», о «большей точности ведения огня одиночными выстрелами», о знаменитом еврейском конструкторе Узиэле Гале и прочих заманчивых вещах.

– Так это ружье?

– Это пистолет-пулемет.

– Погоди, но по моим представлениям гражданским лицам такое иметь запрещено.

– Почему ты все время пытаешься испортить мне настроение? – безмятежно интересуется Гоша. – Допивай, поехали.

– Куда?

– Как куда? За автоматом. Я тебя потом домой завезу, там близко. Заодно с Серегой познакомлю.

Пробовали вы отнять у карапуза мороженое?

А если представить, что карапуз этот ростом под два метра и долго выступал на ринге в супертяжелом весе?

Сопротивление в принципе бесполезно, и мы едем в «элитный» подмосковный поселок, к старинному Гошиному другу Сереже. Про Сережу я слышала много рассказов, один своеобразнее другого, и чисто антропологически мне даже интересно…

Поселок чудовищен. Знаете эти «дворцы», стоящие в пятидесяти метрах один от другого за высоченным забором?

Точно так же чудовищен дом Гошиного товарища. Больше всего снаружи и изнутри он похож на позолоченный взбесившийся зефир. Я ожидаю увидеть томного господина в розовом халате с золотыми кистями, но навстречу нам выходит стриженый почти наголо невысокий человек лет пятидесяти, облаченный в протертые джинсы и тельняшку. На пальцах у него странные татуировки – разнообразные перстни. Почему-то, несмотря на его крайне гостеприимную улыбку, у меня срабатывают сразу все сигнальные системы и мне очень хочется немедленно поехать домой.

– Ты что, испугалась? – с большим интересом и даже некоторым удовольствием спрашивает Гоша. – Надо же! А я-то думал, у тебя эта штука вообще не работает.

– Какая?

– А та, которой пугаются.

У нашего хозяина гости. Девушки, сидящие за столом, вопросов не вызывают, а вот мужская часть общества мне не нравится совсем.

– Ну-ка, дай я на тебя посмотрю, – говорит хозяин. – Тут мне про тебя порассказали…

– Всё врут, – пытаюсь отшутиться я.

– Да не скажи… Дыма-то без огня не бывает. Ну, водочки выпьешь?

Я отказываюсь категорически, а совершенно непьющий Гоша вдруг говорит:

– А мне давай.

Вокруг этого странного «Сережи» крутится очень красивая, очень тонкая блондинка, и две точно таких же, очень изящных борзых собаки. Все в целом производит настолько абсурдное впечатление, что я перестаю нервничать.

– Ну что ты меня разглядываешь? – вдруг спрашивает хозяин. – Спросить чего хочешь? Так спрашивай.

– Не хочу.

– Хочешь.

– Это неприлично, Сергей… Как вас по отчеству?

– Палыч, – подсказывает Гоша.

– Это неприлично, Сергей Павлович.

– Экий пансион…

– Хорошо, – соглашаюсь я. – В конце концов, мне правда интересно.

– Валяй, – приглашает Сергей Павлович.

– Вот это вот все вместе… Дом этот ваш, ваша девушка, собачки…

– А что, не нравятся? – интересуется мой собеседник.

– Дом жуткий, – невежливо отвечаю я. – Девушка супер. Собаки – вообще слов нет. Только вы во всем этом смотритесь как карандаш в заднице. То есть, очень неорганично. Зачем вам это все?

Гоша с Сергеем Павловичем переглядываются, и вдруг принимаются хохотать.

– А ты говоришь – врут! – резюмирует Сергей Павлович.

Отъезд из этих гостей я не забуду никогда.

«Внезапно» выясняется, что и Гоша, и Сережа успели довольно изрядно выпить.

Я порываюсь вызвать себе такси, но эту идею встречают дружным смехом.

– Поехали, – говорит Сергей Павлович, – заодно в город нас отвезешь. Ты ж трезвая?

На площадке перед домом стоит автомобиль-легенда 90-х – «Мерседес» 600.

Надо заметить, что я в этот период своей жизни езжу на «Жигулях» 6-ой модели. То есть, управлять ничем подобным не умею совершенно.

Товарищи вместе с шедевром Узиэля Галя усаживаются на заднее сидение. Настроение у них превосходное. Я с опаской залезаю на водительское место.

Мне неудобно, страшно и неуютно.

– Да не бойся ты! – ободряет меня Гоша. – Он же железный, чо ему будет…

Шедевр баварского автопрома урчит как крупная хищная кошка. Выбравшись на шоссе, я еду в крайнем правом ряду и в состоянии чрезвычайной настороженности. Еду медленно. Настолько медленно, что, завидев крадущийся вдоль обочины лимузин, нас тормозит автоинспектор. Только тут я соображаю, что прав у меня нет.

– Где документы на машину? – спрашиваю я.

– А черт их знает, – слышится с заднего сидения.

Выбора у меня нет. Я выхожу из машины, и произношу следующие слова:

– Дяденька милиционер, простите меня. Я в безвыходном положении. Мы отмечали день учителя. У меня нет прав и документов, машина это не моя, а на заднем сидении – два нетрезвых мужика с пистолетом. Пожалуйста, можно я поеду домой?

Эту речь оба друга припоминали мне несколько лет.

Нас, конечно, отпустили. Инспектор поправил свое материальное положение, я впала в ярость, и оставшуюся часть пути проехала очень быстро…

Остановившись возле дома, я оставила своих жизнерадостных попутчиков на заднем сидении, сообщив, что с такими недоносками мне прежде встречаться не доводилось, и что вести себя подобным образом могут только асоциальные ублюдки. Вслед мне доносился счастливый смех…

Между тем днем и смертью Палыча пройдет больше 15 лет.

Все эти годы у меня будет человек, к которому можно приехать среди ночи, потому что все внезапно рухнуло, и, не стыдясь, не «держа фасон», неприлично в голос порыдать, рассказать все самое страшное, горькое и дерьмовое, не боясь «потерять лицо», получить рюмку ледяной водки из морозилки и неглупый совет о том, как жить дальше… Человек, с которым можно до слез хохотать над какой-нибудь неприличной ерундой и спорить, например, о Достоевском (да, в местах лишения свободы бывают библиотеки!).

Он расскажет мне и о перстнях, наколотых на пальцах, и о детстве в детском доме, и о многом другом, чего я не знаю и даже не могу вообразить.

Мне будет с ним настолько легко и просто, что место, оставленное в моей жизни Серегой, заполнить никогда не удастся ничем и никем.

За год до смерти он уедет на Байкал. В глухую деревню, вдвоем со своим старым товарищем с такой же острожной биографией.

Я тогда буду уверена, что он просто устал от Москвы. Я так и не узнаю, что ему поставили онкологический диагноз. Мы будем перезваниваться – сначала часто, потом реже. «Связь дерьмовая!» – скажет он.

Потом он пропадет надолго, больше чем на месяц. Потом Гоша приедет ко мне, и скажет: – Палыч умер.

– Когда? – еле выдохну я.

– Ровно сорок дней назад. Помнишь, я уезжал… Ему совсем хреново стало, и я поехал.

– И ты мне ничего не сказал?! Как ты мог мне ничего не…

– Он не велел, – слышу я в ответ. – Приказал сообщить тебе на сороковой день. Сказал, ты будешь орать и называть его ублюдком, и это будет смешно. И что нечего тут «прощаться», чай не вокзал… Ну, что ты… Ну не плачь… Он надеялся, ты разозлишься, и плакать не будешь.

Я надеюсь, что Там, Откуда никто еще не вернулся, распутаются все запутанные узлы, отболит все, что болело, и мы обязательно встретимся.

У него была интересная особенность: он был абсолютно свободен, где бы ни был, и совершенно не умел подчиняться. Этому я хотела бы научиться в оставшееся мне время.

* * *

В половине восьмого утра – звонок. Подскакиваю. Нашариваю во сне мобильник. Друг Гоша.

– Я тут это…

– Что?!

– Я тут в Звенигород ехал.

– Ну?!

– Ну это…

– Что??? Врезался, разбился?

– Зачем? Я это… Покурить вышел. Тут это…

– Что???

– Тут знаешь, такой типа туман. И такое все…

– Какое???

– Ну такое… Знаешь, желтое. И типа белое. И тихое такое.

– Гоша, елки, полвосьмого! Какой туман? Какое желтое?!

– А, ну да, ну ты спи.

Закрываю глаза. Лежу. Думаю. Осознаю. Перезваниваю.

– Ты звонил сказать мне, что вышел на обочину покурить и смотрел на листопад в тумане, и туман был белый, молочный и холодный, а листья – желтые, бронзовые и золотые, и в тумане они падали так медленно-медленно и бесшумно?

– Откуда ты знаешь?

– Да ты мне, практически, рассказал…

* * *

Парковка торгового центра «Западный». Гоша, доставивший меня в магазин, тормозит посреди парковки. Перед нами маневрирует огромный лакированный лимузин. Громадная машина беспомощно тычется носом в ограду, ерзает на месте, потом ползет назад, рискуя разбить фару Гошиной BMW.

– Нарисуют себе права на коленке, – беззлобно ворчит Гоша, сдавая назад. – И колупаются… Не умеешь ездить – купи, блин, ишака… А то накупят троллейбусов…

– Это не троллейбус, – замечаю я, – это «Роллс-Ройс». Ой, Гоша, смотри, он сейчас себе об эту «Ниву» бок обдерет!

– Да и черт с ним, – отвечает Гоша.

Лимузин продолжает кобениться на одном месте.

Сзади гудят, спереди сигналят.

Сверкающий бок «Роллс-Ройса» замирает в полуметре от нашей фары, потом машина продолжает странный маневр.

– Вот ведь шумахер, – вздыхает Гоша, – а еще профессионал…

– С чего ты взял, что он профессионал?

– На таких машинах без шофера не ездят, – отвечает Гоша и с размаху давит на клаксон. – Да чтоб тебя… Пингвин…

Дверь «Роллс-Ройса» распахивается. Из лимузина выскакивает миниатюрная девушка с копной рыжих кудрей.

На глазах у девушки слезы.

– Что вы гудите! Что вы гудите?! Я застряла! Я не могу выехать! Если я эту уродину поцарапаю, меня муж убьет!

– Да еще бы, – соглашается Гоша. – И я бы убил.

– Вот видите?! А вы гудите!!!

– Постой в сторонке, – обреченно вздыхает Гоша, выбирается из своей машины и пересаживается за руль лимузина.

«Роллс-Ройс», благодарно урча, выплывает с парковки.

Рыжеволосая девушка кричит в телефон:

– Да, Вася, я уехала! Да, на твоей машине! И плевать мне на твоего шофера! Я сама уехала. И я прекрасно справляюсь! А если ты, Вася, будешь орать, я вообще не вернусь!

– Это точно, – сочувственно говорит Гоша. – Не вернется. Дорогу не найдет!

Девушка разражается рыданиями.

– Ну полноте, полноте, – уговариваю я, – есть такая услуга, «трезвый водитель». Давайте вызовем вам водителя?

– Меня Вася убьет, если я с чужим мужиком приеду!

– Правильно, – соглашается Гоша. Видно, что неизвестный хозяин «Роллс-Ройса» Вася вызывает у Гоши заочную симпатию.

– А может, вы меня отвезете? – с надеждой всхлипывает девушка.

– А я, стало быть, тебе не чужой, и мне Вася рад будет, – говорит Гоша.

– Что же мне дееееелааать?! – рыдает девушка.

Я долго и путано объясняю, как вырулить на Рублевку в сторону области. Гоша улыбается саркастически.

– Красивая какая, – задумчиво говорю я, проводив взглядом лимузин.

– Еще бы, за такие-то бабки, – отвечает Гоша.

– При чем тут бабки?

– Думаешь, «Роллс-Ройсы» даром раздают?

– Гоша, я про девушку.

– Аааа, про девушку… Ну не знаю, Васе виднее…

* * *

Греция появляется в Гошиной жизни более или менее случайно.

Кто-то что-то советует, вертятся какие-то дела, и в итоге Гоша становится собственником куска земли с оливковой рощей.

В ноябре, посреди обычной московской суеты, ему звонит греческий поверенный и задает сакраментальный вопрос:

– Вы в курсе, что у вас поспели оливки?

Гоша потрясен.

– Никогда у меня не было проблем такого сорта!

Тем же вечером, проведя день на какой-то встрече, перезванивает мне и сообщает:

– Я смотаюсь ненадолго. Я ж их только в банке видел…

– В каком банке? – не соображаю я.

– В консервном.

Я понимаю, что он про оливки…

* * *

Вот уже несколько лет Гошин дом стоит над теплым Термическим заливом, в который вечерами сползает оранжевое солнце.

За эти годы он очень сносно заговорил по-гречески, обзавелся друзьями, наладил бизнес.

С каждым приездом в Москву город раздражает его все больше.

– Нет, так жить тоже можно. Но зачем? Главное – зачем?

* * *

Конец года. Город месит снег пополам с солью, остервенело гудит в клаксоны, плюет грязью из-под колес.

Друг Гоша, прибывший в Москву «дела закрыть», нервно озирается по сторонам. Легко ли – больше полугода на Халкидиках, где в синее Эгейское море брошен Посейдонов трезубец, а в ясную погоду за полоской Термического залива плывет в мареве гора Олимп… Будешь тут озираться…

Мы едем пить кофе. По дороге, по заявкам дочери, заезжаем в кафе и книжную лавку Артемия Лебедева.

Прежде, чем войти в помещение, объясняю Гоше про дизайн и дизайнеров, про то, что такое гламур и как надо вести себя при встрече с прекрасным.

– Иногда, – говорю, – современное искусство может оставить неоднозначное впечатление. Не все и не сразу понятно в нем простому человеку. Иногда искусство может даже ошеломить.

Гоша кивает. Он согласен быть простым человеком. И даже готов ошеломиться.

Выясняется, что книжная лавочка – вниз по спиральной лестнице. Первое, что видит Гоша, ступив на ступени, – огромный «дорожный знак»: на белом фоне очень крупными буквами написано русское слово из трех букв, обозначающее мужской половой орган. Слово перечеркнуто красным, внизу написано: «У нас матом не ругаются!»

– Да я и не собирался, – говорит Гоша, немедленно ударяется об какой-то выступ и, нарушая собственное намерение, поминает нецензурно мать дизайнера Артемия Лебедева, всеми уважаемую писательницу Толстую.

– Вот видишь, – наставительно говорю я. – Ты еще даже не собирался, а дизайнер уже предугадал…

– Мастер, – комментирует Гоша, потирая ушибленное.

Внизу смешно и тесно.

Пока приказчик ищет заказанное, я копаюсь в дизайнерских артефактах. За моей спиной немолодой американский турист осматривает футболки на вешалке. Американца интересуют надписи на футболках. Сопровождает его девушка с очень плохим английским. На таком английском трудно объяснить всю красоту дизайнерских идей. Более того, некоторые из них гибнут в переводе. Наконец, в руках у гостя столицы оказывается майка с надписью «ЙУХ».

– Что здесь написано? – спрашивает гость.

Дева краснеет и приступает к рассказу.

Гоша критически осматривает майку.

– Чо-та у него эта тема больная, у дизайнера твоего, – констатирует Гоша.

Дева мямлит и потеет. Я вздыхаю и решаю помочь.

– Сейчас, – говорю я Гоше, – я ему все объясню, и мы пойдем.

– Ну-ну, – соглашается Гоша.

Несколько минут я говорю с расцветшим американцем о том, что это дизайнерская находка, что это сродни бренду FCUK, когда комический эффект достигается с помощью… ну, вы понимаете.

Гоша и переводчица слушают меня завороженно, американец счастлив, майки куплены…

– Все-таки ты удивительная, – с нежностью говорит мне Гоша. – Так долго и так красиво объяснять человеку, что такое…

В этом месте я вспоминаю, что Гоша – дислектик и переставленные буковки читает в привычном порядке…

Книжки, меж тем, найдены, и мы подходим к кассе.

– У вас столько всего прекрасного! – говорю я приказчику.

– Да просто офигеть, – вторит мне Гоша.

– Может, вы хотите еще что-нибудь купить? – улыбается приказчик.

– Ой, у вас тут есть вещь, о которой я так долго мечтала…

– Берем! – говорит Гоша. Гоша любит покупать мне вещи, о которых я мечтала. – Что ты хочешь?

– Вот это, в баночке! – говорю я.

– Прекрасный выбор! – хвалит продавец. – Вам какого цвета? И чтоб воняло, или так просто?

– А что вы посоветуете?

– Вот с лимончиком. И позитивное такое. Желтенькое!

– Скажите, а оно о стенку прыгает? – спрашиваю я. – У меня такое было, синее, оно прыгало.

– Прыгает! И не липнет! А если на стол положить – расползается!

– Тань, пойдем на воздух, – говорит Гоша, – что-то мне с непривычки нехорошо…

В машине я выковыриваю из баночки желтую массу, и с вожделением принимаюсь мять.

– Значит, вот об этом ты мечтала, – говорит Гоша, выезжая на Никитскую, и бормочет что-то под нос.

«Совсем, блин, в этой Москве очертенели», – слышу я…

* * *

Апрель. Шаткая московская весна.

Автомобиль, проведший зиму в запертом гараже, неплохо бы вытащить наружу.

Друг Гоша напрягает подзабытые инстинкты и решает не оставлять женщину наедине с трудностями.

В гараж мы приезжаем на новенькой машинке BMW, которую Гоша купил вместо прежнего «Хаммера», не снеся моих неостроумных издевательств и узости московских переулков.

Перед гаражом лежит глыба льда.

– Эвона как оно, – задумчиво комментирует Гоша Гоша, попинав глыбу носком итальянского замшевого башмака. – Ну, стало быть, давай этот… Как его?

– Лазерный бластер? – подсказываю я.

– Кой на фиг бластер? – удивляется Гоша. – Лом давай.

– Вот, понимаешь, незадача: нету у меня лома. Утром собиралась – в косметичку не влез, – издеваюсь я.

Вообще, замечу вам в скобочках, что проживание на Халкидиках с видом на Олимп крайне благотворно влияет на нравы и самочувствие. Климатические эксцессы, к примеру, воспринимаются не так остро.

Пожав меланхолически плечами, Гоша направляется в будку к сторожам с тирадой: «А что, братья, нету ли у вас лома?»

Братья, посовещавшись, выносят Гоше совковую лопату. Гоша, дважды ковырнув ею ледяную кучу, приходит в задумчивость.

Наблюдая этот конфликт человека с природой, я сообщаю, что мы, пожалуй, подождем потепления и естественной гибели ледяной глыбы.

– Во! – радуется Гоша. – Естественное – это хорошо. Давай хоть заведем твое корыто, посмотрим, не надо ли «прикурить».

– А ты умеешь «прикуривать»? – спрашиваю я недоверчиво.

– Чего тут уметь? – обижается Гоша. – Цепляешь к аккумулятору этот… Как его?

– Бластер?

– Дался тебе этот бластер…

– Ты мотор свой хоть раз видел?

– На кой черт мне его видеть? Мотор и есть мотор.

– Крышку капота подними! – командую я. Гоша неторопливо обходит грязный шедевр немецкого автопрома, поднимает крышку и печалится.

От посторонних глаз мотор лимузина скрывает пластиковый кожух на четырех пломбах. На кожухе изображена перечеркнутая красненьким человеческая ладонь, снабженная надписью «Noli me tangere» на всех известных языках.

– Эвона как оно, – вздыхает Гоша. – Садись, поехали. К субботе точно все растает, так я тебе Витьку пришлю. Чтоб прикурить.

В восемь утра в субботу, посреди настоящей русской метели, мне звонит Витя.

– Я, Тань, готов, – сообщает Маленький. – Только оно ж… Снег же ж.

– Снег. И от твоего джипа прикурить тоже не получится.

– Это да, – горестно вздыхает Витя.

– Вот, Малыш, к чему приводит социальное расслоение в обществе…

– Чего приводит? А, это… Так если чего надо – ты скажи, я отвезу-привезу. А то правда расслоение…

Почему-то мне представляется, как «Жигули» в гараже сонно вздыхают…

* * *

Греция…

У Гоши медленный интернет. Ну как медленный? Неторопливый.

Магазинчики в поселке имеют обеденный перерыв с часу дня до пяти вечера.

Многие, осознав, что уже настал вечер, не открывают и в пять. Рассказ о том, что в пешей доступности от моего дома есть четыре больших круглосуточных супермаркета и без числа мелких магазинчиков, приводит приятеля-грека в недоумение.

– Кто стал от этого счастливее? – спрашивает грек.

Как вы понимаете, ответа на этот вопрос нет.

Тут тихо. Очень тихо.

По вечерам к тетушке Деспине, которая занимается здешним хозяйством, приходит в гости сестра хозяина соседнего маленького отельчика. Тетушки играют в карты и неторопливо обсуждают что-то неторопливое. Когда приезжает Гошин приятель, они иногда играют в карты вчетвером. Я чуть поодаль валяюсь с книгой в шезлонге и время от времени закрываю глаза, слушая греческую речь, шум прибоя и снова греческую речь. Вероятно, филологи почище моего сделали это наблюдение много раньше, но фонетически греческая речь и шум прибоя очень похожи.

Вдоль моря бежит черная тощая собака. Добежав до моего шезлонга, собака встает всеми четырьмя ногами в воду и принимается сердито лаять.

– Что это ты такое читаешь, что она на тебя лает? – спрашивает греческий приятель. Он не знает русского, но довольно бойко говорит по-английски. Тетушки прекращают игру и прислушиваются.

– Я читаю поучения Паисия Святогорца.

– А, тогда ясно, – смеется грек и транслирует тетушкам мои слова: – Она читает блаженного Паисия.

Тетушки тоже смеются и машут на собаку:

– То-то бес пришел тебя ругать! Дай-ка я его перекрещу!

Собака удирает вдоль линии прибоя.

* * *

Хозяин деревенской греческой таверны приносит рыбу. Сырую. То есть – живую.

Познакомиться. Прежде чем жарить.

Он считает, что это абсурд – есть незнакомую рыбу.

– Я не хочу видеть ее заранее! – жалуюсь я. – Потом мне жалко ее есть!

– А как же ты дома покупаешь рыбу? – изумляется приятель-грек.

Мои объяснения про Норвегию, мороженое филе трески в коробочке и «ничего личного» вызывают у Стратоса страдальческое выражение на лице.

Из-под стола с таким же выражением лица на рыбу смотрит кошка – разноцветная и тощая, как велосипед. Но в кошкином взгляде присутствует надежда. Грек считает меня безнадежной.

Рыба тем временем возвращается на стол, изжарившись на углях, облившись оливковым маслом, обложившись помидорами…

Мои отношения с кошкой переходят в фазу заговора.

Я незаметно опускаю руку под стол.

Кошка незаметно берет из руки кусочек рыбы.

– Какое вкусное оливковое масло! – говорю я.

– Алексис! – кричит мой приятель. – У кого ты берешь масло?

Возникает хозяин. За ним возникает масло – мутновато – зелено-золотое, нерафинированное, в пластиковой бутылке. Следует длинный диалог, из которого я понимаю, что двухлитровую бутыль мне подарят, а еще две продадут за два евро.

– Сколько ты повезешь в Москву? Пять литров? Шесть?

В голове моей плывут видения: сумасшедший аэропорт в Солониках, толпа, сумки, Шереметьево, шесть литров масла…

– В Москве его не с чем есть, – говорю я.

Собравшиеся скорбят.

Кошка, меж тем, наевшись, засыпает на моей ноге.

* * *

Халкидики. Греция, блаженное лето.

Дочка хозяина таверны уехала в Америку.

– И хорошо там, в этой Америке? – спрашивает меня Яни.

– Не была, не знаю. Но София умница, она пробьется.

Наш приятель Стратос с удовольствием переводит про умницу Софию. Ему приятно, что я помню девушку и говорю отцу хорошее. То есть поступаю как положено.

Софию красавицей не назвать, она стрижена ежиком, за ухом имеет татуировку в виде морской звезды, хорошо говорит по-английски, и у нее диплом юриста.

В прошлом году она работала на пляже в большом отеле на Ситонии, распоряжалась лежаками и зонтиками. С работой по специальности были проблемы…

– Все сошли с ума, – говорит Яни. – Все едут…

– Море стоит, горы стоят, – роняет Стратос.

Стратос вообще философ. Одно слово – грек.

Всегда мне нравились такие мужчины: укорененные в жизни. Не знаю, как точнее объяснить.

Кроме того, он – «наш». Волонтер. Когда горела его любимая Кассандра, именно он собирал соседей в ополчение.

Года четыре назад он возил меня показывать мертвый обгоревший лес на границе, где они остановили огонь страшным способом – встречным пламенем.

Сегодня мы ехали с Афона домой, через фантастически прекрасную Ситонию с горами и холмами, с оливковыми рощами, висящими в ослепительном мареве над белым от жары морем… и я попросила его проехать через то место. Мы свернули, сделали крюк, и Стратос с гордостью показывал мне молоденький подлесок…