Текст книги "Лесная сказка"

– Но может, еще посидим? Куда ты все бежишь? Я пришла, своих бросила…

Аня была такой прозрачной, такой беспомощной. Но Лиза уже с порога бросила:

– Ань, давай перестанем притворяться хорошими.

– Мы разве притворяемся? – Аня прижала ладони к губам.

– Тогда давай будем хорошими ровно столько, на сколько хватит сил. На пять минут – значит, на пять минут. А потом – не надо притворяться, если мы уже друг от друга устали. Лучше вовремя распрощаться, чтобы не превратиться в родителей.

Всю обратную дорогу перед глазами стояло несчастное лицо сестры. «Ее глаза как два тумана, полуулыбка, полуплач…» Надо же было так сорваться! Не хотела домой – боялась, развезет от воспоминаний, но что сама она начнет кидаться на родных, Лиза и представить не могла.

Постоянство мелочности, постоянство непонимания, раздоров, отчужденности – это уже не то благостное постоянство. Лиза успела забыть, как оно выматывает, как мгновенно лишает сил. В леса, в леса! Подальше! Правильно все было задумано! Нечего было делать в Белогорске.

В автобусе поскорее уткнулась в книжку – проверенный способ отключиться от домашних неурядиц. Сейчас Ганс Касторп, приехавший в туберкулезный санаторий в Швейцарии, отправится на обед и окажется в уже знакомой компании, ведущей уже знакомые разговоры. Сейчас и сама Лиза окажется в таком же обществе. И уже известно, чего от кого ожидать.

Волшебный клубок

– А у нас новый сосед, – громко сообщила Аллочка. – Просто маскарад! Парад двойников. Представляется как Филипп Шницер, мы глазами хлопаем – а Волчок тогда кто?

– Это я виноват, – вмешался новый жилец – худощавый мужчина под пятьдесят с провалившимися глазами. – Но, поверьте, криминала никакого. Я в вашем городе заказ выполнял – резные деревянные богатыри в парке, может быть, видели. Замысел не мой, повторение работы мастера Головина – жил у вас тут, в Белогорске, такой художник, украшал парк деревянными скульптурами от широты души. Потом умер, а все сгнило – печальная история. Теперь возобновляют кое-что. Я был его учеником, потому меня и пригласили. К оплате отдых прилагался, а я сначала Данилу за себя послал, потом сам приехал…

– Данила Волков – вот он кто у нас на самом деле, – заявила Аллочка, заставив юношу с хвостиком покраснеть. – Потому и Волчок, понимаете? Ну, он тоже остается, мы к нему привыкли. Ученик Филиппа Евгеньевича, юный талант!

Лиза продолжала смотреть на Филиппа Евгеньевича. Последние сомнения рассеивались. На нее глядели знакомые серые глаза, знакомые в разных вариациях – ясные у Светы, туманные у Ани, бездонные у мамы на молодых портретах и у самой Лизы в привычном отражении зеркала. Серые тучковские глаза, которые раз увидишь – и с другими не спутаешь.

Три сестры Тучковы носили сказочные, литературные имена: Людмила, Василиса и Светлана. Лизина мама деятельно помогала родственникам, то устраивая племянников в институт, то пристраивая кого-нибудь на работу. Филипп, седьмая вода на киселе, вообще жил у Бурматовых все годы, пока учился. На даче тоже все время кто-то жил с весны до осени.

Дружба прекратилась, когда общая древняя родственница оставила наследство – избушку на краю города – почему-то Лизе. Родственники были возмущены. Лиза до сих пор холодела, вспоминая, как они нападали на маму, требуя разделить все поровну, а та твердо отвечала, что волю покойницы менять не собирается. И две сестры порвали отношения с третьей.

Когда в книжках попадалось слово «наследство», Лиза вздрагивала и не сразу понимала, почему герои радуются.

Избушка-развалюшка пустовала. Никто ее не покупал. В последнее время пришлось пустить жильцов, чтобы хоть как-то ее оплачивать.

Кузины и кузены, кроме Светы, исчезли, будто их и не было. Филипп из молодого красавца стал почти стариком и Лизу не узнавал. Да и она бы его не узнала, если бы его не назвали по имени и, главное, по фамилии.

– …Мне сказали, что «шницер» по-немецки и по-польски означает «резчик по дереву», когда я уже давным-давно был в профессии, – рассказывал бывший родственник Аллочке, которая ради него отстала от Логинова. – А родные по матери – Тучковы, фамилия известная, я все собирался разузнать, имеют ли они какое-нибудь отношение к тому генералу двенадцатого года. Здесь даже село Тучково есть неподалеку…

– Сами запустили процесс саморазрушения – сами и должны остановить. Отдохнете душой и телом, посмотрите на звездное небо, послушаете тишину – и взвоете, – втолковывал Логинов Кочубею, пока Лиза поднималась в свою комнату.

Вдруг одна из дверей с треском распахнулась – и наружу выкатилась нешуточная борьба.

– Ну вот, чуть Лизу не убила! Лиза, извините! С ней просто сладу нет! – кричала Ольга Майская. – Тата, кому говорю – займись своим гребаным заданием! Тебе же условно отметку поставили за полугодие! Мне что, делать нечего, только за тобой бегать?!

Младшая сестра молча сверкала глазами и пятилась. Старшая в чем-то экстравагантном, развевающемся, с капюшоном – то ли средневековая мантия, то ли одеяние амазонки – надвигалась на нее. Фыркающий боевой конь сам собой дорисовывался рядом. Лиза хотела продвинуться бочком, как вдруг заметила в руках у старшей что-то вроде копья – и не сразу поняла, что это длинные вязальные спицы, металлические, с серьезным блеском холодного оружия.

– Вы это что, деретесь на шпагах? – захохотал Волчок, повисая на перилах.

– Да так бы и убила, – потрясала спицами Ольга. – Не слушает ничего! У меня завтра зачет, а она…

– Ну, что я говорила? – захлопала в ладоши Алла. – Нам здесь только трупа не хватает!

Заданием, которое надо было выполнить или умереть, оказалось вязание: шестиклассницы обязаны уметь вывязывать лицевые и изнаночные и в доказательство должны представить образцы. Тане Майской грозила двойка по домоводству.

– И чего девок мучают? – посочувствовал Кочубей. – Кто сейчас этой фигней занимается, все готовое же продают. Оленька, да ты б лучше сама ей связала – и чай пить с шоколадкой. Или кофе. Лиза, угощайтесь. Сам сварил.

Лиза покачала головой, а амазонка закричала почти со слезами:

– А я умею?! Далось мне это вязание! Какого черта было забирать ее из английской школы и засовывать в эту школу благородных девиц, если она танцы презирает, а рукоделие ненавидит! Позвоню папе, пускай приезжает и сам тут с ней…

– Так ведь не приедет, – почему-то уверенно сказал Волчок и пояснил: – Мой не приезжал, даже когда я один раз сломал ногу и шею чуть не свернул. У твоего же бизнес, наверное?

– Да, – отвечала Ольга, утихая, тронутая его вниманием.

– Тогда точно не приедет, – успокаивал Волчок.

– Таня, пойдем к свету, – предложила Лиза, так и не ушедшая в свою комнату. – Давай я покажу лицевые и изнаночные. Или в самом деле свяжу тебе образцы.

Они присели на диван под светильник, около двери в комнату с замороженным летом. Лиза удивлялась, как руки сами вспоминают нужные движения. Пушистая пряжа приятно перебегала под пальцами. В счете петель, их правильном чередовании был тот стройный порядок, которого всегда не хватало в жизни.

Когда-то она начинала с самого сложного – со свитеров, и самый красивый подарила Ане. Пыталась сама создавать узоры, вырисовывала живые лепестки, но поначалу, когда рисунок переводился в схему, жизнь из него пропадала. Когда же он воплощался на спицах, от замысла вообще ничего не оставалось. И надо было научиться соединять три слоя зрения, и видеть сразу то, что может получиться, и от реальности идти к идее через соображения, как выстроить ее по клеточкам, чтобы затем воплотить в реальность. Лиза и сейчас увлеклась.

– Лучше не унылые образцы вязать, а настоящую вещь, и не для себя, а для дорогого человека. Тогда сразу начнет получаться. Самое простое – шарф. Ты папу ждешь на Новый год? Может, папе?

Снаружи ветер гремел железным подоконником, и пищал, и свистел, и так уютно было сидеть в световом круге, который отделял их от остального пространства маленьким островком.

– Это леший бесится, – серьезно поясняла Лиза, – ему пора устраиваться зимовать, а он не хочет с лесом расставаться и буянит, деревья ломает. Зверей разгоняет по норам.

– Леший – тот самый?

– Ну да.

– А ты на чем завтра на зачет – на такси, или сама водишь? – болтал Волчок с Оленькой Майской, благополучно забывшей о существовании сестры.

Вася безмолвно застыл на ковре.

– Как все-таки приятно, когда женщины вот так сидят с рукоделием, – вздохнул Кочубей. – Вы, Лизонька, зачаровываете этими своими спицами, прямо как шаман – блестящей погремушкой.

– И совершенно не похожи на невесту олигарха, – добавил Логинов. – Вас тут так называют, – пояснил он, глядя мимо зардевшейся Аллочки.

– Вы, Лиза, такая загадочная, – затараторила та, кидая гневные взгляды на предателя. – Мы все гадали, кто же вы – такая молчаливая, постоянно в черном…

– Тогда уж, вероятно, вдова олигарха в трауре, – насмешливо предположил Логинов, которого Аллочкино смущение откровенно забавляло.

– Я не невеста олигарха, – спокойно сказала Лиза, поворачиваясь к публике почти спиной. Завораживать немолодых толстячков и раздражать их жен не входило в ее планы. – И не вдова.

– Нет, Лиза знаете, на кого похожа? – вмешался Данила, к явному неудовольствию Ольги. – На «Мадонну с длинной шеей»! Такая картина Пармиджанино. Правда, Филипп Евгеньевич?

– Пожалуй, – не сразу ответил мэтр, приглядываясь к Лизе.

– Слышите? – подняла палец Таня. – Кто-то пищит! Это уже не ветер.

– Ну кому тут пищать? Чего ты выдумываешь? – Ольга, рассерженная Данилиной тирадой, нашла, на кого накинуться.

– Пищит, – упорствовала Таня. – Я выйду посмотрю – вдруг кошка?

– Какая еще кошка? Никуда не пойдешь. Темнотища такая!

– Давайте я. – Лиза вслушалась – в звуки ветра действительно вплетались слабые живые нотки.

– И я, – привскочил Данила.

– И я. – Шницер, положив руку на плечо, вдавил его назад в ступеньку, на которой тот сидел.

Лиза, накидывая шубку, мельком заметила довольное лицо Ольги – и недовольное Данилы. И Кочубея. И Логинова.

Филипп на морозе сразу закашлялся. И, торопясь, спросил севшим голосом:

– Вы – Лиза Бурматова? Извините, если вдруг ошибся, мне показалось…

– Не показалось. – Почему она отвечает так насмешливо? Не все ли ей равно?

– Значит, точно… – Шницер теперь кашлял, пожалуй, даже дольше, чем требовалось, – видимо, чтобы неловкую паузу замять. – Я не сразу… Ты же была совсем девочкой, когда мы виделись, а теперь такая барышня…

– И что? – Вопрос звучал великолепно – убийственно, как в самой пошлой мелодраме. Лиза даже смотрела сверху вниз, потому что стояла двумя ступеньками выше.

– Да ничего… Не сразу узнал. Извини. Я понимаю, что тебе со мной какие разговоры – старшее поколение все перессорились, и мы потеряли друг друга из вида. Полжизни прошло. Да… Я просто подумал, что, если ты – это ты, надо хоть поздороваться.

Лиза не понимала механизма этой реакции – того, что родственники уже второй раз за день выводят ее из себя. Почему-то она могла терпеть бестактность, занудство и даже истерики посторонних людей из коттеджа. Их назойливость, глупые шутки, пустопорожнюю болтовню. И совершенно не могла пропускать мимо ушей то же самое, исходящее от родственников! Хотя кто-кто, а Филипп кажется куда более посторонним, чем обитатели «Лесной сказки».

Но она уже заговорила, понимая, что не остановится:

– Со мной разговоров в самом деле не требуется, и здороваться не обязательно. И матери наши сами между собой разберутся, я в их дела не влезаю. Поразительно только, как тебя память подводит. «У вас тут в Белогорске», – передразнила Лиза. – Как будто ты сам в этом Белогорске не жил! И куда вы все потом провалились? Когда мои родители стали старыми, бедными и больными? Ты так возненавидел мою маму, что за столько лет ни разу ей не позвонил или открытки не послал? Или теперь на кой нужны родственники, у которых не пообедаешь? Кстати, я тут не единственная тень из прошлого. Ты тут еще одну кузину можешь встретить, Светку, – это ее владения. – И перевела дух.

Филипп слушал, не перебивая.

– Да, паршиво же я выгляжу в твоих глазах, – подвел он итог, но ни виноватым, ни смущенным, ни потрясенным Лизиной речью не казался. Скорее отрешенным. – На самом деле Белогорск и твоя мама – самые глубинные воспоминания, которые исподволь греют, а в нужный момент поддерживают. А то, что все скатилось в никуда, – обычная тупая инерция, никаких тут нет ни счетов, ни обид. В молодости привыкаешь только брать, и это выглядит как будто так и должно быть. И само собой разумеется, что тебя все любят. А потом просто увязаешь в своих делах, важнее которых ничего быть не может, – и все, и жизнь пробежала. У меня никогда не было меркантильных расчетов попользоваться богатыми родственниками, которые потом стали бедными, – хотя я понимаю, что это неубедительно звучит. Нас всех потом в одночасье сделали бедными. А тетя Василиса уже умерла, вы знаете?

– Как же мы могли узнать, если нам никто не сказал? – пожала плечами Лиза, безжалостно обходясь без стандартных соболезнований. – А как мы выглядим в глазах друг друга – думаю, переживем. Давай не будем притворяться родными и вымучивать какие-то родственные чувства. И давай наконец эту кошку искать. Я же слышу – мяукает.

Но та уже нашла их сама. Это была большая взрослая кошка, зеленовато-серая, полосатая – камышовая. Проворно подбежав к крыльцу, она выразительно посмотрела на дверь. Ее появление в холле вызвало переполох. Алла побежала за колбасой, которую держали для Кочубея, и молоком, которое держали для Мишутки, а Ольга и Таня – за подходящими чашечками. Мишутка проснулся и тянул к зверушке руки, Данила тоже пытался ее погладить, Вася наблюдал из дальнего угла. Логинов и Антонина Ивановна выразили свои мнения:

– Покормить и избавиться. У приблудной кошки может быть все, что угодно.

И:

– Кошка явно домашняя, посмотрите, как деликатно и уверенно она себя ведет.

В самом деле, дикая не пошла бы прямиком к камину, подумала Лиза. Спокойно ест из чашки – бездомная схватила бы кусок и потащила в угол. Наверняка забрела с дач или из соседней деревни.

– Ну, я могу ее завтра куда-нибудь увезти, – неуверенно предложил Кочубей. – А сейчас – не на мороз же выставлять.

– Кто погубит кошку – семь лет без удачи, – припугнула Лиза.

– Семь лет?! Ну уж нет! Я суеверный. Мне без удачи нельзя. Девайте ее сами куда хотите.

– Аллергия, лишаи, глисты, – флегматично произнес Логинов в сторону Аллочки.

Та, подкладывая в чашку колбасу, предположила:

– Горничная увидит и выгонит.

– Не выгонит. Я договорюсь, – неожиданно сказала Лиза.

– А я могу забрать в свою комнату. Меня аллергией не проберешь, – добавил Шницер.

Дневник Тани Майской

Сегодня мы с Л. забрались в здание старого санатория. Большое, стеклянное, выглядывает из-за деревьев, как привидение. Бывшая столовая. В жизни бы не поверила, что буду лазить по заброшенным домам!

Внутри сумрачно, несмотря на стеклянные стены. Вестибюль – как футбольное поле. И во всю стену картина: синие волны, желтый пляж, загорелые люди – играют в мяч, в бадминтон, плавают. Дети строят дворцы из песка. Все здоровые и радостные. Я таких счастливых лиц никогда не видела. Л. сказала, что они и раньше были только на картинах и в старом кино. Что это герои советских мифов.

И вдруг раздался чудовищный хохот! Звуки заполнили все здание до потолка, и переполнили, и летали от стены к стене. Я схватилась за Л. и зажмурилась. Думала, что-то сверхъестественное. А оказалось, это человек. Даже двое. Правда, напугал нас только один – идиотский Волчок. Он теперь, как выяснилось, Данила, но все равно пусть будет Волчок. Я так привыкла. Второй, Шницель, или как его – Шницер, похожий на скелет с глазами, поклонился нам как-то опасливо, издали. А Волчок как спросит:

– Что же вы не ругаетесь, я вас напугал, наверное? – И голос опять получился гигантским, как фигуры на стенах, как будто это они заговорили. Волчок аж рот себе зажал.

Я думала, Л. сейчас его отчитает, а она чему-то обрадовалась и говорит шепотом:

– Скажите что-нибудь еще, Данила, только не так громко.

– А что сказать?

– Ну, вы же оживили великанов, говорите за них. Что угодно, хоть про погоду: какая погода хорошая!

И Волчок послушно повторил:

– Какая погода хорошая.

И получилось уже не страшно, а просто громко, как в мегафон, и даже торжественно. А Лиза как ни в чем не бывало:

– Какой песочек горячий!

И я подключилась:

– А какая водичка теплая! Пойдем купаться. И так заговорили все великаны, и великанши, и великанские дети. Они смеялись и обсуждали, что дадут на обед и какое вечером будет кино. Так здорово! Один Шницер отмалчивался и шепотом объяснил:

– Закашляюсь и все испорчу. А давайте поднимемся в столовую? Там тоже есть панно.

И мы взошли по грандиозной лестнице, где каждая ступенька по отдельности, а в просветы между ними видно пространство внизу, как с дерева, когда лезешь с ветки на ветку.

Столовая оказалась как целых два футбольных поля, только с колоннами. Там легко представлялись столы с белыми скатертями и с уменьшенными копиями великанов, которые с аппетитом едят. Картина на стене была – деревья, озеро, многоэтажные дома, подъемные краны. А великаны идут на фоне всего этого, взявшись за руки, и смотрят не на нарисованные пейзажи, а на настоящие – в окно.

– Тоже Головина работа, – сказал Ш. Волчку, а нам пояснил: – Я Данилу на экскурсию привел, показать советскую монументальную живопись. Как удачно, что все сохранилось.

– А этих будем оживлять? – Волчку не терпелось еще поиграть! Дитя малое.

Но Л. не решалась:

– Они какие-то… смотрят непонятно куда. И не друг на друга, и не на нас. И о чем думают, непонятно.

– Те, внизу, лучше были, – согласилась я. – Эти идут неестественно – как будто земли не касаются.

Ш. не пойми чему обрадовался:

– Вот, даже ребенок заметил – где мастер вольно, по своему замыслу работал, а где по указке сверху! Головин мне бумажку показывал – заказчик начальственной рукой эскизец набросал. Это они, Танечка, к светлому будущему идут так возвышенно. Но руководство на ура приняло, никакой иронии не усмотрело. А Головин на фон переключился. Видите, весь Белогорск, точный силуэт конца семидесятых – по фотографиям можно сверять.

И опять закашлялся. Стало его жалко, я даже на «ребенка» не обиделась. Л. предложила уже уходить – холодно, но Ш. вспомнил, что тут еще был кинозал. И как хорошо, что мы туда пошли! Потому что там чудеса, там леший бродит. На стене нарисованы избушка Бабы-яги, и дебри, и кот. Но главное – сам леший! Уже не нарисованный, а самый настоящий! Он в углу на пеньке сидел, сам похож на пенек. А когда мы подошли ближе, он и правда оказался корягой, причудливой такой, с руками и ногами. Посмотришь с одной стороны – и он на тебя смотрит маленькими глазками, заглянешь с другой – опять коряга. Вот это да! И Ш. говорит:

– Вот это да! – И торжественным, почти великанским голосом: – Вы видите одну из знаменитых корневых скульптур Глеба Головина – вот что вы видите. Они же все наперечет, по музеям. Надо же, где уцелел! И в каком отличном состоянии! Нужно в Москву позвонить и в местный музей.

А Л. так насмешливо:

– Что ж, одна моя сестра представляет интересы музея, а вторая – дома отдыха, правопреемника санатория вместе со всеми лешими. Аня против Светы – кто кого? Вот пойдет дележ – любимое семейное занятие! Но я им обеим позвоню, если хочешь.

Ш. радостно кивал:

– Лизонька, ты определенно приносишь удачу. Мы с Данилой увидели, как вы направляетесь в лес, он и говорит – пойдем и мы за ними…

Как странно – они оба уже на «ты». Волчок это тоже заметил и погрустнел. У него, как у маленького, эмоции сразу отражаются на лице. И г-н Логинов тоже заметил, за обедом, и тоже был недоволен. Хотя на его лице никогда ничего не написано, кроме глубокого самоуважения. Аллу, разумеется, распирало любопытство, она едва удерживалась.

А после обеда к Л. пришли две сестры. Одна – точная ее копия, только пониже ростом и волосы вьются на висках. Видно было, как появляются мелкие кудряшки, когда она держала кружку с горячим чаем. Это очень красиво. Алла давай тараторить:

– Ах, как вы похожи! Ах, какие вы обе красавицы! Просто одно лицо.

А г-н Логинов тут же опроверг:

– Ничего подобного. Совершенно разные люди. С этой Аней был сын, а со второй сестрой – двое детишек, и Л. их так радостно встретила. И мы опять отправились в дом великанов! Увязались и Кочубеи, и Логинов, и Олька как раз приехала со своего зачета. Все очень быстро перешли на «ты», кроме Логинова. Кочубей подавал дамам пальто и шубы, да так ловко, я даже не ожидала, сразу попадаешь в рукав. И так весело мы шли, и всю дорогу шутили, и жалели, что нельзя кидаться снежками. Правда, было немного жаль делиться со всеми сумрачными залами, которые утром были только наши, – но шумная куча ничего не испортила.

А потом вместе пили чай у нас в холле, и пересказывали все Антонине Ивановне, и показывали фотки лешего на мобильниках, а она жалела, что не может сама пойти посмотреть.

Мальчишки съезжали по перилам и ужасно шумели, и тогда Л. вспомнила, что в «библиотеке» есть шахматный столик. Мужчины тут же притащили. Ш. еще и книжки приволок. В ящиках стола лежали фигуры – большущие, деревянные. Я шепнула:

– Великанские шахматы, – и Л. поняла и улыбнулась.

Мальчишки играть не умели, и Л. упростила – оставила только пешки. И они играли в пешки. А мы смотрели – я и Вася с кошкой. Имя ей пока не придумали. Все так и зовут ее – Кошка, и она откликается.

Антонина Ивановна читала Васе вслух. Буря мглою небо кроет. Как за окном. Но он даже картинки не смотрит, хотя слова слушает.

И так хорошо день прошел, особенно без Логинова. Он появился вечером, но портить ничего не стал. Алла объяснила, что Ш. – один из Лизиных родственников, и он расслабился.