Текст книги "Лесная сказка"

Избушка на курьих ножках

Мама с Лизой пошли в лес – не в привычный лесок рядом с дачей, а совсем в другую сторону. И оказались на окраине Белогорска – там, где одноэтажные домики разбегались среди сосен врассыпную. Лес этот Лизе необычайно понравился. Он был золотым и легким. Солнечных лучей, стоящих столбами, было столько же, сколько стволов, а взлетающие сосновые стволы как будто просвечивали насквозь. То и дело попадались небывалые муравьиные кучи – пирамиды в метр высотой – или же гигантская, натянутая меж двух стволов паучья сетка. Среди папоротника мелькали лакомые земляничины.

Ветхая избушка, выросшая перед ними, и должна была появиться – Лиза не удивилась и ни о чем не спросила. Никакой забор не загораживал дорогу, они подошли прямо к крыльцу, и тут стало немного тревожно. Но Лиза тут же успокоилась, заметив на ступеньке блюдечко с молоком – значит, здесь есть кошка. Баба-яга никогда не казалась ей злой, потому что у нее же кошка. А рядом с крыльцом лежал шланг – стало быть, здесь огород поливают, как на обычных дачах.

Мама постучала и громко сказала: «Это мы!» Разве так надо? Но, наверное, сказочные слова вроде «Избушка-избушка, повернись к лесу задом» прозвучали бы смешно – избушка с самого начала стояла к ним передом. И когда навстречу им вышла старушка, Лиза уже не могла отделить реальность от нереальности, словно это была история, которую она сама же и придумывала.

Старушка оказалась маленькой и еще меньше – потому что сильно сгорбилась, словно что-то уронила и собирается поднять, и такой морщинистой, что непонятно, улыбается или хмурится. Казалось, она вот-вот рассыплется в прах, как гриб дедушкин табак. Но среди морщин светились глазки, как будто с другого лица – ясным, осмысленным светом, который успокаивал. Лиза не помнила, говорила старушка что-нибудь или просто глядела на нее своими ясными глазами и качала головой – спокойно, понимающе. А может, голова у нее качалась сама по себе. Маленькая комната с печкой, простым деревянным столом и развешанными пучками пахучих трав казалась вполне сказочной, хотя на самом деле была просто бедной. Ни телевизора, ни радио, ни даже зеркала – это Лиза точно заметила. И кошки тоже нет.

А когда они уходили, свернутый в кольцо шланг вдруг пошевелился! Он пополз! Лиза замерла. А мама потом ненатуральным голосом говорила, что ужи – не змеи, они не опасны, ловят мышей, как кошки, и любят греться на солнышке. Это он на солнышко переползал. И что он наверняка ручной и пьет молоко из того блюдечка… И больше ничего не объяснила. Лиза только поняла, что кошка там не живет.

Дома о лесной избушке не было ни звука, мама вела себя так, как будто ничего и не произошло, и никому ничего не рассказывала – и Лиза поняла, что и она должна поступать так же.

Тем летом они часто навещали старушку и шли гулять в ее чудесный лес. Вилась тоненькая тропа, словно ручеек из сухой хвои, – вилась низачем, некоторые ее изгибы ничего не огибали. Наверное, тот, кто ее протоптал, обходил несуществующие теперь деревья, пеньки, или лужи, или медвежьи берлоги, или поваленные сосны, вывороченные с корнями. И Лиза до того ясно видела оба леса, настоящий и воображаемый, что начинала отводить руками невидимые ветви и провожать взглядом до самого неба незримые стволы со всеми их дуплами и сучьями – и иначе располагались небесные окошки и менялось освещение. Оба леса то перемешивались, то проступали попеременно…

Лиза спохватывалась – но мама, глубоко задумавшись, ничего не замечала. Если же Лиза случайно встречалась со взглядом старушки, то видела только ровное, понимающее одобрение. Как у учительницы, когда та ходит по классу и поглядывает в тетрадки, в которых все правильно. Или как у Юли в больнице. А один раз вдруг пришло в голову, что старушка и сама видит то же самое, видит невидимый лес – но от этого не стало ни страшно, ни неудобно.

И они продолжали идти по тропе. Иногда старушка поворачивалась к Лизе:

– Не оглядывайся.

Всякий раз тогда, когда Лиза собиралась обернуться.

Это были единственные слова. Они не говорили ни о чем. Молчала даже разговорчивая мама. Когда Лиза уяснила, что старушка не будет комментировать каждый шаг, не будет абсолютно все переводить в слова – в том числе их невидимый лес, который в этом совсем не нуждался и от слов мог только исчезнуть, – она вздохнула с облегчением.

А старушка ходила на удивление прытко и легко, не уставая. Ее словно ветерком перегоняло, как сухой листик. И когда им встречался величественный пень, похожий на трон, не присаживалась – «не садись на пенек, не ешь пирожок» – и пирожок не ела. Пирожок, если он был, или кусочек хлебушка, или вареное яйцо, или конфетку они оставляли на этом пне. И Лизе нравилось угощать лес.

Когда они встречались с ручьем, тоненьким, но таким же прытким, как старушка, он всякий раз выводил их к озеру, и Лиза каждый раз удивлялась: казалось, они забрались в такие дремучие места, а город рядом – вон он, городской парк, наверху, где две березы растут, обнимая друг друга. Дерево любви, на которое все разноцветные лоскутки привязывают. А старушка, улыбаясь морщинами, объяснила им – больше жестами и качанием головы, чем словами, – что любовь тут ни при чем, люди придумали игру и играют, а дерево совсем не для этого.

А для того же, для чего и пень, догадалась Лиза.

Она каждый раз здесь умывалась в ручье, и старушка зачерпывала воду по течению – немного из ручья и немного из озера, в которое он впрыгивал водопадом. Утиралась она носовым платком – мама каждый раз клала ей в кармашек новый, потому что мокрый старушка повязывала на ветку березы, что-то приговаривая.

Лиза заглядывала в озеро – вода была зеленой-зеленой, в ней отражалась трава с крутых берегов, и много травы росло на дне, – и получалось, что озера тоже было два, и они показывали себя по очереди и перемешивались. Вдруг отчетливо высвечивалось дно с осокой и водорослями – и тут же пряталось, и оставались только поверхность и отражения. Озеро играло с Лизой, и Лизы точно так же было две – одна на берегу, другая там, внизу, в зеленом мире, сливаясь с ним зеленым платьем, – но тут же по поверхности шла рябь, и водяная Лиза исчезала, и настоящая не успевала ее рассмотреть.

Лиза тем летом вообще не видела своего отражения – все зеркала на даче куда-то необъяснимо исчезли, как не было их и в избушке. Не заметить этого она не могла, но и не огорчилась. Те же медсестры, которые жалели больных детишек, однажды наперебой потешались над ней, полагая, что их никто не слышит:

– А шея-то, шея – как у гусенка!

– А глаза-то, глаза – в таких кругах, прямо панда!..

И Лизу никогда не тянуло рассмотреть свое лицо в зеркале или просто скорчить себе рожу.

Когда же Бурматовы вернулись в город, из темной прихожей навстречу Лизе шагнула незнакомая высокая девочка с сосредоточенным лицом, не замечая ее и глядя куда-то насквозь, – и Лиза успела испугаться, прежде чем поняла, что это их трельяж стоит на прежнем месте.

– Совсем спятила, к шептунье девочку потащила!

– Что плохого в народной медицине? Чего орешь на весь дом?

– Ага, боишься, что услышат!

Лиза не первый раз слышала слово «шептунья» и не переставала удивляться: старушка никогда ничего не шептала. Это ведь о ней кричит папа.

Обычно проблемы в семье обсуждались с позиций «рационально» и «практично». Но если речь вдруг заходила о родственниках, неизменно следовал большой взрыв. Причем о каких-то неведомых, которых Лиза с Аней не видели и уже не увидят и о которых в спокойном состоянии не упоминалось. Только по случайным обрывкам можно было понять, что кроме деда Бурматова, лихого, молодого, в буденовке, с саблей, портрет которого стоял на серванте, был еще какой-то дед.

Однажды мама достала фотокарточку: усатый моряк стоит во весь рост в старинном салоне, а на обороте напечатано письменными буквами, с ненужным твердым знаком: «Эд. Меркель, С.-Петербургъ, Офицерская № 41». И даже телефон: 492-64. «Негативы сохраняются». А на виньетке – лев и единорог и корона посередине.

Тогда и случился большой взрыв.

– Зачем ты это вытащила?! – кричал отец. – Ты соображаешь, что может быть?

– А что такого?! – кричала мама. – Это мой отец! Чем он хуже твоего?! Он был беспартийный большевик! Люди его уважали, по всем делам приходили советоваться!

– Непонятно, как его не шлепнули! Из дворян! Из бывших!

– Да это твой отец из богатеев! Непонятно, как его не раскулачили!

– Да мой отец – таких, как твой отец…

И портрет деда Тучкова с серванта исчез. Когда утихли страсти, победил рациональный аргумент: а вдруг это прошлое испортит девочкам будущее? И хотя скоро наступила перестройка, и о предках, о которых раньше было страшно упоминать, стало можно с гордостью рассказывать, родители на всякий случай продолжали молчать. Так надежнее.

А тогда Лизе казалось само собой разумеющимся, что так же, как у родителей – две «Правды», у нее есть два деда – один напоказ, другой тайный. Обладающий всеми свойствами невидимого мира, он вполне может исчезнуть, если начать говорить о нем вслух.

Но почему о старушке-шептунье тоже кричат и ссорятся? Она тоже родственница, о которой нельзя говорить? Лиза понимала, что лучше не спрашивать, и по недомолвкам заключила: это в самом деле так. Сгорбленная старушка оказалась деревенской сестрой Лизиной бабушки. Она жила одна в уцелевшей после войны избушке, без водопровода и прочих удобств, и за еду отчитывала испуг и заикание, собирала разные травки – сонные, от простуды, от желудка. И когда родители обсуждали бюджет, в него неизменно включалась статья расходов «на бабушку».

***

Домик на отшибе по-прежнему стоял без забора, и даже на крыльце было кошачье блюдечко, как много лет назад.

А вдруг она куда-нибудь ушла, засомневалась Лиза. Стоять и ждать? Заявилась без звонка. Но спрашивать у родителей номер мобильного телефона старушки, которая снимает у них этот домик, не хотелось. Хотелось вот так – прийти невзначай и все узнать.

– Здравствуйте! С наступающим, – раздался голос за спиной – приятный и совсем молодой. И женщина, спешащая навстречу Лизе, оказалась стройной, вьющиеся пряди разлетаются из-под капюшона, – сразу и не скажешь, сколько лет. – Да, я молодая пенсионерка, – кокетливо подтвердила она, отпирая дверь и пропуская Лизу. – Ходила на рынок котят раздавать. Черненького котика пристроила – он красавчик был, в белых носках, с белым галстуком, усишки белые на черной морде – сразу взяли. А вот кошечки назад вернулись…

Говорила она, словно продолжая уже начатый разговор. А когда расстегнула пуховик, Лиза увидела двух маленьких серых котят. Маргарита Сергеевна сообщила, что узнала Елизавету Андреевну по фотографии, которая стоит у ее родителей в серванте, и что, к сожалению, мобильник не проплачен.

– Знала бы, что вы ко мне собираетесь, сама бы зашла к вашим родителям, ведь мимо проходила.

Лиза вошла в комнату и сразу обрадовалась: никакая современная обстановка не появилась и ничего не испортила. И телевизора по-прежнему нет.

– Да он мне совершенно не нужен, – перехватила ее взгляд Маргарита Сергеевна. – Вы не представляете, сколько у меня времени появилось, когда я перестала высиживать у этого ящика. Не поверите – всю классику перечитала. И поняла, как же себя обкрадывала, когда моя жизнь утекала в эти сериалы и непрерывную говорильню…

Да, здесь можно жить спокойно, без телефона, Интернета, без ящика, без ненужных связей с внешним миром. И много вещей перевозить ни к чему. Но вдруг молодая Маргарита Сергеевна, которую здесь тоже все устраивает, собралась обосноваться в домике до конца дней своих? Конечно, можно распрощаться без объяснений – но выставить жизнерадостную кошатницу…

– Так вы уже нашли мне замену? Вы ведь это пришли сказать? А я, признаться, очень неловко себя чувствовала из-за того, что съезжаю. Вряд ли быстро найдутся жильцы в такой глухой угол. Ну раз все уладилось – и слава богу…

Не надо никого выставлять? Удача! Или знак того, что все продумано правильно. Лиза из вежливости спросила, куда переезжает Маргарита Сергеевна.

– Дом милосердия построили для одиноких стариков. Нет-нет, я туда – работать, им медики требуются! Зарплата невысокая, молодых не привлекает. Зато жилье там же предоставляется, мне очень удобно…

– Так вы врач? – Лиза даже не удивилась – в этой избушке кто попало вряд ли оказался бы.

А вот Маргарита Сергеевна немного удивилась:

– Ну да, я онколог, с довольно известным именем. – Прозвучало это вместе простодушно и тщеславно, вызывая невольную улыбку. – Ваши родители, наверное, не сообщали вам подробности? Неудивительно, что вы смотрите на меня как на какую-нибудь чудачку. Впрочем, а кто же я? Карьеру бросила ради деревни… Да, вот так жизнь и проходит: не успеешь проснуться, а телефон уже звонит. «Слышали, что вы хороший специалист, нужна ваша помощь». И сразу же мысль: вот оно! Не зря живу на свете! Всем нужна. А потом – ну, сами знаете: одна работа, нет времени на друзей, нет времени на семью… У вас есть семья? Ну, вы еще молодая, а я… Зато есть главное – самореализация! Успех, независимость, уважение. А толку? Мне же нечего вспомнить, кроме успехов на работе! Может быть, вам это еще не знакомо? Не ощущали никогда – вы ведь тоже живете в мегаполисе, – что редко замечаете вкус еды, запах ветра, звезды на небе?

Лиза ничего не ответила, но подумала о Кочубее. Может, господин Логинов прав и это возрастное? Но Маргарита Сергеевна неожиданно перескочила:

– А сколько раз я видела людей на последней стадии рака, и приходилось сообщать диагноз, отвечать на вопрос, сколько им осталось. И чаще всего это были не старики, а люди среднего возраста. Им после приема надо было срочно бежать на работу или еще куда-то и что-то там очень важное делать. Они все ужасно спешили – и рядовые, и боссы, и бедные, и с приличным достатком. Всех их ждали неотложные планы, люди, встречи. А я не знала, как сказать, что на самом деле ничего этого уже нет. Что самое важное – это успеть с кем-нибудь помириться, или правильно оформить завещание, или сказать что-то важное близким, или дойти до храма, наконец. Просто успеть сделать все, что всегда откладывали на потом! Ах, Елизавета Андреевна, как же я тогда лучше их всех понимала, как им надо правильно жить!

Лиза опустила свою белую шубку на табуретку – или это руки опустились, – а серый котенок уже карабкался по рукаву.

– А когда увидела собственный диагноз, то совершенно растерялась. И не знала, что же делать в первую очередь, что во вторую. У меня нет ни близких родственников, ни близких друзей – никого, кроме кошки. Писать завещание на кошку? Оказалось, что ничего у меня нет! Никаких невысказанных слов, которые еще можно высказать и кому-то это будет нужно. Никаких неисполненных обещаний – я никому и ничего не обещала. Я оказалась перед очевидностью, что мой уход ни для кого ничего не изменит. Меня никто не ждал, кроме моих пациентов. Да и тут нашлись бы коллеги, которые успешно и чуть ли не с радостью меня бы заменили. Вы извините меня, ради бога, за этот монолог! Вы, должно быть, очень чувствительная натура, даже с лица сменились… Ах ты, котеныш, куда по белому полез?!

– Нет-нет, ничего, – пошевелила губами Лиза. – Так вы приехали сюда…

– Ах, что вы, моя девочка, конечно, не умирать! Я приехала сюда правильно жить. Потому что, когда оказалось, что просто перепутали бумажки, я все равно не смогла вернуться в русло инерции. Ну, конечно, проверилась еще раз, в другом месте, чтобы не сомневаться. Самой себя ведь лечить невозможно, хоть и все симптомы знаешь, и опыт большой, и к панике я, как раньше думалось, не склонна… В общем, я приняла решение в корне изменить свою жизнь, если уж нельзя начать ее с начала. Даже на пенсию вышла до положенного срока, в деньгах потеряла, но о них ли тогда было думать? Только о маленьком домике, и чтобы церковь из окна видать… Но я вас совсем заговорила. А вам не надо котеночка? Жаль, они такие хорошие, к лоточку потихоньку приучаю. Может, знакомых поспрашиваете? А ключ вам как – сами зайдете или родителям отнести?

Да, конечно, маленький домик и церковь в окне. Это лучший вариант, недаром он пришел в еще одну голову. Леонид Борисович, конечно, прав – сейчас лечат то, что не лечили раньше, медицина продвинулась, уже и пересадку сердца сделали. Вот только какова стоимость прогресса – когда в клинике представили примерный расклад, стало понятно, что надо просто ехать домой, в домик, в лес, который теперь если и не заберет болезнь, то хотя бы даст покой.

И дома молчать. Что толку, если убитые горем близкие начнут суетиться?

А провериться еще раз и в другом месте, как Маргарита Сергеевна или как предлагает Леонид Борисович, – подпитывать ненужные надежды. Лиза и сама догадалась это сделать, и результаты совпали.

Дневник Тани Майской

Лиза с утра исчезла. Я сидела на пустом диване и не знала, как закончить шарф, а ведь его пора дарить – сегодня Новый год, папа приедет. А все выглядывали в холл и сразу спрашивали: «А где Лиза?» И Шницер, и Волчок, и Логинов, и Кочубеи.

На шахматном столе одна белая пешка не в строю, а посередине. С прошлого раза фигуры так и остались на доске, но они стояли ровно, и вдруг одна пешка вылезла. Наверное, это горничная пыль протирала.

Короче, тоска. Интернет здесь не ловится, а если бы и был, то у меня осталась только почта и какие-то детские порталы, которые на фиг не нужны. Родители понаставили всяких фильтров и думают, что оградили меня от ужасного взрослого мира. Уж тогда бы взорвали его, что ли, для надежности. А все Олька! Судит по себе. Они боятся, что я полезу во всякое порно! Смешно! И домашнюю библиотеку заперли, чтобы я читала исключительно по дурацкой школьной программе. Как только не заметили, что от английской школы осталась куча книжек, и «Грозовой перевал» в том числе. Они от меня Интернет прячут, а я от них – свой перевод. Все нормально. Дневник этот они все равно не прочитали бы – английского не знают…

Как же я скучаю по своим героям из «Перевала»! Но решила, что с этим все, значит, все.

Выйдя на воздух, я без конца натыкалась на длинного Логинова – ходит, как нарочно, по нашим с Л. аллеям. А если и правда нарочно? Может, думает, что Л. сейчас придет. Я его, кстати, и в бассейне утром видела в обычное Лизино время! Это так смешно, что я, сама не знаю как, поделилась с Волчком.

Волчок тоже мне попался на аллее и спросил, а что дальше в лесу. А дальше должен быть залив с пляжем, причалом и лодками! Это только кажется, что озеро круглое, как тарелка, и далеко отсюда. На самом деле оно похоже на кляксу, и в нем много разных укромных заворотов. Л. рассказывала, раньше там и музыка была, и они с подружкой сидели на причале, болтали ногами и ели эклеры, не простые, а шоколадные. Волчку было интересно, и мы все говорили и говорили.

Тут-то я и предположила, что Логинов, который все мелькал, бродит по Лизиным аллеям. И мы нарочно мимо него прошли, громко говоря: «Когда же Лиза появится?» – «Да вот она звонила, уже подходит к воротам!» И, спрятавшись в беседку, помирали со смеху, глядя, как г-н Длинный медленно и важно направился к воротам. А потом опять протопали мимо него: «Что ж она запаздывает?» – «Сказала, задержится еще минут на десять!» Никогда бы не подумала, что могу так дурачиться, да еще вместе со взрослым мужчиной! Главное, Волчку было так же весело – он не притворялся, я следила. В общем, Логинов у нас совсем замерз, а мы – нисколько, потому что бегали туда-сюда.

А потом Олька вылезла – увидела из окна, и завидно стало. Ну, ей мы ничего не сказали, только переглянулись. Она, конечно, давай щебетать о своих преподах и экзаменах, как будто это кому-то интересно. И все выспрашивала Данилу, а где он учится или работает, и где живет в Москве, и останется ли здесь на новогоднюю ночь. Но он отвечал отговорками, только про деревяшки говорил охотно. А ей про деревяшки неинтересно, а интересно, кто у него друзья, и как они развлекаются, и нет ли каких-нибудь общих знакомых. Но тут Ш. помахал из окна, и Данила побежал к нему.

А мы остались. О. – так странно! – никуда не торопилась и начала говорить о Даниле, и как я думаю, почему он вот так сказал или вот эдак посмотрел. Да ей сроду дела не было, что я о чем думаю! Я сначала отвечала, только чтобы отвязаться, а потом увлеклась. Разговаривать о Даниле оказалось так же интересно, как гулять с ним самим и вместе издеваться над Логиновым. И мы ходили по морозу еще целый час! По-моему, мы с О. за всю предыдущую жизнь не сказали друг другу столько слов, не считая ругани.

За обедом было весело. Во-первых, нам дали настоящего целого поросенка с гречневой кашей. Сказали, что это по-русски и по-новогоднему и что говядина под запретом, потому что наступает год Быка. А свинью – можно. И поросенок нам загадочно улыбался.

Во-вторых, слышно было Лизу, Данилу и Ольку, а не одну Аллу, как всегда. Хотя она, едва усевшись, сообщила, что видела сегодня Логинова в плавках в бассейне и что у него оказались та-акие мускулы, которых она никак не ожидала. А Л.: что же вы хотите, в силовых структурах так положено, у шпионов-то. Серьезно говорит, а на самом деле смеется, только А. этого не видит – и опять про мускулы. Кочубей кислым голосом переводил разговор на кризис и национальную идею, но А. не унялась, пока не появился сам Логинов. Тогда она начала ныть, что диетолог запретил ей картошку и назначил зелень, а она без картошки умрет, и Л. заказала себе зелень за компанию.

Кочубей пытался заговорить о национальной идее с Логиновым, но тот отмолчался. Видимо, крепко промерз. Ел поросенка, ни на кого не глядя.

И тут прибежал Данила! И принес огромную коробку шоколадных эклеров! Наверное, в город за ними сгонял. Все оживились. А Логинов злым голосом:

– Неужели будете? Там же сплошные жиры. А диета? А зелень?

Понятно, что он говорил это одной Л., но дура Алла замахала руками:

– Ну, зелень уже съели, теперь и пирожные можно.

А Лиза:

– Конечно, будем. Они такие вкусные. Спасибо, Данила!

И Данила весь светился, и мы ели пирожные. А Логинов не ел. Потом Д. поставил вместо обычной здешней музыки Петра Налича, а Олька после него – «Мельницу». И оказалось, что Л. тоже слушает фолк-рок, и тоже «Мельницу». Всем понравилось, даже Антонине Ивановне. Один Логинов скривился.

– Да ладно вам, прикольная такая молодежная музычка, – примирительно говорил Кочубей, но Логинов не примирился и давай умничать: музыка – это послание от Бога. Бах и другие великие передали его без искажений, потому что от Бога были в двух шагах, а всякие прочие – страшно далеко, и потому их музыка со страшными помехами. А то, что сейчас играет, – это вообще одни помехи. У всех сразу стали скучные лица. А. спрашивает:

– Господин Логинов, а вы замечаете, что Новый год наступает? Вы о несерьезных вещах умеете говорить?

– А зачем о них говорить?

Всю дорогу до коттеджа мы жгли бенгальские огни, а Олька с Данилой побежали прикупить петарды. Тем временем Л. осмотрела шарф и предложила довязать пару сантиметров. Мы устроились на нашем месте, и тут я заметила, что на шахматной доске выдвинулась еще одна пешка! Черная! Она шагнула навстречу белой, причем так, что та могла ее съесть. Это даже я поняла. Может, случайно сдвинул кто-нибудь?

Горничные в такое время не убираются.

Алла сообщила на весь дом, что совсем отбилась от телевизора.

– А вы, Антонина Ивановна? Вы все время в программе что-то отмечаете.

– И я не смотрю. Отмечаю хорошие старые фильмы, а потом не смотрю. Вот сегодня «Карнавальную ночь» не посмотрела.

Оказалось, тут все забили на телик.

Кочубей сварил кофе, аппетитно его хлебал и приставал к Логинову с глобальным кризисом. А тот, чтоб отвязаться, предлагал: раз у вас продумано, как все лучше разрулить, возьмите и напишите об этом.

Л. показала мне, как снимать петли. Стало жаль: значит, все уже заканчивается и мы больше не будем так сидеть. И в последний раз поблескивают спицы и Лизины серебряные кольца – тоненькие витые, и с черными узорами, и змейка с глазами.

Взгляд упал на шахматный столик, я аж подскочила: черной пешки нет! На ее месте стоит белая, она ее съела! Когда это произошло?! Я же все время сидела рядом! И остальные сидят на своих местах: Алла со Шницером, Логинов с Кочубеем, Вася с кошкой, Антонина Ивановна с программой. Никто не входил и не выходил.

А Л. легонько толкнула клубок, который стал совсем маленьким, и он укатился на середину комнаты. Она нарочно его укатила! Кошка тут же на него напала и завертела всеми лапами. Головы невольно повернулись в ту сторону. А Л. незаметно передвинула еще одну черную пешку. Оглянулась на меня, прижала к губам палец. Я сделала вид, что ничего не замечаю. Кто же второй невидимка?!

А. расспрашивала Шницера о его деревянных делах и заказах. Ш. делает лестницы и всякие декоративные работы из дерева в загородных домах. А люди с деньгами их как раньше строили, так и сейчас строят. Он не о заказах думает, а на что переключиться, потому что лестницы придется бросать – тяжело становится, хорошо, сейчас Данила помогает. А. давай нахваливать:

– Чудесный мальчик! Веселый, общительный. Тебе он прям как сын…

– Сын банкира Волкова. – Логинов так это сказал, что все услышали. И сразу повернулись, как на кошку с клубком. У меня клубок упал по-настоящему. А Длинный поведал, что Данилин отец – то ли в десятке, то ли в двадцатке самых богатых. Отпрыск, как пишут в газетах, проживал в Англии. А здесь, по-видимому, экзотику ищет – везде уже был, а у себя в провинции не был. Нацепил драные джинсы и приехал, как в зоопарк, – на простой народ посмотреть, повеселиться.

– Да ладно вам разыгрывать, – не поверила Алла.

А я – так сразу поверила. Просто все пазлы сложились – почему Волчок нам с Олькой ни о себе не хотел рассказывать, ни о своих друзьях.

Потому что мы на другой ступеньке. Мне наплевать, а О. расстроилась бы – хорошо, что сейчас не слышит. У нее в компании смотрят, у кого какие статусные вещи – часы или мобильник, и если дешевле, чем у них, начинают демонстративно презирать. В школе благородных девиц, куда меня в этом году засунули, то же самое. И на его ступеньке, наверное, тоже. Непонятно только, Волчок из деликатности не хотел разницу подчеркивать или мы правда аборигены для прикола.

Но Логинов утверждал, что видел Волчка вместе с его отцом на каком-то закрытом приеме у финансистов, значительно так – вот куда я вхож!

– Он разве не отмалчивался на вопросы об учебе и родителях? Скромный ученик резчика по дереву! Вам не показалась странной эта скромность? – Логинов пошел в наступление, как будто хотел Данилу в чем-то уличить.

Какой он мерзкий! Кто угодно другой то же самое рассказал бы иначе, нормально, без намеков! И видно, что всем неприятно его слушать, точно так же, как мне. Алла повернулась за помощью к Шницеру – и он подтвердил, что Логинов не врет, и в то же время – что врет и лезет в то, чего не знает!

Ш. делал для этого банкира – не лестницу, а то, что любит делать больше всего, – деревянные скульптуры для сада и дома, в древнерусском стиле, потому что банкир увлекся всем русским и древним. А Данила увидел и тоже увлекся. Захотел посмотреть, как это делается, и пришел к Ш. в мастерскую. Он правда в Англии учился – его туда спровадили, когда отец женился второй раз и родились другие дети.

Прямо как у нас – я как раз «другие дети» и есть, только О. из дома никто не выставлял.

А Данила показался Ш. одиноким и заброшенным, родители мало обращали на него внимание, сплавляли всяким частным учителям и считали, что он должен быть счастлив. А Ш. сразу увидел, что это не так. И сейчас не уверен, что ему нужно больше – деревяшки или общение. И что Даниле в самом деле интересно, как живут другие люди, не его круга, ничего в этом особенного. Все ведь рвутся в противоположный мир: принц Флоризель искал приключений в кабаках, а Золушка – во дворце. Ш. так хорошо говорил, и я обрадовалась, что наш Волчок нас не обманывал, а просто не хотел, чтобы на него сразу навесили ярлык – как у нас в «благородных девицах», где главное, кто у кого отец, и для учителей, и для девчонок.

Тут Л. взяла и добила Логинова. Которого все дружно не любили, а любили Волчка, хоть он формально все-таки обманщик. Причем она Длинного будто бы оправдала:

– Просто г-ну Логинову, как настоящему аудитору, хочется все упорядочить.

– Кому-кому? – захлопала ресницами Алла. – Кто-кто г-н Логинов?

– Аудитор. Ну, бухгалтер, который проверяет других бухгалтеров. А ты не в курсе? Да не разочаровывайся, по-своему романтичная профессия – тоже подразумевает поиск скрытых смыслов. – И объяснила уже Логинову: – Алла думала, что вы, такой загадочный, – частный сыщик.

Алле новость показалось настолько забавной, что она засмеялась и не могла остановиться, а когда останавливалась, то начинала петь: «Бухгалтер, милый мой бухгалтер!» – и снова давай хохотать. Ойкала, извинялась перед Логиновым, опять хохотала и опять извинялась. А он сидел весь зеленый. Разоблаченный разоблачитель! Л. пожала плечами:

– Да я и сама бухгалтер. В Москве, я где-то читала, около полутора тысяч бухгалтеров. Что тут смешного?

– Да я ничего. – А. уже кашляла от смеха. – Сейчас пройдет. Боже мой, Лиза, и ты тоже?! И как это люди ими становятся? Ты что же, с детства мечтала – не актрисой, не телеведущей?

– Нет, в детстве я мечтала стать старушкой.

А. опять покатилась со смеху, а Л.:

– Серьезно. Чтобы вокруг – куча родных, всяких детей, внуков, племянников, и все меня любят, а я сижу среди них – счастливая.

И тут загремел фейерверк! Его запустили Данила и Олька. Все кинулись к окну. А когда отошли, оказалось, что белые пешки снова сделали ход. Пропустила! Проворонила! И спросить Л., даже потихоньку, нет возможности. А она предложила сделать из остатков клубка кисточки, так будет наряднее… Теперь-то уж глаз не спущу!

Никто не замечает, что творится на шахматном столе. Взрослые мало того что ненаблюдательны – они заняты исключительно собой и вообще ничего под собственным носом не видят.

Куда О. и Д. подевались? Обиженные старшие детки, шляются где-то! И где же папа – скоро праздничный ужин уже. Нам обещали Деда Мороза со Снегурочкой и всякое веселье.

Антонина Ивановна спросила Ш., что там решили с лешим. Тот сразу погрустнел: кузина Аня считает, что скульптура должна стать экспонатом именно в ее музее, а кузина Света – разумеется, что это собственность и стильное украшение «Аквитэль-клаба». Они не спорят в открытую, но одна сторона уже подключила музейное начальство, а другая – юриста. А на искусствоведа из Москвы, который приехал по звонку от Ш. и хочет внести лешего в каталоги, смотрят как на иноземного захватчика, и на самого Ш. заодно: подослал.

– А копию сделать нельзя, чтобы никому обидно не было? – спросила А.И.

Оказалось – нельзя, коряга неповторима, потому что второй такой же не найти. Корневая скульптура – вообще уникальная техника.

– А вам в такой технике приходилось работать?

– Всегда хотел – не получалось. Этим мало кто занимается, материал специфический нужен. Головин много времени тратил на поиски. По лесам и болотам лазил, с байдарочниками даже сплавлялся по разным речкам. Так он и жил тут, в лесах. А я человек городской. Какие в Москве коряги…

– Но сейчас-то ты здесь, – проговорила Лиза. Ш. даже вздрогнул и посмотрел на нее беспокойно. А она уже повернулась ко мне: – Таня, а помнишь то место в лесу, где мы первый раз кошку увидели?

И я сообразила:

– Ну да! Там и пеньки, и коряги! Да еще какие! И отсюда недалеко.

– Недалеко? – заинтересовался Ш. – А вы покажете?

– Ну, теперь уж в будущем году.

И мы начали обсуждать, как пойдем за корягами. Я бы прямо сразу побежала, и Ш., кажется, тоже!

Но тут заявились Лизины сестры – и увезли своих, Лизу и Шницера. Л. уже от дверей подозвала меня и показала, как Вася подходит к столу и передвигает следующую пешку. Но мне уже было все равно. Света обещала:

– Вы тут не заскучаете, у вас тут такая программа! И на лошадях кататься, и фейерверк. Смотрите, даже Логинов остался – а собирался куда-то. Раз передумал – значит, у нас лучше.

Когда позвонила мама поздравить с Новым годом, Ольке одновременно позвонил папа и сказал, что не приедет.