Текст книги "Осень нелюбви"

Все молчали, никто не пил. Я посмотрела на Ларису – она спокойно сидела, потупив глаза в стол, так же, как и все. Ни один мускул на ее лице не дрогнул, брови ее не приподнялись, а губы не пошевелились. Она была бесстрастна, будто ее это совсем не касается. И у меня закралось сомнение: а может быть, Рома сказал мне правду, и у них действительно ничего нет?

Рома раскачивался над столом, как огромная мачта во время шторма. Одной своей большой жилистой рукой он вцепился в плечо бедному Коленьке, чтоб не упасть, другой держал стакан. Коля испуганно поморщился, но плечом не повел, а даже будто напряг его, чтобы Рома крепче держался.

– Даша, с днем рожденья!… Может, поцелуемся? – Рома даже начал отодвигать стул, чтоб выйти.

– Рома, я прошу тебя, перестань! Ромочка, сядь, пожалуйста!

Он неприятно захихикал.

– Вы слышали, она назвала меня Ромочка! Первый раз за два года она назвала меня Ромочка!

Никто не комментировал. Я вышла из-за стола и стала одеваться. Оставаться здесь дальше не имело смысла. Хотелось только поскорее забыть все произошедшее.

На темной холодной улице не было ни души, только скрипели переворачивающиеся пластинки на рекламном щите над стоянкой. Рома догнал меня у машины. Я услышала его голос и обернулась, он ковылял ко мне в свете фонаря.

– Даша, уже? Даже не обнимешь на прощание?

– Ром, прекрати!

– Ты знаешь, что я пью из-за тебя?

– Нет.

– Только потому, что ты меня не любишь.

– Ерунда какая-то.

– Я говорил тебе, что ты эгоистка?

– Сто раз.

– Ты бесчувственная эгоистка! Господи, зачем я веду себя, как дурак?!

– Ты прав. Хватит позориться.

Я села в машину. Он остановился возле дверцы.

– Ну пока!

– Пока.

На самом деле, мне было больно! Стыдно за него и очень больно! Сердце сжималось. Зачем он так ведет себя? Зачем все выставлять напоказ? Я ведь и сама по нему очень скучала. И, честно говоря, если б он захотел со мной помириться и попросил прощения за все гадости, что наговорил мне… Но уже поздно. Похоже, сегодня он сжег свои корабли.

Я завела машину, тронулась. Поставила диск The National, грустный, меланхоличный, как начало моего нового года жизни. Очень хотелось быть оптимистом и верить, что дальше будет лучше. Но Мэтт Бернингер будто резал ножом по сердцу, оставляя мурашки на руках, и говорил, что надеяться не на что.

* * *

Столик в ресторане был заказан заранее, и мои подруги уже ждали меня там. Их у меня было всего две: Лора и Инга. Вероятно, подруг должно быть больше, но так как я интроверт, этого мне хватало сполна. Вообще я давно заметила, что для близкого общения мне необходимы лишь три человека: три подруги в школе, три подруги в институте, парень и две подруги. Если вдруг появлялся четвертый человек, который требовал моего внимания, мне казалось, что в жизни начался неуправляемый хаос, меня разрывали на части, и я чувствовала себя душевно истощенной. Раньше моим третьим близким человеком был Рома, теперь его заменила Аня. Но она жила в Киеве, и поэтому сегодня за столиком в ресторане ее не было.

Лора и Инга сидели возле искусственного водопада, который благодаря подсветке казался то синим, то зеленым, то ярко-розовым. Брызги плясали возле пластиковой листвы и небольших фигурок русалок и животных и чуть-чуть не долетали до абсолютно прямой спины Лоры. С Лорой мы жили рядом и дружили лет с 12-ти. Она была высокой, стройной брюнеткой с короткой стрижкой, похожая на Ирину Апексимову. На тонких длинных пальцах всегда был безупречный маникюр, грациозную фигуру подчеркивали платья самых модных фасонов. Лора была перспективным адвокатом, она точно знала, чего хочет, – и педантично, день за днем выстраивала свое благополучное будущее. И хотя ее рациональность и сознание собственной красоты делали ее стервой, что безумно нравилось мужчинам, Лора была хорошим другом. Не раз она вправляла мне мозги и удерживала от беспечных поступков.

С Ингой, натуральной блондинкой с высокой грудью, человеком открытым и легким, мы познакомились два года назад в поезде. Я ехала в командировку, она – на мастер-класс какого-то известного дизайнера. Каким-то образом ей удалось разговорить меня. А сделать это достаточно трудно: я никогда не вступаю в диалоги со случайными попутчиками, таксистами, консьержками и прочими незнакомыми людьми. Но Инга была искренней и чистосердечной, она тут же поделилась со мной, что мечтает открыть свой собственный модный магазин женской одежды, какого в Курске еще не было. С лучшими марками мировых брендов, с единичными экземплярами из капсульных коллекций российских дизайнеров, с индивидуальным подходом (Инга хотела сама консультировать клиенток, помогать им подбирать вещи по фигуре и правильно их сочетать). Но пока денег не было, Инга ездила на мастер-классы, училась по блогам мировых дизайнеров и рассматривала витрины чужих бутиков. Она очень надеялась на помощь своего мужчины, но бизнес у того еще только развивался, и он не торопился раскошеливаться.

Я вынырнула из темноты зала под разноцветные лучи подсветки у водопада, – и девочки заулыбались и приветливо замахали мне руками. Глаза у обеих ярко светились радостным предвкушением веселого вечера.

– Ты машину на стоянку поставила? – тут же спросила Лора, – Потому что за руль ты сегодня уже не сядешь!

– Привет! Да, поставила. Вы сделали заказ? – поинтересовалась я.

Они утвердительно кивнули.

– Заказали три Космополитена.

Обе блаженно откинулись на спинки стульев. Их довольные чеширские улыбки расплылись в воздухе, – а я не могла себя заставить расслабиться. Мой рот будто сковало ледяной коркой, я пыталась улыбнуться, но уголки никак не ползли вверх. Я чувствовала себя стариком-импотентом, который не в силах подарить удовольствие и веселье красивым молоденьким девушкам.

– А из еды?

– Давайте возьмем большой сет роллов! – предложила Инга.

– Только чтоб теплые роллы входили в сет. Я ем только теплые и с угрем, – строго сказала Лора.

Галантный официант на серебряном подносе принес нам коктейли. Мы сделали заказ. Официант все записал, деликатно улыбнулся и пожелал хорошего вечера. На столе остались три запотевших бокала с апельсиновыми дольками. Холодный Космополитен согревал теплым розовым светом, у Инги тут же заалели щеки.

– Даша, ты светлый и добрый человечек, – подняла она бокал. – Я желаю тебе, чтоб ты никогда не менялась, а оставалась такой же сердечной, душевной, отзывчивой, чтобы так же любила мир, людей, нас, твоих друзей, чтобы работа доставляла тебе только удовольствие, а родные радовали каждый день! За тебя! С днем рождения!

Мы звонко чокнулись и выпили. Каждое сказанное Ингой слово было не обо мне. Вот уже больше недели я копалась в себе и находила себя недоброй, замкнутой, черствой; я не очень любила людей, работа доводила меня до нервного расстройства, а мама совсем не радовала. Но Инга говорила тост искренне, она действительно верила в то, что я именно такая, как она сказала. И если для нее я такая, то, может, я не совсем пропащий человек? Я внутренне усмехнулась. Тогда, может быть, и Бог на Последнем Суде помилует меня. Как сказал Он, что не сожжет город, если там будет хотя бы один праведник, так, может, и меня обойдет кара небесная из-за Ингиной любви?

Сразу за коктейлями принесли бутылку итальянского игристого Асти. Лора налила мне до краев.

– Даша, скажу тебе честно, как настоящая подруга, – начала она. – Я даже рада, что вы расстались с Ромой. Этот человек всегда тянул тебя вниз. Ты б взвалила на себя еще и его проблемы, а что получила бы взамен? Ничего! Тебе нужно думать о себе.

– Может… не знаю… может, ему и нужна была моя помощь? Думать о себе – это же эгоистично?

– Думать о себе – это нормально! – безапелляционно сказала Лора. – Кто еще о тебе подумает и позаботится? Мама у тебя болеет, больше никого нет, так что тебе, как никому, надо думать о хорошем замужестве, о мужчине, который для тебя каменной стеной станет, а не будет мучить своими бзиками, упреками, идиотскими выходками, алкогольной зависимостью и так далее!

Мне было нечего на это ответить, поэтому я просто взяла бокал, который для меня наполнила Лора, и стала делать глоток за глотком. Искрящиеся пузырьки, как будто желая развеселить меня, щекотали язык и нёбо.

– Даша, – вклинилась Инга, – Когда я встречалась со своим бывшим, мы часто пропадали с ним в бильярдном клубе «Берлога», знаете такой? Он учил меня забивать шары. О-о-о! – потянула она чувственно, и ее высокая грудь заиграла под блузкой. – Там столько мальчиков! Бармен – просто красавчик! Пока бывший там играл, я со всеми в этом клубе перезнакомилась. В общем, к чему я всё это. Даш, давай я тебя с таким мужчиной познакомлю – закачаешься! Есть один на примете.

– Нет-нет, Инга, не надо, спасибо! Не хочу.

Лора длинными ухоженными пальцами поставила бокал на стол и вытерла салфеткой уголки рта.

– Где они, эти нормальные мужчины? Совсем с ними плохо стало. Звонил мне Вадим всю неделю: я в пятницу приеду. Хорошо, говорю, найду время с тобой встретиться, только в четверг контрольный звонок сделай, чтоб я уже точно день свой распланировала. Что вы думаете? Не позвонил!

– Может, по делам замотался? Завтра позвонит… – сказала я.

– Даже трубку не возьму! – категорично ответила Лора.

За моей спиной журчал искусственный водопад, а по венам бежали Космополитен и Асти. Как огни маяка, сияли передо мной искрящиеся задорные глаза Инги, – и меня плавно понесло по волне опьянения, и скука и раздражение постепенно вымывались из меня. Лора и Инга были простыми и понятными, и все для меня становилось проще и понятнее. Жизнь продолжалась. Мне только двадцать пять. Бог раскрыл для меня множество горизонтов, дал сотни шансов. И вот они, – рядом со мной, – люди, которые верят в меня и любят меня.

– Что такое любовь? – спросила я у них.

– Бабочки в животе и хороший секс, – хихикнула Инга.

– Никто не знает ответа на этот вопрос, – сказала Лора. – Все знают, что такое счастье. Это когда ты спокоен, и тебе нравится все, что с тобой происходит. Я вот, например, чувствую себя счастливой. А любовь – странное понятие, все – и ничего одновременно: и счастье, и боль, и доверие, и страх потери, и высшее наслаждение, и истеричная нервозность.

– А если в жизни нет любви, – это очень плохо? – опять спросила я.

– Если ты счастлив, то что плохого? У тебя есть все, что тебе нужно, все, чего тебе хочется, – Лора спокойно улыбнулась и сделала маленький аккуратный глоток Асти.

– У вас в жизни есть любовь?

Лора и Инга отстраненно пожали плечами. Им сейчас не очень хотелось задумываться и философствовать. Тем более нам принесли огромный ассорти сет. И девочки тут же принялись увлеченно разливать по пиалкам соевый соус и пробовать суши и роллы. Инга, закатывая глаза от удовольствия, Лора – не спеша, внимательно выискивая кусочки с угрем. Они опять переключились на будничные темы, – и вскоре разговор снова зашел о мужчинах.

– А мой постоянно меня ревнует, – рассказывала свою историю Инга. – Он меня достал: не делай то, не ходи туда, это слишком открытое платье, ты тому парню слишком широко улыбалась! Хочет, чтоб я только с ним время проводила и его ублажала.

– Тиран какой-то, – прокомментировала Лора.

– Эгоист проклятый! Считает, что мир вокруг него вертится, – злилась Инга. – Но со мной у него этот номер не пройдет: со временем все мужчины оказываются у меня под каблучком! Влюбляются – и уже не могут без меня, и тогда я из них могу веревки вить. Так что посмотрим, кто кого!

– С мужчинами надо все время держать ухо востро, иначе они на голову садятся, – кивала головой Лора.

Заметив мою молчаливость и задумчивость, Лора предусмотрительно снова и снова наливала мне до краев.

– Нет-нет, я больше не пью, иначе меня будет тошнить, – попыталась я протестовать.

– У меня есть тост! – провозгласила Инга. – Выпьем за хороший секс!

– Не выпьешь, так и останешься девственницей! – подтрунивала Лора.

В голове непроизвольно мелькнуло воспоминание, как прошлым летом мы с Ромой ночью поехали купаться в Сейме. Это было в начале июня, погода была невыносимо душная, пекло, как в аду. В двенадцать, когда хорошенько стемнело, мы приехали на берег реки. Песок возле кромки был прохладным, а вода еще теплая, все небо было усеяно крошечными точечками звезд. Мы разделись и забежали в речку, окатили друг друга серебристыми брызгами, потом несколько раз окунулись под полной луной. Рома все время нырял и неожиданно хватал меня под водой за коленки, а я громко визжала. Накупавшись, мы вышли на берег, было прохладно и свежо! Мы легли прямо на траву и долго занимались сексом.

Я тряхнула головой, чтоб избавиться от этого воспоминания, и выпила налитое мне вино.

– Девочки, а какой у меня вчера секс с Денисом был! – мечтательно улыбнулась Инга. – Я в женском журнале прочитала одну статью, решила поэкспериментировать!

– Никогда не читаю статьи про секс, – меланхолично сказала я.

– И что там было написано? Рассказывай, может, научишь нас чему дельному! – заинтересовалась Лора. – Давай, колись! Делись опытом!

После десерта мы, хорошо пьяненькие, переехали в клуб. От мигающих огней светомузыки и ударных волн громкого звука Инге и Лоре стало плохо. Не успела я принести коктейли из бара, как они уже сбежали в туалет. И остаток вечера мы провели, запершись втроем в кабинке туалета и слушая на мобильном, как малолетки, «Не надо стесняться» Дорна. Но это не испортило настроения. Первый раз за последние несколько недель меня не тошнило.

Домой меня отвезло такси. И стоило мне только коснуться головой подушки, – как я тут же вырубилась – и очень и очень крепко проспала всю ночь. Во сне мне явилась моя любимая поэтесса Анна Ахматова. Она была частой гостьей моих снов, я уже выучила ее напевный грудной голос. Ее строгий и умный взгляд плыл над моим покоем, оставляя на нем легкую рябь моих собственных мыслей и чувств.

* * *

Ахматова и Гумилев

Анна Ахматова проснулась от громких воплей под окном. Два голоса – женский и мужской – уже несколько минут орали, не переставая.

«Когда они уже заткнутся», – подумала Ахматова, ворочаясь на скрипучей кровати. Было душно, и она приоткрывала на ночь форточку. Понимая, что спокойный сон уже не вернешь, она с тяжелой головой встала, кутаясь в домашний халат из абиссинской ткани, привезенной ей Гумилевым из одной из поездок. Халат был уже не новым, но она еще покоряла в нем приходящих к ней в гости мужчин. Даже не ради любопытства, а просто… просто потому что когда кричат, нужно посмотреть, кто же это, она выглянула в окно. История, виденная ею за последние годы множество раз. Молодец в буденовке тянул за руку средних лет женщину, видимо, укравшую что-то в маленьком магазинчике по соседству. На женщине была большая серая шаль (очень недурная и до революции не дешево стоившая, – сразу отметила Ахматова), женщина умоляла отпустить ее к умирающему от голода ребенку. Буденовец был непреклонен.

«Небо – как колокол,

Месяц – язык,

Мать моя – родина,

Я – большевик».

– крутилось в голове Анны это пошлое четверостишие из новой поэмы Есенина, которую на днях ей передал Блок. «Господи, как все поглупели! – думала Ахматова, проходя на кухню, – так исчерпали себя, обрюзгли и посерели… Бедная-бедная женщина!». Она чиркнула спичкой, чтобы подогреть чайник, и чуть не опалила себе руку. «Валя!» – взвизгнула она. Валерии дома не было. Есть тоже было нечего. Хотя «нечего» с позиции Ахматовой было относительно: в нижнем шкафчике оставались еще картошка, морковка, наверху, на антресолях были крупы. Не было ничего приготовленного. «Что ж, лучше подожду Валю», – подумала Анна.

«Будет то же самое, что было во Франции во время Великой революции, будет, может быть, хуже», – с грустью вспомнила она последний разговор с Борисом. И опять полоснуло ножом по сердцу. Ни одного письма уже почти полгода. Неужели, правда: никогда не любил и забыл так быстро. А как ходил к ней под пулями, целовал ее руки, восхищался ее грациозностью… Всё врал! Красиво и обаятельно врал… И ведь догадывалась, что врал, что позерство все, но так сладко было слушать и верить. Уехал в Лондон, – и не один, – с Марией Волковой. Больно, очень больно.

Ахматова направилась к входной двери: вдруг почтальон принес письмо и засунул его под косяк? Письма не было. Она снова заперла дверь на ключ, расправила плечи и, прямая как шпала, вернулась в комнату. «Зато двадцать шесть достойных стихов, – направила она мысли в другое русло. – Может быть, даже лучших моих стихов. Отныне так и буду относиться к мужчинам, как к вдохновению. Стихи не предадут, не забудут, уехав в Лондон, не влюбятся в другую в Париже, не родят детей от безвестной артистки». Ахматова прикурила сигарету, затянулась и села у окна. «Семь дней любви и вечная разлука», – родилась в ее голове строчка.

1918 год стал поворотным в судьбе России и в судьбе Анны Ахматовой. После революции она решается оставить сына Лёвушку свекрови и переехать к своей школьной подруге Валерии Срезневской. Багаж у нее небольшой: несколько платьев и рисунки Модильяни, которые она любовно развешивает по стенам комнаты. Её брак с Гумилевым развалился, и пытаться его склеить или закрывать на всё глаза, – как она и делала последние годы, – ей надоело, уже не имело смысла. Свой брак они легкомысленно превратили в театр. У Гумилева была роль покорителя, рыцаря-романтика, конквистадора, у нее – роль непокоримой, роковой женщины-змеи, ускользающей из любых рук и оставляющей незаживающие раны от укусов. Взаимная независимость, признавать которую они по юности и по глупой современной моде поклялись друг другу, очень больно хлестнула Анну. Она оставляла этим договором окошко для себя, но всерьез не предполагала, что Николай может так открыто изменять ей, – ей, Анне, которой он добивался семь лет и из-за которой несколько раз пытался покончить с собой.

В двери звякнул ключ, щелкнул замок. Это вернулась Валерия. Шаркнули туфли, стукнули друг о друга бутылки. «Молоко!» – подумала Ахматова.

– Анечка, ты уже проснулась! – Валерия вошла в комнату. Ахматова так же сидела с сигаретой у окна, только в другой руке у нее уже был карандаш, которым она время от времени писала в альбоме.

– С продуктами с каждым днем всё хуже и хуже. Скоро совсем невозможно будет что-то достать. Мандельштамы обещали дать на следующей неделе пол-литра сгущенки, которую им передадут из деревни. Купила хлеба, – даже горяченький еще! – и две бутылки молока. Ой, Анечка, ты бы знала: меня чуть не растерзали из-за этих двух бутылок! Кричат: «Одну бутылку в одни руки!» – а я им: «Это для Ахматовой!» Честное слово, озверели люди!

– Валя, не надо было, зачем ты!

– Аня, добрая ты душа, что значит, не надо? Надо! Пойдем на кухню, – расскажу кое-что!

Ахматова закрыла альбом, встала с табуретки, затянулась последний раз и прошла за Валерией на кухню. Та достала из авоськи хлеб и молоко, потом порезала хлеб и поставила молоко на огонь.

– Валя, ну не тяни, – Ахматова отщипнула кусочек хлеба и положила в рот. – Говори: встретила кого или обо мне слухи услышала?

– Пока постоишь два часа в очереди, чего только не услышишь! Про Есенина говорили: спился совсем, видели его оборванного, пьяного уже с утра, денег у прохожих просил.

Ахматова скривилась.

– Никогда его не любила. И кто его стихи читает, – не понимаю! Думаю, он из тех поэтов, которые в определенное время бывают необходимы обществу. Потом забудут. Ты мне лучше скажи: про Борю слухи есть?

– Нет, про него не слышала ничего, – Валерия секунду помолчала. – О Николае говорили.

– Котором? Моем муже?

– Да, говорили о его новом увлечении.

Ахматова будто безразлично смотрела в окно, только поправила рукой свои темные прямые волосы.

– Аня Энгельгардт. Актриска, – молодая и скучная. Она дочь…

– Я знаю, Валя, перестань! Это уже давно не новость!

Они помолчали. Сели за стол. Ахматова первая заговорила.

– Коля сегодня приезжает. Я ему всё скажу.

– Ты окончательно решила?

– Да, это нужно было сделать уже давным-давно.

Брак Ахматовой с Гумилевым официально длился уже восемь лет, хотя фактически развалился едва ли не после свадебного путешествия. За эти восемь лет он сменил нескольких любовниц, она – любовников. Сразу же в свадебном путешествии в Париж Ахматова увлеклась Модильяни, всю зиму переписывалась с ним, а на следующий год, вопреки уговорам мужа, уехала в Париж к Моди на несколько месяцев. Гумилев тоже не отставал, демонстрируя свою независимость: через четыре с половиной месяца после свадьбы он уезжает в Африку на целый год. А по возвращении в имение своей матери, Слепнево, влюбляется в хорошенькую кузину, Машеньку Кузьмину-Караваеву. И это всё – на глазах у Ахматовой, впервые почувствовавшей настоящую женскую ревность по отношению к мужу, свою власть над которым она считала безграничной. Машенька вскоре умерла от туберкулеза. И на ее могилу в Бежецке Ахматова всякий раз сопровождала мужа, ездившего туда с завидным постоянством. Ахматова не любила Слепнево и Бежецк, как полководец не любит мест проигранных сражений, но гордость брала верх. И она молчала, делая вид, что ей все нипочем. После этого случая Ахматова решается родить Гумилеву ребенка. А через год Гумилеву рожает ребенка актриса Ольга Высотская. А потом, как снежный ком: у него официальный роман с Таней Адамович, у нее любовная история с Колей Недоброво; потом она влюбляется в импозантного Бориса Анрепа, эмигрировавшего в Лондон и оставившего в ее сердце глубокий след, а он увлекается экзальтированной Ларисой Рейснер – и потом вовсю волочится в Париже за полурусской-полуфранцуженкой Еленой Дюбуше и посвящает ей цикл стихов. И вот сейчас Ахматова хочет развода для того, чтобы вновь выйти замуж за талантливейшего египтолога Владимира Шилейко. А у него, значит, тоже новый роман. Как ее там? Аня Энгельгардт, очередная актриска…

Гумилев приехал вечером, когда уже начинало смеркаться. Анна Ахматова в черном узком платье, подчеркивающем ее гибкую стройную фигуру, с большой брошью на груди встречала его, полулежа на тахте. Гумилев был в штатском, как всегда элегантен, в светлом костюме и шляпе. Они поздоровались, он поцеловал её в щеку. Поговорили немного об общих знакомых, новостях с фронта, революции, которую Гумилев пропустил за границей, о тенденциях в современной поэзии.

– Аня, – он внезапно остановился, глядя на ее руку, – а где твое черное кольцо?

– Я его подарила, как талисман, – Ахматова вытянула перед собой руку без кольца, как бы любуясь ею. Рука действительно была красивой, и она знала это.

– Кому?

– Анрепу.

– Аня, – усмехнувшись и пытаясь пошутить, начал Николай, – я тебе руку сейчас за это отрежу! И нашла же кому, – этому забулдыге и ловеласу!

Ахматова повела плечом. Затем, глядя мимо Гумилева на стену, где были развешаны рисунки Модильяни, ровным тоном сказала:

– Я прошу у вас развода.

Прошло несколько секунд. Гумилев не произносил ни слова. В общем-то, она и ожидала такой реакции, поэтому так же спокойно продолжила.

– Советское правительство разрешает снова вступать в брак после развода, поэтому он будет на руку и вам, и мне.

Гумилев почувствовал, что всегдашняя выдержка изменяет ему. Испугавшись, что Ахматова заметит, как дергается нерв у него под глазом, он встал и прошелся по комнате. Ахматова наблюдала за ним, лёжа всё в той же непринужденной позе. Волновался он зря, на улице уже темнело, и Ахматова почти не различала выражения его лица

– Анечка, – он подбирал слова. – Что ты такое выдумала? Ты собираешься замуж? Ты – любишь?

– Да.

Валерия на кухне загрохотала кастрюльками. «Делает вид, будто занята очень и ничего не слышала», – с улыбкой подумала Анна.

«Завтра весь Петербург будет говорить, что Ахматова со скандалом бросила Гумилева, он плакал и умолял ее остаться», – пронеслось в голове Николая. Это позволило ему собраться и взять себя в руки.

– Что ж… Это наш «египтянин»? Но… Аня, ты хорошо подумала? Это ведь катастрофа, а не муж!

«Так легко, – думала в это время Ахматова, – так легко согласился? Неужели совсем не сожалеет».

В столовой пробило десять. «Держаться!» – говорил себе Гумилев. Анна не спеша выговаривала тяжелые, как камни, слова.

– Лёвушка останется у твоей матери. Она очень любит его. Как бы мне ни было тяжело расстаться с ним, но я понимаю, что сейчас не могу позаботиться о нем лучше…

Николай присел на софу у ее ног. В комнате совсем стемнело. Он взял в свои руки ее ладонь, погладил тонкие длинные пальцы, которые всегда боготворил, вспомнил, какие мягкие у нее ноготки и нежная кожа.

– Жаль, что всё у нас так получилось. Точнее, не получилось. Странная, глупая жизнь перевернула всё с ног на голову и развела. И любовь превратилась в кошмар, а жизнь – в фарс. Останется от нашей семейной жизни, Анечка, только воспоминание.

– «Из логова змиева, из города Киева, я взял не жену, а колдунью», – хохотнула Ахматова.

– Ну ты тоже хороша: «Муж хлестал меня узорчатым, вдвое сложенным ремнем»! Что обо мне подумают потомки!

Они засмеялись.

Эту ночь Ахматова и Гумилев провели вместе.