Текст книги "По рельсам судьбы"

Глава 9

Продержаться бы до зари… Отойдя подальше от железной дороги, так, что уже не стало слышно гудков станционных паровозов, Андрей почувствовал, что закоченел до бесчувствия, и все его тело налилось невероятной усталостью. Телогрейка, надетая на тонкую гимнастерку, нисколько не спасала от мороза. Потом страшно захотелось спать! Ноги проваливались в сугробы. «Только бы немного поспать…» Он забрался под ветви огромной ели и упал на снег, свернувшись клубочком, и почувствовал, что засыпает. Но Андрей не был бы крестьянским сыном, если бы позволил себе умереть вот так, замёрзнув в лесу. Он вдруг весь встряхнулся, вскочил и, вытащив из-за голенища нож, сжал его негнущимися от холода пальцами и принялся рубить ветки ели. Соорудив что-то вроде шалаша и набросав на снег мягкого лапника, он кое-как нащупал в кармане телогрейки коробок спичек. «Спасен! Спасен! Ах, Варюша, жёнушка ты моя дорогая! Догадалась положить, заботливая ты моя!» Счастливый, он осторожно поджёг кучку сухих веток, травы и листьев и, быстро набрав огромную кучу хвороста, развёл костёр у самого входа в шалашик. Совсем обессилев, Андрей заполз внутрь своего укрытия. «Только не засыпать сразу, иначе замёрзну!» Теперь он понял, что его трясёт ещё и от голода, ведь он ничего не ел со вчерашнего дня! С трудом развязав зубами крепкий узел котомки, Андрей достал из неё краюху хлеба, сало и стал есть. Он ел, закрыв глаза, и блаженно улыбался, чувствуя, как живительное тепло костра постепенно проникает в его уставшее, промёрзшее до костей тело. Его неумолимо клонило в сон, отяжелевшие веки смыкались, но он продолжал жевать, зная, что сытная еда в желудке не даст ему замёрзнуть. Наконец, проглотив последний кусок, Андрей зачерпнул пригоршню чистого снега, собрал губами с ладони несколько белых холодных комочков и, подбросив в костёр побольше хвороста, провалился в глубокий сон.

Проснулся Андрей, когда солнце было уже высоко, а на лапах елей в ярком свете искрился ослепительно белый снег. Костёр уже совсем догорел и остыл. Почему же ему так жарко, так невыносимо жарко? Голова Андрея под тёплым треухом вся пылала, тело же, наоборот, сотрясалось от сильного озноба, зубы стучали. «Что со мной? Неужто я так замёрз ночью?» Кое-как он выполз наружу, волоча за собой свою котомку и с трудом поднялся на ноги. Через силу Андрей заставил себя двигаться вперёд, совсем не понимая, куда и зачем идёт. Перед его глазами плыли разноцветные круги, во рту пересохло, ноги подкашивались. Через каждые несколько шагов он падал на колени, и поднимался ценой невероятных усилий. Вдруг ему показалось, что он слышит собачий лай. Лес впереди стал реже, и прямо перед собой в просвете между еловыми стволами, Андрей увидел широкую поляну, плотно окруженную лесом. Посреди поляны раскинулся просторный двор с крепкой избой, рубленой из огромных сосновых бревен. По двору ходила женщина в меховой кацавейке2424
  Кацавейка – верхняя распашная короткая кофта (устар.)


[Закрыть] и звонким голосом созывала кур к корытцу с зерном. Андрей попытался сделать еще несколько шагов вперёд, но тут же ощутил, как его снова обдало сильным жаром, а в глазах потемнело. «Тётенька, тётенька! Помогите!» – едва слышно просипел он хриплым голосом и упал на снег.

Очнулся Андрей от яркого света: у изголовья его лежанки горела свеча, а миловидная женщина обтирала мокрым полотенцем его лоб и плечи.

– Пить! – застонал Андрей, заметавшись на подушке.

– Попей, попей, горемычный! – женщина, приподняв ему голову, поднесла к его губам кружку с травяным отваром. Он тут же стал жадно глотать горький напиток и, выпив всё, что было в кружке, бессильно повалился на топчан2525
  Топчан – вид деревянной кровати без спинок


[Закрыть]. Уже вторые сутки Андрей, горящий в тифозном жару, лежал без сознания в кухонном чуланчике той самой лесной избы, хозяйка которой с трудом притащила его из леса в дом. Муж её – лесничий Фёдор уехал на несколько дней объезжать свои лесные угодья, а она с детишками оставалась на хозяйстве. Покормив кур, женщина уже собиралась идти в избу, как вдруг не то услышала, не то почувствовала, что кто-то её зовёт. Обернувшись, она только и успела увидать, как Андрей рухнул в сугроб, взметнув облако снега.

– Уж как ты меня испужал-то! – приговаривала Авдотья, укрывая его тулупом. – Да уж ладно, лишь бы не помер! Обмундированье твоё вонючее да вшивое я в печке сожгу. И постелю эту сожгу, как Фёдор приедет. Самой-то мне второй раз тебя уж не поднять – надорвусь совсем! Ты хоть и хворый, а вон тяжеленный какой! Ну, спи, спи! Уже лучше! Раз потеешь, да сыпь по телу пошла, значит, выдюжишь. Ох, грехи наши тяжкие, что ж это деется? – Она со вздохом поднялась с маленькой скамеечки. Тут вдруг пламя свечи в её руке затрепетало от ворвавшегося в избу холодного воздуха, и чьи-то сапоги затопали по половицам.

– Никак незваные гости к нам? – забеспокоилась Авдотья и быстро вышла в кухню, поплотнее задернув за собой занавеску чуланчика.

В кухне уже топтались двое солдат, заглядывали в закут и в печь, где пылал огонь. За ними вошёл высокий молодой офицер в тёплом бешмете и шерстяном башлыке поверх фуражки. На ногах у офицера были щеголеватые фетровые бурки. Весь его вид – худое аристократичное лицо, тонкие усики над верхней губой и холодные серые глаза, говорили о том, что он, вероятно, человек благородного происхождения и высокого воинского звания. Эта война была его первой военной компанией и оказалась такой неудачной. Ему явно было не по душе очутиться в местах столь диких, да ещё и в окружении таких же, по его мнению, диких людей с их ужасными нравами. На лице офицера читалось презрительное высокомерие. Не удосужившись взглянуть на хозяйку, он отдал приказание адъютанту, как будто находился не в крестьянской избе, а в своём имении:

– Распорядись подавать обед!

Адъютант, обведя быстрым взглядом избу и увидев Авдотью, грубо прикрикнул на неё:

– Ну, что встала, баба? Не слышала, что Его благородие приказали?

Женщина всплеснула руками.

– Так нету, барин, обеда, не стряпалась еще!

– Подавай, что есть! Дура!

Хозяйка засуетилась у печи, достала чугунок с картошкой, поставила на стол капусту, нарезала ломтями сало и ржаной хлеб. С печи за ней любопытными глазёнками наблюдали ребятишки, проснувшиеся от громких голосов.

– Что такое? – возмутился адъютант, оглядываясь на офицера. – Свиньям такое подавать будешь! Неси мясо и водку!

– Нету, барин, водки! Намедни, когда ваши-то солдаты, ну, или чьи они, сейчас пойми-разбери! Так вот, говорю, солдаты заехали и последнюю чекушку вылакали! На Рождество оставляла. – Авдотья вздохнула. – И бочонок огурцов, и пол поросенка, и еще…

– Заткнись, баба! – заорал адъютант. – Заголосила! Всё тащи на стол, что есть.

– Tais-toi2626
  Tai-toi! – Замолчи! (франц.)


[Закрыть], Серж! – Офицер, усевшись на лавку, снял башлык и перчатки и тут же откусил приличный кусок хлеба, положив на него белоснежный ломоть сала. Видно, голод – не тётка! Куда только девалась его напыщенность? Тонкими пальцами он держал деревянную ложку и, орудуя ею не хуже серебряного прибора, отправлял в рот капусту с картошкой. Он брал двумя пальцами соленый огурец, с хрустом откусывал от него, жевал и, прикрыв от удовольствия глаза, мечтательно говорил адъютанту: – Mon amie!2727
  Mon amie! – Мой друг! (франц.)


[Закрыть] В Омске сразу же возьмём извозчика, и на Любинский! В «Европу»! Ох, и хороша у господина Малахова икорка и стерляжья уха! А какие перепела! И обязательно возьмем бутылочку Bordeaux2828
  Bordeaux – Бордо, сорт красного французского вина


[Закрыть]! — Офицер даже причмокнул губами. От сытного обеда и печного тепла его разморило, и, неожиданно подобрев, он повернулся к Авдотье: – Спасибо хозяюшка! Всё так вкусно у вас! Да и в доме чисто! – Он удивленно приподнял брови, а, увидев детей на печи, расплылся в улыбке: – Quels beaux enfants!2929
  Quels beaux enfants! – Какие красивые дети! (франц.)


[Закрыть]

Довольный и сытый, офицер уже поднялся из-за стола, как вдруг из чулана за печью раздался протяжный стон.

– Кто это там? – он резко повернулся к адъютанту, и взгляд его сразу стал напряженным и жёстким. – Проверить, быстро!

– Так, хозяйка, – солдат, стоявший у печи, штыком винтовки осторожно отодвинул занавеску, – и кто же это тут у тебя на перине развалился? – В полумраке он пристально приглядывался к Андреевой гимнастерке.

– Да это сынок мой болезный! Жар у него! – жалостливо запричитала испуганная Авдотья. —

– Сынок? А не дезертир ли часом? – Солдат повернулся к офицеру: – Ваше благородие! Кажись, здесь беглый дезертир схоронился! Форма-то на нём наша! – Он подошёл ближе к Андрею и спросил: – Он тут беспамятный вроде, что делать-то?

– Расстрелять! – резко приказал офицер.

Солдаты выволокли Андрея из-за занавески и поставили к белёной печи. Голова его склонилась на грудь, руки безжизненно висели вдоль тела. Не простояв и пары секунд, он рухнул на пол. Солдат, вскинувший оружие наизготовку, опустил его, вопросительно взглянув на своего командира. Тот хладнокровно смотрел на Андрея, лежащего на полу.

– Солдат! Извольте исполнять приказание!

– Батюшка! Христом-Богом прошу! – заголосила Авдотья, упав на колени. – Не допустите смертоубийства в избе! Дети тут! Как же при них? Страх-то какой! Да и не жилец он! Второй день в жару мечется – тиф у него! Вон как всего обсыпало!

– Тиф! Что ж ты, дура, молчала? – Злые глаза офицера налились кровью, и он со всей силы стеганул женщину перчаткой по лицу. Брезгливо оттолкнув её от себя ногой, сквозь зубы приказал солдатам: – Кончайте его! Быстро!

Те снова вскинули винтовки и прицелились. Но видно не было написано Андрею на роду умереть в эту минуту, или ангел – хранитель решил на время отсрочить его смерть – в ту же минуту распахнулась тяжелая дверь избы, и в неё стремительно ворвался вестовой:

– Ваше благородие! Срочное донесение! Приказано немедленно явиться в ставку! Армия уходит из Омска!

– Распорядись тотчас седлать коней! – скомандовал офицер адъютанту. – Выступаем немедленно! – Уже подойдя к двери, он обернулся на лежащего у печи Андрея и потянулся к кобуре, но потом резко махнул рукой: – Аа-а! Чёрт с ним! – и кивнул солдатам: – Бросьте его! Сам сдохнет!

Но Андрей не умер. Спустя несколько дней он уже сидел на лавке в длинной холщовой рубахе, которая висела мешком на его исхудавшем теле. Перед ним на столе исходила паром миска мясных щей. Лесничиха Авдотья сожгла на дворе его солдатское обмундирование, а бабушкину телогрейку для надежности прокалила в бане на раскаленной печурке, чтоб уж наверняка избавиться от кусачей вшивой братии. Самому парню накануне вечером Авдотья начисто обрила голову мужниной опасной бритвой и заставила лезть в жарко-протопленное нутро большой русской печи. Лежа в печке на горячем каменном поду3030
  Под (печной) – поверхность внутри печи


[Закрыть], устланном ароматным сеном, Андрей мечтал о том, как скоро окажется дома, вот только сможет на ногах стоять. Вымывшись в лохани с березовым щёлоком3131
  Березовый щелок – вода, настоянная на березовых углях


[Закрыть], надев чистую рубаху и выпив кружку горячего молока с мёдом, он почувствовал, как к нему возвращаются силы, сильнее бежит по жилам кровь, и снова хочется жить.

Глава 10

Под вечер домой возвратился Фёдор, Авдотьин муж. Приехал лесник уставшим после многодневного объезда своих дальних участков. Вошёл в избу и увидел в кухне за столом чужака – тощего парня с бритой головой, да ещё и в его, Фёдора, рубахе и штанах. Одёжа, правда, была уже старая, латанная, перелатанная, но всё же! Фёдор молча поставил пимы на печь, молча умылся у рукомойника, вытер лицо поданным женой суровым3232
  Суровое полотенце – полотенце из плотной льняной ткани (устар.)


[Закрыть] полотенцем, и также молча сел за стол. Раздал ребятишкам привезенные гостинцы – леденцы на палочках, что у купца Прихватова в лобазе3333
  Лобаз – склад (устар.)


[Закрыть] купил. Повертев в руках ложку и сурово насупив лохматые брови, наконец произнёс:

– Ну, рассказывайте, чего это у вас туточки приключилось? На деревне, пока я у купца Прихватова припасы брал, бабки мне все уши прокричали, что Авдотья моя у себя дезертира сховала3434
  Сховала – спрятала (устар.)


[Закрыть]! Да офицер в неё из нагана целился и их обоих чуть жизни не лишил. Хорошо ж, мать, коли вернулся бы я, да застал мертвяков в избе! А детишек бы по людям раздали? – Фёдор еще сильнее нахмурил брови.

– Да не слушай ты этих горлохвастых баб! – воскликнула Авдотья, залившись от негодования алой краской. – Брешут они! Что я тебе скажу, то и слушай! Какая нужда мне тебе голову морочить? Никто в меня из нагана не целился, да и дети, опять же, всё видели. А уж как было страшно, так страшно, Федя! Вот те крест! – Авдотья, сверкая глазами, истово перекрестилась на икону и тут же ласково огладила мужа по плечам:

– Устал, ведь ты с дороги! Сейчас вечерить3535
  Вечерить – ужинать (устар.)


[Закрыть] будем. А как самовар поставлю, так и всё тебе расскажу, какого мы тут страху натерпелись!

Все уселись за стол. Ложки быстро мелькали над горшком со щами, иногда только Федор строго взглядывал на ребятишек, которые старались мясца побольше ложкой захватить. Потом Авдотья достала из печи ухватом горячую жарёху: на чугунной сковороде под золотистым луком плавали в масле круглые картофелины и куриные потроха. У ребятишек аж дух перехватило при виде такой вкуснятины. Фёдор встал и принёс из чулана початую бутылку водки.

– Мать, налей мне и… этому! – Он строго взглянул на Андрея. Тот замотал головой:

– Не пью я!

– Эх, паря, ну и дурная твоя голова! Откуда же силы возьмутся, коли не выпьешь? Неси ему, Авдотья, кедровочки. Самое что ни на есть лучшее лекарство!

Андрей пригубил из стопки.

– Никак ты кисейная барышня? Пей! Пей, да не морщись! – Уже захмелевший Фёдор налил себе ещё стопку. – Жена, брось ты свой самовар! Терпежу нет! Садись, рассказывай, что тут намедни у вас приключилось?

Но стопка водки осталась невыпитой. Фёдор сидел и слушал, раскрыв рот, а Авдотья, раскрасневшаяся, с выбившимися из-под платка прядками льняных волос, стояла у стола и, подперев руками бока, рассказывала, как она в неравном бою «отвоевала» у белого офицера, лежавшего в беспамятстве у печки Андрея.

– А я ему говорю: «Тика́йте3636
  Тика́йте – бегите (устар.)


[Закрыть], Ваше благородие! Ваши-то, вон, как чешут! Пятки-то так и сверкают!»

Ребятишки хихикали на полатях3737
  Полати – лежанка, устроенная между стеной и русской печью


[Закрыть], слушая, как их мамка расписывает свои подвиги. А она разошлась не на шутку, и даже Андрей потихоньку улыбался её пламенным речи.

– Вот так я их и выпроводила со двора! – закончила она рассказ, взяла со стола стопку и залпом осушила её. И сразу же села и обмякла, да заплакала горько, утирая глаза кончиком платка. – Да когда же они сгинут-то, все эти ироды окаянные? Перестанут нам своими пушками грозить да невинных людей убивать-калечить!

Авдотья ещё продолжала всхлипывать, когда Фёдор присел рядом и стал ласково гладить её по голове, приговаривая:

– Авдотьюшка, родная ты моя! Знаю я, что ты за нас за всех горой! Да разве б женился я на тебе, коли бы не знал, какая ты у меня!

Жена уронила ему голову на грудь и, вздохнув, затихла.

Андрей смотрел на этих людей, чья искренняя любовь так ясно предстала перед ним во всей своей чистоте, что сердце его ещё пуще затосковало по дому, по оставленной там Вареньке, которая и знать не знала, где он, и что с ним.

Поутру Фёдор решил везти Андрея в Копыловку, по-другому парню было туда не добраться. Лесник запряг в сани пару лохматых лошадёнок, а Авдотья вынесла медвежью полость3838
  Медвежья полость – одеяло из шкуры медведя


[Закрыть] и котомку со съестным. Ехать было не так далеко – меньше ста верст. Но времена были тревожные и опасные. Красная Армия, сломив сопротивление войск Колчака и взяв Петропавловск, собирала силы, чтобы идти на Омск. Помогала им в этом и сама природа. Морозы вдруг ударили нешуточные, и Иртыш в два дня сковало прочным льдом. Путь на Омск был открыт.

Казалось, можно было ехать спокойно, но Фёдор рассудил иначе. Поди-узнай, что там в городе сейчас делается? Кто и какие порядки там устанавливает? Лучше поехать вокруг, не заезжая в город. Пусть получится дольше, зато не хлебнешь лиха и не попадешь в какую-нибудь передрягу. Фёдор не доверял никакой власти – ни белой, ни красной. Только к вечеру они добрались до Копыловки, проехав по дороге мимо Вариных родных Лужков. Смотрел Андрей на темнеющую на взгорке деревушку и всеми радостными нетерпеливыми мыслями был уже дома, обнимал своих родных и жену. И неведомо было ему, что не там, не дома, а здесь, в Лужках, тоскует и ждёт его милая Варенька.

Глава 11

Уже совсем стемнело, когда сани лесничего подъехали к околице деревни. Большой крестовый дом3939
  Крестовый деревянный дом – это квадратное строение, в котором внутренняя поперечная стена пересекалась под прямым углом с продольной.


[Закрыть] Аксенниковых на высоких подклетях был заметен издалека. Огромные в обхват бревна, высокий забор, резные наличники на окнах – все говорило о достатке хозяев. Фёдор одобрительно окинул взглядом дом и удивленно вскинул глаза на ажурного петушка, гордо восседающего на коньке крыши. Это был флюгер, вертящийся на ветру, диковинная «птица», которую Андрей выковал сам.

Кое-как выпростав из-под медвежьей полости затёкшие ноги, он выбрался из саней. Всю дорогу Андрей представлял, как встретится с родными, как расскажет им о том, что с ним случилось, как обнимет наконец свою Варюшу. От волнения и слабости сердце его отчаянно билось, в голове шумело, а ноги совсем отказывались идти. Фёдор крепко взял его под локоть:

– Приехали! Что это ты сомлел? Шагай твёрже! Здесь-то, дома, уже не пропадёшь!

Во дворе собаки залаяли, зарычали, но, узнав хозяина, с визгом кинулись к нему, стали прыгать и ластиться. Из-за них Андрей отстал, и Фёдор вошел в избу первым, поклонился хозяевам:

– Мир вашему дому, Евдоким Михайлович! Стало быть, принимайте подарок!

Тот прищурился в полумраке избы, приглядываясь к возникшей в дверном проёме могучей фигуре Фёдора.

– Кто таков? По какому такому делу? Мать! Да запали же ты лампу, ничего не видать! – За прошедшие две недели отец Андрея сильно осунулся, сгорбился. Дошли и до их деревни вести о том, что войско Колчака наголову разбито под Петропавловском, а Красная Армия двинулась следом, прямиком на Омск. Эти новости заставили Андреевых родных сильно горевать, ведь они до сих пор не получили от сына ни одной весточки! Да и откуда им быть? Раз уж такая каша заварилась, и всё смешалось вокруг – и белые, и красные. Поди их разбери, кто тут свой, кто чужой.

Евдоким указал Фёдору на лавку:

– Присаживайся, добрый человек! С чем пожаловал? Ох, ты ж, Господи! – воскликнул он, вдруг увидев в дверях своего Андрюшу, худого, с бритой головой и бледным лицом, на котором блестели слезами яркие, как васильки, такие родные сыновьи глаза.

– Сынок, да неужто ты?! Вернулся! – дальше отец не смог говорить, голос его подвёл, в нём послышались едва сдерживаемые слёзы. – А исхудал-то как! Уж не в плену ли тебя держали?

– Нет, отец, не в плену. Занедюжил4040
  Занедюжить – заболеть (устар.)


[Закрыть] я сильно. Да так, что чуть не помер. Две недели в доме вот этих добрых людей отлеживался. У Фёдора Алексеевича да жены его, Авдотьи Михайловны. Кабы не они, не быть мне живому. А уж Авдотья Михайловна ходила за мной, как за родным сыном, даром, что заразный я был – тиф в теплушке прихватил.

Ничего не добавил к этому Андрей, а, крепко обняв отца, мачеху и сестрёнок, обвел глазами кухню и прислушивался. – А где же Варя? Что ж не встречает? Не захворала часом? – Он бросился в горницу. – Никого!

Отец вздохнул:

– Не ищи, сынок, нету её здесь…

– Как нету? А где же она? – Андрей закричал, задохнулся. – Что с ней стряслось?

– Да не переживай ты так, сынок! – отец растерялся, видя, как сильно побледнел Андрей. – Что подумал-то? Окстись4141
  Окстись! – Опомнись! (устар.)


[Закрыть]! Жива, твоя Варя! Жива! Теперича уже и здорова, дай Бог! У родителей она, у отца с матерью! Завтра сразу по утречку и поедем за ней, привезем домой! – И отец стал рассказывать, что случилось на следующий день сразу после отъезда Андрея: – Вы двиньтесь к столу поближе! Мы как ждали вас, ужинать не садились. А пока мать на стол накрывает, вот послушайте, какая оказия тут у нас приключилась.

Я-то утром ещё, затемно, на мельницу уехал, а бабы по хозяйству управлялись, мать пошла корову доить. И тут, что такое? Слышит она: собаки во дворе рвутся с цепей, лаем зашлись, а в доме крики, плач! Мать – в избу. А там! Опять вчерашний офицер! Варю из дому волоком тащит да наганом грозит. Солдаты на мать и девчонок винтовки нацелили. Мать Варю не пущает, кричит на них, а сама плачет: «Что ж вы, нехристи, делаете? Вчера мужа забрали, а сегодня его жену на какое позорище тащите? Мало вам, что сына моего увезли в солдаты, а она-то в чём вам сгодится?»

Офицер заорал на мать, мол, не нужна нам ваша девка! Только там на фронте уже всех мужиков под ружье поставили, некому раненых перевязывать да патроны подносить. Пусть фронту поможет, мол, не сахарная, не растает. Успокоились мало-мальски. Собрала мать Варю, да и отправила. А вечером ждём мы её и ужинать не садимся. Только глядим, вон оно что – везут её, горемычную, в лице не кровинки, вся изрёванная! Осколком ей в бою руку задело, хорошо хоть не сильно, да перевязать было некому. Спасибо, что тряпицей руку-то кое-как замотали. Крови больно много у ней утекло. Я к свату её и повёз.

– Да как же можно?! – возмутился Андрей. – А потом что? Почему она не здесь, а у родителей? – он с укоризной посмотрел на отца и мачеху.

– Эх, сынок, зря-то так не смотри! Мы ведь грех на душу брать бы не стали. Лечили ее, ухаживали, она ж нам теперича никак дочка, жена твоя. Да ведь рана у ней не заживала! Вся рука покраснела, распухла. Вот я и решил, что сват Дмитрий Афанасьевич, он же лекарь знатный, подлечит её, как надо. Запряг я твоего Каурку в сани, да и отвез Варюшу к родителям. В короб бросил мешок крупчатки и пол поросёнка, да пару курей, яичек опять же корзинку. Хоть и пост сейчас, да ей надо! И так не больно-то справная… – Евдоким споткнулся, поняв, что опять сказал не то, и, виновато взглянув на сына, продолжил:

– Родители, конечно, сильно всполошились, а сватья, так та сразу в слёзы! Но, как говорится, нет худа без добра. Зато потом уж как рады-то они были Варю увидать! И мать, и сестренка наглядеться на неё не могли! А сват, как руку её распеленал, так скорей свои щипцы да ножики на огне давай калить, водкой обмывать. Налили водочки и Варе, уж больно она испужалась, увидев его струменты, побледнела вся. Ничего, всё обошлось. Слава Богу, поправляется твоя Варюша. Намедни мать её нам весточку прислала, дескать, всё хорошо, заживать стала Варина рука.

От такого длинного рассказа у Евдокима Михайловича перехватило дух и в горле запершило.

– Дайте квасу что ли, во рту-то совсем пересохло! – закричал он на всю избу неожиданно громко. И уже радостно и взволнованно добавил, похлопав Андрея по плечу: – Эх, сынок! Даст Бог, всё будет хорошо! Вот и ты теперича дома. Уж как ждали-то мы тебя! Мать с девчонками все глаза в окно проглядели. Радость-то какая – вернулся живым-здоровым! А мы еще и не знаем, что ж там с тобой приключилось! Давайте, давайте за стол садиться. Что же это мы гостя дорогого с дороги сказками кормим?

Долго сидела вся семья за накрытым столом. Волнуясь, слушали они рассказ Фёдора о том, как жена его Авдотья спасла Андрея от верной смерти. Услышав о том, как белогвардейский офицер хотел расстрелять их братца, девчонки, вскрикнув, спрятались за мать. Та же непрестанно охала, прикрывая ладонью рот, а отец выпивал стопку водки, кряхтел и похлопывал Андрея по колену, как будто хотел убедиться, что вот он, здесь, целый и невредимый. Только самому Андрею в рассказе Фёдора всё было уже известно. С тёплым чувством вспоминал он Авдотью, как она день и ночь ухаживала за ним, кормила его с ложечки, как меняла ему мокрые от пота рубахи, ворочая его тяжёлое тело, пока не наступил наконец кризис и Андрей пошёл на поправку. Перед отъездом он, уже стоя в дверях, взял её маленькие ладони в свои руки и, склонив бритую голову, смущаясь, сказал:

– Авдотья Михайловна! Я не помню своей матери. Никогда не знал я материнской ласки, но с того дня, как вы подобрали меня в лесу, спасли меня от пули, выходили от болезни, вы для меня, как если бы моя вторая матушка! Вот этими вашими руками я заново на свет народился.

Авдотья заплакала. Он крепко обнял её и, чтоб никто не заметил слёз, заблестевших в его глазах, быстро вышел из избы. Он никогда больше не вернётся сюда, не встретит этих людей, не узнает, как сложится их жизнь в круговерти надвигающихся трагических лет. Но горячая благодарность и память о них всегда будут греть его сердце.

А сейчас юность быстро и, не упрекая себя в легкомыслии, умело перевела одни волнующие думы Андрея на другие. Вроде бы он и принимал участие в общей беседе, снова сидя за столом в родном доме, но мыслями был далеко, рядом с Варенькой. Он злился на то, что его самого, Андрея, её мужа и защитника, в тот ужасный день её «мобилизации» не оказалось рядом с ней. Вспоминал он и того рыжего прапорщика, который, нагло развалясь, сидел тогда тут, за их столом. Кулаки Андрея сжимались, а в груди не то что появилась, а жарким огнём разгоралась ненависть к обидчикам, к тем, кто хозяевами явился сюда, чтобы разрушить их счастливую, тихую жизнь.