Текст книги "Мама, я тебя люблю. О внутренней силе и бесконечной любви"

Глава 10. Новый год в палате интенсивной терапии

Утром я, как обычно, приехала в реанимацию. Заняла свое место и стала ждать. Реаниматолог сказал, что пустит меня через час, а еще, что мне нужно сходить в отделение гематологии в другом корпусе поговорить с заведующим. Но позже.

Когда вошла к Платону, я ожидала увидеть новую табличку, с новым очень сложным диагнозом. Но была вчерашняя. Нового лечения тоже не было.

В отделении гематологии, куда меня направили, я искала заведующего, но наткнулась на понурых родителей пациентов, которые что-то обсуждали. Кто-то надевал куртку, чтобы пойти в магазин, кто-то решал свои бытовые вопросы, а рядом с одной женщиной сидел лысый ребенок в маске.

«Они ухаживают за своими детьми и живут здесь вместе с ними», – догадалась я, оглядывая обстановку. По периметру стен стояли шкафчики, на крючке висел одноразовый халат для входа в отделение. Здесь нужно переобуться. Особый режим. Особые правила.

Как бы мне сейчас хотелось оказаться здесь со своим малышом, а не на разрыв навещать его в реанимации. Я бы выучила все эти правила и беспрекословно соблюдала. Лишь бы он поправлялся, лишь бы был рядом, на моих любящих руках. Только бы я могла ухаживать за ним и помогать выздоравливать.

Поздоровавшись с родителями, я спросила, как найти заведующего. Оказывается, лучше войти в другой вход и подняться на второй этаж с обратной стороны здания, чтобы не идти через отделение, в котором находятся пациенты. Они спросили, зачем мне заведующий, я ответила, что ищу его, потому что мой ребенок в реанимации с тяжелым заболеванием крови и мне очень надо обсудить лечение.

Кто-то из них потупил глаза, кто-то испуганно отвернулся, чтобы только не притянуть к себе подобную ситуацию. Никто из них не хотел оказаться на моем месте. Никто из них не хотел, чтобы его ребенок оказался на месте моего. Слово «реанимация» пугает и отталкивает.

Мне были понятны их чувства, но я начала ощущать себя чумной, от которой отворачиваются и перебегают на другую сторону улицы. Неужели кто-то думает, что, находясь рядом с человеком, которому хуже, чем тебе, можно заразиться его горем.

Когда я нашла заведующего, того самого, с которым беседовал профессор из другой больницы, он приветливо поздоровался. Но далее сообщил следующее:

– Мы считаем, что у вашего сына гемофагоцитарный лимфогистиоцитоз, в ближайшие дни планируем начать лечение. Такой-то препарат мы начнем уже завтра, еще один возьмем у другой мамы пациента, а вы ку́пите его и отдадите ей.

Все это было сказано на одной волне и одной интонацией. К такому разговору я не была готова. Дело даже не в том, что я должна что-то купить. Дело в том, что по сей день мне казалось, что наша медицина бесплатная. Во всяком случае, когда ты находишься в стационаре, препараты для необходимого лечения предоставляются из бюджетных средств. А теперь нужно искать лекарства, не уверена, что их можно купить в любой аптеке. И я даже не догадываюсь, сколько они могут стоить. И почему вообще их нет?

Возможно, мой наивный и удивленный взгляд немного выбил доктора из колеи. Похоже, что подобная практика была рутинной процедурой и родители запросто покупали те препараты, которых не было в наличии. Он замедлил свою речь и посмотрел на меня.

Я уже подумала, что раз заведующий говорит купить лекарство, значит, надо купить. Пока не знаю где, но найду. И верну той маме, у которой берут препарат для моего крохи. Ведь она купила его для спасения своего ребенка.

***

В выходные мы приехали к Платоше вместе с Женей. Мне было приятно навещать малыша вместе с ним. Так мы были настоящей семьей. И я рада была видеть его в роли любящего отца.

Как всегда, мы ждали в коридоре, когда разрешат войти в отделение реанимации. И вот, наконец, назвали нашу фамилию.

Дежурным реаниматологом в этот день была молодая приятная женщина. Она сказала, что сегодня мы вместе наведем порядок у малыша. Это было сказано жизнеутверждающим тоном, и мы с удовольствием решили поучаствовать.

Я испытала радость. Ведь наконец-то мне можно сделать что-то полезное для собственного ребенка.

Втроем мы стояли у Платошиной кроватки.

– Сейчас мы с вами перевернем противопролежневый матрас и перестелим постель, чтобы малышу стало удобнее и комфортнее. Он у нас такой молодец, старается и борется. Давайте ему помогать, – бодро сообщила она.

Мне очень понравилась эта идея. Помочь нашему крохе. Да я все бы отдала, только бы мне разрешили о нем заботиться и чтобы он выздоровел.

– Так, папа, вы сейчас поднимите малыша на руки, а я переверну матрасик. Держите осторожно, видите, как много на нем датчиков, – энергично скомандовала реаниматолог.

Женя подложил руки под Платошу и очень бережно, стараясь ничего не зацепить, приподнял его. Потом более уверенно поднял повыше, так что наш ловкий доктор смогла быстро перевернуть матрасик.

Я смотрела на мужа с сыном в руках, и у меня побежали слезы. Это такое счастье видеть, как он аккуратно и с любовью держит кроху. Как мне в тот момент хотелось тоже взять Платошу на ручки, как неистово мечталось его обнять. Ведь уже больше месяца я не держала его на руках, не ощущала телом, какой он. Маленький, теплый и родной.

***

Декабрь как обычно пестрил яркими огоньками и нарядными витринами, отовсюду были слышны зимние новогодние песни и мелодии, в воздухе пахло мандаринами, кругом все готовились к празднику, который вот-вот наступит. Люди спешили на корпоративы и маленькие дружеские встречи в уютных вечерних кафешках. Оставалась последняя неделя года, надо успеть всех поздравить, купить подарки, наряды, продукты к праздничному столу. Спланировать Новый год и новогодние каникулы. Ежегодные приятные хлопоты перед волшебным праздником. Но в этот раз эта зимняя суета вокруг меня абсолютно не радовала. Мне хотелось выть.

Почему мой любимый сыночек не дома, ведь это наш первый совместный Новый год. Неужели в нашем доме не будет тепло и ароматно? Я не буду резать салаты, пока Женя развлекает Платона, и втроем мы не сядем за стол и не почувствуем, что мы просто счастливая семья? А мы ведь как раз перед болезнью начали украшать дом, успели повесить на кухонную вытяжку гирлянду из хвойных веточек, украшенных шишками и бантами, ведь нам уже тогда хотелось добавить уюта и атмосферы праздника в наш маленький дом.

Накануне моего любимого праздника, который с детства начинала ждать, как только он заканчивался, и, кажется, предвкушала больше дня рождения, захотелось поздравить нашего удивительно проницательного профессора, который фантастически быстро определил диагноз. Но что можно подарить такому человеку? Несмотря на то, в какой мы ситуации и что нам не до праздника, хотелось сделать для него что-то приятное. А до Нового года всего четыре дня, с выходными.

Из реанимации я снова вышла без настроения. Никаких улучшений. Даже температура не перестала подниматься. И сегодняшний дежурный реаниматолог не разрешил покормить Платошу, более того, попросил меня поскорее уйти, потому что я оказалась некстати. Каждый раз в такие моменты мне хотелось быть невидимкой. Сидеть рядом с сыночком, но так, чтобы меня никто не замечал.

Я вышла на улицу и побрела куда-то вперед, взглянула на часы, еще не поздно зайти и купить подарок профессору и сразу отвезти.

В пелене безрадостных мыслей я брела по тротуарам, уткнулась в магазин «Книга» и решила, что это, пожалуй, то, что нужно. У меня не было ни малейших сил на изобретение каких-то грандиозных подарков, мне вообще порой казалось, что я пробираюсь каждый день словно сквозь туман. Только время от времени кое-где что-то проясняется, и я ненадолго появляюсь в реальности.

Перед стендом с книгами я придумала, что ищу что-то про врачей. Может, энциклопедию или биографию. И нашла отличную книгу. Подарочное издание, глянцевые плотные страницы, яркие и качественные изображения. Аромат свежеотпечатанного премиального издания. Это была книга о великих врачах мира с древних времен до наших дней. В ней имена самых значимых фигур в медицине. Я была твердо убеждена, что наш доктор достоин упоминания в этой книге. Вполне возможно, в следующем издании напишут и о нем.

Упаковав свой подарок в праздничный пакет, я поехала в клинику, где впервые его увидела. Поскольку я снова не записалась на прием и не была уверена, что профессор будет на месте, решила, что хотя бы оставлю для него подарок.

В этот раз я нашла кабинет значительно быстрее, хотя вообще не помнила, как дошла в первый раз. Возможно, встроенная навигация моего тела управляла ногами в этот раз с помощью подсознания.

Я постучалась, услышала шаги и знакомый голос:

– Да-да.

– Здравствуйте, я мама Платона Линчика, помните, я приезжала… вы определили диагноз моего сына… он до сих пор в реанимации…

– Здравствуйте, конечно, я вас помню.

– Извините за беспокойство. Новый год скоро… хотели вас поздравить, – и смущенно протягиваю впереди себя увесистый подарочный пакет из книжного магазина.

Он берет его в руки – уже приятно, что не отказался, – и говорит:

– Тяжелый!

Мне становится немного неловко, и я сообщаю:

– Там книга.

– Книга? – и достает ее из пакета. – Красивая.

Я вижу по глазам, что ему, и правда, понравилось.

И вдруг он сурово произносит, сдвинув брови:

– Там, случайно, нет денег?

Одновременно во мне проносится несколько эмоций. Удивление – оказывается, кто-то и деньги вкладывает, почему я не подумала об этом? Стыд – может, надо было подумать и вложить? Снова стыд – уже за эту мысль, я всегда была против благодарностей в денежном выражении. И смущение – может, книга была не лучшей идеей.

– Нет, точно нет, – как-то неуверенно сообщаю я.

– Это хорошо, – мягким отеческим голосом отвечает профессор.

Становится спокойнее, я прощаюсь, на автомате из меня вылетает:

– С наступающим.

– И вас… как вы думаете провести Новый год?

– Вы знаете, больше всего на свете мне хотелось бы быть рядом с сыном. Спрошу у заведующей, разрешат ли нам быть ночью в реанимации… думаете есть какие-то шансы?

– Это отличная идея, вполне могут разрешить. Надеюсь, так и будет.

– Спасибо вам, всего доброго.

– До свидания, сообщайте, как дела у Платона.

– Обязательно. До свидания, – с надеждой и благодарностью отвечаю ему. Надо же, запомнил, как зовут моего малыша. Это бесконечно приятно и непривычно.

***

На следующий день решаюсь задать очень важный для меня вопрос заведующей. Стучусь в кабинет.

– Войдите.

– Здравствуйте, я хотела узнать у вас, разрешены ли посещения детей в вечернее время?.. Скоро Новый год, и знаете, больше всего на свете нам бы хотелось… встретить его вместе с ребенком. Иначе мы для себя не представляем этот праздник.

– Хм… необычный вопрос, еще никто не навещал ребенка ночью, тем более в новогоднюю ночь. Такого у нас еще не было… но с другой стороны, если вы недолго тихо побудете с ребенком, это никому не помешает. Реанимация, как вы понимаете, работает круглосуточно. Да, пожалуй, я не против. Можете приходить.

– Спасибо, спасибо большое, это для нас очень важно. Мы точно не помешаем, – от переполняющих эмоций тараторила я. Где еще быть матери в новогоднюю ночь, как не у кроватки болеющего малыша.

Выхожу из кабинета и сразу хватаюсь за телефон.

– Жень, разрешили навестить Платошу в Новый год! – почти ликую я в трубку.

– Да? Это хорошо, значит, поедем, – слышу удивленный и одновременно радостный голос.

***

Вечером тридцать первого декабря, когда большинство семей уже закончили приготовления и навели в домах порядок, надели праздничные наряды, накрывают на стол или уехали в гости, мы с мужем надели самую обычную повседневную одежду и вышли из дома. По пути решили, что в праздничный вечер было бы правильно что-то принести дежурной бригаде реаниматологов и купили красивый деревянный ящичек с мандаринами. Зеленые листочки на веточках и яркие оранжевые плоды выглядели торжественно и жизнеутверждающе. Мы искренне желали самого лучшего докторам. И были благодарны всем им за то, что нам разрешат побыть в эту ночь у кроватки нашего сына.

В одиннадцать часов вечера мы поднялись по лестнице к отделению реанимации, дождались, когда откроется неприступная железная дверь, и вошли в длинный коридор, который вел к палате Платона.

В одноразовых костюмах, бахилах и шапочках мы сидели на стульях у его кроватки. Пикали мониторы, шумел поршень аппарата искусственной вентиляции легких, время от времени жужжал прибор для постоянного измерения давления.

Мы тихо разговаривали.

– Как бы сейчас хотелось быть дома, возле елки. Держать Платошу на руках в нарядном костюмчике и радоваться тому, что он здоров, – произношу это, а в горле застревает комок, и слезы начинают стекать по щекам. Смотрю на Женю, у него мокрые глаза и, судя по его мимике, он сейчас борется с собой и старается остановить свои эмоции и надвигающиеся слезы.

Понимаю, что такой грустью мы портим настроение нашему крохе. Мама с папой рядом, он чувствует. Надо говорить с ним. Я начинаю напевать новогоднюю песенку. Получается неровно, голос дрожит, слова прерываются и спотыкаются, петь с комом в горле и со слезами на глазах очень сложно.

Одноразовая маска мешает вытирать слезы, в воздухе пахнет средством для дезинфекции рук.

Со стороны сестринского поста, который находится недалеко от палаты, доносится речь президента. Значит, уже вот-вот наступит новый, 2014 год. Надеюсь, что мой любимый справится с этой болезнью и будет здоров, я думаю только об этом. Мне хочется отдать взамен часть себя или даже всю. Лишь бы он был.

Я беру Платошу за ручку, Женя держится за вторую и раздается бой курантов. Вот и наступил новый год, год на который мы возлагаем большие и самые искренние надежды. Мы ждем от него, что наш малыш ответит на терапию, пойдет на поправку и совсем вылечится. Я точно жду только этого. Вся остальная жизнь меня не интересует.

По моему лицу текут потоки слез, Женя уже не скрывает своих. Мы смотрим друг на друга и не верим, что вот так встречаем наш первый Новый год в роли родителей. Смотрим на нашего любимого сына, лежащего в детской больничной кроватке. Горько видеть его таким беспомощным и слабым. Во рту и в носу трубки от аппарата ИВЛ и зонда для кормления, катетер под ключицей, на ножке манжета от аппарата по измерению давления, на пальчике другой ноги надет пульсоксиметр и датчик кардиомонитора для измерения насыщенности кислородом.

Глава 11. Звонком по сердцу

В будни я навещала Платошу одна, добиралась на электричке, а по выходным ездили вместе с Женей на машине. Во время длинных январских выходных мы каждый день приезжали к нашему крохе. И в это воскресенье как обычно отправились вдвоем. Серым зимним утром не много машин движется в сторону центра города, дороги были достаточно свободными. Грязный снег был прибит по обочинам, мы время от времени о чем-то заговаривали, но разговор как-то не клеился и сам собой обрывался. Даже радио вещало еле слышно. Вся ситуация с болезнью сына и его тяжелым состоянием заморозила нас, и в наших отношениях тоже поселилась зима. Все время говорить о болезни тяжело, потому что вокруг царила полная неизвестность, вся эта ситуация не контролировалась нами и никак от нас не зависела. Говорить о чем-то другом не получалось, потому что любая тема в свете происходящего в нашей жизни меркла и казалась абсолютно ненастоящей, неважной и даже какой-то картонной.

В такой тишине вдруг неожиданно громко щелкнул звук камня по лобовому стеклу. Точно, это был мелкий камушек, вероятно, вылетел из-под колес впередиидущей машины и ударился в самую середину нашего лобового стекла. От него остался маленький, но глубокий след, как точка.

И вот, прямо у нас на глазах, эта точка начала расползаться паутиной из тонких трещин. Они выходили из центра и двигались в противоположных направлениях. Это было пугающее и завораживающее зрелище.

Внутри меня все оцепенело. Ни за что я не хотела поверить, что это может быть дурным предзнаменованием. Он на грани – пульсировало в моей голове.

Взглянула на мужа. Женя бросил взгляд на меня. И я уловила в его взгляде тревогу. Значит, и он подумал о том же.

Но вслух мы заговорили о другом. О замене стекла, о том, что зимой такое часто случается, но все-таки удивительно, что в машину попал камушек, потому что ближайший к нам автомобиль был на достаточно большом расстоянии.

Мы говорили об этом, а живот у меня сжимался от страха, внутри росло напряжение. И как я ни старалась, меня не покидал захвативший ужас. Ведь мы ехали в реанимацию. К нашему малышу.

Теперь стало казаться, что мы как-то слишком долго едем. Что медленно паркуемся, и дорога от входа на территорию больницы к реанимации слишком длинная. Как во сне, идем по бесконечной и еще больше отдаляющей от цели дороге. Мне хотелось идти как можно быстрее, лучше бы вообще бежать. Но бег привлечет лишнее внимание, а этого совсем не хотелось.

Сразу, как только поползли трещины по стеклу, в ту же минуту мне срочно нужно было увидеть Платона, убедиться, что он на месте, что все, как вчера. Что он жив. И с того самого мгновения я не могла дождаться встречи с ним. Поэтому время и тянулось так, как в неприятном сне.

Мы подошли к серой, сегодня особенно пугающей двери отделения интенсивной терапии. Я села на стул. Волнение продолжало нарастать. Скорее бы уже сказали, что все также. Стабильно. Сегодня я и этому была бы рада, хотя обычно очень ждала хороших новостей. В один из дней мне даже говорили, что уменьшили мощность работы аппарата ИВЛ и хотят попробовать его отключить, что есть надежда на самостоятельное дыхание. Это была очень вдохновляющая новость, казалось, что вот, наконец-то сдвинулось, наш мальчик идет на поправку. Он обязательно выздоровеет! Мы справимся, потому что верим и ждем этого всем сердцем. К сожалению, самостоятельно дышать наш сыночек не смог и продолжил дышать с помощью аппарата, хотя и не на самых высоких показателях.

Но сегодня мне было достаточно услышать: жив, стабилен. Страх овладел мной.

Наконец дверь запищала, и появился реаниматолог. Я взглянула на него щенячьими глазами. «Ну, не молчи, пожалуйста, что там?» – читалось в них.

– Здравствуйте, состояние стабильное. Сейчас как раз никого нет, вы первые. Можете зайти.

Гора с плеч. Стало чуть свободнее дышать. Но все же еще неспокойно. Наверное, когда я увижу его лично, станет легче на сердце.

Последние дни зимних выходных, первая декада нового года. Сегодня воскресенье перед первым рабочим днем в этом году.

Все как всегда. Входим, надеваем стерильную одежду, шапочки, маски, бахилы. У стерильной одноразовой одежды особенный запах. Его невозможно забыть и спутать с чем-то другим. Даже сейчас я помню его как наяву.

Входим в палату.

Вот он мой драгоценный, мой любимый и беззащитный малыш. Лежит в одном памперсе, ручки и ножки раскинуты в разные стороны. Весь в проводах и трубочках. Видно как поднимается и опускается грудная клетка, вверх-вниз. И недалеко, у стены, в этом же темпе движется поршень за прозрачной стенкой. Так дышит за него аппарат.

Время от времени раздается тревожный сигнал датчика сердечного ритма. У него резкая и очень беспокойная мелодия. Поначалу даже вздрагиваю от нее, но медсестра говорит, что так бывает, когда датчик отходит. Он недостаточно плотно закреплен на большом пальце маленькой детской ножки, неподходящий размер. Аппарат периодически теряет сигнал, а на экране монитора появляется прямая линия, и он фиксирует замедление сердечного ритма. Технические неполадки. Но почему-то все равно неуютно от этого. Возможно, этот тревожный ритм рождает в душе чувство опасности, а совсем не мои плохие предчувствия и этот камень, попавший в стекло…

Как и все дни до этого обрабатываю антисептиком руки, дожидаюсь, когда выветрится резкий запах и кожа высохнет, а потом нежно прикасаюсь к моему малышу. Он начинает отзываться на мои прикосновения, двигает руками, пытается крутить головой. И я знаю, что он так радуется мне. Сначала я думала, что ему не нравится, и переставала, но только до одного случая.

Это произошло еще задолго до Нового года и утвержденного диагноза, тогда я пришла навестить сына. Впустили к нему на удивление быстро, подхожу и вижу через стеклянную стенку, что на нем специальная шапочка с множеством проводков, а две медсестры за экраном ноутбука контролируют исследование ЭЭГ77
  Электроэнцефалография – неинвазивный метод исследования функционального состояния головного мозга путем регистрации его биоэлектрической активности.


[Закрыть].

Исследование отображает электрическую активность мозговых клеток, определяет, есть ли функция коры головного мозга, выявляет эпилептическую активность и оценивает достаточность седации. То есть глубину лекарственного сна, это позволяет удостовериться, что подобраны нужные препараты в необходимой концентрации. При недостаточной седации возникают тяжелые посттравматические последствия, потому что пациент чувствует боль, но не может об этом сообщить. То есть оно определяет, насколько Платоша в сознании. Об этом я читала.

– Здравствуйте, я не помешаю? – Произношу осторожным тихим голосом при входе в замок из стекла, в котором спит мой сын.

– Нет-нет, проходите, – отвечает мне женщина в медицинском костюме с мишками и воздушными шарами.

На Платошу надета шапочка, к ней прикреплено множество тонких проводков, подключенных к компьютеру.

На монитор, стоящий на тележке с колесами, выводится график, похожий на кардиограмму. Одна медсестра касается Платошиной ножки, далее они обсуждают процесс активности головного мозга моего ребенка. График на мониторе похож на невысокий заборчик с детского рисунка. Я стою дальше от кроватки, и мне очень хочется дотянуться и прикоснуться к моему любимому младенцу, но я томлюсь в ожидании и даже завидую девушкам, которые так близко к нему.

Думаю, что подойду, когда закончат. У меня совсем не хватает терпения и ожидание мучительно. А время тянется невыносимо долго.

И вот решаюсь.

– А можно мне его потрогать? Не повредит? – слабым голосом произношу, кивая на оборудование.

– Да, пожалуйста, мы почти закончили.

Кладу свою руку на его крошечное плечико, он такой теплый, даже сказала бы горячий, мой ненаглядный мальчишка. Глажу и вдруг сама вижу, как начинает активно двигаться кривая графика на экране.

– Смотрите, как он обрадовался. Мама пришла, – радостно удивляется лаборант.

А на деле я вижу, как сын старается двигаться, пытаясь пробраться сквозь медикаментозный сон. Сон, который не отпускает, держит как густой кисель.

Но все-таки оживляется и всем телом отвечает на мои прикосновения, его движения не слишком активные и сильные, но отчетливо видно, как он выгибается, шевелит плечами, руками, ногами и крутит головой.

Мой любимый, чудесный малыш реагирует на меня, он очень хочет к маме.

И я больше всего на свете мечтаю взять тебя на руки, расцеловать, и убежать вместе с тобой домой. Поправляйся, выздоравливай, мой родной.

После этого случая я точно знала, что Платошины движения в ответ на мои песни и прикосновения – это проявления его любви и радости по отношению ко мне. Он старается приблизиться к маме. И меня бесконечно согревало это осознание.

В это посещение я уже, без сомнений, могла прикасаться к нему, но обязательно всегда только чистыми руками. И очень осторожно. Мне было страшно навредить. Напротив, я мечтала способствовать его выздоровлению.

Спела несколько детских песенок, как обычно, только каждый раз вздрагивала из-за тревожного сигнала. Даже попробовала поправить датчик, чтобы он хорошо прилегал и не терял сигнал. Потом спела еще несколько песен, которые приходили на ум, совсем не детских, а из моей юности, старших классов и студенчества. Иногда мы пели под гитару что-нибудь, как и многие другие молодые ребята. После каждой спетой мной песни я замечала, что Женя уже готов уходить. Но я начинала новую, чтобы задержаться еще. У меня дрожал голос, иногда наворачивались слезы, но я старалась быть хоть как-то повеселее, на глазах мужа тоже появлялись слезы, он смахивал их рукой или отводил взгляд.

Он посидел, помолчал. Заметно было, что ему тут тяжело находиться, чувствовалась его скованность в реанимационной палате. Тут не поговоришь и не поиграешь со своим ребенком, ведь он же спит и не ответит на твои попытки. Мужа, наверное, смущали время от времени входящие медсестры, чувствовалось его стеснение. Он вообще не мог там долго находиться.

А я же, напротив, почти освоилась, мне было безразлично, где быть, лишь бы с сыном. Пела я негромко, чтобы никому не помешать. Специально придвигала стул поближе к кроватке, склонялась к Платону и напевала ему на ушко разные песенки, которые помнила. Некоторые композиции из моего репертуара я уже пела ему, еще до болезни, дома или на прогулке. Колыбельные напевала перед сном, даже когда была еще только беременна. Главное ведь это мамин голос в этих песнях и мамино настроение.

Думаю, сотрудникам этого отделения привычны такие картины, и мне неважно, что они обо мне думают.

Как и всегда в наши совместные посещения, Женя заторопил меня.

– Поехали, мы уже долго. Мешаем, наверное, тут.

– Никому мы не мешаем, нам бы сказали, ты же знаешь.

Но его тяжелый взгляд настаивал.

– Ладно, сейчас поедем. Поцелую Платошу и пойдем.

Целовала я его через маску, как и всегда за это время только в ножку или плечико, мне очень хотелось его касаться, очень хотелось зацеловать всего, но правила асептики и стерильности не позволяли. И я очень ждала выздоровления. Постояла рядом, посмотрела на него, в трубках и проводах, как в паутине, с любовью и надеждой на лучшее.

Мы вышли из палаты, сообщили на посту, что уходим, и направились к машине.

На лобовом стекле блестели тонкие трещины. Вновь мне стало тревожно, снова запульсировала мысль «он на грани», вспомнился этот тревожный сигнал датчиков, который сопровождал мои песни, но я старалась себя успокоить, что мы только что видели нашего малыша и были рядом. Он под присмотром врачей и медсестер.

Когда мы почти подъехали к дому, Женя предложил:

– Такое солнце сегодня, давай заедем в сосновый бор, прогуляемся.

– Давай, все равно никаких планов нет, может, найдем там шишки и украсим дом, зима еще не закончилась.

Мы свернули на узкую дорогу и направились к лесу. Белыми подушками красовался снег на сосновых ветках, солнце светило особенно ярко, и зимний пейзаж становился выразительным и волшебным.

Остановили машину и вышли в эту идеальную картинку. Ярко-голубое небо сочными лоскутами виднелось между коричневых сосновых ветвей, даже голова закружилась от такой первозданной красоты. Искрится снег, мы улыбаемся, как будто на нас снизошла какая-то неземная радость. Откуда ей взяться среди наших мрачных будней?

Может, эти эмоции из детства? Чистый белый снег, яркое солнце, глубокое ясное голубое небо и сочная зеленая хвоя на темных сосновых ветвях. Бывало, мы в детстве катались на лыжах с родителями в такую чудесную погоду. Морозный и яркий день. Термос с горячим чаем, и вся семья в сборе.

Я наклонилась и подняла упавшую сосновую ветку с озябшими и закрытыми зелеными шишками.

– Смотри, какую ветку нашла! Ее можно поставить в вазу, она согреется, и в доме будет настоящий хвойный аромат. А вот еще, смотри.

Собрали немного шишек, взяли живые ветки и поехали согреваться домой.

Спустя примерно час у меня зазвонил телефон. Взгляд упал на экран, на котором отобразился неопределенный номер городского телефона. В эту же секунду меня пронзила боль осознания. Мне не нужно было ничего говорить. Я поняла без единого слова. Это звонок из реанимации. Его больше нет. Моего малыша, моего любимого и желанного сына больше нет в этом мире.

Мой организм отреагировал остро, хлынули слезы, я сунула телефон Жене и прокричала срывающимся голосом

– Я не возьму. Это все. Его больше нет. Я не хочу это слышать.

Муж взял телефон из моих рук, у него был испуганный и ошеломленный взгляд. Он ответил на этот звонок.

– Да… – тишина, ему сообщают эту страшную весть, сообщают, что наш сын умер… – Да? – совсем другим, дрожащим, тихим и сдавленным голосом переспрашивает он.

В эту минуту я катаюсь по полу и кричу, надрывно и громко, будто меня сейчас в схватке разрывают на части дикие звери. Я вою и кричу страшным голосом. Неужели это конец?! Меня только что убили, теперь мертва часть меня, которая уже никогда не возродится.

Я не могу в это поверить, я хочу отмотать назад, хочу попасть в ту минуту, где я целую его на прощание. И не уйти. Не оставить его одного. Не оставить его умирать.

Я виню себя за этот уход из палаты, за этот зимний лес, за дурацкие счастливые эмоции в этот солнечный день.

Почему? За что? Как это возможно? Я хочу, чтобы мой сын жил! Чтобы мой крошечный трехмесячный мальчишка гулил и улыбался, чтобы он рисовал на обоях, чтобы бегал по лужам, чтобы сказал мне когда-нибудь: «Мама, я тебя люблю». И написал это неровным детским почерком на смешном рисунке в мой день рождения.

Только не сегодня. Нет, пожалуйста, я не готова к этому, я хочу, чтобы ты остался. Платон, не уходи. Я же так мечтаю, чтобы ты был здоров, ты ведь даже пошел на поправку, ведь были улучшения, и все удивлялись. И даже диагноз поставили. И мы так ждали чуда!

Лежа на полу, я слышу, как Женя произносит:

– Да, конечно, возьмите все, что нужно, мы подпишем согласие.

И я понимаю, что это все.