Текст книги "Линия жизни"

Тяготило и то, что многие из выживших превратились в калек и инвалидов, изначально не имея для этого никаких предпосылок. Каждое утро они просыпались и бежали играть, смеяться и радоваться. А потом, – раз, и вся жизнь потерпела крах. Как же это было страшно и несправедливо.

Шоком стало то, что в радиоактивной зоне отчуждения до сих пор живут люди. Люди и радиация, – как это было возможно? Оказалось, очень даже возможно. На сайте приводились данные о том, что постоянными жителями Чернобыля являются работники зоны атомной электростанции и местные жители. Чем конкретно занимались работники зоны, кроме того, что добровольным образом получали регулярное облучение, я не поняла, а вот местными жителями заинтересовалась.

Оказывается, что помимо Чернобыля и Припяти волна радиации накрыла еще несколько десятков деревень и населенных пунктов. Почему я не интересовалась этим раньше? Ведь оказалось, что эта катастрофа была еще больших масштабов, чем я себе представляла. К примеру, чиновники рапортовали, что весь радиоактивный материал четвертого реактора ЧАЭС находится под бетонным саркофагом, и скромно умалчивали о том, что он неумолимо разрушается. Оказывается, над ним необходимо установить новый саркофаг, а на это необходимо несколько десятков миллиардов рублей.

Скромно умалчивался и тот факт, что некоторые люди после того, как улеглась вся шумиха, вернулись тогда в свои дома и благополучно там проживают до сих пор. Я умилялась, глядя на стареньких бабушек в платочках, плакала, когда читала, что многие из них уже умерли от старости, и поражалась, что на момент интервью они были такими бойкими и жизнерадостными, а теперь вот и их не стало…

Удивительное это место – зона отчуждения. Кажется, что время там остановилось. Фотографии тех мест дают четкое представление о жизни людей в то далекое советское время. Дома, улицы, парки и площади, – когда – то они были наполнены жизнью. Один парк в Припяти, вообще, имел положение ни разу не посещавшегося – его готовились открыть к 1 мая 1986 года. Не успели…

Многоквартирные дома и деревянные избенки, дома культуры и столовые общепита, брошенный транспорт и песочницы во дворах, – не важно, что это было, – но все имело статус: «сделано в советском союзе». Представляю, какая ностальгия мучила тех людей, что тоже были родом из СССР… Странно было видеть, что в наше время со всеми достижениями и благами цивилизации где – то был законсервирован целый пласт другой жизни. Той, которой мы все когда – то жили. Той, что у многих осталась только в памяти…

– Мать, ты чего? Плачешь, что ли? – я, быстро поморгав, обернулась на голос и увидела, что в приоткрытую дверь наполовину всунулся Иван. Удивление на его лице граничило с испугом.

– А ты чего здесь? – спросила я.

– Ну ты даешь! Я вообще – то тут на работе! – покачал он головой и, прикрыв за собой дверь, все – таки зашел в кабинет. Усевшись напротив, потребовал: – Рассказывай!.

– Что рассказывать?

– Почему ты слезы крокодильи льешь, рассказывай. Дома что – то не так? – взяв мои сигареты, Иван глубоко затянулся. Странно, но, когда я начала курить, с его стороны не последовало ни одного вопроса.

– Да нет, дома все нормально… Вот ты мне скажи, Вань, ты что – нибудь о Чернобыле слышал?

Иван выпустил колечко дыма, и одарил меня взглядом типа «о, да тут клиникой попахивает…».

– Да я не об этом! – отмахнулась я. – Ты что – нибудь о том, что там после взрыва происходило, знаешь?

– А что там происходило? Пол страны перетравили, пол планеты перегадили, а над реактором хоть и возвели саркофаг, но он все – равно продолжает фонить.

– А я вот ничего этого не знала…

– И что? Теперь узнала, и слезы сидишь льешь? Ну, ты, мать, точно двинутая!

– Так ведь жалко…

– Жалко. А толку – то? Если бы с этим могли что – то сделать… Относись к этому проще. Слышала выражение: «То, что нет возможности исправить, не стоит и оплакивать»?

– Слушай, Ваня, я и не знала, что ты такой сухарь!

– Я не сухарь. Я, когда «Чернобыльскую молитву» прочитал, тоже, не хуже тебя, чуть слезы лить не начал. А потом ничего, отпустило.

– Что за «Чернобыльская молитва»? – кажется, я на такое не наталкивалась. Или у Дашки ее вообще нет?

– Да книжка одна. Непосредственная участница событий написала. Предсмертная исповедь, так сказать.

– Правда, что ли? – я подалась вперед.

– Может быть и не правда. Мне ее сестренка подсунула. «На, – говорит, – Ванька, почитай. Чтобы у тебя охота на жизнь жаловаться навсегда отпала». Я и почитал.

– И что? Отпала?

– Тьфу – тьфу – тьфу, – поплевал Иван, стуча по краешку стола.

– Слушай, а ты знал, что неофициально в Чернобыльскую зону можно на экскурсию съездить? – понизила я голос. Однако, на Ивана моя таинственность впечатления не произвела.

– Почему неофициально? Я слышал, что даже такой журнал как Forbes признал зону отчуждения суперэкстравагантным туристическим местом. Якобы там можно отдохнуть и посмотреть на то, чего больше нигде нет.

– Вот ненормальные.

– А что «ненормальные»? Кто – то на таких ненормальных неплохие бабки делает. И называют их, между прочим, не таким словом некрасивым, а вполне себе даже звучным: сталкерами… А про Чернобыль теперь, вообще, все трубят кому ни лень, – закинул Иван ногу на ногу, а я опять подумала про себя, что я звуков этих труб и не слышала. – Чудесами всякими заманивают. Что ни год, то новое чудо. Про церковь ихнюю слышала?

– Неа…

– Вроде бы в самом Чернобыле стоит церковь, она отреставрирована и действует. А в церкви этой, хоть и находится она в самом эпицентре, никогда, ни разу за все это время не был зафиксирован радиационный фон. Рядом с церковью фонит, а внутри – нет. Вот такая петрушка.

– А что, Ваня, такое возможно?

– Да откуда ж я знаю, возможно – не возможно. Но то, что туда постоянно полчища паломников ездят, это факт. Говорят, что от всех болезней исцеляются. Особенно ребятишки.

– То, что ребятишки, – это хорошо. Это мне очень даже нравится…

– Э! Э! Не зависай, – пощелкал пальцами Иван у меня перед носом. – Ты это брось! Я тебе говорю: кончай грузиться! Ты в этой ситуации нейтральная сторона, поэтому не бери в душу.

– А может, я не хочу? Может быть, я не хочу быть стороной нейтральной? А хочу нормальной? Такой, на которую не страшно было бы опереться?

Иван присвистнул.

– Кому опереться? Настя, очнись! Для кого ты хочешь стать опорой? Для тех, кого раздавила машина государства? Не, мать, ты сегодня точно «ку – ку».

Я потерла лицо ладонями.

– Вань, представляешь, Острокостова оказалась моей бывшей одноклассницей. – Иван округлил глаза:

– Да ну?

– Ну да! И представь себе, довольно – таки занятой человек находит время заниматься проблемами, которые, как ты говоришь, ее не касаются. Она лично встречалась с жителями этих опустошенных деревень и до сих пор шлет им гуманитарку.

– Ого!

– Представь себе: «ага»! Она сделал целую подборку с описанием жизни многих – многих людей, пострадавших тогда от аварии.

– Не понял. Директор «Вегатранса» занимается подобной канителью? Нафига?

– Потому что человек неравнодушный! И это ее личная инициатива. Человеческая, а не директорская. У нее целый сайт, можешь почитать на досуге.

– Да – да, – задумался Иван, – почитать можно… Но не нужно. И тебе советую больше этого не делать. У этой Острокостовой свои причины этим заниматься, может быть, у нее сердце в броне на два пальца, а ты – вон, вся в соплях сидишь, и сердце, наверное в дульку свернулось. Есть люди, которые могут такими делами заниматься, а есть, которые не могут. Да, мало того, что для других ничего толкового сделать не могут, так еще и свое здоровье надрывают.

Ты вот сейчас кому хорошо сделала, начитавшись да наревевшись? И помощи – ноль, и самой хоть помощь оказывай. Тебе МЧС не вызвать? Нет? – улыбнулся Иван. Но вышло это все – равно криво.

– Может быть, ты и прав. Слишком много информации, наверное, вот так, сразу и неожиданно.

– Не наверное, а точно. Негатив, вообще нужно дозировать! А еще лучше вообще об этом не думать! Слышала: «Подобное притягивает подобное»?

– Ну.

– Не «ну», а очень даже правильная формулировка. Вот ты, например, знаешь, что за пятнадцать лет до этой аварии два писателя – фантаста ее уже описали?

– Чего? Как это так?

– Понятия не имею. Может, они ясновидцы были? Или провидцы? Не знаю! Но я тебя к чему склоняю: нечего всякую ахинею выдумывать, чтобы она не случилась, поняла?

– Не поняла! Ты что думаешь, фантазии двух людей могли вызвать такие последствия?

– Ничего я не думаю! И тебе не советую! Я к тебе, кстати, что зашел? Сказать, что у нас все нормально. А то ты даже сегодня не позвонила, не поинтересовалась, как поживает твой самый талантливый дизайнер Иван Забудько.

– Ладно! Иван Забудько у меня всегда хорошо поживает, я же знаю. Тебя и проверять не надо, я же знаю, что ты все сделаешь лучше меня. – При этих словах Иван выпятил грудь, а я потянулась и бросила взгляд на часы.

– Вот – вот, – заметил он мое движение, – домой уже пора. Пошли, подвезу?

– Ой, я бы с удовольствием, да сама на машине, – отказалась я, и, выключая компьютер, направилась к двери.

– Что ты за человек? Сколько знаю, женщины всегда довольны тем, что сами водят машину, а ты вечно страдаешь.

– А что я могу поделать, если мое тайное желание – это лимузин с водителем?

– А, – смешливо протянул Иван, – барские замашки, значит? Барыньке, значит, карету с кучером, а Ваньку – в холопы?

– Иди уже, холоп, – подтолкнула я этого шута в спину.

– Счас, счас, матушка. Чего изволите, барынька? Плети? Розги? Али попросту за чуб натаскаете? – расшаркивался передо мной Иван, а я смеялась. Все – таки хорошо, когда рядом есть такие замечательные люди, как Иван.

И хотя позже, уже перед самым сном, я все же приняла решение как – то поучаствовать в судьбе этих несчастных людей, Чернобыль и вся эта страшная зона отчуждения уже не стояли перед моими глазами мраком ужаса. Уже не маячили передо мной чернобыльские старушки в платочках и черно – белые фотографии умерших от радиации ребятишек.

Жизнь идет своим чередом, я, как человек маленький и незначительный, с ее законами поделать ничего не могу, а потому, может, стоит прислушаться к Ивану и относится к этому проще? «Надо будет решить потом что – нибудь с этим вопросом», – подумала я и, уже окончательно проваливаясь в сон, вспомнила, что Максим так и не объявлялся.

Глава 4

– Але, подруга? Ты что, спишь, что ли? – с закрытыми глазами нащупав сотовый под подушкой, услышала я Машкин голос.

– Масяня! Какого черта? Ты нафига мне прямо с утра пораньше звонишь?

– Нет, ну, ты ваще! Время – восемь, а сегодня, между прочим, день народного единства, вставай давай!

– И что мне до этого единства? – во весь рот зевнула я, – я спать хочу!

– Вставай, а то всю жизнь проспишь! Поехали по магазинам, прикупим чего – нибудь, в салончик забежим. Ты маникюр давно делала? То – то же! Вообще удивляюсь, как тебя муж еще терпит?

– Терпит, – поморщилась я. – Он меня любит, вообще-то!

– Не сомневаюсь, но все – равно вставай! Я через час заеду, что б была готова!

Машка отключилась, а я поплелась в ванну. Сказала, что заедет, значит, заедет. И не через час, а минут через сорок. Это у нее бзик такой – всегда приходить раньше назначенного. Не иначе, чтобы лишний раз поиздеваться над человеком. Над бедным маленьким человечком, который так хочет спать.

– Хр – р – р, – скорчила я «спящего поросенка» в зеркало и, скрепя сердце, встала под душ.

– Годы идут, годы движутся, – затянула я любимую Рубальскую, – челюсть вставлена, трудно дышится. Гляну в зеркальце – одна кручина: шея в складочку, лицо в морщинах… – включив холодную воду, я взвыла и продолжила, – и слух стал не тот, немного ниже: пошлют подальше, иду поближе… К мужчине в объятия хочется броситься, да мешают очки на переносице. И память стала низкого качества! Зачем легла к нему? – забыла начисто!

Закончив с душем, я прошла в кухню и выпила немного сока. Потом подумала и заварила каши, – в конце – концов, завтрак никто не отменял. И ровно через пятнадцать минут появилась эта звезда.

– Готова?

– Проходи, – посторонилась я, пропуская ее в квартиру, – еще пару минут.

– Ой, прям, пару! Когда это ты, Ледяева, отделывалась парой минут?

Она прошла за мной в спальню. Интересно, ее вид нашей кровати не смущает?

– Эту или эту? – прикладывая к себе две кофточки поочередно, спросила я.

– Оранжевую. Самое то, – и ярко, и стильно и вообще, в самый раз.

– Ладно, прикинемся апельсинкой. Может, жизнь ярче станет?

– Не поняла? Это ты сейчас на жизнь свою пожаловалась? Настя, – вскинула она свои идеальные бровки, – это твоя – то жизнь тебя не устраивает?

– А тебя бы устраивала? Муж – тиран, свекровь – деспот, подруга – та, вообще, демон во плоти…

– А почему это я – демон?

– Насчет других, значит, сомнений нет? – облачившись, наконец, в джинсы с кофтой, крутилась я перед зеркалом. – Ну, может, и не демон ты, но то, что человек, не способный посочувствовать – это точно. Вытащила меня, можно сказать, на рассвете кто знает зачем и кто знает куда…

– Эй! Рассвет был три часа назад, очнись, подруга. И сочувствую я тебе страшно! Так сочувствую, что хоть валидол капай! Ты готова, а? Пошли уже в темпе, а то с тобой так никуда не успеешь.

– Куда сначала? – не успевала я за своей активной подругой. Я еще возилась с ключами, а она уже вызывала лифт.

– Настя, держи темп! Сначала – в салон. Приведем себя в порядок, подправим фейсы – и в мир!

– Ничего так ты излагаешь. У Катьки научилась?

– Ха, да это Катька становится уже точной копией меня. Мама говорит, она порой даже перед зеркалом репетирует. – Я покосилась на Машку, – да уж, с такой сестрицей не пропадешь. Особенно, если Катька пойдет в старшенькую.

– А жалко, что сейчас демонстраций никаких не проводят, да? – уверенно ведя машину, Машка вертела головой по сторонам, будто, и правда, надеясь увидеть на тротуарах чинно шагающих демонстрантов.

– Мне не жалко. Толпа дибилов с транспарантами и флагами – это редкостное по своей чудовищности зрелище.

– Н-да? – ухмыльнулась подруга, – а тебе не напомнить, с каким радостным выражением лица лично ты носилась на митингах с шариками на палочке?

– Вспомнила тоже! Это было один раз…

– Ну, это тебе так кажется, – я запомнила больше.

– … и это, действительно, было красиво. Палочка одна, а воздушных шариков – штук двадцать. И, вообще, я, может, себя Вини Пухом ощущала? Взлететь мечтала? А рядом ты вечно была. Из – за этого, наверное, у меня тогда и не получилось ничего. Вечно ты со своей прагматичностью.

– Да? Я, значит, виновата? А кто тебе помогал ту палочку ловить, когда ты, разиня, выпустила ее из рук, а она полетела всеми шарами прямо на асфальт? Кто тебе потом новые шарики надувал, пока ты рыдала из – за тех, которые лопнули? А? Забыла? То – то же.

Я смеялась до слез. Действительно, вспомнив, как мы, будучи в первом классе, ходили с подругой на парад, и как я плакала из – за того, что половина моих шариков тогда лопнула, я просто схватилась за живот. А потом и за спину. Потому что, сначала от сотрясающего меня хохота, заболели мышцы живота, а потом и поясницы.

С моей подругой было всегда весело. У нее было такое невероятное чувство юмора, что порой мне казалось, она и безнадежного пессимиста легко способна привести в чувство. Что уж было говорить обо мне, – бабушка всегда повторяла, что я «дурносмех». А попросту это означало, что я отношусь к тому типу людей, что готовы ржать, даже если им показать палец. Увы. Дохохаталась.

Весь день мы провели с Машкой, как в старые добрые времена. Я даже смогла ни о чем не думать, и временами даже любовалась подругой. Действительно, какой нормальный мужик смог бы отказаться от такого лакомого кусочка?

Моя Масяня была очень высокой и довольно – таки стройной девушкой. Нет, конечно, идеальными пропорциями ее фигура не отличалась, но Машка, однозначно, была красивее меня. У нее была высокая грудь, подтянутая же попа, и – отсутствие живота. А точнее – присутствие ярко выраженной талии с умопомрачительным прессом «в кубики». У нее все было эталоном: грудь того самого размера, чтоб в мужскую ладонь, талия такова, чтоб обхватить двумя пальцами, а попа такая стальная, что риска когда – нибудь обвиснуть – вообще ноль.

А лицо? Лицо моей подруги это не только ее визитная карточка класса «премиум», это еще и предмет моей зависти на долгие годы вперед. Личико у нее было просто кукольным: бровки – домиком, носик – пуговкой, а губки, ясное дело, – пресловутым бантиком. Правда, она их немного подкачала, но уж зато силиконом не перегрузила – это факт. А на подбородке у нее была ямочка… И на щеках, когда она улыбалась, обнаруживалась еще пара штук. А глаза у нее были зеленого цвета… И теперь, я понимаю, почему про таких, как она говорят: колдунья.

И еще я понимаю, что на фоне своей подруги, я выгляжу настоящей молью. Я знала это всегда, и в нашем тандеме именно я была той самой дурнушкой, на фоне которой особенно выигрышно сияет подруга. Когда Максим признался мне в любви, я ни минуты не сомневалась в том, что, раз уж он предпочел меня ей, это по – настоящему… Н-да, бывают же идиотки…

В этом, кстати, мне предстояло еще раз убедиться сегодня вечером. Когда мы сходили в салон, съездили в кафешку и, вообще, облазили центр города вдоль и поперек, Масяня позвала меня к себе в гости. Поскольку Максима все так же дома не было, а лишняя их встреча могла состояться хотя бы даже и сегодня, чего мне не хотелось, однозначно, я решилась поехать.

Посовещавшись и решив, что есть нам не хочется вовсе, а выпить, напротив, желается сильно, мы заехали в супермаркет и взяли коньяк с палочкой сырокопченой колбасы.

Сейчас, тонко нарезав колбаску, разложив ее на блюдца для каждой из нас, мы расположились на разных концах огромного дивана в Машкиной квартире. Лениво переговариваясь о событиях прошедшего дня, мы грели в руках снифтеры и неторопливо цедили напиток.

– Масянь, а ты знаешь, как пьют коньяк французы?

– Не-а, – подцепила она кусочек колбасы длинными ногтями. – И как?

– Это называется правило трех «с», по – английски, разумеется: сначала кофе, потом коньяк, а после – сигара.

– Да? А что раньше не сказала? Давай попробуем, у меня как раз сигары есть! Представляешь, на прошлой неделе один клиент мне презент сделал, кажется, из Америки привез. Будешь?

– Буду! Тащи. Только сначала кофе свари. Давай уж тогда по всем правилам!

Машка ушла на кухню, а я, решив пока блюдца с колбасой убрать подальше, отнесла их на журнальный столик, что стоял у окна.

– Кстати, – крикнула Машка, – ты мне так и не сказала, с какой стати ты опять начала курить?

– Жизнь хреновая, – оглядываясь через плечо, ответила я, а сама уже двинулась по направлению к спальне. Там, на тумбочке у кровати лежала синенькая тетрадь, и я, кажется, догадываюсь, что это такое. – Масяня, ты там смотри внимательнее за кофе, чтобы не закипело не дай бог, – я такой ненавижу.

– Не боись! Умеем лучше некоторых, кофеманка ты моя, – крикнула Машка, а я, щучкой скользнув в ее комнату, всем сердцем надеялась, что минут пять она еще там провозится.

Дрожащими руками открывая тетрадь, я больше ни минуты не сомневалась в том, что это Машкин дневник. Все – таки я слишком хорошо ее знала… С самого детства у моей подруги была какая – то маниакальная склонность к ведению дневника. Каждый день, ложась в постель, уже перед самым сном, она обязательно делала какую – нибудь запись. Даже если это было одно предложение, даже если всего одна строчка. «А, вдруг, я когда – нибудь напишу мемуарчик, – говорила она, – или, может быть, в старости я все позабуду? А тут – раз, и все по полочкам!»…

«Я жить без него не могу, спать не могу, есть не хочу… Милый, хороший, любимый мой, дорогой… – я пролистала несколько листов назад, прошлась глазами по тексту, выхватила нужное, – Подруга, подруга… Да она моя подруга, но как больно мне от того, что она с ним. Почему некоторым людям достается все, а мне – ничего? Ненавижу себя, ненавижу… Но как же сильно я его люблю… – еще назад, – я таю от его глаз, я не могу смотреть на него без боли, почему он до сих пор с ней? Она не любит его, не любит, а он просто ничего не понимает. Максим, дорогой мой, хороший… это я твоя женщина! Я! Жизнь за тебя отдам, сердце отдам, душу отдам. Все отдам…»

Закрыв тетрадь и, понимая, что времени больше нет, я положила ее на то же место. Вышла из спальни, как оглушенная… Значит, не показалось мне. Значит, все – таки правда…

Машка уже звенела кружками, аромат кофе доносился уже и сюда, а я, страстно желая прочитать дневник до конца, заставила себя сесть на место. Через минуту Машка, действительно, появилась с чашками кофе и коробкой сигар. Мы начали дегустировать коньяк по стандартам.

Но, то ли уж я была таким не – ценителем, то ли уж стресс от прочитанного давал о себе знать, но никакой такой уж особой нотки я не почувствовала. Ни первая волна, ни вторая – никакого аромата и шлейфа, – коньяк он и в Африке коньяк. Только нещадно разболелась голова и страшно захотелось домой.

А когда я оказалась дома, то опять безудержно кричала и плакала. На сантиметровые полосочки порезала Максиму три рубашки и двое брюк. Залпом выпила полбутылки водки. А потом достала фарфоровую супницу и два чайных сервиза, что нам подарили на свадьбу, и в дребезги разбила их на кухне. И спать ушла, ничего не убирая…