Текст книги "Бабочка из света"

Татьяна Маркова
Бабочка из света

Часть 1. Рождение

Я пришла в этот мир теплым апрельским днём. Но для начала я должна рассказать о своей семье. Мои родители самые обычные люди. Папа – статный, видный инженер. У него добрые голубые глаза на смуглом лице и редкие для мужчины пухлые губы. Оттого выражение лица у него очень чувственное и загадочное. Когда он смеется, лицо у него принимает лукавый вид, и сквозь суженные глаза льется добродушный свет. Мама – хрупкая и миниатюрная девушка. У нее светлые и пушистые волосы, тонкое, изящное лицо и добрый голос. Мама с папой познакомились еще в юности, и с самой первой встречи решили быть вместе. Затем они поженились и уехали в дальний город Сибири по папиному распределению.

Мама, беременная мною, приняла невероятные размеры. С самого первого дня беременности она начала себя плохо чувствовать. Ее организм не принимал мои клетки. Мама отекла, позеленела, ей было запрещено ходить. Она проводила долгие месяцы в больнице. Но никогда не жаловалась.

Как маленький стойкий оловянный солдатик, мама твердо несла свою ношу, и лишь упрямая решительность светилась в ее глазах, когда врачи предлагали решение, которое улучшило бы ее состояние, но тогда бы она лишилась меня. Эту упрямую решительность я унаследовала от нее. Шли месяцы, я росла вопреки всему. Мама ласково разговаривала со мной и просила быть сильной. Папа тревожно смотрел на мамин раздутый живот и, наверное, в глубине души досадовал на мое паразитическое появление, ведь маме становилось все хуже, а я, наоборот, росла и крепчала.

Нет, папа любил меня, насколько мог, ведь он понимал мое существование немного абстрактно. Мужчина часто даже не догадывается, что ощущает женщина, едва жизнь зародилась в ее лоне. Ему не понять, что теперь чрево его жены – это маленькая вселенная. Это процесс, повторяющий образование жизни на самой земле. Из одной маленькой клетки образуется двуклеточная простая жизнь. И эта жизнь по всем канонам вселенной растет и развивается. Как удивительно устроена жизнь! Сначала будущий младенец похож на рыбу.

У него есть жабры, которые потом станут челюстью и ушами. Есть хвост – он станет копчиковыми костями. И вот уже ребенок обретает близкие к человеческим пропорции, но все еще имеет пушковые волосы по всему телу. Так сама природа говорит нам, что мы, люди, – часть этой экосистемы.

На ранних стадиях жизни мы практически идентичны со всеми живыми существами. Мы не лучше и не хуже. В моем же случае воля с выше сделала меня не просто человеком. А кем-то чуточку другим. Но все же я – человек.

С неожиданностью для всей моей семьи. Ведь до моего предполагаемого рождения ожидалось еще как минимум больше месяца.

Но когда утром у моей мамы отошли воды, сомнений не осталось – я планирую появиться на свет именно в апреле. Никто не думал, что мое торопливое появление не досадная случайность, а решение свыше.

Дни шли друг за другом. Мама периодически лежала в больнице. Ее выписывали домой, чтобы через несколько недель снова положить под капельницы. На семейном совете было решено поехать на родину, где климат мягче, где есть родственники и на крайний случай – лучшие больницы, чем в этом маленьком и сером сибирском городишке.

На седьмом месяце беременности родители купили билет на поезд и апрельским утром тронулись в путь.

Я всегда любила апрель. В воздухе веет неповторимым ароматом расцветающей вокруг жизни. Легкий запах влажной земли, мокрого снега, капели с радужных сосулек, набухших почек деревьев, которые ждут своего часа, чтобы возродиться и величественной кроной дарить нам летом тень и прохладу. В это время года солнце обнадеживающе светит на голубом небе, ласково целуя россыпь веснушек на носу.

Вот и тогда маму нежно потрепал по щеке солнечный луч, даря утешение. Мама посмотрела голубыми глазами на небо и почувствовала первые схватки. Испугавшись, что их высадят по дороге и отправят в роддом, который не сможет выходить семимесячного малыша, мама решила молчать и терпеть до самого дома. К тому же она слышала, что первые роды длятся иногда больше 24 часов. Так что все шансы доехать до дома у нее были.

Схватки стали нарастать и она уже не могла сдерживать стоны. Это заметил папа. Стальные голубые глаза тревожно посмотрели на гигантский мамин живот. Он осторожно положил руку на возвышенность и безмолвно спросил: «Уже?».

Мама кивнула, смахнув слезу. Тут до сих пор сдерживаемые рыдания вырвались из ее тела, и она громко и горько зарыдала. Опущенные плечи вздрагивали, она оплакивала свою долю и участь ребенка. До следующей станции было еще 6 часов. А состояние мамы все ухудшалось.

Вдруг сознание покинуло ее разум, мама завалилась на бок и обмякла. Папа испуганно трепал ее по белым щекам, обтирал водой. Но мама не шелохнулась. Лишь живот ходил ходуном под тонкой тканью платья и говорил о том, что я все еще жива.

На шум сбежались пассажиры, прибежал заспанный проводник. Поднялась суета, все забегали и подняли галдеж. Папа впал в ступор и просто сидел, обхватив руками голову. Нашатырь, принесенный проводником, не помогал. Сознание упорно не возвращалось. Лицо у нее заострилось и казалось, что она просто спит.

Минуты тянулись в сознании отца вечностью. Он готов был променять все блага мира, лишь бы его жена сидела здоровая и румяная. Тут, рядом с ним. Чтобы ее щеки розовели от смущения, алые губы улыбались, а нежные руки, которые теперь безжизненно свисали с полки поезда, снова обнимали его за шею.

Он молился Богу. Воспитанный в комсомольских традициях мужчина, как ребенок, обещал себя хорошо вести, лишь бы его любимая осталась жива. Он бы молился всем богам, мирозданию, лишь бы только это помогло.

В купе вошла женщина. Не молодая и не старая. Про таких людей обычно говорят, что это человек неопределенного возраста. И внешность у нее была самая обычная. Встретишь в толпе – и не заметишь, забудешь лицо как одно из сотен тысяч.

Лишь глаза являли собой разительный контраст с заурядной внешностью. Глаза казались практически бесцветными. Они были словно зеркало. Отражали мир, но не имели своего оттенка. Глядя в эти водянистые глаза, люди ощущали смутную тревогу, ведь им казалось, что эти глаза видят все.

Она решительно подошла и села рядом с отцом. Он не особо обратил на это внимание, пребывая в горестном ступоре. Подошел проводник и объявил, что на следующей станции их высадят с поезда и транспортируют в ближайшую больницу.

Женщина, сидевшая рядом, сказала, глядя в окно:

– Свет жизни угасает в них обоих. Я вижу, как горит фитиль в каждом человеке. В тебе он горит ярко и яростно. В ней, – она кивнула на маму, – еле тлеет, как светлячок, попавший в паутину. А ребенок силен. В нем есть божественный огонь. Он пришел в вашу семью, чтобы сделать мир лучше. Я обязана ему помочь. Отойди, подпусти меня к ней.

Отец медленно повернул голову и удивленно посмотрел на странную женщину. «Старуха ума лишилась», – подумал отец, но произнести ничего не успел.

– Можешь меня и сумасшедшей считать. Но время уходит, а ты мне мешаешь, – бормотала женщина.

Отец озадаченно посмотрел на свою жену и решил: была не была. Путь до станции неблизкий, кому навредит полоумная старуха? И он согласно кивнул.

Женщина не стала дожидаться его разрешения, решительно подошла к маме, положила ладони на живот и стала что-то петь. Разобрать, что она говорила, было невозможно.

Но отцу показалось, что лицо жены в ответ на этот шепот посветлело и лучилось изнутри. Женщина все шептала и шептала. Шепот был похож на шуршание сотен крылышек бабочек, на шум листвы старого дуба, шелест травы на вершине гор, на звон ручья, на солнечный свет, бегущий по зеркальной глади океана. Он был всем, и он был ничем. Само начало времен, казалось, было тут, в этом моменте. Воздух стал тяжелым, словно наэлектризованным, а время замедлило свой ход.

Время потеряло свои границы. Прошел час или два, а может, целая жизнь. На деле же прошло мгновенье.

Мама открыла глаза. В них был свет и удивление. Папа стоял с широко открытыми глазами и не смог вымолвить ни слова. А когда он опомнился, женщины и след простыл. Позже он будет сомневаться: а была ли вообще эта женщина или его воспаленное сознание придумало ее в стрессовом состоянии?

В купе вошел проводник с объявлением о том, что их готовы принять на следующей станции, но увидев свежую и улыбающуюся маму, удивленно замолк. Отец сказал ему, что ситуация нормализовалась и они смогут доехать до дома. Пожав плечами, проводник ушел. А родители сидели, крепко взявшись за руки. За окном опускалось за горизонт багровое солнце, а его лучи, казалось, играли всеми цветами радуги.

Родители благополучно доехали до дома. Они провели несколько счастливых недель друг с другом. Пока в один из дней апреля мама не поняла, что час настал. Папа отвез маму в роддом, и начались томительные часы ожидания и неизвестности.

В то время не было сотовых телефонов и интернета. Люди общались друг с другом напрямую, писали письма на хрустящих листках бумаги, звонили по пузатым телефонам с дисковым набором номера, а информацию искали в библиотеке, среди пыльных книг, которые пахли особенным, сладковатым запахом времени и знаний.

Хмурая медсестра в приемном отделении каждый раз сердито хмыкала «Еще не родила!», едва видела ершистую голову моего отца в дверном проеме.

А в это время…

Пищащий несуразный комочек вручили маме как буханку хлеба. Весила я тоже примерно как хлебобулочное изделие. Возможно, как два батона.

У меня были две тонкие руки, две такие же тонюсенькие ноги, большая черноволосая и лохматая голова и удивительные светло-серые глаза. Практически прозрачные. Я открыла их и посмотрела на мир вокруг. Глаза смотрели очень серьезно, и казалось, что я знаю очень много, только не могу об этом сказать. Граница миров будто не стерлась еще до конца.

И я все еще пребывала частично в том мире, откуда меня так вероломно вытащили.

Ввиду недоношенности мое пребывание в стенах больницы продлилось на некоторое время. За этот период мои синюшные лягушачьи конечности приняли благородный оттенок говядины. Доктору мой цвет понравился, привес живого веса тоже внушил ему оптимизм.

И вот меня туго завернули в конверт, перевязали бантом, как коробку конфет, и вручили растерянному отцу семейства. Матери вручили цветы. Хорошо, что тогда не было умилительной рекламы подгузников, и розовощекие, круглые младенцы с полотен Микеланджело не засели прочно в сознаниях отцов семейств. Потому что вместо хорошенького Амура на папу смотрело престарелое существо с черными лохматыми волосами и косящими глазами. Папа вздрогнул, вздохнул, но прижал потомка к груди. Мне мускулисто-волосатое соседство не понравилось. И я пронзительно, по-старушечьи закричала. Могучая косая сажень сменилась сладко пахнущей молочной грудью мамы. Я сладко уткнулась и засопела. Впереди был дом…

Голосящий свёрток занесли в дом. Незнакомые запахи ударили мне в нос. Горьковато-табачный от дедушки и сдобно-терпкий бабушкин аромат. Подошла моя «еврейская» кучерявая прабабушка, критично осмотрела свёрток. Никто толком не знал, почему мы ее так прозвали. Возможно, из-за несокрушимого твердого характера и железобетонной воли. Черная копна кудряшек тоже добавляла ей колорита. Отсутствие нужной хромосомы для необходимого наследника немного сбавило мои очки, как и тщедушный вид. «Ну, будем откармливать», – вердикт был единогласным.

Часть 2. Детство

Прошло 5 лет…

Большие руки великана подбрасывают меня в воздух. Я весело визжу, а перед глазами мелькают в опасной близости то земля, то голубое небо. «Хочешь, я покажу тебе Москву?» – спрашивает мой дядя. Я энергично киваю, от чего моя маленькая голова на тонкой шее, болтается как китайский болванчик. И вот я взмываю, как мне кажется, выше домов, выше деревьев, выше птиц в небе.

Дядя щекочет мои подмышки и гордо кивает соседям: «Это племянница моя». Та самая, из крикливого кулечка.

Тогда душа была чиста и невинна. В сердце царила любовь и доброта. Я была любима и оберегаема семьёй. Семья – мой оплот. Я храню эту девочку из моих рассказов. Она тут… внутри.

Прошло много лет с тех пор, как мой крик оповестил этот мир о том, что пришел новый человек. Сегодня мне немного грустно. От того, что годы как жернова, перемалывают время, оставляя терпкое послевкусие воспоминаний, их слабый аромат доносится с дальних уголков. Я храню эту коробочку с ярким калейдоскопом событий, которые наполняют меня счастьем. Я помню своих родных и незримо чувствую их в себе. Ощущаю, как нить поколений проходит сквозь них и тянется к моим детям. Сейчас бы в детство…

Я бегу босая по лесным тропинкам. А ноги утопают в мягком и теплом мху. Роса приятно щекочет тело, оставляя влажные поцелуи на одежде.

Ой! Укололась о былинку. Я не плачу, а плюю на ранку, размазывая грязь по стопе. Глаза в это время исследуют пространство на предмет подорожника.

И вот заветная панацея от всех болезней приклеивается с помощью, конечно же, слюны на ранку, и я дальше бегу, раскинув руки в стороны. Ветки царапают лицо, а волосы непослушно выбиваются из тугих косичек. Дома ждёт парное молоко с пенкой и краюшка горячей бабушкиной лепешки. И впереди целая жизнь…

Я спешно проглатываю лепешку, кладу в рот горсть земляники и запиваю ее молоком. Бабушка ворчливо смахивает крошки со стола в ладонь и кладет себе в рот.

Бабушка вообще никогда не выкидывает хлеб. Она всегда бережно режет его, прижимая к большой и теплой груди. И эта большая и уютная грудь всегда меня успокаивает, когда я плачу. Словно два бархана, она возвышается и мерно колышется в такт дыханию бабушки. Уткнусь в нее, и весь мир, кажется, не в силах мне навредить.

У меня было счастливое детство. Я наделена богатой фантазией и любознательным умом. Я постоянно бегала по разным закоулкам, дружила со всеми работниками нашего колхоза. Они часто привечали меня, угощали сладостями.

Никого не удивляла любознательная живая девчушка, которая постоянно оказывалась в самых невообразимых уголках и так же внезапно убегала.

Я любила изучать мир вокруг. В поисках приключений, а их в моем воображении было множество, я забиралась на самое высокое дерево, убегала самыми дальними тропиками. У меня было много потаенных мест, где я лежала в траве, раскинув руки в стороны, и смотрела на небо. Я представляла, как в небе далеко-далеко движутся планеты, пролетают кометы и сверкают звезды. Я воображала себя частью этой звезды. Мне казалось, что я откололась когда-то от этого света и очутилась тут. Такая маленькая звездочка, которая светит в темноте.

Несправедливость этого мира меня всегда очень расстраивала. Я не выносила грубость и жестокость. Если я сталкивалась со злым человеком, который мог накричать на меня или обругать, то я цепенела от страха, а мои серые глаза темнели от боли. Слова причиняли мне такую физическую боль, какую не причиняла уколотая нога или порез на руке.

Я с детства чувствовала, хороший ли человек передо мной. Я не могла объяснить как, но я всегда точно знала потаенные эмоции других людей. Добрый человек был похож на меня: я ощущала свет, который горел в моем сердце. Тот самый кусочек звезды. А злой человек, пусть даже под личиной добряка, ощущался мне холодной темнотой, подобной черной дыре. Он не отдавал миру ничего, а только брал и засасывал в себя весь свет. Приветливая улыбка, брошенная такому человеку, разбивалась на тысячу осколков ледяного бездушия. А добро вызывало в нем лишь раздражение и гнев. Возможно, многие знают таких людей, которые постоянно видят в других недостатки. Они высмеивают добрые поступки. Такие люди всегда знают, как надо поступать, но никогда ничего не делают сами.

Однажды я побежала в контору, в которой работала моя бабушка. Я забыла в прошлый раз там мою любимую игрушку – пластиковую божью коровку на колесиках. У нее шевелились крылышки, когда я тянула ее за веревочку. И тут я наткнулась на тот самый космический холод. Там стоял низенький плотный человек в сером костюме. Лицо у него блестело от пота. А губы были брезгливо сложены уточкой. От неожиданности я оцепенела. Мои глаза смотрели темной радужкой, как он абсолютно хладнокровно поднимает мою божью коровку, смотрит мне в глаза и равнодушно ломает ее на части.

От возмущения у меня перехватило дыхание, и слезы закапали на придорожную пыль, оставляя мокрые ямки. Следы моих горячих слез. Они казались мне такими горькими, что могли расплавить землю. Холодный человек выкинул мою коровку и ушел в контору. Обратно, в свой мир пыльных бумаг и равнодушных цифр.

Бабушка вечером с большим негодованием рассказывала дома, как этот «канцелярист», как она называла его, устроил у них на работе целый переполох. Несколько гражданок ушли домой в полной истерике. Моя бабушка никогда не лезла за словом в карман. Она умела держать лицо и с юмором выходила победителем из любого конфликта. Поэтому «канцелярист» уехал на служебной машине с пунцовым от смущения и злости лицом. Угадайте, кто остановил эту воронку разрушения? Конечно, моя бабушка.

Какая она была? Я закрываю глаза и вижу ее свет. Он горел в ее груди ярко, как пламя костра. Она была очень харизматичная и статная.

У нее большие голубые глаза, полные, очерченные губы и густые толстые волосы. Про таких женщин пишут с восторгом поэты и писатели. Именно она могла бы остановить коня на скаку и зайти в горящую избу. У нее была нелегкая жизнь в послевоенные годы. Ее дед был раньше уважаемым бурмистром, но революция оставила семью на грани нищеты. Все добро растаскали односельчане. И только люди оправились от одного потрясения, как в страну пришла Великая Отечественная Война. Бабушка была совсем ребенком. Но помнила голод, холод и постоянный страх. Они все время работали в поле и недоедали. По весне она с другими ребятишками собирала картофельный крахмал на поле для пропитания. Трудности тех лет закалили ее. Поэтому она не боялась никаких «канцеляристов» и лишь брезгливо называла таких людей фашистами.

Бабушка работала на ферме. Самым счастливым временем был привоз продуктов для свиней. Тогда, на заре 90-х, мы редко видели диковинные продукты. Но для племенных свиней привозили огромные КАМАЗы с чуть порчеными бананами, дынями, арбузами. Все это сваливалось в большую нишу. Моя бабушка залезала туда и выбирала для меня самые привлекательные связки бананов, целые головы арбузов и дынь. Это был настоящий пир!

Мы дома тоже держали хорошую, здоровую племенную свинью. Она приносила смешных маленьких просят, с которыми я играла. Однажды соседский мальчишка решил покататься на этой свинье. Он уселся на огромную свиноматку и, держась за ее уши, весело катался по загону. Мне тоже хотелось покататься. Сосед сказал, что я маленькая, и предложил покататься на поросенке. Я, недолго думая, уселась на ничего не подозревающую хрюшку и зажала ее бока между своих ног. Хрюшка испуганно завизжала и дала стрекача. Я не удержала равновесие и плюхнулась прямо в навозную жижу! Свиноматка разъяренно побежала отомстить обидчику ее поросенка, и мой друг, не выдержав этого родео, приземлился в жижу составить мне компанию.

Из живности у нас были также куры и петух. Куры были вполне себе обычные. Но петух определенно воображал себя сторожевой собакой. Он не пускал на территорию нашего двора никого из людей и животных. Гонялся за прохожими много десятков метров за пределами нашего двора. Его грозного «ку-ка-ре-ку» остерегались все люди в округе. Однажды я вышла во двор, но на меня налетел окончательно выживший из ума Петька. Он клевал меня в голову и бил крыльями по лицу. На мой крик выбежал папа, отогнал петуха. Я была очень испугана. А затем папа вышел со двора. Петьку я больше не видела. Но на следующий день мама сварила вкусный куриный суп.

Еще один яркий момент моего детства – это как мне разрешили завести собаку. Мы с бабушкой пошли на ферму, зашли на территорию, навстречу выбежала целая свора пушистых маленьких комочков. Они прыгали около меня, весело лизали мне руки.

Я с трудом взяла черно-белый комочек на руки, такой он был крупный, и сказала это он, тот самый. Счастливая, я шла домой с верным питомцем.

Имя ему дал папа – он назвал его Билл. В честь президента Америки Билла Клинтона, кстати. Мне это имя ничего не говорило, но слово «Билл» ассоциировалось в моем детском сознании как «блин». И это было смешно. Так же смешно, как наш смешной толстенький щенок. Он первые дни плакал по своему щенячьему семейству, жалобно скулил и постоянно падал с дивана, на котором спал. Мне было бесконечно жаль его, и я решила даже, что нужно вернуть его к маме. Но затем Билли освоился и стал полноправным членом нашей семьи. Он был очень умный, хитрый и независимый. Бегал так же, как и я, свободный и бесстрашный. Мы часто совершали побеги вместе. Сколько дач мы исследовали! Он стал мне настоящим другом.

Главное развлечение Билла, когда он вырос, было дразнить цепных псов. Он вплотную приближался к забору и остервенело лаял прямо в морду незадачливому сородичу. Затем разворачивался задней частью и начинал рыть землю, от чего комья земли летели на несколько метров. Закончив раскопки, он удалялся с гордо поднятой головой.

Еще он не любил маленьких собачек. От слова совсем. Трясущиеся визгливые создания вызывали у него гнев. Сначала он терпел потявкивание назойливой собачки, но потом терял самообладание и, схватив за шкирку, словно непослушного щенка, неистово тряс из стороны в сторону. Когда собачка теряла ориентацию в пространстве, он ее отпускал. Она смешно уходила, пошатываясь и заплетаясь. В оправдание собаки хочу заметить, что он наказывал лишь тех собачек, которые сами приставали к его персоне. И ни одна из малышек не получала видимого урона. Кроме униженного чувства достоинства.

Отдельно стоит упомянуть его храбрость. Билли имел размеры чуть выше среднего, но был мускулист благодаря ежедневным прогулкам по всем оврагам вместе со мной. Он смело бросал вызов большим овчаркам и всегда побеждал. Хозяева обиженных собак потом долго грозили ему в след, обещая отравить.

Единственное существо, которого боялся Билл, – это наша кошка Машка. Она была очень плодовита, у нас постоянно бегали котята. Билл несколько раз пытался за ними побежать, но Машка как яростная фурия набрасывалась на него и колотила по носу когтями. Билл обиженно ронял эго и уходил в свой угол зализывать раны. Дома кошек он не трогал. Котята бегали около него, воровали еду. А Машка гордо дефилировала перед его носом.

Правда, из-за того, что он потерял собачье достоинство дома, на воле Билл просто ненавидел кошек. Он мог бежать за зазевавшейся кошкой километры.

Еще одна страсть Билла – автомобили. Он очень любил ездить на переднем сиденье, высунув голову в открытое окно. У нас не было своей машины, но были добрые водители грузовиков и папин друг на «Жигулях». Казалось, Билл счастливо улыбается из окна автомобиля, а его язык вываливается из пасти, тяготея под законом гравитации и изобилия слюны. По этой причине Билли не пропускал ни одну машину мимо себя. Он бегал за любым автомобилем с лаем, пытаясь схватить зубами ручку двери, словно это были не ручки, а огромные леденцы. Это, конечно, понимал не каждый водитель.

Однажды мы с мамой уехали на автобусе в областной центр. Билли побежал за нами на остановку. Мама ругала его, бросала в него камни, чтобы он убежал домой. Он обиженно развернулся и посмотрел на нас своими человеческими карими глазами. Этот пес умел смотреть таким взглядом, который пронизывал до глубины души. Уверена, что вся сила мысли была вложена в этот взгляд. И сомневаться в разумности наших братьев меньших было бы совершенно неправильно.

Билли скрылся на горизонте. Мы с мамой сели в автобус. Когда автобус отъехал, мы увидели, что на дорогу на всех парах выбегает Билл и бежит за нашим автобусом. Его глаза были испуганы и растеряны, он не хотел нас терять. Он все бежал и бежал… А я кричала ему в окно. Билл так и добежал до центра. Обратно мы повезли на автобусе счастливого пса с горящими глазами.

Еще я любила смотреть на себя в зеркало. Оттуда на меня смотрела невероятно красивая девчушка. Я подмигивала ей и отчаянно жеманничала. Особенно мне нравилось, когда мама накручивала мокрые волосы на свернутую рулоном газету, а на следующий день у меня была очаровательная кучерявая копна. Я смотрела на себя и думала: «Ну как же я красива». Возможно, со стороны я выглядела совершенно обычно: худенькое тельце с острыми коленками, белесые брови и жиденькие волосы. Лицо – обычное, с озорным вздернутым носиком и лукавыми глазами. Но для себя я была красивой. Я чувствовала так, и это было прекрасно.

А еще я часто пела. Вернее, пропевала эту жизнь. Шла гулять – и пела обо всем, что вижу. По-детски, бесхитростно и самозабвенно. Я пела о деревьях, что важно кивали мне в такт своими могучими ветвями. Пела о солнце, которое дарило мне свои лучи, нежно целуя мой вздернутый носик. Пела о том, как прекрасно все вокруг. Я набирала децибел, пытаясь изобразить оперных див, которых я видела иногда по нашему черно-белому телевизору «Рубин».

У меня было счастливое детство обычного ребенка. Я была веселой, любознательной, активной и всегда с улыбкой смотрела на мир, полный удивительных чудес. Для меня чудом были простые вещи: двойная радуга на небе, отражение зелени деревьев в капельке росы, эхо глубокого, поросшего мхом колодца. Я любила этот мир, и мир любил меня.

То, что произошло дальше, поменяло мой мир и мое ощущение себя.