Текст книги "Поэтка"

– Кто знает, какой сегодня праздник?

Все замолчали в недоумении, а Дашка тихо сказала:

– Покров.

Марья услышала, приподняла нарисованные брови:

– Что, только Федорова знала? Так вот, в честь праздника… – Тут прозвенел звонок, и она закончила, повысив голос: – В честь праздника я ничего вам не задаю!

Класс довольно загудел, загремел отодвигаемыми стульями.

А через месяц Марья умерла.

Нет, не так, не скоропостижно… Марья легла в больницу на операцию – об этом сказали девятому «А» и вездесущая Инна Евгеньевна, и новая, временная, химичка – длинноносая, долговязая, нескладная и совсем незлая Нонна Сергеевна, к которой мигом прилепилось прозвище Нос. От Инны Евгеньевны класс узнал и о благополучном возвращении Марьи Тарасовны из больницы домой, и о том, что она идет на поправку… А потом Инна внепланово собрала всех на очередной классный час, потребовала абсолютной тишины и внимания.

– Сегодня мы получили трагическое известие!.. – В классе стало действительно тихо, и в этой тишине молодой Иннин голос звенел – скорее задорно, совсем не трагически. – Скончалась Марья Тарасовна Ермакова – прекрасный человек, заслуженный учитель! Я прошу почтить ее память минутой молчания!

Было слышно, как жужжит под потолком то ли непонятно откуда взявшаяся муха, то ли неисправная лампочка, – Дашка не поднимала головы. Класс стоял, класс молчал. Минута истекла.

Инна вздохнула, посмотрела зачем-то вниз – на свои лакированные красные туфли. Чуть заметно качнулась на высоких каблуках, переступила с ноги на ногу. Откашлялась.

– Так… Что у нас с успеваемостью в конце триместра? Дарья, где журнал?

И Дашку послали за журналом – на этот раз в учительскую. В первой комнате, вопреки обыкновению, никого не было, но за стенкой шел разговор, доносились обрывки фраз.

– Надо же, сначала ведь выздоровела…

– Да нет, операция неудачно…

Дашка замерла, невольно прислушалась.

– Так ее же экстренно увезли – было поздно лечить…

– В сознании? Ну да, до конца оставалась…

– В больнице, в последние часы, у дочери спрашивала: «Это всё, да? Это уже всё?»

– Дочь-то была?

– Прилетела, еле успела. Сложные у них были отношения…

– Внуки? Нет, не было…

…Печально дремлет день заснеженный… Деревья зябнут от тоски… И льется стон прощальной нежности в седые тихие пески…

Звенит хрустальный лес на дудочке невыплаканных белых слез…

Сегодня умерла Снегурочка… Ей очень холодно жилось…

Дашка вернулась из школы домой, села за письменный стол – записать стихи про хрустальный лес, начать делать уроки. Но ни рифмованные строчки, ни тем более вопросы задачника не задерживались в голове – там крутилось на разные лады только одно: «Это уже всё, да? Всё уже? Это – всё?» Так и спросила ведь Марья. Как ей, наверное, было страшно!..

Дашка и сама не совсем понимала, что «это» и что «всё», но вопрос вставал перед ней весь день – с листков заветного блокнота в бархатистой обложке, со страниц учебника, из зеркала, из чашки любимого темно-красного чая, из заснеженного заоконного мира… «Это уже всё, да?» Вопрос был сложнее, чем все формулы и слова вместе взятые.

Дашка зажмуривалась, проводила рукой по глазам.

Над вопросом предстояло подумать.

Поэт и смерть

В ноябре, когда похоронили химичку Марью Тарасовну, Дашка впервые задумалась о собственной смерти. Все началось с того, что Дашкин классный руководитель, активистка Инна Евгеньевна, собрала свой девятый «А», попросила у директрисы автобус и повезла всех на кладбище – «почтить память нашего заслуженного учителя».

Обнаружилось, что Марья, такая знакомая Марья с начесом крашеных черных волос, неизменным бордовым маникюром и надтреснутым голосом, задававшим кошмарные для Дашки вопросы вроде «с чем взаимодействует хлорид цинка?», грозная Марья, перед которой из года в год трепетали ученики… превратилась в серую плиту! Плита была простая, нестрашная. Не то из мрамора (CaCO₃), не то из гранита (SiO₂) – верная формула теперь никого не интересовала. На плите вырубили даты рождения и смерти, пару гвоздичек и заметные издалека крупные буквы: «Ермакова Мария Тарасовна».

Девятый «А» потоптался возле Марьи-плиты, постоял с опущенными головами. К подножию памятника возложили венок, специально заказанный Инной Евгеньевной. Она сказала короткую речь – «уникальный человек», «сорок лет отдала школе…» – и под моросящим дождем все пошли обратно к автобусу.

Целый день Дашка о Марье больше не думала – ну «почтили память», и хорошо… А вечером стала, как всегда, собираться ко сну – со знанием дела, по давно заведенным приятным правилам. Ей нравился этот вечерний час, когда можно было подолгу пить ароматный чай, разглядывать звезды на темном небе, переступать босыми ногами под душем, кутаясь в пену любимого геля с лавандой и представляя себя Афродитой на Кипре, выходящей из вод морских, а после юркнуть в родную кровать, включить зеленоватый ночник и долго-долго лежать, свернувшись калачиком, в мерцающем забытьи между сном и явью, – и в такое волшебное время вспоминать события дня, преображенные полусном, или сплетать в голове строчки стихов…

Воздушный и сладкий, как большая порция сахарной ваты, незаметный сон окутывал Дашку… И на самом дне дремотного облака вспыхнула случайная мысль: «Я тоже когда-то умру».

Не поспоришь.

Мысль казалась такой простой и логичной, что стало удивительно, где она была раньше.

«Я тоже. Когда-то. Умру».

Дашка не испугалась, а только почувствовала себя странновато. Провела руками по одеялу, перевернула подушку прохладной стороной вверх, носом потерлась о хлопковую поверхность, уловила тонкий запах стирального порошка и свежести. Вот сейчас, прямо сейчас, это все при ней – тело и кровать, комната, зеленоватый ночник, полоска желтого света из коридора… А со временем все куда-то денется, не останется ничего? И она, Дашка, в этом ни-че-го как-то будет – не-жить? Не чувствовать запах, не видеть свет, не ощущать своих рук и ног…

На секунду ей вроде бы удалось почувствовать, как именно это будет, и Дашка испугалась, что уже умерла. Помотала головой по подушке, пяткой правой ноги почесала левую, пошевелила пальцами на руках. Нет, все в норме. Она живая.

«А когда я умру, то буду – в смысле не-буду – серой плитой, как Марья?»

Вторая мысль получилась длиннее и хуже первой. Дашка вспомнила увиденный на кладбище каменный серый прямоугольник, и воображение послушно вывело на нем крупные буквы: «Федорова Дарья Максимовна». Ужас какой. Нет, нет! Я не хочу становиться буквами…

Дашка откинула одеяло, вскочила, не смогла нащупать тапочки, босиком прошлепала к окну и отдернула занавеску. Вид привычного двора с темным квадратом соседнего дома, редкими фонарями и припаркованными друг за другом автомобилями на минуту ее успокоил.

«Так… Тела не будет, ощущений не будет, – судорожно соображала Дашка. – Буквы только останутся, буквы на памятнике… А что еще останется, кроме букв?»

Первым почему-то пришел на ум паспорт. Дашкин новенький паспорт, полученный меньше года назад, в специально купленной для него красивой обложке благородного шоколадного цвета, с очень удачной Дашкиной фотографией – Дашка тогда нанесла три слоя туши, сходила в салон уложить волосы. Паспортом – первым «взрослым» своим документом – она втайне гордилась.

Дашка распахнула шкаф у окна, приподнялась на цыпочки, дотянулась до верхней полки – там у мамы стояла коробка с важными бумагами. Нашла свой паспорт, пролистнула несколько бледно-лиловых страниц, большинство из которых оставались пока незаполненными. «А ведь его порвут, когда я умру!» – осенило Дашку. Она вспомнила эпизод из давным-давно прочитанного рассказа: герой погиб, родственники пришли в загс оформлять свидетельство о смерти, и у них на глазах его паспорт порвали.

Дашка подозрительно покосилась на паспорт в своей руке. Снова на секунду она даже вообразила невообразимое: собственное небытие, абсолютное ничего вместо себя. Чужие руки сняли с паспорта шоколадную обложку – и умело, без усилия разорвали его на мелкие части.

Дашку затрясло. Пол под босыми ногами стал обжигающе ледяным, сердце истерично заколотилось. Невыносимо и дальше оставаться одной, наедине с этим жутким знанием! Побежать в соседнюю комнату разбудить маму? И что Дашка тогда скажет? Мама у нее – человек практичный и здравомыслящий, объяснить ей всю эту карусель про небытие будет сложно. С туманными сомнениями, с опаляющей сердце паникой Дашка первым делом бежала к папе. Но недавно родители развелись, и за стенкой папы больше нет. Да и спит он давно, скорее всего, десятый сон видит…

А ведь паспорт и вправду порвут.

Дашка схватила мобильник.

– Дашуля… Привет… – сонный папин голос героически осилил целых два слова.

– Папа! Когда человек умирает, его паспорт в загсе разрывают на части?

– Хм… Гм… – Папа на другом конце провода поперхнулся. – Помнится, не совсем… То есть не то чтобы разрывают… – Все-таки у папы была замечательная черта – абсолютная невозмутимость. Непонятно даже, почему он с мамой ужиться не смог. – После смерти твоих бабушки Люси и дедушки Лёши из паспортов у них просто вырезали фотографии, вернули мне…

– А сами паспорта порвали на мелкие части? – настаивала Дашка.

– А сами паспорта женщина в загсе бросила в мусорную корзину у себя под столом, – вспомнил папа.

– И мой паспорт выбросят?

– Хм… Кхе… – Папа откашлялся. – Ну, когда-нибудь, очевидно, да…

– Это ужасно! – выдохнула Дашка. – Я не хочу, не хочу, чтобы мой паспорт порвали! Не хочу становиться буквами на памятнике!

– Э-э… Ну зачем буквами? – не растерялся папа. – Считай, что ты станешь… не знаю… звездным светом, шелестом листвы – что там тебе больше нравится…

– Ничего мне не нравится! – Дашка почти заплакала. – Неужели я родилась для того только, чтобы какая-то жуткая тетка выкинула мой паспорт?!

– Нет, естественно, не для этого… Для чего именно ты родилась, не нам решать… Поживем – увидим.

– Это народная мудрость, да, пап? С каких это пор вместо любимой своей психологии ты перешел на народные мудрости?

– Знаешь, ты не переживай раньше времени, – серьезно сказал папа. – Сначала мы с мамой, как ты говоришь, станем буквами, и только потом ты сама… И вообще, ты не знаешь заранее, что это будут за буквы…

– В смысле?

– В смысле ты можешь написать книгу и стать буквами в ней, твое имя останется на обложке… Можешь выйти замуж, сменить фамилию – и на памятнике будут буквы совсем другие, не Федорова, а какая-нибудь Ромашкина или Смирнова…

Папа не спеша говорил, говорил, и все слова были такие хорошие, правильные, спокойные. Дашка сама не заметила, как ближе к концу разговора забралась обратно в кровать, закуталась в одеяло. Паника отступила, очень хотелось спать. И вдобавок – литературной славы и выйти замуж. Сонно попрощавшись с папой и медленно засыпая, Дашка продолжала радоваться: здорово он придумал!

Решено – надо написать книгу. Дашкины стихи станут заучивать наизусть, переписывать в заветных тетрадках, пересылать друг другу по интернету… Ее книгу поставят на полки домашних библиотек, начнут проходить в школах и институтах… А еще – папа прав! – она встретит однажды прекрасного человека, они поженятся, и начнется счастье…

Дашка представила себя в белом платье – узком и длинном, с оборкой внизу, а-ля русалочка. Никаких кринолинов! Шею она украсит голубоватым полупрозрачным аквамариновым колье, а букет невесты нужно будет составить из белых тюльпанов и голубых гиацинтов…

Думать о смерти больше не получалось. А сумочку, кстати, тоже нужно будет найти голубую, на тонкой цепочке, расшитую серебристым бисером.

Звезда Божоле

Дашка мечтала, что вырастет невообразимой красавицей и обязательно встретит сказочную любовь в лице такого же невообразимого красавца. От мамы ей достался розовый пухлый рот, тонкие брови-полумесяцы идеальной формы; от папы – синие глаза, чернота бровей и ресниц, неповторимый взгляд – грустноватый, но смешинка теплится в глубине… «Какая куколка!» «Удивительно красивый у вас ребенок!» Эти возгласы часто слышала Дашка от посторонних людей. В парках, в автобусах, в магазинах взрослые норовили погладить ее по голове, подарить календарик или конфету.

Но Дашка росла, и всеобщее восхищение утихало. Кто же станет ни с того ни с сего приставать в троллейбусе к пятнадцатилетней девице, да еще и соваться к ней с календариками! Кроме того, Дашкины ровесницы начинали краситься, экспериментировать с волосами… Розовые губы и черные ресницы были теперь у каждой. Некрасивых не осталось.

На новогоднем школьном концерте, сидя в зрительном зале в ожидании своего номера, Дашка слышала, как чья-то мама шепнула своей соседке: «Такая красивая девочка…» Дашка улыбнулась уголком губ, но следом поняла, что речь не о ней. Женщина смотрела на сцену, где в это время Дашкина подруга Света Романчук играла на фортепьяно что-то задумчивое.

Дашку обожгло: Света – красивая?! Нет, она человек хороший, недаром Дашка с ней дружит. Но у нее оттопыренные уши и длинный нос! Правда, после седьмого класса, когда Света по-другому постриглась, осветлила волосы и начала пользоваться хайлайтером, все об этом забыли. А вот она, Дашка, «удивительно красивый ребенок», вырастает серой мышью. У нее умеренно симпатичное лицо – такое же, как у всех. И невзрачные темно-русые волосы, красить которые мама ей безжалостно запрещает.

Новогодний концерт в тот день планово перешел в новогоднюю дискотеку, после того как родители разошлись по домам. В спортзале все скамьи сдвинули в один угол, зажгли мигающие зеленоватые лампочки, и две сотни девятиклассников и старшеклассников вместе с Дашкой заплескались, кто как умел, в музыкальных волнах, ударявших о старые школьные стены с оглушительным «тынц-тынц-тынц».

Первый медленный танец Дашка едва не прошляпила. Очень хотелось пить, и они с не красавицей Светой побежали в школьный буфет, который по случаю праздника был открыт допоздна. Пристроившись за столиком у стены, подруги потягивали лимонад и молчали. Издалека доносился шум дискотеки, и от этого тишина темноватого полупустого буфета становилась уютнее. Дашке казалось, что сказочная любовь случится вот-вот, что только она и ждет – за поворотом в шумный и жаркий спортзал, подсвеченный зеленоватыми лампочками. Остается последний глоток прохладного лимонада, глоток тишины.

Когда подруги вернулись на дискотеку, в зале уже танцевали пары. Невезучие одиночки маялись у стены или с деланым равнодушием пристраивались по углам на спортивных скамейках.

– Да тут и танцевать не с кем! Одни уроды, – громко шепнула Света на ухо Дашке, но понятно было, что ей обидно.

Дашка и сама не представляла, с кем из парней мог бы случиться здесь ее первый медленный танец. (Утренники в детском саду и топтания туда-сюда на праздниках в классе, после добровольно-принудительного «мальчики приглашают девочек», в счет не шли.) Кто же реально способен ее пригласить?.. Ровесники-девятиклассники, большинство из которых даже ниже, чем Дашка без каблуков? Высокий, но полноватый и скучноватый отличник Коля Камышов, Дашкин сосед по парте? Прокуренные старшеклассники, минуту назад за школьным крыльцом распивавшие из горлышка явно-не-лимонад? Какой-нибудь очкастый ботаник-одиннадцатиклассник в бесформенных брюках и свитере, присыпанном перхотью? Бр-р-р! Все эти типы и типажи Дашке были понятны. Срочно требовался неизвестный прекрасный Некто…

За спиной у Дашки возникло что-то большое, склонилось к ней. Прозвучало важное слово:

– Танцуешь?

Она обернулась – и утонула в сиянии. Сияла в дискотечном свете белая майка. Над майкой сияла улыбка, над улыбкой – глаза.

– Я не понял, танцуешь?

Она кивнула и потянулась туда, к этому блестящему взгляду, закинула легкие руки на плечи белой горы. Танец начался…

Как назло, песня выпала русская – нет бы Scorpions, Мадонна или хотя бы Селин Дион… Но все равно это был первый Дашкин медленный танец – такое не забывается всю жизнь!

 
Еще, еще…
С тобой, с тобой…
В последний раз до звезд дотронуться рукой…
 

Дашка изо всех сил уговаривала себя, что песня ей нравится.

 
Еще, еще…
Глаза в глаза…
 

А вот взгляд незнакомца Дашка никак не могла поймать. Продолжая уверенно сжимать ее талию, он с отсутствующим видом смотрел в сторону и вверх, на мигающие лампочки. «Пьяный, что ли?» – подумала Дашка, но тут же отогнала эту недостойную мысль.

 
В последний раз до звезд дотронуться рукой…
 

– Зовут-то тебя как? – неожиданно спросил незнакомец.

– Даша, – прошелестела Дашка.

– Как? – Он явно не расслышал шелеста.

– Даша…

Песня кончилась.

Из темного угла со скамейками вынырнул к ним какой-то парень с сережкой в ухе, хлопнул Белого Незнакомца по плечу.

– Слышь, Тоха, поговорить надо!

Незнакомец убрал твердые ладони с Дашкиной талии, быстро сказал: «Спасибо за танец» – и шагнул в темноту.

Дашка осталась стоять, потрясенная и счастливая. Все случилось, чудо началось. Он ее нашел, и впереди – продолжение сказки.

– Ты хоть знаешь, кто это был?! – Перед Дашкой выросла Светка, оживленно взмахнула руками. – Что, и правда не знаешь?

Дашка помотала головой.

– Толик Петровский, звезда школы! За ним все девчонки бегают! Спортсмен, играет в гандбол…

– А-а, да, я слышала фамилию… – припомнила Дашка. – Завуч как-то говорила нашей математичке, что Петровский все время на сборах, учиться некогда и надо бы ему четверку за триместр нарисовать.

Новая информация плохо сочеталась с обликом Белого Незнакомца, но Дашка нашла лазейку: фамилия! Это знак! Петровский – принадлежность особому миру, любимому Петербургу, городу святого Петра… И если они поженятся, она тоже станет Дарьей Петровской.

Когда вскоре зазвучал второй медляк, Дашка оглянулась по сторонам в поисках Белого Незнакомца. Он должен, должен был пригласить ее дважды! И действительно, с другого конца спортзала уверенно двигалось к ней (или только казалось, что именно к ней?) ослепительно белое зарево. Но тут произошло страшное.

Из-за Дашкиного плеча вывернулась Светка. И пошла вперед, Белому Незнакомцу наперерез, напоказ качая бедрами и одной рукой поправляя пышные светлые волосы, которые в дискотечном свете тоже сияли.

Секунду спустя Петровский и Светка перетаптывались в обнимку под бессмертную Unbreake My Heart. Слова песни были как соль на Дашкины сердечные раны. Что-то большое, круглое, обжигающее тяжело заворочалось у нее в груди. Дашка поняла, что это ревность.

Немедленно уйти с дискотеки было нельзя: тогда Светка поймет, что Дашка обиделась, и получится унизительно и ужасно. Пусть думает, якобы Дашке плевать…

Полчаса она механически дергалась под бойкие ритмы, чувствуя себя безыскусной марионеткой. Потом выскользнула из душного зала в холод притихшего коридора, поежилась, нажала заученным движением кнопки мобильника:

– Мам, я пошла домой.

– Хорошо, – грустно сказала мама на другом конце трубки. – Я одеваюсь, иду тебе навстречу.

Дашке было ясно, откуда в мамином голосе грусть. Перед дискотекой они договорились, что, если кто-то пойдет Дашку провожать, она пришлет условную эсэмэску – любую букву, – чтобы мама не волновалась и не вмешивалась. Ну а если Дашка останется без спутника, тогда позвонит, чтобы ей не возвращаться одной по темным улицам. Было бы правильно, кстати, если бы в таком случае Дашку встречал папа. Но в сентябре, четыре месяца назад, Дашкины родители ни с того ни с сего развелись и разъехались. Дашка потихоньку привыкала жить в новой пустоте.

С мамой вдвоем брести по заснеженному проспекту было совсем печально. Дашка шла, опустив голову, поневоле разглядывая круглые мыски своих серых замшевых сапожек. Снежная крошка под ногами посверкивала, и казалось, что ступаешь по миллионам звезд, спустившихся с неба.

– А знаешь, мам, я решила покрасить волосы! – внезапно сказала Дашка. – В каком-нибудь хорошем салоне.

– А больше ты ничего не решила? – Мама даже остановилась посредине проспекта, взмахнула ворсистыми бежевыми варежками. – Что за новости?!

– У меня заурядная внешность, заурядный пепельный цвет волос…

– Зато сама ты очень даже незаурядная! – усмехнулась мама, потирая варежкой нос, порозовевший от холода.

– Не все это видят… Мне надо выглядеть ярче… И привлекательнее!

– Да? И кого конкретно ты собираешься привлекать?

– Всех… Окружающих…

– Дашуль, всем не угодишь.

– Угодишь!

– У тебя красивые волосы, ни к чему их красить. – Мама не сдавала позиций. – Да и на твою длину окраска в салоне – это же очень дорого.

– Возьму денег у папы! – выпалила Дашка. И сразу же поняла, что промахнулась. Мамины брови взлетели под кромку вязаной шапочки, в голосе зазвенели льдинки.

– Не вздумай! Слышишь? Не вздумай у него просить ничего! Мы с бабушкой и дедом в состоянии обеспечить тебе все необходимое.

– Ну так и обеспечьте… – начала было Дашка, но мама всерьез рассердилась.

– Необходимое, я сказала, а не всякую дурь!

Дашка закатила глаза к декабрьскому сине-черному небу. Почему, ну почему мама не понимает, что понятия о необходимом у них могут быть разные!

В небе сияла одинокая маленькая звезда. «Скорее всего, это моя», – с нахлынувшей откуда ни возьмись радостью подумала Дашка. «Свою» звезду она видела почти каждый вечер из окна кухни. Звезда появлялась в одном и том же месте, над верхушками старых тополей, между вечно сломанным фонарем и углом соседнего дома. Она была далекая и совсем крошечная, но самая яркая, какого-то непонятного цвета – и серебристая, и желтоватая, и ослепительно белая, как люминесцентная лампа, и бледно-зеленая… Название звезды оставалось тайной. Папа разбирался немного в астрономии, но родителям Дашка звезду никогда не показывала. Не хотелось, чтобы они сказали о них обеих, звезде и Дашке, что-нибудь ироничное.

По вечерам, если долго смотреть на звезду, начинало казаться, что она уплывает все глубже в небо. Следом за ней начинали плыть в Дашкиной голове стройные строчки… Хорошо, что и ручка, и блокнот были припрятаны там же, на кухонном подоконнике, возле корзинки с мандаринами.

 
Звезда плыла в сиянье изумруда…
 

Эту строчку давно написал Бальмонт, но Дашка не растерялась: подумала, что повторит ее в эпиграфе и укажет автора.

Звезда плыла в сиянье изумруда… И я давно ждала Тебя, как чуда, которого в подлунном мире нет… Пути к Тебе извилисты и сложны… Но верю я, что чудеса возможны… Недаром нам сияет звездный свет…

А если о Тебе навек забыть?.. Но лучше жить и ждать, чем просто жить…

За чашкой вечернего чая с сахаром, молоком и пряностями, располагавшего к мирным переговорам, Дашка возобновила щекотливую тему.

– Мам, давай все-таки я покрашусь. Если дело в деньгах, так я могу подработать, порепетиторствую с кем-нибудь.

– Да брось! – отмахнулась мама. – Мы с дедом и бабушкой в состоянии… Кстати, надо бы к ним съездить, давно у них не были.

– Меняешь тему? – скривилась Дашка.

– Не меняю, а закрываю. Никаких окрасок не будет. – Мама ложечкой выловила из чая звезду аниса, стряхнула на край своего блюдца. – А бабушку с дедом и правда пора навестить, бабушка сегодня звонила.

Ехать к деду и бабушке нужно было далеко, из Дашкиного с мамой спального района в центр города, на Садовую улицу. Бабушка по заведенному порядку вела всех в Юсуповский сад или, если была плохая погода, в Гостиный двор. Там серьезный дедушка погружался в себя и терпеливо ждал, пока дамы разглядывали модные шляпы, туфли и зонтики. После прогулки возвращались домой, в чистенькую однокомнатную квартирку на Садовой. Обедали чаще всего картофельным пюре с котлетами. Потом дедушка, поблагодарив бабушку за обед, гладил Дашку по голове большой жестковатой ладонью и поспешно, сам смущаясь от таких сантиментов, пересаживался за письменный стол. Он много работал, преподавал в университете на кафедре математического анализа, был профессором и собирался стать членом-корреспондентом Академии наук.

На этот раз в предновогодней суете бабушка не успела даже пожарить котлеты. Решили пойти в ближайшее к дому кафе. Заказ нужно было делать на кассе, возле витрины с разными привлекательными десертами. Дашка сначала от сладкого отказалась – только салат и кофе! Но толстый мальчишка за соседним столиком уплетал шоколадные кексы с таким аппетитом, что Дашка сдалась.

– Я все-таки съем пирожное, – пробормотала она, выбираясь из-за столика, и направилась обратно к манящей витрине.

Элегантные эклеры в глянцевой глазури на спинках, марципановые рогалики в миндальной обсыпке, румяные профитроли с вареной сгущенкой… Очень жирно. И очень вкусно.

– Девушка, простите…

Незнакомый женский голос вывел Дашку из пищевой задумчивости. Пришлось отвернуться от калорийной красоты.

– Девушка, вы не хотели бы участвовать в мастер-классе по колористике?

«Это что-то про калории?..» – рассеянно подумала Дашка. Подняла глаза на незнакомку, вопросительно улыбнулась.

Перед ней стояла молодая женщина с милым хвостиком рыжих волос на макушке.

– Меня зовут Алина, я парикмахер. Наш салон участвует в программе по инновациям в окраске волос. – Дашка вздрогнула. – Завтра последний мастер-класс, а моя модель позвонила только что, говорит, заболела. И тут я увидела вас! Ваши волосы то что надо!

– А-а… Э-э… Для чего надо? – опасливо уточнила Дашка.

– Будете моей моделью! Мы вас покрасим! – объявила Алина. – Совершенно бесплатно, отличной профессиональной краской. Вас сфотографируют и оценят мою работу. Ну и сертификат мне дадут.

Из забавной круглой сумочки в виде апельсина Алина проворно достала визитку, вручила Дашке:

Алина Колосова

парикмахер-технолог

салон причесок «Астра»

Садовая ул., 34. Тел. (812) 27-09-45

«Астра»! По-гречески это значит «звезда». «Астру с прямыми ее лепестками с древних времен называли звездой», – вспомнила Дашка стихи Всеволода Рождественского. Там было что-то о том, как астра на клумбе смотрит на своих далеких небесных сестер… Точно! Это она, Дашкина звезда, прислала к ней парикмахера!

Сомнения в том, доверять ли свою драгоценную голову рыжей Алине, растаяли безвозвратно.

Об эклерах и кексах Дашка забыла. К родным за столик вернулась решительная, воинственно сжимая в руке визитку.

– Я же сказала тебе, никаких окрасок! – нахмурилась мама. – В таком возрасте…

– Да брось ты! – И бабушка махнула рукой, изящно приподняв тонкие брови, точь-в-точь как это делала мама в беседах с Дашкой. – Забыла, как сама в ее возрасте красила волосы?

Стало ясно, что визит в «Астру» все-таки состоится.

В парикмахерском зале было пять больших зеркал, напротив каждого – кресло для клиента. Дашка уселась в одно из них, Алина застегнула на ней длинный широкий пеньюар. От кресла к креслу переходил худощавый парень с витиевато выбритым затылком.

– Это Женя Гутник! Он в десятке топ-стилистов Питера! – восхищенно прошептала Дашке Алина.

Минут десять спустя топ-Женя дошел и до них. Поздоровался, бросил на Дашку беглый взгляд, не задумываясь, изрек:

– Сделаем розовые кончики. Основной цвет – номер пятьсот тринадцать, «креативный орех»!

«Мама дорогая!» – в ужасе прошептал Дашкин внутренний голос.

Было видно, что Алина не решается в открытую спорить с топ-стилистом, но возразить хочет.

– Есть идея… Многоцветное окрашивание с насыщенными прядями божоле…

«Слово красивое, французское», – одобрил идею внутренний голос.

Женя Гутник внимательно оглядел застывшую в ожидании Дашку, ловко провел рукой по ее распущенным волосам.

– Нетипичное решение, Алиша, но удачное! Да, пускай божоле… И пару прядей осветлите в височной зоне.

Алина кивнула, и превращение началось…

Движутся уверенные руки, шелестят полоски фольги. Черная кисть мешает что-то в пластмассовой черной миске, прикасается к волосам. Краска совсем не пахнет, не щиплет, только слегка холодит голову. Кончиком специальной расчески Алина отделяет новую прядь волос, одним движением помещает ее на серебристую полоску фольги – почти лунную дорожку, – проводит по ней кистью… И так делает много, много, много раз подряд.

– Поздравляю, Алиша, вы справились неплохо! – резюмировал подошедший спустя три часа Женя Гутник. – Но «креативный орех» был бы лучше.

«Сам ты креативный орех!» – нервно подумала Дашка, не сумевшая пока решить, нравится ли ей результат. Из зеркала смотрел на нее кто-то бледный, темноволосый, испуганный и непонятный.

– Тут искусственное освещение, истинный цвет не виден, – заговорщически прошептала ей Алина. – Присмотритесь к нему на улице – будет интересно.

Дашкин цвет волос, над которым так долго трудилась Алина из «Астры», не понравился никому.

– Деточка, из тебя сделали женщину бальзаковских лет, – озадаченно протянула бабушка, поджидавшая Дашку у стойки администратора. – И что это за провокационный оттенок?

– Это колорирование, то есть окрашивание и потемнее и посветлее… – смущенно сказала Дашка. – Основной цвет называется «божоле».

– Фон черный, блестит медным, переливается синеватым – не поймешь ничего, – пожала плечами бабушка.

– Я же говорила, не надо тебе краситься! – огорчилась мама, едва Дашка переступила порог квартиры. – Ты смахиваешь на баклажан.

– Вишня, малина, слива… – шутливо перечисляла узнаваемые оттенки Дашкиной головы тетя Люда, соседка, вечером заглянувшая к маме в гости. – Черная смородина и черешня… Дашка, из тебя можно варить компот!

«Твой тип окрашивания ассоциируется у меня со смешанным, эмоционально неустойчивым рисунком индивидуально-личностных свойств», – написал ей папа, которому она по электронной почте отправила фотографию.

В школе новую Дашку приняли не намного лучше.

– Извини, подруга, но когда волосы фиолетовые – это перебор! – фыркнула Света.

– Эй, ты голову моешь красным вином? – крикнул ей какой-то доморощенный эстет, пробегавший по коридору.

И только сосед по парте Коля Камышов тихо сказал:

– Очень красиво… Только вот…

– Только что? – раздраженно бросила смягчившаяся было Дашка.

– Только наша Инна за это тебя убьет.

Инна Евгеньевна, классный руководитель Дашкиного девятого «А», строго следила не только за успеваемостью, но и за внешним видом учеников, запрещая мальчикам слишком длинные волосы, а девочкам – слишком короткие юбки, не говоря уже о крашеных волосах.

Был последний школьный день уходящего года, никаких уроков – только уборка и классный час. Дашка надеялась, что неучебная обстановка этого дня сгладит Иннину реакцию на цвет божоле.

Прозвенел звонок. В наступившей тишине хорошо был слышен узнаваемый стук каблуков: Инна Евгеньевна любила ходить на шпильках. Открылась дверь, девятый «А» приподнялся с мест, Инна прошла к своему столу и обвела взглядом класс.

– Даша! Ничего себе! На что похожа твоя голова?!

«Каждый выдвигает свою версию того, на что она похожа», – устало подумала Дашка. Вслух ничего не сказала, сидела понурившись.

В коридоре простучали другие каблуки – более глухо и грузно. Дверь распахнулась, и перед классом предстала сама директриса.