Текст книги "Хозяйственная история графини Ретель-Бор, или Непросто графством управлять"

Глава 10

* * *

Его Величество король Роланд Первый

Высоко в голубом и ясном небе парит сокол.

То он поднимается в самые небеса, становясь крошечной точкой, то вдруг, камнем падает вниз – грозный пернатый хищник, заставляет мышей и мелких птиц прятаться лучше.

Но сокол не ищет добычи.

Птица наслаждается полётом. Сокол разворачивает упругие сильные крылья и играет с ветром.

Сильные крылья слушают его и уносят птицу ещё выше и выше, к самому светилу.

Сокол свободен и он упивается простором и своей свободой. Птица летает и летает, и кажется, никогда ему не надоест полёт в небесной выси.

И совсем не скоро он вернётся на землю.

Я смотрю с башни своего замка на гордого сокола, радуюсь его свободе и мечтаю, что когда-нибудь и я стану таким же свободным от тяжкого бремени и тревог всяких, что лежат неподъёмным грузом на моих плечах.

Сокол, сильный и смелый, никогда не сядет добровольно на кожаную перчатку, никогда не станет слугой и забавой, ведь гордая душа не способна вынести плен, будь пленение хоть тысячу раз золотым и сытным.

Так и я, ощущаю себя пленником, который по воле рока должен сидеть в золотой клетке, в сытости и роскоши, но вовек не знающий чувства свободы.

Друг и советник мой, Тэйлор не мешает разговорами. Он знает, что люблю иногда помолчать и поразмышлять в тишине и покое.

Он стоит рядом и, как и я, глядит на полёт сокола. Вот только мысли его не птицей заняты – одной девушкой, с которой вчера провёл советник бессонную ночь.

Хмыкаю про себя.

Новая пассия Тейлора – спелая и яркая, недавно совсем оказалась при дворе. Она для него новая забава, только-только распустившийся цветок.

Но не знает дева о коварстве и сердцеедстве советника. Поиграет он с ней, да и оставит, как и предыдущих. Но сначала щедро одарит золотом и украшениями всякими, что согреют после расставания разбитое сердце девушки.

Не одобряю я его поведения, но кто из нас не совершает ошибок. Так же, не скрою, меня не заботят сердечные дела друга. Не мешают они его уму и силе духа, вот и ладно.

Прошла уже неделя, как поймали изменника и покусителя на жизнь мою.

Тэйлор, что был ранен и спас меня от неминуемой гибели, уже оправился от смертельной раны и снова взялся за государственные дела.

Долго будут головы поднимать бунтовщики – отцовы последователи меча и крови.

Не по нраву многим установившийся мир.

Война для многих – великое горе. Но есть и те твари, которых она щедро кормит, и золотом одаривает.

Долго эту заразу придётся выводить и изничтожать. Безжалостно, сурово и жестоко, дабы показать в назидание остальным, что не будет пощады тем, кто оружие на короля поднимает.

Изменник наказан – казнён. Но сначала подвергся страшным пыткам, после которых он сдал всех, кто планировал свергнуть меня с трона и установить новую лихоимную власть, дабы вновь начать кровопролитную войну.

Гневно сжимаю руки в кулаки. Зубы едва не крошу, так сильно их стискиваю.

Потом вздыхаю, расслабляю тело и задираю голову к небу. Снова гляжу на волнующий полёт сокола.

Хорошо вот так стоять и глядеть ввысь, прочь гнать дурные мысли и наслаждаться лишь самозабвенным полётом гордой птицы.

Но вскоре, сокол скрывается в небесной выси. Улетает он далеко – по делам своим, или же домой возвращается. Жаль, что не могу умчаться вслед за ним.

– Разыскали остальных изменников? – спрашиваю Тэйлора.

– Разбежались они, подобно крысам, – отвечает советник и в голосе его звучит сталь. – Пойманы только двое. Но их гораздо больше. Гонцов по всему королевству отослали. Запрятались, шавки поганые! Но ничего, Роланд, сыщем всех до единого! Клянусь своей жизнью! Другим неповадно будет изменять королю, да покушения устраивать!

– Пусть Инмарий им глаза их проклятущие выколет! – добавляет в сердцах Тэйлор после недолгого молчания.

– Что с проверкой, разосланной по королевству? – спрашиваю его. – Есть уже какие-либо вести?

– Рано ещё, но первые новости вот-вот появятся, – отвечает советник.

И я верю ему.

Мой друг умеет вести дела и держит всех на коротком поводке. Ни одна мелочь не ускользнёт от него, никакая тайна не пройдёт мимо.

Даст Инмарий и вести придут добрые, или, на худой конец – хорошего окажется больше.

Но моё чутьё говорит об обратном.

Знаю уже, что нужно ждать недобрых вестей. От того и настроение моё печальное и желание возникает стать птицей и улететь в небо – высоко и далеко, туда, где свобода и простор. И нет там убийц, заговорщиков, предателей и забот о подданных.

Но это лишь мимолётная слабость. Королям иногда тоже полезно мечтать о другой жизни, чтобы потом отряхнуться, вернуться на грешную землю и править твёрдой и справедливой рукой.

* * *

Изабель Ретель-Бор

Следующую неделю я схожу с ума.

Не в смысле, что становлюсь безумной, и у меня развивается шизофрения, хотя… если подумать, то я близка к этому.

Вы когда-нибудь пробовали организовать хотя бы троих человек, да так, чтобы они чётко выполняли ваши поручения и поставленные перед ними задачи?

Если нет, то попробуйте.

Это адский ад!

Вы только представьте, мир средневековый, женщина тут занимает место не самое высокое – ниже плинтуса. А в месте том находятся развилки мышиных коридоров. Вот честно, становиться крысиным королём, точнее, королевой – желания нет никакого.

И никто энтузиазма от моей вдохновенной речи не проявляет. Нет, нет, выполнять-то они все мои приказы выполняют, но качество этого исполнения не просто оставляет желать лучшего, это просто жирный песец!

Начинаю рвать и метать!

Приходиться применять силу своего голоса, но умеренно. Как сказал целитель: «Только-только пробудившийся дар необходимо использовать не на всю мощь, а по чуть-чуть, чтобы и сама сила и тело с энергиями привыкало». А то так и буду после использования дара лежать пластом и пить восстанавливающие отвары, что оказались невероятно противными на вкус.

Зерран бесновался, ершился и требовал, аки царственная особа меня к себе на разговор.

Ага, счаз! Разбежалась и побежала, представать пред его лживыми и предательскими очами!

Зерран злющий сидит, закованный в кандалы, что магии его лишающие, да ещё и на цепи, что вколотили в стену стражники. Да так вколотили, что даже богатырь не сможет вырвать, если только вместе со стеной.

И ходит мужчина теперь по скромной опочивальне (но с удобствами), как свирепый пёс, в кандалах, да на цепи.

Всё колюще-режущее и тяжёлое я приказала убрать, дабы не смог ни себе вреда причинить, ни входящему к нему. Хотя если подумать, Зерран такой мощный, что одни его кулаки выглядят словно кувалды. Да и на цепи спокойно можно самоудушиться. Но Зерран явно жить хочет.

Кормят бывшего управляющего едой простой, но сытной. Нечего жрать всякие разносолы, когда деревни голодают.

Первые три дня этот гад ничего не ел. Нос воротил от каш, похлёбок, тушёных овощей, да постного мяса и рыбы. Но на четвёртые сутки всё-таки голод взял своё и он начал есть.

Радовался бы, что я его на хлеб с водой не посадила и в каменный мешок не бросила, как он того хотел для меня.

Козёл.

Охрана сторожит Зеррана круглыми сутками. Сменяются раз в два дня.

Почему я с мужчиной так вожусь и не в тюрьму его бросила, спросите вы. Всё просто – не желаю на себя брать какую-либо ответственность за эту гниду. Вдруг, гад золотозубый и правда, бастард Ретель-Бор. Даже несмотря на его гадские дела и сомнительное происхождение (бастардов в этом мире не очень-то и жалуют), всё равно, он – мужчина, да ещё и маг нехилый такой. Боюсь я, что за самоуправство над ним мне прилететь может. Пусть мужи знающие делают то, что положено. Только дождаться бы их…

А я – женщина. Но так как у меня дар пробудился, то я теперь чуточку повыше стою над остальными женщинами. Не совсем под плинтусом. Можно сказать, головой в него упираюсь.

Кстати, графиня, да ещё с магией – это человек уже серьёзный. Не безмозглая курица. Только мужики бы это поняли правильно. Умная женщина на вес золота!

Эх! Надо команду сколачивать из умных женщин и мужчин.

Сейчас в моей команде есть Элен (и то она частенько на меня косится и иной раз, нет-нет, да и хитро так спросит некоторые факты из жизни Изабель, которые только они с Элен знать могли). А я тоже знаю, благо память моей предшественницы не исчезает.

Есть ещё Омар – великолепный повар и новатор в кулинарии.

Главному повару я заявила, что лично для меня отныне готовит только Омар, а остальные, чтобы и пальцем не прикасались к моей еде! Омар хотя бы руки моет, и под ногтями у него нет черноты, в которой можно картошку высаживать.

Остальные повара пусть пока готовят для остальной замковой челяди, да саму кухню и подсобные помещения в порядок приводят. А то развели, понимаешь, свинарник. Главный повар со своими помощниками моим приказам совсем не рад. Но мне на их мнение начхать с высокой колокольни. Будут выпендриваться – вон из замка. Всё просто.

До отца Омара так и не доехала, а надо бы. Но и бросить тут всё пока не могу. Натворят же дел, стоит лишь отвернуться, а уеду и вовсе замок развалят.

Приходиться носиться по замку как сбрендившая юла и всех контролировать. А то ведь без контроля либо лень-матушка на слуг нападает, то чересчур ретивая работа из-под рук их выходит и вот-вот что-нибудь да испортят или сломают.

Ррррр!

Но негоже, негоже графине по замку носиться! Надо бы человека такого найти и нанять, который сам будет всё здесь контролировать и всех строить.

Вопрос: где такого взять?

Ещё бы Хеймд снова объявился, а то пропал ворон после того раза и больше я его не вижу и не слышу.

Эх, у меня столько вопросов к ворону, кто бы знал…

Пока замок слуги отмывают, да утепляют, я уже как инженер записываю на пергаменте, что могу привнести в этот мир.

Начать необходимо с простого, но значимого.

Первое – это, конечно же, необходимо пережить зиму.

Из памяти Изабель знаю, что зимы тут не лайтовые.

Зимой в домах одеваются не просто очень тепло – а как для выхода на улицу!

Спасением от мучительного холода становится сон. В постели знать проводит целые дни, чтобы согреваться. Зима в этих краях истинное мучение. Холод будет преследовать даже в постели.

Люди много едят горячей и жидкой пищи, а несчастные деревенские не каждый день могут себе позволить растопить печь и готовить. Дрова-то на вес золота зимой, а вырубка леса запрещена.

Чтобы не кормить животных зимой, их закалывают с осени, мясо солят и копят.

Ох, беда-а-а…

Мало времени у меня, чтобы исправить всё и как-то помочь всем деревням графства.

Помнится мне, видела в каком-то фильме, что некоторые крестьяне в кануны больших зимних праздников удостаивались особой чести: трапезы в замке.

Это дело хорошее. Но я тут же себе представила этот кошмар. Людям же как-то добраться до замка надо. Не у всех есть кони и повозки, да и чувствую, даже на этом транспорте далеко не добраться.

Хорошая пока новость – в замке ещё не начинали колоть животину. Надо бы подумать, чем её прокормить.

Ко всему прочему, после такой зимы всех «обрадует» авитаминоз. Да не такой, как в моём современном мире. Здесь реально до летального исхода может дойти.

Недостаток витаминов – это вещь серьёзная. Знаю по себе. А банальный насморк для ослабленного человека может обернуться пневмонией. В этом случае больному придётся полагаться исключительно на божью милость – как уже говорила, целители тут могут излечить нечто простое. Чтобы вылечить нечто сложное, необходимо понимать, как работает человеческий организм и отдельно взятые органы.

Чёртовы блюстители нравов, чтоб им голову голуби засрали или птички посерьёзней! Нельзя, понимаете, вскрывать и изучать тело человека после его смерти, так как это деяние Тинария. И как утверждают священнослужители – Инмарий таких дел не одобряет. Мол, кощунство копаться в мёртвом теле.

Угу. Зато вот пытки Инмарий приветствует! Тут никакого кощунства!

Тьфу!

Ещё в зиму надо будет всем мыться почаще в горячей воде.

Тут же вспоминаю высказывание уже из своего мира средневековья.

Мытьё – греховное занятие! «Водные ванны утепляют тело, но ослабляют организм и расширяют поры. Поэтому они могут вызвать болезни и даже смерть», – это цитата из медицинского трактата пятнадцатого века. Круто, да?

Вши так и вовсе считались «божьими жемчужинами». Для монаха, например, было почётно обзавестись паразитами. Вши превращались в своеобразный «признак» святости.

Только никто не задумывается, что за пренебрежение к гигиене придётся расплачиваться жизнью.

Ну уж нет, в моём графстве такого кошмара не будет. Только надо всё новое и полезное привносить не с бухты-барахты, а постепенно, приучать, так сказать, народ. Того глядишь и почувствуют разницу, лучше станет.

Но как же тяжко всё начинать!

Элементарно утеплить замок оказалось делом чуть ли неподъёмным!

Это вам не деревянный дом, который можно паклей, мхом каким и даже соломой утеплить. Камень – дело другое. Просто так не утеплишь, особенно когда нет современных материалов.

О, как же я иногда начинаю тосковать по двадцать первому веку!

Приказала я замок сначала отдраить так, чтоб даже у мышей норки сияли. А после содрать со стен дурацкие пыльные тряпки, от которых пользы – ноль. Никакого сбережения тепла.

Но завешать стены нужно, но уже шкурами и мехами.

Увы, увы, но утеплить можно только так и то изнутри.

Плесени мне не надо, поэтому спасаемся только такими методами.

Ещё и печи приказала почистить и дымоходы.

Эх, вот умными были древние римляне. Они использовали систему воздушного отопления, нагревая полы. Тут такого нет, но нужно спроектировать и сделать. Я могу. Только бы мастеров грамотных найти.

Но всё это можно будет делать лишь в тёплое время года. Сейчас затевать такой проект – самоубийство.

Короче, вывод такой: если вы начинаете мёрзнуть зимой в средневековом замке, а денег на устройство нормального отопления нет (как раз мой случай, а Зерран не говорит, куда бабки припрятал. То что припрятал – я уверена), есть вариант потеплее одеться, сесть у камина и поставить вокруг пару жаровен. Если же это не поможет, навестить родственников на морском побережье…

Эх, это всё лирика.

Так что ещё. Слюдяные окна. Красиво, конечно, но в стыках так продувает!

Срочно нужно стекло!

Опять вопрос: где найти мастера? И есть ли тут стеклодувы?

Если нет, то значит, будут. Научим кого-нибудь молодого и взрастим крутого специалиста.

Метод «Фурко» тут явно не осилить. Он основан на прокатывании горячей стекломассы через специально предназначенные валики. Затем смесь транспортируется в камеру охлаждения и тут же осуществляется разделение её на листы.

Слишком сложно. Или нет?

Но есть ещё метод «Флоат».

Вязкая стеклянная масса после печи принимает горизонтальное положение. На плоском оборудовании она подаётся в ёмкость с расплавленным оловом. Материал плывёт по поверхности, обретает форму и вбирает в себя микроскопические частицы олова. После чего стекломасса охлаждается и подвергается отжигу. Полотно обретает гладкую поверхность. Его не нужно обрабатывать, полировать или шлифовать.

На словах кажется просто, а ты поди и попробуй соорудить цех из подручных средств, когда нет ещё ни заводов, ни пароходов.

Но делать надо. Не зря же я многое знаю и умею. Когда ты инвалид, да ещё из детского дома – приходится быстро взрослеть и учиться всему, что только можно и нельзя.

Брошенные инвалиды отличаются от других детдомовцев. Мы стараемся быстро учиться и найти себе дело, которое в будущем будет кормить. Мне повезло – я блестяще окончила школу и университет. Я – инженер и очень даже неплохой. Не постесняюсь слова – великолепный специалист.

И раз так вышло, что я оказалась в мире тотального патриархата, но зато с возможностями, которые были недоступны мне в моём мире, то почему бы не помочь этому миру начать новый виток истории. Прочь – темнота и мракобесие. Да здравствует прогресс и удобства!

Хех! Как бы меня потом за мои мысли, идеи и изобретения на костре не сожгли. Если сожгут, то у меня испортится характер.

А ещё письма, что я отправила королю и в гильдию магов.

Как бы после них меня сразу же не отправили или на костёр, или в монастырь.

Глава 11

* * *

Астер Ретель-Бор

Плещется вода. Она волнуется и шумит. Шелестят опавшие листья, щёлкают и щебечут птицы. Завывает ветер. Эти звуки становятся первыми, что я слышу.

Приоткрываю глаза и щурюсь. Больно глазам от яркого и холодного света. Свет сияет и слепит сквозь редкую листву.

Неужели это смерть?

Если она за мной пришла, то тогда почему мне так больно?

Вся моя спина и правый бок пульсируют. Голова болит так, что проще её отрубить и выбросить.

Пытаюсь сделать глубокий вдох, но боль простреливает тело и я поперхнулся.

Выкашливаю воду, сплёвываю кровь и грязь.

Невольно издаю стон, переворачиваюсь и становлюсь на четвереньки. На одном лишь упрямстве вытаскиваю себя из холодной реки.

Тяжело дышу. Воздух выходит со свистом. Стискиваю зубы, чтобы не стонать.

Выбираюсь на берег и падаю на здоровый бок – на мягкий мох и гниющие сучья у кромки воды.

Какое-то время лежу, тяжело дыша, и щурясь, смотрю на голубое безоблачное небо за чёрными ветвями с редкими листьями.

Дыхание со свистом вырывается из сорванного горла.

Трогаю рукой раненый правый бок и подношу пальцы к лицу – измазаны кровью.

Спина тоже горит огнём, пульсирует и хочется в голос стонать.

Несмотря на дикую боль – я всё-таки жив. Но только…

– Кто же я? – хриплю самому себе.

Последнее, что помню – это бой не на жизнь, а на смерть. Помню, что домой возвращался я с отрядом, и нападение оказалось неожиданным для нас.

На нас напали наёмники. Ни разбойники, ни враги, с которыми новый король заключил мир, а воины, что пришли с одной лишь целью – убить.

Но я жив…

Всё ещё жив, несмотря на все старания войны и наёмников.

Я промок насквозь. Лежу на берегу реки и не могу вспомнить ни себя, ни в какой стороне мой дом. И есть ли он у меня?

Чутьё говорит, что есть.

Порыв холодного ветра проносится над речным берегом, и я начинаю дрожать. Да, я выжил в смертельной схватке, но остаться в живых и дальше – это будет гораздо труднее.

С трудом вспоминаю, что наёмников было гораздо больше по численности. Пятьдесят наёмников против десяти. И нападение случилось перед рассветом. Расслабились, решили, что раз война окончена – то беды ждать не стоит.

Сажусь и морщусь от боли. С губ невольно срывается стон.

Поднимаюсь на непослушные ноги, держусь руками за шершавый ствол дерева.

Прислоняюсь левым боком к дереву и выскребаю из носа, ушей и глаз грязь да засохшую кровь.

После снимаю кольчугу и остальную одежду, дабы оценить свои увечья.

Правый бок покрывают кровоподтёки – рёбра в синяках. Уверен, несколько из них сломаны. Но не рёбра волную меня, а глубокая рана, оставленная мечом. Полоса проложена от груди до бедра.

Заглядываю себе за плечо. Мне удаётся увидеть, что вся спина представляет собой сплошное кровавое месиво – изодранная и кровоточащая.

Со спиной поработал зазубренный топор.

Я чувствую невыносимую боль, но я должен терпеть и выбираться отсюда. Должен найти выживших после боя и помощь. Без целителя я долго не протяну. Значит, нужно спешить.

Меч неизвестно где. Из оружия у меня имеется лишь короткий клинок, припрятанный в голенище сапога.

Хоть какое-то оружие есть.

Но в любом случае перспектива удручает: я нахожусь в одиночестве посреди лесов и даже понятия не имею, где именно. Я не помню себя. Не помню и не знаю, куда нужно идти. Правда, можно пойти вдоль реки. Все реки текут на север, с гор к холодному морю. Значит, пойду на север. Почему-то туда тянет, а не на юг, высоко в горы.

Но меня ждёт впереди холод. Смертельный холод.

Если не просохну и не залечу раны, то на вторую ночь у меня руки и ноги почернеют от холода. И тело моё начнёт гнить кусок за куском, прежде чем я дойду до людей. Или же, я раньше сдохну от голода.

– Проклятье… – бормочу устало.

Но паники не испытываю. Ощущаю лишь сожаление и смятение. Не совсем приятно не знать о том, кто ты есть.

Вздыхаю и со стоном вновь одеваюсь. Мокрая одежда неохотно слушается.

Раны болят так, что впору орать и молить Инмария о скорой смерти. Но я терплю.

Я должен найти отряд. Есть надежда, что я выжил не один.

Но после долгого плутания по лесу, когда уже светило уходит в закат, наконец, я выхожу на лагерь.

Это мой лагерь.

И глядя на него, понимаю, что надежда только что рассыпалась пеплом и сгинула в небытие.

Смотрю на кровавое побоище и не могу сдержать эмоций. Падаю на колени и остервенело, вдавливаю пальцы в податливую землю, орошённую кровью моих боевых товарищей. В груди клокочет ярость, боль и горечь от подлой и недостойной смерти.

К моим слезам примешивается мелкий колючий дождь.

Под холодными брызгами высохшие волосы вновь прилипают к голове и лицу.

Прижимаюсь лбом к сырой земле и рычу, разрывая лёгкие и срывая голос. Пальцами вырываю комья грязи, и до боли сжимаю руки в кулаки.

Поднимаю лицо и вновь гляжу на мёртвый лагерь.

Вот чёрный опалённый круг, где был разведён костёр, на котором варилась похлёбка. Угли, сучья и котёл втоптаны в землю.

Вся земля истоптана копытами разбежавшихся или уведённых наёмниками лошадей.

Вот большое поваленное дерево, на котором сидели мои товарищи и предавались грёзам о скорейшем возвращении домой, а теперь трое из них были повешены на высокой сосне со вспоротыми животами.

Я вижу разбросанные по поляне личные вещи – обрывки и обломки.

Ещё двое моих людей лежат сломанными куклами – изрубленные точно зверским мясником.

Бреду на непослушных ногах по поляне дальше и нахожу остальных.

Все мертвы.

Все зверски убиты.

Я тоже должен быть убит и мёртв.

Меня, как и остальных пытались изрубить в клочья, но вот незадача – я сорвался с обрыва и упал в реку, что вынесла меня далеко от лагеря.

Это-то меня и спасло.

Но я не чувствую радости. Меня начинает глодать вина – я жив, а мои товарищи нет.

Но не время предаваться печали и горю. Убийцы могут вернуться в любой момент. Я должен спешить. Должен уходить отсюда.

Но…

Также я должен предать тела убитых боевых товарищей огню.

Пусть у меня тело трясётся в агонии, горит и стонет, но тела своих людей так я не оставлю.

Среди обломков нахожу огниво и кремень. Нахожу флягу с водой и худой мешок с хлебом.

Снимаю с дерева тела.

Собираю ветви, складываю их в погребальный костёр. Мёртвых кладу друг с другом. Оружие вкладываю в холодные руки.

Высекаю искры, и развожу костёр.

Долго гляжу, как огонь сначала с неохотой, а после уже жадно поглощает тех, кто ещё совсем недавно был жив.

Пока огонь освещает округу – я ищу оставшиеся целыми вещи. Всё, что может мне пригодиться. Походный мешок нахожу бесформенной кучей в кустах неподалеку. Его содержимое разбросано. Но я собираю и заталкиваю всё обратно.

Верёвка, кусок вяленого мяса, ещё один нож и тёплая шкура, покрытая въевшейся грязью.

Сгибаться больно. Перед глазами периодически темнеет. Голова идёт кругом, но я ещё держусь.

Не забываю и про котелок – мятый и почерневший. В нём мы отрядом варили еду и вместе ели из него…

Снова гляжу на костёр, что озаряет темноту леса и говорю простуженным голосом:

– Мы с вами ещё встретимся, друзья. А до тех пор, прощайте.

Гляжу на котелок и говорю совсем тихо:

– Отныне нас только двое, ты да я. Только мы остались живы…

Засовываю его в походный мешок и направляюсь от этого места прочь так быстро, как только могу.

Иду на север, туда, где как мне кажется, меня ждут.

Инмарий, верни мне память, ибо без памяти я и не человек вовсе.

* * *

Изабель Ретель-Бор

Ну конечно же, я имела представление о местных дорогах. Но представлять – это одно, а видеть и чувствовать всю эту «прелесть» на своей шкурке – совершенно другое.

Одним словом, дороги в графстве Ретель-Бор – сплошное горе.

Еду я вместе с Элен и Омаром в деревню «Виселки» к его отцу – целителю.

Ехать до места назначения – часа три.

И у меня ей-ей, после десяти минут тряски возникло стойкое ощущение, что прибудем мы лишь наполовину живыми.

Когда по-сухому, летом – возможно и быстрее будет. А вот сейчас, когда осень и близится скорее зима… Непролазная грязь. Это же, сколько карет тут убилось! И бедные кони! После поездки по этим дорогам и кареты и коняки – это калеки.

– А что же будет, когда дожди пройдут сильные, да когда снег сходить начнёт? – задаю риторический вопрос.

Элен и Омар вздыхают.

– В дождливую осеннюю пору все деревни как неприступный замок, отрезаны от лежащего рядом мира.

Угу, думаю про себя, всё графство, как забытый остров в океане, как станция Северный полюс. Одни. И помощи хрен дождёшься. Всё нужно своими ручками делать. Ну не дело это, такие дороги! Не дело!

Хоть грязеход бери и придумывай. Только на чём он ехать-то будет?

На чём, на чём? На коняшках тех же несчастных.

Ещё через пять минут у меня начинается сильная головная боль, будто ансамбль ударных собрался у меня в голове и начал свой концерт: «Бум-бум! Тюк-тюк! Дык-дык! Дзынь-дзынь!»

Теперь ясно, почему Элен так удивилась моему стойкому желанию поехать в «Виселки».

– Графинюшка, ты же не жалуешь поездки в карете. Плохо переносишь дорогу, – говорит она мне, пока я распоряжаюсь подать экипаж и собрать еды в дорогу, да гостинцев и побольше. Не только одного отца Омара угощать буду.

Я ей отвечаю:

– Надо, мамушка. Надо ехать. Есть такое выражение – свой дом и людей надобно защищать и оберегать от любых бед и напастей. И кто я буду такая, если стану сидеть безвылазно и не знать, как народ в графстве моём живёт.

– Да как живёт-то? – пожимает Элен крутыми плечами. – Как обычно живёт…

– Я в ответе за них и за их судьбу…

А когда карету мне подали, мой энтузиазм немного снизился.

Транспорт выглядел, мягко говоря, ужасно.

Не в смысле, что грязный и неухоженный. Вовсе нет. Замок и все прилегающие к нему постройки, а также кареты, тщательно вымываются, отскребаются и чистятся.

Магия голоса оказалась действенной в этом деле. Приказы выполняются только так.

В общем, повозка выглядит так, словно вот-вот развалится, едва тронешь её пальцем. Да и внешне, карета та ещё «красотка» – коробка из дерева с узёхонькими отверстиями, которые сейчас наглухо закрыты ставнями.

Кареты делают здесь из дерева и железа, правда, оббивают кожей и покрывают позолотой (вот уж совсем этого не понимаю, потому как позолота на потрескавшемся дереве и проржавевшем железе выглядит весьма сомнительно и непрезентабельно) и украшают родовыми гербами. На моей карете был изображён всё тот же угрюмый пейзаж, да парящий ворон.

Запрягают карету двумя парами лошадей. Но для таких дорог, как мне кажется, нужно быков запрягать, а не стройных коней.

О рессорах тут ещё никто и не догадался.

Представьте, будто вас запихнули в просторную коробку и начали, остервенело трясти и бросать. Удовольствие ещё то, скажу я вам.

Сиденья, хоть и мягкие, с виду, но во время поездки всё седалище отменно отбивается.

Поездишь так несколько раз и весь позвоночник себе разболтаешь к чёртовой матери!

Ну уж нет! Так не годится!

В голове тут же заработали шестерёнки.

– А зимой как ездить будем? – спрашиваю Элен.

Та смотрит на меня удивлённо, но отвечает:

– Так же, графинюшка.

– Или верхом, – добавляет с улыбкой Омар.

Качаю головой.

И беру себе на заметку срочно сделать утеплённые сани.

А ведь в моём мире на Руси ещё с незапамятных времён были сани.

Сани сверху и кругом крепко будут закрыты и укутаны, так что ни малейший ветер не сможет проникнуть в них. Для долгих поездок, в самих санях внутри будет постелена тёплая постель, в которой можно будет лежать день и ночь во время пути, а в ногах – нагретые каменные плиты или медные фляги с горячей водой, чтобы теплее было в санях. В такой спальне можно ехать и день, и ночь, не выходя из саней, разве что за надобностью…

Свою идею пока не озвучиваю.

Да я пока вообще ничего не озвучиваю, что уже задумала.

И ещё мысли появились проложить по графству трассу. Дорогу большого значения. Будет эта трасса, так сказать, артерией, соединяющей все деревни между собой.

«Пора выходить в широкий мир», – усмехаюсь про себя.

Как сделать асфальт – знаю. Даже кирпич знаю, как делать надо.

Но всё упирается лишь в людей.

Будут люди – будет дело делаться.

Конечно, построить дорогу силами графства, дело совсем не лёгкое. И всё же если пугаться любого дела, то лучше всего ни за что не браться. Да и назовите мне хоть одно лёгкое дело на всё белом свете. Как говорится: глаза боятся, а руки делают.

Пока едем, я размышляю о том, что ещё нужно сделать и попутно говорю с Элен и Омаром.

Отца Омара зовут Керуш.

И отлучили его от гильдии за свободомыслие.

Простыми словами, целитель опровергал единую модель, по которой лечат абсолютно всех и вся. Он говорит, что каждый человек – индивидуален, и к каждому нужен свой подход. Одна и та же болезнь может по-разному протекать у людей. Его вольнодумие и слова ещё терпели представители медицины. А после того, как он начал подробно изучать тело человеческое, то тут уже всё – хана пришла Керушу. Лишили его грамоты на оказание целительской помощи, запретили ему лечить людей и хоть как-то изучать свою область.

Короче, попал мужик по самое не балуй. А всё почему? Да потому что умнее оказался большинства баранов, которым что-то новое всегда кажется чем-то страшным и проделками Тинария.

Думаю, мы с ним найдём общий язык.

Я помогу целителю вновь обрести грамоту и под моим покровительством заниматься изучением медицины.

* * *

Спустя час я зверею.

Болит всё, что только можно и нельзя. Мне кажется, что даже волосы стонут и воют от этой омерзительной поездки.

А я ещё хотела по всем деревням проехать.

– Кто-то в деревнях главный есть? – спрашиваю Омара.

– А как же, – кивает он. – Староста в каждой деревне есть. В «Виселках» раньше мой отец старостой был, но когда грамоты лишился – народ от него отказался. А ведь при нём деревня процветала…

Омар сникает и погружается в свои думы.

Элен косится на меня с неодобрением, мол, какого Тинария ты, графиня, о всяком сброде интересуешься.

Эх, Элен, Элен…

Но я не зацикливаюсь на мамушке.

Думаю о старостах.

А ведь они как власть ближе всех к народу. Хороший староста – это спасение деревни, без него не обойтись жителям. Они и народ организовать могут, и сказать как надо, по-простому, чтобы мысль народ уловил и понял, и дорогу построить, ежели, понадобится.

Значит, надо собрать всех старост в замке и поговорить с ними обо всех проблемах и способах их решениях.

Охо-хо… ну вот кто сказал, что быть главной – это легко и круто. Это, блин, совсем не круто. Страшно, боязно и хочется, чтобы кто-то пришёл и за тебя все проблемы разрулил. Но не будет такого, никто не придёт и не поможет, пока сама за всё не возьмусь.

– Много ли жителей в деревнях? – снова спрашиваю Омара.