Текст книги "Ловля молний на живца"

Завидев Машу издалека, Юлька подбежала к ней и поцеловала в щеку.

– Рассказывай! Что менты? – В руках Юлька сжимала пакет жевательных червяков, которые они обычно воровали из «Парнаса», пряча их от глаз охранника в рюкзаки.

– Ходила в следственный комитет… – начала Маша, а сама выглядывала в толпе красную кепку, – там дядька в погонах задавал вопросы. Майор – юрист какой-то, я так и не поняла. Откуда знаю Лизу, про побег из Сосново был в курсе и что было на концерте…

Юля нетерпеливо перетаптывалась с ноги на ногу.

– Так, а что стряслось-то? В «Молоке». Почему она вырубилась? Я тут слышала версию с бутиратом…

– А ты ничего не знаешь? Он что же, не говорил?

– Он отбитый какой-то, молчит! – Она запихнула в рот очередную конфету. Маша автоматически сунула руку в пакет, выудила червяка и смяла розовое сахарное тельце пальцами.

– Да я прыгала со сцены в слем… – и Маша сбивчиво пересказала подруге историю лейтенанта Власова.

– Жесть! – Юля вглядывалась в Машино лицо, не переставая жевать. – Стремно в ментовке было? Тебя в клетку сажали?

– Я заикаться опять начала…

– Ого! Я думала, это прошло.

В другой части улицы, там, где стояли ряды скамеек, кто-то взорвал петарду. Маша и Юля обернулись на хлопок, и Маша сразу увидела красную кепку, белые щеки и черные волосы.

– Вот и он, – констатировала Юлька, – позвать к тебе?

– Я сама. – Маша решительно двинулась в сторону Шалтая. Поймала его медовый взгляд и улыбнулась. Однако он смотрел на нее как на тень.

– Здравствуйте, – произнес он и остановился. Руки в карманах джинсов, расстегнутая ветровка, кофта с капюшоном, пахнет вкусными духами.

– Хотела с тобой поговорить, – начала Маша, заливаясь краской.

– На тему? – осклабился он.

– Про Лизу. Про «Молоко».

Его друг отделился от них и отошел в сторону подоконников. Шалтай достал исцарапанный телефон и уставился на экран.

– Я тебя потеряла тогда после концерта… А сегодня… На допрос ходила…

– А я Лизу потерял тогда на концерте. И что теперь?

Маша опешила.

– Хотела узнать, как она.

– Как она? Она в коме. Знаешь, что это такое? – Его ноздри, раздуваясь, втягивали воздух, – К-О-ЭМ-А.

– Следователь сказал, там кабель был оголенный на полу… Провод.

– Там много чего было.

– Ну… – Маша повела носком кеда по тротуарной плитке, – как я поняла, произошла авария…

– Маловероятно, что ты что-то поняла. Если бы ты на нее не прыгнула, она бы не упала на провод.

– Я же не на нее прыгала…

– А на хер ты вообще туда полезла? – уголки его губ дрогнули.

– Я-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-ааа, – Маша набрала полную грудь воздуха, – н-н-н-н-н-н-н-н, н-н-н-н-н-н-н-н… – И снова проклятый ком в горле, который она силилась вытолкнуть, но сил для этого не хватало.

Шалтай смотрел ей в лицо. Его челюсть слегка шевелилась. Было ощущение, что он хочет ее ударить. Что скрипит зубами от ярости. В горле у Маши засвербело. Мысли и слова сливались в баланду, в мешанину, похожую на содержимое бабушкиного компостного ведра под раковиной на дачной летней кухне. Она заморгала. Шалтай слегка завис рядом с ее плечом, а потом спешно зашагал по направлению к Невскому проспекту. Не к ребятам, не к дружку, а просто-напросто прочь. Маша отвернулась от его удалявшейся спины, стала глубоко дышать и двинулась в сторону Манежной площади, чтобы никто из знакомых не увидел передернутого судорогой от детского рыдания лица. Она закрыла рот ладонью. Ее догнала Юлька. Обняла.

– Ты чего? Машка! Успокойся. Пойдем в «Блины» посидим, хочешь? Или в каштановую аллею… – Она гладила Машу по голове, как маленькую.

Но Маша не хотела в каштановую аллею. Она хотела идти рядом с Юлей и беззвучно плакать. Выговорить она толком так ничего и не смогла. Заикание душило ее на каждом слоге, и, даже когда она вытерла слезы и они присели на оградку около сквера на Манежной площади, она хотела спокойно все рассказать, но горло сжималось.

– Слушай. Что за жесть? – Юля прикурила сигарету и передала Маше. – Хочешь, я за валерьянкой сгоняю в аптеку?

Маша помотала головой. Достала телефон и в тексте сообщения напечатала: «Потом расскажу. По ходу, у меня срыв. Сначала дача, потом концерт, ментовка. Высплюсь, приду в себя».

Юля прочитала и кивнула.

– Так, а Шалтай чего? Нагнал на тебя?

Теперь кивнула Маша.

– Вот ублюдок.

На этот раз Маша кивать не стала. Встала и помахала рукой.

В метро Маша не смогла произнести фразу: «Один жетон, пожалуйста». Она заикалась, пока мужчина, стоявший позади, не обогнул ее и гаркнул в окошко:

– Дайте ей уже жетон, а?

У Маши в горле клокотали слова, слюни, слезы. Она сунула в окошко горсть монет и, получив жетон, поспешила к эскалатору. На нем силилась вспомнить профилактические упражнения, которым учил логопед еще десять лет назад, когда ей удалось полностью победить заикание. Первое правило каждого упражнения гласило: «Успокоиться. Найти тихое место и сосредоточиться на связках». Вокруг кишело людьми. Визгливо орали малыши парой ступенек ниже. А еще Маше снова хотелось плакать при воспоминании о Шалтае. Она решила доехать до дома и там в тишине настроить речь на спокойный лад.

В прихожей ее встретил папа.

– Как жизнь? – добродушно спросил он. – Мама рассказала о допросе. Что скажешь?

Маша посмотрела на него многозначительно и, не ответив, стянула кеды.

Опустила рюкзак на пол, расстегнула молнию и выудила оттуда тетрадку с ручкой. Написала на листке в клетку: «Опять заикаюсь. Не могу говорить».

Папа спустил со лба на нос очки и прочитал.

– Так ты говори, как можешь. Не волнуйся. Ты же дома. – Он погладил Машу по спине. Она вынула тетрадь из его рук: «Не хочу. Пойду к себе, поделаю упражнения».

– Понял тебя.

И она зашла к себе в комнату. Не спеша переоделась. Торопиться не стоило. Села на край постели и принялась один за другим делать упражнения. Комплекс, который она знала назубок, но повторять ленилась, потому что последние три года не заикнулась ни разу и полагала, недуг навсегда остался позади. В дверь постучались. В проеме показалась голова мамы.

– Папа сказал… – она не договорила.

Маша подняла ладонь и показала, что все под контролем и маме предписано подождать.

– Приходи к нам на кухню. – Вид у мамы был встревоженный.

Круг за кругом Маша повторяла упражнения. Потом решила произнести заготовленную фразу: «Вода проводит электрический ток». Она улыбнулась, набрала в легкие воздух, посмотрела на мягкую игрушку, лилового лиса и начала:

– В-в-в-в-в-в-в… В-в-в-в-в-в-в-в-в-вода пр-р-р-р-п-п-п-п-п-п-п… – Проклятая П! Ничего не вышло. Она сжала пальцами ткань своих домашних штанов.

После этого пытаться снова не хотелось. Немо сидела с закрытыми глазами еще минут сорок. Думала о Лизе. Будет она жить или нет? Где она? Когда стрелки часов на стене показывали полночь, в комнату зашла мама. В одной руке она несла кружку, над которой поднимался парок, другая рука была сложена лодочкой.

– Машенька, надо принять лекарства. Тут успокоительные. И поспать. Я звонила доктору Ивченко…

Маша подняла брови.

– Слушай, мы ведь думали, что окончательно решили проблему. Он сказал, в напряженные периоды, как у тебя сейчас, это бывает. Жизнь меняется, все это здорово давит на организм. Да еще и эта история… Хочешь, завтра в школу не ходи… Отлежись.

Маша замотала головой.

* * *

Перед первым уроком Маша протянула уличке по географии записку: «Мария Депре в результате стресса испытывает проблемы с речью. Прошу освободить ее от устных ответов и войти в положение, пока речь не нормализуется».

– Так, может, тебе вообще домой пойти? – спросила географичка. Ее малиновые губы презрительно изогнулись. Учителя все еще не забыли историю с Владом и колготками.

Маша помотала головой.

– Будешь вольным слушателем?

Маша с рассеянным видом протопала мимо рядов и кинула рюкзак на заднюю парту. День в школе пролетел незаметно. Маша написала на листке: «Я немного заикаюсь. Проблема давно не возвращалась, но сейчас переживаю рецидив. Сегодня буду молчать. Без обид».

Одноклассники реагировали по-разному. Ванечка обнял и держал в объятиях, пока Маша в конце концов его не отпихнула.

– Узнаю тебя, – улыбнулся он, подкидывая зажигалку одной рукой, – бесишься, значит, жить будешь!

Кто-то пугался надписи, обходил Машу стороной. Кто-то писал вопросы на листках, на что она отвечала: «Я же не глухонемая, просто не хочу тут мычать».

После уроков в гардеробе к ней подскочил Влад.

– Маш, мы в «Грибок» идем, там это самое… У Витька день рождения, он проставляется. Пойдешь? Я всех предупредил о том, что ты молчишь…

Маша опустила глаза.

– Слушай, да забей ты! Развеселим тебя. Чего ты сейчас домой поволочешься в четырех стенах гнить? Давай хоть на полстаканчика.

И Маша вдруг подумала: а действительно, почему бы не пойти? Ради чего она опять будет крутить по кругу упражнения, забившись в угол комнаты? Хотя бы чуть-чуть постоять рядом с ребятами, послушать их, подышать холодным воздухом будет не лишним. Во дворе между Мойкой и улицей Желябова было людно. На детской площадке в маленьком сквере, состоявшем из шести голых рахитичных деревец, где после уроков зависали компании из окрестных школ, кучковались ребята из разных классов. Маша топталась рядом с Владом, который замерзшими красными пальцами пытался отвинтить пробку огромной бутылки «Охты».

– Машк, тебе налить?

Она показала пальцами: чуть-чуть. Влад протянул ей стакан. И, не ожидая тостов, ни с кем не чокаясь и не прося двухлитровую колу-запивку, она одним глотком махнула водку. В горле вспыхнуло, как будто она заглотила бенгальский огонь.

– Воу, – удивился Влад. – Дать колы?

– Не надо, – неожиданно для себя четко выговорила Маша.

– Голос прорезался? – Влад, ухмыляясь, с бульканьем начислял себе новую порцию.

– Нормально, – Маша пробовала слова на вкус как диковинки. – Нормально, – еще раз сказала она. Закрепила.

– Всегда знал, что водка лечит все болезни!

– Не знаю. – Маша старалась использовать короткие фразы. Вынула сигарету, затянулась и выдала: – Вода проводит электрический ток.

– Чего?

– Налей еще!

Он тотчас протянул ей новый стаканчик. Она кинула пустой на землю и снова выпила алкоголь залпом. Щеки вспыхнули. Ей хотелось говорить.

– Слушай, я вчера ходила на допрос и так психанула, что начала заедать.

– К ментам? И что было?

– Много чего было. Так сразу и не расскажешь. Допрашивали как рецидивиста. А в итоге оказалось, что Лизу ударило током. Кабель на полу, на который она грохнулась. Это случайность. Авария.

Вокруг них стал собираться народ.

– Маша заговорила?

– А я сразу решил, что это блеф. Чтобы с вопросами не лезли.

Ребята наперебой подступались к ней, как к какой-то знаменитости. Маша не могла наговориться.

– Надо к Лизе этой сгонять.

– В реанимацию не допускают не родственников.

– Но ты, Маш, себя винишь, да?

– Не знаю я, кого винить. Такие аварии случаются. Всех может дернуть током.

– Вспомним Сосново? – К ней подошел Ванечка.

– Вот именно. Я сама пострадала от тока недавно, – с серьезным видом тараторила Маша. Она не помнила дня, когда столько болтала. Вскоре ее замутило.

– Проводишь до метро? – спросила она Ванечку.

Они пошли по аллее на Желябова, а потом свернули на Невский проспект. Прохожие спешили домой и по своим делам, а Маша, оперевшись на Ванечку, шла неспешно, аккуратно переставляя ноги. Лямка рюкзака съехала на локоть, но ей было невдомек.

– Что собираешься делать? – спросил Ванечка. – Что там тебе Шалтай навешал?

– А что я могу делать?

– Ты же после встречи с ним заикаешься, а не от ментов.

– Я стала заикаться на допросе, – отозвалась Маша. Хотелось создать иллюзию максимального равнодушия к Шалтаю. Не быть тряпкой, которую отшили. Не показывать Ванечке, как важен Шалтай. Наверное, так же как она сама для Ванечки. Его от этого чужого чувства подташнивало.

– Не заливай, я же вижу. – Ваня провожал глазами проплывавшие мимо машины.

– Я ему обрисовала все это. Он сообщил, что Лиза в коме. И все на том.

– Да ну?

– Так, а чего еще? Мы с ним не закадычные друзья, чтобы лясы точить.

– Но он мог бы тебе еще там, в «Молоке», все объяснить. Его не интересовало, каково тебе было в этот момент?

– Я думаю, он был в шоке от произошедшего.

– А я думаю, он ублюдок, от которого тебе стоит держаться подальше. Мое мнение. Ничего личного.

– Ладно, Вань, до завтра. – Она поцеловала друга в щеку и зашла в метро. Пока ехала на эскалаторе, стояла в вагоне, шла по своей улице, алкоголь выпаривался из головы легкой мигренью. В парадной остановилась, выудила из рюкзака расческу, причесалась, а потом напихала полный рот жвачки.

– Как ты? Лучше? – Мама напрыгнула на нее прямо с порога, как рысь.

– Вроде, – пробурчала Маша.

– О! Говоришь. Значит, лучше.

– Не хочу много.

– Поняла. Не лезу.

* * *

Следующим утром Маша почистила зубы и вышла к завтраку. Когда собиралась поблагодарить папу за чай, опять залипла на букве П.

– Говори, говори, не молчи! – Папа крутил ладонями в воздухе. – Только через речь ты это преодолеешь. Ясно, что в школе неохота краснеть. Но тут-то все свои. Говори, Мань. Не уходи от нас!

Стало ясно: бухло избавляет ее от заикания.

«Можно я у Юли переночую?» – написала она на листке после завтрака.

– Валяй, – кивнул папа.

– Это еще зачем? А вдруг хуже станет?

«Мне с Юлей, наоборот, легче», – этот джокер маме было нечем крыть.

Вечером молчащая Маша отправилась на Малую Садовую. «Достань мне алко», – значилось на листке, который она протянула Юльке. Та кивнула и через пять минут всучила Маше пол-литровую банку джин-тоника. Маша дернула серебряное колечко и залпом выхлебала треть газированной жидкости с привкусом грейпфрута.

– Ништяк. – Маша облизала губы.

– Уже можешь говорить? – Юля была при параде в честь пятницы. Розовые пластиковые сережки в виде молний и черные стрелки на веках. Маша же была без пирсинга и без макияжа. Утром ей было не до того, хотелось как можно скорее выпить и заговорить, поэтому она просто завязала волосы в хвост, кинула косметичку в рюкзак.

– Я поняла, что, когда бухаешь, проходит, – сообщила она наконец, расслабившись. – Пойдем в бистро – в толчок, и я накрашусь, а? И еще ночую я сегодня типа у тебя. Хочу вписаться куда-нибудь.

– Супер! – Юлька запрыгала рядом с Машей, пока они шли к дверям ближайшего кафе. Обычно Машу не отпускали на ночь. Юлина же мама через день работала в ночную смену и с девятого класса мало ее контролировала.

– Сегодня все на Петру собираются. Там, говорят, огромная хата.

– Я в деле. – Маша икнула и заговорчески улыбнулась. – Главное, не переборщить. Так это здорово… Говорить.

– Мама рассказала, Гришка в детстве тоже заикался. Ему было три или около того. Напугала собака во дворе. Знаешь, как он вылечился? Сеансы Кашпировского… Мама утверждает, что сажала его перед теликом и скоро он совсем перестал заикаться!

– Это ведь профанация. Шарлатанство. Твоя мама же врач! Блин! – воскликнула Маша.

– Врач не врач, а до этого Гришке ничего не помогало, у них в больнице только руками разводили. Слушай. Шалтая, между прочим, с тех пор никто и не видел.

– Не хочу об этом, Юль, – оборвала Маша. Ей надоело мусолить эту тему, силясь хоть что-то выведать. А еще ждать, что Шалтай выйдет на связь, позвонит, догонит где-то на Невском…

– Поняла, – отозвалась Юля. – Забила на него?

– Нет. Все стало только хуже.

Они уже вошли в кафе, проскользнули мимо барной стойки, чтобы не попасться на глаза администратору (иначе пришлось бы покупать чай или сок, а денег у обеих было в обрез), и оказались в туалетном предбаннике с двумя раковинами и зеркалом.

– Блииииин. – Юля водрузила на полочку пухлую косметичку в бантиках. – Надо же нам с тобой вечно западать на всяких козлин! Может, найдем сегодня себе нормальных парней? А? – Она водила по губам кисточкой с прозрачным блеском. – Там много кто будет. На этой тусовке. Дырявый, например, тебе как?

– Туповат.

– Вообще, не туповат! Он же уже на втором курсе. Кино и телевидения.

– И что? Я с ним в Сосново от станции шла. Если с него содрать пирсинг и переодеть, обычный задроченный сынок маминой подруги.

– А я бы так не сказала. Окей. А Лопез? Смазливый…

– И что, что смазливый?

– Так заморочиться можно…

– Ты серьезно?

– На ночь. А что такого?

– Я так не могу.

– Пожалуй, трахну его сегодня. Надо же как-то отвлекаться от этого зверья…

– А кто еще собирается?

– Туча народу. Половина Садовой. Громадная хата. Непонятно чья. «Вертушки» обещали.

Через пару часов шайка пестрых полупьяных бесов перемещалась по набережной реки Карповки в сгущавшихся сумерках и поисках нужного дома. Маша под руку с Юлькой болтали в ожидании, когда кто-то из ведущих разберет, дозвонится и откроет путь в нужную квартиру. Наконец они оказались в мрачноватом сквере рядом с темно-серыми стенами готического дома, напоминавшего декорации к «Бэтмену». Маша вспомнила, как в детстве они приезжали на троллейбусе в этот район в гости к маминой подруге. В руке у мамы болтался на веревочках квадратик торта, а окна зданий горели милым желтым светом. Тогда все было благостно, понятно. Не надо было, как сейчас, искать чужую незнакомую квартиру, где их явно не ждут, навязываться туда, «вписываться», прозябать…

– Заходим, – крикнули призывно от дверей парадной, и вся шобла, гремя пакетами, полными бутылок, шикая друг на друга, взлетела по лестнице на второй этаж и ввалилась в приоткрытую трехметровую дверь, задевая еще не отклеенную строительную пленку. Внутри было светло и пахло ремонтом.

– Разуваться надо? – крикнул Дырявый в глубь квартиры.

Из тоннеля длиннющего узкого коридора с высоченным потолком доносились клочки музыки.

– Пофиг, короче. – Дырявый расстегнул куртку и пошлепал по мраморной плитке подошвами красных кед с белыми полосками.

Маша и Юля вместе с остальными двинулись по коридору. Маше не терпелось выпить: действие джин-тоника стало ослабевать, и она уже воображала, как сейчас начнет заикаться. Они яркой на фоне светлых стен процессией шли через анфиладу просторных комнат с лепниной на потолках, блестящими где-то в обоях, где-то в камне поверхностей. Кто-то присвистнул. А потом уперлись в просторный зал, в углу которого белоснежным айсбергом громоздилась дореволюционная изразцовая печь. Здесь стояли и сидели на полу разные ребята, свои же, малсадовские, и другие незнакомые с бокалами в руках, кто-то пританцовывал, пара девчонок расположилась на полу у печи, мебели в зале не было совсем. Возле необычного окна с множеством секций громоздился диджейский пульт, за которым в пухлых наушниках хозяйничал Машин знакомый, низенький рыжеволосый скейтер по кличке Витамин. Он подмигнул ей, продолжая пальцами шевелить бегунки на пульте. Из колонок лилась какая-то электронщина. Глядя на все это, Маша решила, что в кои-то веки оказалась на приличной вечеринке.

Потому что обычно вписка выглядела так.

На закате, перед закрытием метро плелись до Гостинки и ехали обязательно на забытую богом станцию метро, вроде «Купчино» или «Ленинского проспекта». Затаривались водкой, коктейлями в банках, «Дошираками» и вваливались в квартиру, откуда на выходные или в отпуск свалили родители. Квартира чаще всего находилась в хрущевке или доме-корабле с крошечной кухонькой и двухместным столом под клеенкой. Врубали музыку, клипы, скейтовые видео и начинали самозабвенно бухать. Ели руками квашеную капусту из банок с подоконника, заваривали лапшу или пельмени. А потом что-то из еды или кефирные баночки с бабушкиной рассадой вдруг падали на пол, и начинался угар. Война едой, выбрасывание мебели из окон. Любили начать массово мыться в ванной. Потом кто-то обязательно блевал, запирался в туалете на два часа, так что остальные агонизировали на диванах и коврах. Хозяин квартиры или не протестовал вовсе, будучи в неадеквате вместе со всеми, или просто боялся показаться душнарем и кайфоломом. Маша была на таких сборищах несколько раз, старалась веселиться, но внутри все равно трепыхался вопрос: зачем так адски? Зачем выбрасывать из окна диван или ломать трубой от пылесоса старинную этажерку под визгливый хохот, пихать кому-то уснувшему статуэтку Дзержинского в рот. Или пойти на улицу, найти там какого-то бродягу и отдубасить подошвами своих кед, рыча, как стая койотов. Но сидеть за столом и чинно столоваться будет значить уподобиться взрослым. Спецфакам, погрязшим в быту. А разве мы намерены стать нормальными взрослыми людьми? Разве этого мы хотим? Неужели? Вырасти и мутировать в очередную занятую потреблением личинку? Смотри на мои сережки, дреды и портаки, на мои чейнболы и кеды, я озарю твою промозглую реальность своей лучезарной пропитанной ягуаром улыбкой с приветом с той стороны баррикад сверкающего детства.

Тем не менее сейчас Маша стояла посреди нарядного зала, глядя на блестки, разбросанные на полу, Юля принесла ей бокал, настоящий хрустальный бокал игристого, ни чашку, ни банку, а тонконогий, какие стояли у мамы в серванте, бокал, и радовалась чистоте, свету и музыке. Люди вокруг были настроены мирно и приветливо, они обнимались, с ней все здоровались, улыбались, народ продолжал прибывать. Машино лицо сияло, все вокруг казались такими милыми и праздничными. Играл приятный трек. Она несколько раз ходила с Юлькой курить на лестницу, а когда они выходили в очередной раз, Маша увидела, что Юлю, почесывая дреды, ждет Лопез. Он неуклюже шлепал за ней в широченных рваных джинсах, а его верхнюю губу пересекал первоклассный шрам. Даже он сегодня умилял Машу. Она вернулась в зал. Музыка помогла забыть о хламе последних недель, заикании, Шалтае, хищном Власове и слиться с межнотным пространством. Ее кто-то обнял.

– Салют. – Это был Ванечка.

– Привет, дорогой! – Она обняла его в ответ.

– Ты такая клевая сегодня. – Он взял ее за талию. Маша слегка отстранилась. Он глядел добро, по-медвежьи, немного кося в сторону.

– Ты уже пьян?

– Машок, – он разоблаченно зарылся лицом в ее волосы, а потом вдруг принялся жадно и как-то слишком похотливо для места, где вокруг было полно народу, целовать ее шею, – пойдем со мной?

Она тряхнула его за плечи:

– Ты чего?

Одной рукой он разминал другую. Его нагнуло вбок, но он успел подставить ступню в черном носке с дыркой и устоял. Маша взяла его под руку и повела в сторону кухни. Там вокруг длинной барной стойки толпился народ, они пили шоты, что-то смотрели на ноутбуке. Маша усадила Ванечку на стул в уголке, поодаль от всех. Долго не находила стакан, везде были одни проклятые бокалы для шампанского, как будто в этом доме пили исключительного игристое. В итоге сдалась, налила воды из-под крана в бокал и всучила его Ване.

Он щурясь и шмыгая носом, вылакал бокал воды, икнул и сложил голову на кухонную столешницу из экзотического дерева. Маша же подошла к барной стойке и взяла рюмку. С ней тут же чокнулся парень с волосами цвета ржи, в узких джинсах и гипсом, покрытым аляповатыми узорами на руке. Черные жирные полосы шли то наискосок, из одного ряда перпендикулярно возникал другой. Все вместе напоминало не то калейдоскоп, не то оптическую иллюзию.

– Клевый гипс, – улыбнулась Маша.

– Благодарю. – Ржаной разглядывал ее сквозь стопку светло-голубыми, почти белыми, но с темной каемкой по краю радужной оболочки глазами. – Сам украсил. Ослепляющий камуфляж.

Маша хихикнула. Не сразу решилась спросить, что это значит, но ржаной продолжил сам, не дожидаясь ее ответа.

– Это придумали в Первую мировую для военных кораблей. Такие узоры искажают геометрическую форму судна на фоне волн. Оценить расстояние до корабля становится нереально, – он проглотил еще полстопки, поднес ко рту тыльную сторону руки, шумно вдохнул, – человеческий глаз не тянет. Прикинь, целые эсминцы были вот так раскрашены. Это изобрел один морской офицер, художник. Тогда только кубизм появился…

Маша была ослеплена необычными знаниями этого парня:

– А ты кого отпугнуть хочешь от руки?

– Например, чудика, который мне ее сломал, – он подмигнул Маше. Она удивленно подняла брови. – Ладно, шутка! Вот он тут, за баром. Это мой друг. Небольшое приключение.

Маша глупо улыбалась.

– А это, кстати, твой кореш там? – Не выпуская стопку из пальцев, он мизинцем указал в сторону Ванечки. Маша обернулась. Ванечка сполз со стула и спал уже на полу, раскинув руки, как уносимый по горной реке индеец.

– Одноклассник. – Маша машинально обозначила их связь, чтобы ржаной не решил, что это ее парень, и стала поднимать тело с пола, вставив свои руки ему под мышки.

– Помочь? – спросил ржаной.

– Сама. – Маша продолжала тянуть тушу друга за ткань кенгурухи. Ванечка разлепил глаза и сел на колени, начал умывать ладонями лицо.

– Спать… – промямлил Ванечка. Она повела его за пределы кухни, по коридору, чтобы найти комнаты с кроватями и уложить его на часок, когда услышала, как в спину сказали:

– Ты подумай только, какая забота!

Маша не оглянулась и не отреагировала, предпочтя не продолжать странной беседы с переломанным парнем. Он походил на ужа. Двинулись по коридору. Маша держала Ванечку за предплечье и по очереди дергала позолоченные ручки белых – в стиле американской классики – дверей. За одной оказался такой же пустой зал, за другой стены представляли собой ряды пустых полок, видимо, библиотека или кабинет, в который не успели привезти книги. За третьей дверью обнаружилась исполинская ванная. Влекомая пряным запахом косметического магазина, Маша вошла в нее. Это была не простая ванная, а целое банное королевство. Стены и пол, отделанные кафелем под дерево, сбоку кубический домик, украшенный сломанными лесными ветками, сауна. В центре же помещения на постаменте, достававшем Маше до колен, на ножках, заканчивавшихся головами морских котиков, высилась огромная медная ванна, по которой тут же хотелось, как по гонгу, ударить чем-то тяжелым и проверить, какой получится звук. Эта комната единственная из всей квартиры выглядела жилой: на полках стояли баночки, свечи, около баньки висела пара дымчатых пушистых халатов. Знали ли милые владельцы, которые с заботой и старанием обустраивают эту крепость, свое пристанище, что по нему будут, как бандерлоги, шататься неприкаянные подростки? И пока она разглядывала бережно сложенные стопками полотенца, Маше стало жаль хозяев, хотя она даже не знала, чьи это родители. Она взобралась на постамент, заглянула в ванну и тут же взвизгнула. Внутри, на дне, лежали, переплетясь телами Юля и Лопез. Медные блики полосовали их животы. Юля злорадно расхохоталась.

– Черт! Вы меня напугали! – Маша держалась за край ванны, старясь не свалиться назад.

– Знаешь, сколько народу уже отлить успело, пока мы тут прячемся?

Маша поспешила удалиться. Взяла опять за локоть Ванечку, который стоял как чучело, прислонившись головой к стене коридора, и повела его дальше. В одной из комнат обнаружился детский диван. На него-то она и посадила друга, а потом уложила на бок. Сама села рядом чуточку передохнуть. Хотелось в туалет, но не пойдешь же в тот большой – при ребятах. Маша вошла в зал, в котором уже не было света и вместо легкой электронщины врубили хардкор. Пара ребят слемились в центре комнаты, а Витамина не было за пультом. Маша сунулась на кухню. Ванечка спит, Юля с Лопезом, ей некуда приткнуться, она стеснялась примыкать к чужим компаниям и вписываться в разговор. Не знала, что говорить. А еще чувствовала, что, если уйдет сейчас, этого никто не заметит. Чтобы развеять тоску, подошла к бару и налила себе сама в чью-то использованную стопку украинской горилки из квадратной бутылки. Потом сходила покурить на лестницу, помолчала, затем горилка достигла своей цели и Маша перестала поглядывать на часы. На кухне что-то жарили или варили на плите.

– Там еду раздают? – отрешенно спросила Маша кого-то рядом.

– Ага, еду, – ответили ей с издевкой.

– Курила крэк? – голос ржаного раздался прямо возле ее уха.

Парень с гипсом молча улыбался. Тонкие обветренные губы изогнулись в ласковой улыбке, будто он спрашивал, встречала ли она в лесу цветок папоротника. Маша перевела взгляд к плите. Около кастрюльки возились двое парней с тоннелями в ушах. Один держал в руках запотевшую стеклянную колбу. На столешнице валялись обрывки фольги. Маше показалось, что в воздухе уже разносится запах крэка, смесь ацетона и какой-то жженой синтетики. Она поспешила ретироваться. В зале наткнулась на Витамина. Он показал ей, где туалет, а сам поволок чемоданчик с пультом к входной двери: пора было уезжать домой. Маше тоже хотелось домой: алкоголь испарялся в ней уже не весело, а вязко и тягостно. Мысли стали топорными, походя на примитивные команды допотопных компьютеров из энциклопедии профессора Фортрана, которую она штудировала в детстве. Одна из команд гласила: «Упросить Юлю уехать к ней на такси». Если скинуться, денег хватит: Юля жила на Фонтанке, рядом с цирком. Но когда Маша пьяным движением распахнула дверь в ванную и позвала Юлю, из медной посудины послышалось сдавленное и шипящее:

– Выйди, пожалуйста.

В зале массово плясали, бесновались под мéтал; дзынькнул разбиваемый бокал, кто-то блеванул на пол у окна. Маша снова чокалась с кем-то и снова закурила. Смотрела, как люди с крэком орут, словно макаки, кровавый румянец расползается по их щекам. А потом люд вокруг закопошился, завозился, зашнырял туда-сюда, зашептался, и Маша вместе с еще парой ребят пошла по коридору, а там у двери стояли эти с тоннелями. Один из них, по пояс раздетый, медленно чесал синеватую кожу на впалом животе, покрытом редкой шерстью.

– Чего там такое? – спросил один из тех, кто подошел вместе с Машей.

– А ты еще одну привел? – тоннель уронил голову на стену и по-лошадиному оскалился, косясь на Машу.

– О чем это? – слабо подала голос она.

– Ты куда собралась-то, мать?

Тоннель взял ее руку за запястье и остановил.

– Не думаю, что ты по адресу. Хотя… – И он провел потными пальцами по ее коже. Но рывком отдернул руку. – Ай! – Он встряхнул ладонь.

– Да что там? – Маша подергала ручку, но дверь оказалась заперта.

Второй тоннель вдруг почему-то обнял Машу за плечи, да стиснул так сильно, что ей стало больно.

– А давай мы и тебя туда впишем?

Внезапно Машу за предплечье вырвал у тоннеля, как будто она была какой-то вещью, кофтой или книгой, непонятно откуда возникший ржаной. Его лицо распустилось добродушной прямотой.

– Давай-давай, живо, не стой тут. – Он потянул Машу на кухню.

– Что там такое? – Она ничего не соображала.

Жуткая догадка химерой трепыхнулась в загустевшем Машином мозгу. Ржаной наклонил голову и скривил рот. Маша почуяла, как глаза наливаются горячим, горло сжимается в удушающем кольце. Она сцепила руки в замок и больно сжала. Хотелось бежать туда, колотить в дверь, дубасить ногами, разбудить Ваню холодной водой, звать на помощь… И хотя в тот момент она была уже такой пьяной, что едва ли могла бы различить напитки или посчитать деньги, да и потом могла реконструировать происходящее в квартире с большим трудом, но то, что в следующий миг сказал ей ржаной, резко притянув ее голову к своей и упершись сухим и горячим лбом в лоб Маши, как будто они пили на брудершафт, она запомнила превосходно: