Текст книги "Шаг навстречу"

Глава третья. Жизнь меняется

Глеб, сев в поезд, пошёл в вагон-ресторан, жевал переперчённую курицу, глядел в окно и думал. По привычке мог поступить так, как всегда поступал, отправляясь в командировку – взять коллекционный армянский коньяк Двин или грузинский Энисели и, поцеживая, расслабляться, но он жуёт эту отраву и счастлив, а между сердцем и головой курсирует смутное пока желание изменить жизнь. Только бы Вера не предала… Похоже, и в Москве жизнь пойдёт по-другому. Не хочется по-прежнему.

С поезда сразу поехал в офис, вызвал зама – преданного и расторопного Афоню:

– Нужно организовать стажировку группы из Питерского фина: типа «лучшие студенты», на неделю, человек пятнадцать. Мне требуется, чтобы в эту группу вошла Вера Бердяева с третьего курса. Проживание, питание, лекции, практика, я прочитаю пару лекций по предпринимательству и проведу практическое занятие.

– Смета? – по-деловому осведомился зам.

– Без ограничений.

– Когда?

– Через три недели – в Москву.

Только отпустил Афоню, на связь вышла секретарша:

– К Вам Точёная.

– Я занят, скажи…, впрочем, пусть зайдёт.

Точёная – его любовница, из отдела маркетинга – уже восемь лет, с самого становления бизнеса. Ничего особенного, но привык, и она почему-то замуж не выходит, терпит его, хотя знает о других, да и вообще…

Женщина со смешной фамилией Точёная вошла, она самая старшая из любовниц, ей уже тридцать пять, в разводе лет десять, детей нет – говорит, и не будет – последствия неудачного аборта. Знает, какой кофе любит Глеб, когда и какие сигареты курит, какую обувь предпочитает; в общем, нужный человек, не раз вытаскивала его из депрессии своими ласками. Ждала – видно, что ждала; накрасилась по-модному – «вырви глаз», химия на голове, похудела. Мужа ей надо, а не Глеба, да ребёнка из детдома взять.

– Садись, – Генжирдан нахмурился.

Не понимая, села, смотря на него в ожидании, во взгляде – тоска. Он не подходил, не обнимал сзади, не шарил руками.

– Я отпускаю тебя, женщина. Ищи мужа, ты красивая, ещё молодая, у тебя всё получится…

– Глеб, ты меня разлюбил? – голос пискляво дрынькнул.

Он покачал головой: глупые женские вопросы – Глеб никогда её не любил и семейного счастья не обещал, но она всё равно бежала к нему, стоило поманить пальцем – да, дурак, манил, да, пользовался. В общем, обошлись почти без слёз и истерик, только кое-что подарил, кое-что компенсировал и не уволил – заглушил муторные потуги совести. Аделину, вторую любовницу, более стервозную и скандальную, Глеб просил секретаря пока не пускать, надо разобраться с делами. Да уж, ещё неделю назад он поступил бы с точностью до наоборот: сначала обласкал обеих (а они – его), заряжаясь на целый день физиологической удовлетворённостью и своей обманчивой могущественностью.

Глава четвёртая. Тут всё по-другому

Вера Москву совсем не знала – отец обещал свозить семью и даже строил грандиозные планы, но слова у него всегда расходились с делом, поэтому жена с дочерьми прозябали в Питере безвылазно – ну, иногда на Финский залив с сосисками выбирались.

На стажировку мечтали попасть все студенты третьего курса – ещё бы, такая возможность познакомиться с будущим применением сил и знаний, да ещё в столице, но взяли лучших. Веру тоже почему-то взяли, хотя зачётку «украшала» тройка по английскому. Главное, всё бесплатно: дорога, проживание, питание, культурная программа – невиданная щедрость то ли спонсоров, то ли администрации! Ехали на поезде, разместились в общежитии столичного института по три-четыре человека в комнате; их сразу покормили, выдали расписание лекций, семинаров и практических занятий, но с завтрашнего дня, поэтому вечером гуляли по Арбату, стёрли все ноги и устали как собаки. И цены, блин, кусались, а так хотелось подарки маме и девчонкам привезти!

Со следующего утра Вера просмотрела расписание и не поверила своим глазам – в числе преподавателей значился Генжирдан Г. Н., главный учредитель компании – спонсора их поездки. Что это, совпадение?

Сомнение прокралось в душу, но Вера не успела углубиться в размышления, настала пора бежать на лекции. Там она опять достала выданное каждому расписание и задумалась. Перед отъездом Глеб оставил свой номер в её потрёпанной записной книжке, узенькой зелёной, где странички по алфавиту, а на обложке переводная картинка с олимпийским мишкой:

– Пусть будет. Вряд ли, конечно, ты позвонишь, но имей в виду: для тебя я всегда на связи.

Вера предпочла дистанцироваться – их общение в Питере внесло в душу беспокойство, она не понимала, как себя вести; сейчас, найдя в списке контактов «Глеб», терзалась: позвонить или нет? Если бы на следующий день не планировалась его лекция, то позвонила, а так… решила подождать до завтра, тем более, что пришлось бы спускаться на первый этаж и просить у вахтёрши разрешения воспользоваться единственным телефоном. Вахтёрша обязательно строгая, и народ мельтешит, небось. Можно, конечно, на улицу в будку сбегать, да в Москве звонок уже шестьдесят копеек стоит – дорого для студентки.

День пролетел быстро. Им читали лекции по советской и современной экономике, информационным системам и технологиям, потом повезли на экскурсию в вычислительный центр, а вечером – на бесплатный сеанс в кино.

В общем, интересно, но Вера постоянно мысленно возвращалась к думам о том, что завтра увидит Глеба – Глеба Николаевича с трудно произносимой фамилией Генжирдан, да ещё в роли лектора. Внутри непривычно замирало, душевный сумбур усиливался, ночью грезились пронзительный взгляд, крепкие руки и рокочущие нотки в голосе.

Утром Вера надела любимое сиреневое платье – мама отхватила на рынке в Апраксином дворе, заплела косу из пяти прядей и перекрестилась.

Третий день в Москве начался. Все девчонки пришли пораньше, но аудитория оказалась закрытой. Вчера с ключом приходил сам преподаватель, но тут за три минуты до девяти примчалась, вероятно, старшекурсница и отперла дверь. Вроде обычные студенческие накладки, суета с ключом сейчас выглядели для Веры иначе, обнажали сумятицу в её душе. Во всём, во всём ей чудился подвох: в поездке в Москву, в каждой лекции и даже в подчёркнуто не спешащем преподавателе.

Студенты стали рассаживаться. Глеб Николаевич вошёл ровно в девять, обвёл глазами аудиторию, на пол мгновения задержался взглядом на Вере – точь-в-точь как во сне – и неторопливо заговорил. Тему он взял несложную: краткий обзор видов предпринимательства, перспектив развития в России, основных этапов государственной регистрации, но благодаря раскрытию на примерах двух новых компаний и акценту на важности интрапренерства в коллективе, всерьёз заинтересовал амбициозно настроенную молодёжь. Говорил толково, по делу, возможно, суховато, но слушали внимательно, особенно дамская половина аудитории – что лукавить, в мужчине подкупали шарм и стиль, вкус в одежде и поведении. Вера поймала себя на том, что наслаждается голосом, тонет в его тембре. Соскучилась, что ли? Пришлось ущипнуть себя под столом: «Опомнись, дурочка, ты ведь видела его на свадьбе совершенно нетрезвым, да с личной жизнью в общих чертах знакома – оно тебе нужно?».

Глеб почти не смотрел на неё, поэтому Вера смогла взять себя в руки, отдышаться, даже уловить смысл нескольких фраз вкупе с логическими умозаключениями, хоть и протёрла при этом дырку взглядом на чёрных лакированных туфлях лектора. Почему-то вспомнились папины кроссовки фирмы «Скороход», которые он носил много лет, и где-то на периферии сознания жирным мазком неприятно свербила мысль, что отцу нужна новая обувь. Отчитав лекцию, Генжирдан ушёл первым, не забыв напомнить о том, что завтра состоится практическая часть. Конечно, студентки перемыли косточки новому преподавателю – девчата они и есть девчата – обозвали «колоритным образчиком» и «аннигилятором» в пику последней темы по физике (две фирмы, приведённые в пример – электрон и позитрон, а интрапренерство – адрон), нафантазировали каждый в меру своей испорченности. В этот день состоялись ещё две лекции, в остальные дни намечались семинары и практика.

На улицу вышли в шестом часу. Из припаркованного молочного цвета Ford Scorpio появился Глеб.

– Вера! – позвал он, не стесняясь толпы студентов.

Вера ойкнула, привычно смутившись:

– Ребята, идите без меня, – и направилась к мужчине.

– Здравствуй, Вера.

– Здравствуй, Глеб, – она никак не могла сдержать радостную улыбку человека, неожиданно встретившего знакомого в огромном чужом городе.

– Разреши отдать долг и познакомить с Москвой? Далеко не поедем, прокатимся по району.

Определённо, она соскучилась, раз в восторге от того, что он не забыл о ней.

– Познакомь, но не надо говорить, что это долг.

Глеб лаконичным жестом указал ей садиться в машину. Вера заняла место рядом с водителем, огляделась – идеально чистая машина с полным набором удобств.

– Твоя?

– Одна из двух.

– А зачем – две-то?

– Эта – меньше и мобильнее, Nissan Patrol – вместительный внедорожник для более конкретных целей.

– Ох, Глеб, и давно ты так живёшь? – улыбка погасла, охристые брови взметнулись вверх и совсем некстати вспомнились папины старые кроссовки фирмы «Скороход».

– После армии стал раскручиваться, отец помог, команда ответственная подобралась… Завтра посмотришь компанию на практических занятиях. Она одна из первых в стране, официально нам уже пять лет.

– Подожди… Скажи честно, ты имеешь отношение к организации нашей стажировки в Москве? – предполагаемая стратегия поступков Генжирдана озадачила девушку.

Он загадочно помалкивал.

– Глеб, я жду…

– Имею…

– То есть… это ты организовал? – брови нарисовали стрельчатую арку над двумя округлившимися в недоумении глазами.

– Очень хотел видеть тебя, – ответил непринуждённо.

Вера замолчала, потрясённая, а Глеб, как ни в чём не бывало, повёз её по загруженной транспортом и оттого неприветливой Рубцовской набережной, по раздолбанной Бакунинской к загородному дворцу Елизаветы, в архитектуре которого знакомого по Питеру Растрелли почти ничего не читалось, но всё равно красивому. Они прогулялись по парку, потом к Никольской белой церкви, дальше к Покровскому старообрядческому собору и обратно. Глеб не спеша объяснял, показывал – и она увлеклась. Поздний октябрь в Москве в этом году отличился лёгким морозцем, позёмкой и ледяной прозрачной коркой под ногами. Потом им захотелось в тепло; припарковавшись во внутреннем дворе, пошли в ресторан. Вера не возражала: уж так привык этот мужчина, что поделаешь, да и проголодалась она.

Москва удивила её расторопностью, толкотнёй и бабушками – их было невероятно много на улицах, гораздо больше, нежели в родном городе. Бабушки стояли везде, шустро продавая необходимые по их мнению людям вещицы: соленья, варенья, семечки в газетных кулёчках, подозрительные жидкости в молочных бутылках, совсем непонятно почему лампочки (неужели пенсию лампочками выдают?), и носили платочки, а не шляпки, как петербурженки.

Третий ресторан, который она посетила за последние два месяца (опять с Глебом!), понравился Вере больше всего: совсем маленький, с облупленной стеной, массивными балками на потолке, оставшимися от разорившегося швейного кооператива, советскими цветными светильниками с пластмассовыми абажурами как у Веры в комнате, круглыми столами с изогнутыми ножками, чехословацкими мягкими стульями с деревянной спинкой – да, Генжирдан сумел удивить.

– Тут здорово! – не стала ломаться Вера.

– Согласен, но как кормят, не знаю.

Кормили котлетами по-московски и осетриной. Вере понравилось, хотя мама заметила бы, что корюшка надёжнее.

– Хочешь, потанцуем? – Глеб, кажется, ей улыбнулся?

– Помню, ты неплохо танцуешь, но я так не умею, – Вера вздохнула, её на самом деле гложил стыд за свою не музыкальность и косолапость.

– Ерунда, научу.

– Когда и где, Глеб? Я уезжаю через три дня.

– А я приеду в Питер, есть дела, – упрямо талдычил мужчина, в шутку или нет, непонятно.

– Тоже на три дня?

– Думаю, дней на десять.

– И будем учиться танцевать? – Ну, никак ею не считывался мотив его поведения.

– Это тоже. Явлюсь к твоим родителям просить твоей руки.

Вера побледнела:

– Глеб, не шути! Я не пойду за тебя замуж!

– Почему?

– Я тебя совсем не знаю!

– Знаешь, но тормозишь пока… Я подожду, сколько нужно, только не ври мне и не играй ни с кем в любовь, не потерплю, – он вновь стал серьёзным.

– Глеб, я, конечно, девушка православная и шуры-муры со скуки ни с кем заводить не собираюсь. Но ты-то как ставишь мне условия, у тебя же куча любовниц, прошу прощения, сам говорил? – от подобной тирады бордовое возмущение залило уши.

– Я со всеми расстался, честно, хотя пришлось нелегко. Труднее бросить пить – это тоже честно, пока не получается, сорвался на днях. Помолись за меня.

Он дёргает за какие-то внутренние ниточки Вериной души, и она не в силах отказать, вспылить или просто отмахнуться.

– В храм не ходил? – вздохнула обречённо, остановив свой взгляд на красном старом кирпиче за его спиной.

– Нет, но готов. И исповедаться, и причаститься. Поможешь? Что нужно?

– Три дня поститься, – девушка испытующе уставилась-таки на Глеба: неужели согласится?

– В смысле?

– Женщин не иметь, не есть мяса, яиц, молочного, не курить и не выпивать.

– Три дня?

– Три.

Глеб задумался, мысленно примеряя на себя жизненные обстоятельства.

– В Москве не получится, только в Питере, и то уж лучше совсем ничего не есть. Что остаётся: сок, чай, каша, рыба, макароны? И вместо коньяка лимонад Буратино? Вместо Marlboro карамель Дюшес? – опять ей непонятно, шутит или нет.

– Именно так. Потом надо читать определённое «правило» – в молитвослове отмечено. Исповедаться и на голодный желудок причаститься, – сколько Вера ни пробовала подруг со школы, а позже с института затянуть в храм для таинства, не получилось – дела, учёба, «спать охота», а тут взрослый, с вредными привычками, и вроде не боится пока.

– В детстве, помнится, было легче.

– Так то в детстве!.. Ох, я осмелела, давай, потанцуем, – душенька возликовала от его согласия, и не важны стали собственные косолапость с отсутствием слуха.

Они пошли. С Глебом танцевалось естественно легко и приятно, от него пахло табаком, древесным парфюмом и ещё чем-то едва уловимым, непонятным, волнующим. У Веры замерло сердце, неожиданно совершенно провокационно захотелось, чтобы он её поцеловал. Только бы не догадался, а то смотрит прямо в глубину крамольных мыслей своими «пронзилками», как назвала она для себя его красивые глаза, да ещё уголок рта слегка подрагивает совсем близко. Видно, из неё плохая партизанка или из него хороший разведчик, потому что, когда вышли из ресторана, Глеб притянул к себе, глаза в глаза читая желание, и медленно, будто боясь спугнуть, поймал губами губы. Сердце затрепыхалось, и Вера обречённо поняла: кроме Глеба, ей никто не нужен. Он не стал напирать, сам прерывисто вздохнул, взял за руку, крепко сжал:

– Ве-ера-а, я тебя люблю…

Она стояла, не в силах собрать себя в одно целое и только прошептала: – Отвези меня в общежитие, пожалуйста.

Ехали молча: Глеб, пытаясь смотреть вперёд, Вера – остудить щёки, и оба растерянные предъявленными правами сердец. Уже выходя из машины, девушка спросила:

– Меня же затеребят – видели, как я с тобой уехала. Что отвечать?

– Что хочешь, моя репутация тухлая – скажи, домогался тебя, а ты, гордая, прекрасная, отвергла пакостного ухажёра, – улыбнулся.

– Именно так и скажу, – он шутил, а она серьёзно!

– До завтра, любимая.

– Глеб, я не готова стать твоей любимой. Я… боюсь, – Вера среагировала сразу, без паузы; пусть так, зато честно.

– Меня или новой жизни?

– Другой… жизни.

– У тебя есть время набраться храбрости – я появлюсь в Питере только через месяц…

Небо растает в безликом пространстве,

Нас не достанет рука человека.

Мы забываемся в созданном танце,

Светом луны и объятием согреты.

Тёплые пальцы касаются нежно,

Ступни стоят на прозрачной ступени,

Танец ведёшь ты легко и небрежно,

Дальше от грустной и давящей тени.

Ночью глубокой предательски тихо,

Мы ведь одни в этом небе остались.

В жизни один нежелательный выход,

Мы перед ним, наконец, повстречались.

Танец закончен, желание снято,

Больше не надо нам мчаться по кругу.

Жаль, не смогли мы увидеть когда-то

Или запомнить с тобою друг друга.

А. Муратова «Небо растает»

Глава пятая. Будни студентки

На стажировку приехали с Верой ещё три одногруппницы; встретили её в комнате, распираемые любопытством.

– Откуда ты знакома с Генжирданом? Что ему нужно от тебя? – окружающие глаза светились предвкушением сплетен.

– Ничего особенного, мы… давно знакомы, ещё со свадьбы маминой крестницы, вот он меня узнал, покатал по городу, в ресторан сводил, – о, как трудно изворачиваться между правдой и почти правдой.

– В ресторан? По знакомству? Харе брехать…

Следующим утром студенты отправились с экскурсией в консалтинговую компанию, там им показали разные отделы, распределили на два дня

стажировки. Вера попала в бухгалтерию – что ж, тоже интересно. Заходил Глеб, постоял, посмотрел, словил её сердитый взгляд и обезоруживающе улыбнулся. Когда удалился, однокурсница Веры вздохнула:

– Хороший у вас начальник.

Девушки из бухгалтерии засмеялись:

– Не жалуемся, Глеб Николаевич не обижает.

– А жена у него есть?

– Вы что, в жёны к нему набиваетесь? – женщины опять засмеялись.

– Жёны-не жёны, а вот Веру он в ресторан уже водил, – это сокурсница Марина ляпнула, а Бердяева только возмущённо дёрнула подругу за рукав.

Сотрудницы как по команде перестали хихикать и уставились на девушку.

– Что ты меня одёргиваешь? Вдруг он женат, а тебя в ресторан приглашает? – зашипела подруга.

Одна женщина сухо произнесла:

– Не женат, но занят, поэтому лучше вам от него держаться подальше.

– Это уже не вам решать, – вдруг вспыхнула Вера.

– Ну-ну, – многозначительно заметила дама, но больше тему не поднимали, а Вера выдохнула – спокойнее, когда вокруг все по-деловому настроены. Но только вроде перестали шушукаться, сплетни затухли, как вдруг в конце рабочего дня пришла некая фифа и, вполне невинно хлопая подозрительно длинными ресницами, на весь отдел громко спросила:

– Кто из вас Бердяева? Глеб Николаевич велит подняться к нему в кабинет.

Все взгляды опять обратились на Веру: любопытные, насмешливые, завистливые.

– Я не пойду, – покраснела девушка.

Фифа и бровью не повела, а начальница отдела нахмурилась:

– Ты на рабочем месте, а Глеб Николаевич – начальник, раз вызывает, обязана пойти.

– Но я не знаю, куда идти!

Фифа поджала ярко накрашенные губки:

– Я провожу вас, – и на «вас» ударение сделала.

Вера, сгорая от стыда и возмущения, пошла, чувствуя на спине вердикт всего отдела. Ну, зачем он так делает? Раз начальник, значит, можно для зубоскальства сотрудников намекать на какие-то отношения? Понятно, он себя уже «зарекомендовал», но ей всего двадцать один, вся жизнь впереди, и это будет жизнь добропорядочная, без сплетен! Она не давала согласия становиться его девушкой или невестой! Ей не нужна раздольная агрессивная Москва! Она не подписывалась на борьбу с алкоголизмом! И девушку фифой обозвала от раздражения, а ведь она ни в чём не виновата, очень даже симпатичная. Так Вера себя накручивала, пока следовала за сотрудницей на другой этаж, принципиально не обращая внимания на окружающую обстановку деловой роскоши, в которой очутилась. «Я скажу ему: „Глеб, я не желаю, чтоб меня обсуждали как одну из твоих любовниц!“ Или нет, лучше: „Не смей подобным образом со мной обращаться!“»

Так и не решив, как выплеснуть своё негодование, она оказалась в кабинете гендиректора. На удивление небольшое помещение: окно с кактусами, мягкий кожаный диван, стол с зелёным сукном, вдоль стены стеллажи, тёплые вертикальные обои – достаточно уютно для рабочего места. Глеб разговаривал по телефону; увидев Веру, прикрыл рукой трубку и кивнул:

– Подожди три-четыре минуты, я договорю, – показал жестом на диван и, достав со стеллажа проспекты фирмы, подал ей, сим простым невинным жестом лишив тектонику гнева равновесия.

– Посмотри пока, – продолжил разговор.

Вера села и неожиданно для себя успокоилась. Глеб общался по-китайски – это поразило её, с трудом постигающую лингвистические премудрости, невероятно – ведь он обмолвился, что в институтах не учился, сразу начал работать. Мужчина ходил по кабинету, иногда хмыкал, делал жесты руками, хмурил брови, и тогда морщинка пролегала между ними; Вера могла спокойно рассматривать его, не заботясь о зеркальной реакции на подобное любопытство. За эти недолгие минуты девушка вдруг поняла, что Глеб вовсе не хотел обидеть или поддразнить её, он даже отдалённо не предполагал сего; поступил, как счёл нужным, не заботясь о впечатлении на окружающих – наверно, потому что рос вне норм семьи и не оглядывался на заезженное или просто чужое мнение.

Вере придётся принимать Глеба таким, какой он есть, а не вдалбливать запальчиво, как бы ни хотелось, в него своё мировоззрение. И краткие, приказные фразы, и: «Я привык по-другому, а с тобой по-другому нельзя» тоже стали понятны. Внутри разлилось тепло, жалость, даже маленькая толика нежности к его проблематичному характеру. Испугавшись подобных перепадов в собственных чувствах, Вера вздрогнула. Нечто похожее она испытывала к папе, которого мама перевоспитывала уже двадцать три года, не преуспев ни в чём, даже в запрете, отрывая зубами уголок бумажной упаковки-пирамидки, пить молоко из пакета прямо на ходу.

Глеб отключился от разговора, и Вера сразу спросила:

– У вас что, переводчиков нет?

– Есть, однако некоторые моменты предпочитаю решать сам.

Перестав хмуриться, Глеб смотрел на Веру с явным удовлетворением. Сегодня он щеголял в темной вельветовой рубашке с красным галстуком и светлых брюках – непривычно, стильно и смело на её вкус.

– Но откуда ты знаешь китайский?

– Я ж не дурак. Возникла необходимость – выучил, но весьма поверхностно. Английский, правда, ещё хуже.

Вера поёжилась: «не дурак»; она английский с шести лет мурыжит (до четвёртого класса мама с дочкой занималась, потом школа эстафету переняла, потом институт), но, получается, дура, раз не научилась зачётно для преподавателя фразы вязать.

– Зачем позвал? Теперь сотрудники считают меня очередной пассией главного.

– Знаешь ведь, что… в общем, не заморачивайся. Твоё рабочее время заканчивается, а мне необходимо успеть обсудить пролонгацию договора с партнёром. Боялся, что сбежишь – ищи тебя потом. Подождёшь? Могу позвать зама, он сводит в буфет.

– Но ведь если я поем, то ты останешься голодным?

Элементарная фраза заставила Глеба подойти к девушке, взять за руки, а голос вибрировать так, как только у него получалось:

– Заботишься обо мне?

– Что тут такого? – искренне растерялась она.

– Ты единственная, кто заботится обо мне не за деньги – ну, ещё отец, но у него своеобразная забота…

– Глеб, ты рос в равнодушном окружении, тебе непонятны бескорыстные слова и поступки. Но ведь так невозможно жить! Боже мой, как ты вообще жил…

Он опустил глаза, поцеловал ей руку, другую, лицо смягчилось, посветлело, исчезли напряжённые складки между бровей.

– Можешь отдохнуть в соседней комнате или почитать, – предложил тихо.

– А на компьютере поработать? Просто один текст к семинару подготовить? – она давно заметила компьютер на столе и даже задрожала от любопытства, ведь у них в институте допуск в кабинет информатики осуществлялся строго по расписанию на ограниченное время с разрешения декана.

– Садись, только тихо, у меня переговоры.

– Поняла, no problems.* (* не проблема)

Вера села в его кресло за компьютер, Глеб ввёл пароль, потом устроился на диване, подтянул к себе проводной аппарат и, достав папки, звонил, спрашивал, отмечал. Где-то минут через двадцать заглянула секретарша, та самая фифа, позвала Веру в приёмную к переминавшейся с ноги на ногу подруге из бухгалтерии.

– Верусик, тебя ждать?

– Нет, Марин, только забери мой рюкзак, я его оставила.

– Ты надолго? – в голосе подруги слышалось азартное любопытство.

– Вечером приеду, не беспокойся, – ох, как Вере не хотелось вновь становиться субъектом обсуждения.

– У тебя шуры-муры?

– Читаю статью для семинара, Марина. Пока.

Ещё через час они оба закончили свои дела.

– Куда же мы направимся? – любопытно, что Глеб предложит.

– В Большой театр.

– Правда?! – новость потрясла.

– Удивлена?

– Всю жизнь мечтала туда попасть.

– «Лебединое озеро» пойдёт?

– Ух, ты! А тебе интересно? – у Веры даже кончик носа зачесался; шмыгнув, она мазанула по нему ладонью.

Генжирдан, внимательно проследив за непосредственным выражением эмоций, кашлянул.

– Нет, но я подумал, что тебе понравится – помнится, проскальзывала информация, что Вера Бердяева занималась хореографией.

– Глеб, это ты заботливый, а не я.

– Не скажи, у меня меркантильные интересы, – сообщил вновь то ли серьёзно, то ли шутя, но Вера уже привыкла, не растерялась.

– Какие же?

– Хочу, чтобы ты вышла за меня замуж, и готов к любому подкупу.

– А потом подкупы прекратятся: жена будет заперта в четырёх стенах и годна лишь для ублажения супруга?

– О! Ты уже рассматриваешь вопрос с двух сторон – это почти победа! Ублажение супруга, конечно, желательно – тем более, я уверен, тебе понравится, но возможны другие бонусы.

Они давно стояли друг напротив друга и, улыбаясь, перебрасывались фразами. Подобное общение показалось Вере неожиданно приятным, скованность ушла. Глеб начал говорить длинные предложения, не лишённые понятного ей юмора и теплоты. Наконец, он выпустил Веру из кабинета.

– Теперь надо покушать, – кивнул по-деловому.

– Ты постоянно питаешься в ресторане? – она показательно вздохнула.

– Ну, мне готовят дома, когда я там появляюсь. И внизу есть буфет, но уже закрыт.

– Я, пожалуй, совершу бескорыстный поступок и, когда ты приедешь в Ленинград, то бишь в Питер, приглашу тебя на настоящий украинский борщ – мама научила готовить.

– У-у-у, слюнки текут… Может, не стоит откладывать до Питера? – он на самом деле сглотнул.

– Где ж готовить? Не в общаге же? – Вера растерялась, живо вообразив себя на общежитской кухне, половником наливающей суп в литровую банку и тоскливые взгляды стоящих кругом студентов.

– Скажем, завтра я отвезу тебя к себе и предоставлю всю кухню в твоё распоряжение?

– Соблазнительно, конечно, но я тебя боюсь – ты иногда смотришь так…

– Голодно? Жадно?

– Вот именно, – выдохнула смущённо.

– Обещаю сдерживать свой голод до свадьбы.

– Тогда можно попробовать. Только продуктов закупить, – опять он дёрнул за какую-то ниточку, разбудив не свойственный девушке азарт в желании угодить.

– По дороге затаримся.

Они поужинали в дорогом кафе («С ума сойти, привыкну!» – мелькнуло у Веры опасение), потом отправились на балет. Глеб мужественно терпел и даже не заснул во время представления; правда, пришлось дать ему сначала руку, а после возможность обнять – Вера смотрела великий балет, прижавшись к Глебу и положив голову ему на плечо. Бердяева, действительно, занималась хореографией в детстве, но ни способностями, ни успехами похвастаться не могла, только любовью к недосягаемым высотам искусства. Ну, ещё комплексом неполноценности обзавелась.

На сцене Большого театра Григоровича её любимая Алла Михальченко пела телом о любви и жертвенности, а мужественный Зигфрид отчаянно боролся с фон Ротбардом под самую лучшую музыку на свете. В семь лет мама подарила дочке грампластинку с музыкой Чайковского, и с тех пор вот уже четырнадцать лет подряд Вера в «минуту душевной невзгоды»* закрывалась в комнате, ставила проигрыватель «Дружба» на тридцать три с одной третью оборота на финал «Лебединого озера» и плакала от избытка чувств иногда в подушку, иногда глядя в окно, иногда прячась под круглым столом. Сейчас не плакала, но сердце колотилось, а Глеб сглатывал эмоции.

После спектакля он довёз Веру до общежития; выйдя из машины, притянул к себе, быстро крепко поцеловал, заглянул голодными «пронзилками» в душу и уехал: «До завтра». Стало зябко, тепло вечера сменилось прохладой внутреннего дисбаланса, звуки стихли. Кажется, пора делать выбор. Беда в том, что выбор – не её выбор, она не решала самостоятельно до сих пор жизненно важные задачи, не было необходимости. Ей бы голову в песок или по привычке плыть по течению…

* М. Лермонтов «И скучно, и грустно…»