Текст книги "Голуби над куполами"

Глава 6
Злыдень

Для Паштета эта ночь оказалась ничем не лучше предыдущей. Зарывшись с головой в спальник, отец Георгий громогласно «сражался» со своими ночными бесами. Иван насиловал слух сожителей противным лающим кашлем. Владик храпел, как рота пьяных стройбатовцев. Лялин все время ворочался, то и дело сдавливая свои пластиковые бутылки. Последние издавали щелчки, похожие на выстрелы. А еще Павлу в ухо гудела проходящая рядом труба.

«Зачем я только выбрал эти верхние нары? – подумал он с раздражением. – Все остальные спят внизу, один я, как горный орел, «высоко сижу – далеко гляжу». Завтра же оборудую спальное место где-нибудь подальше от бабахалок и тарахтелок, да хоть между цистерн с технической и питьевой водой».

Головная боль становилась невыносимой. Настолько, что мужчина на время забыл о страшном кожном зуде. Какая-то злая сила проламывала черепную коробку, взрывала мозг, заливая все внутренности горячей жижей. Сон никак не шел. Он уже и овец считал, и числа в уме складывал, и баюкал себя песнями собственного сочинения…

Только под утро Павлу удалось впасть в забытье. Снилось ему лето в деревне у родителей Чмырюка, куда мать с отчимом отфутболивали его на все каникулы. И так там было сейчас хорошо и совсем не скучно, как ему казалось раньше. Не жизнь – приволье, разворачивающее душу на ширину плеч. Соловьи поют, солнышко светит. Банька, истопленная яблоневыми поленьями, пахнет свежими березовыми вениками. А как сладок сон в шалаше из еловых лап! И грибная «охота» с сельскими мальчишками, и утренние обливания колодезной водой, и рыбалка с дедом Егором. А запахи природы? Пряный аромат левкоев, гармония боярышника, можжевельника и шиповника, оглушительная свежесть озерной воды и утренней росы… А бабВерины пироги с клюквой и брусникой? А чтение «Графа Монте-Кристо» в гамаке под старой сливой? «Каким же я раньше был дебилом, – корил себя Пашка. – Когда меня в следующий раз надумают слить в Дубровку, упираться не буду – сам туда попрошусь».

Павла вернул в реальность какой-то неясный шум. С каждой секундой он становился все более звучным и отчетливым. Мужчина открыл глаза, прислушался. Стук когтей по бетону,

громкое шуршание хвостов по полипропилену, писк и противное шипение свидетельствовали о том, что повторный обыск не принес грызунам удовлетворения. Нет еды в привычных местах и все тут! Оно и понятно: все запасы муки и круп были вчера засыпаны в сосуды, сделанные из пластиковых бутылок, а «недельные выбросы» уже третий день находились в противопожарном шкафу.

«Опять приперлись, утырки! – психанул Тетух, снимая с лампы каску. – Ведь только-только уснул». Испугавшись света, часть крыс благоразумно ретировалась. Но не все. Некоторые продолжали бесчинствовать: ворошили пакеты, грызли ножки стола, прыгали по мешкам с готовой продукцией, бегали по ногам Владика – их привлекал запах, который издавали его гноящиеся раны. Самое забавное, что сам он при этом спал сном праведника. «Интересно, прекратил бы Зомби храпеть, если бы крысы отгрызли ему причинное место? – проскочила в голове Павла озорная мысль. – А что? С них станется. Вымахали до размера выдры, хвосты вон – длиннее, чем у кошки и, определенно, толще. Не пасюки, а мутанты, переместившиеся в реальность из старого пиндосовского триллера «Крысы».

Тут два самых наглых грызуна вскочили на стол, и Пашкина кружка, которую он перед сном тщательно ополоснул кипятком, брякнулась на пол.

«Все, сволочи, вам не жить!» – скрипнул он зубами и метнул в них свою, уже остывшую, бутылку с водой. Издав странные звуки, пасюки бросились наутек, причем, не вниз, в подпол, а наверх по вертикальной стене, к воздуховоду. «Фига се, паркурщики! – проводил он их восхищенным взглядом. – А я не верил трепу Леньки Беспалого о крысах-почтальонах, натасканных зеками на переноску маляв по воздуховоду. За это в конце пути «крысокурьеры» с привязанным к ним «грузом» получали лакомство. Таким образом, сидельцам удавалось передавать даже мобильники. Дешево, сердито, надежно и безопасно. А к таким мутантам, какие водятся здесь, на пузо можно не то, что телефон – бутылку водки скотчем примотать и кусок сала на загривок».

Паштет имел собственный опыт дрессировки крыс и знал, что те отличаются умом и сообразительностью. Познакомился он с ними в карцере, куда в очередной раз загремел за нарушение режима. Трюм – это тюрьма в тюрьме. Там наступает совершенно иной отсчет времени, а само время становится безразмерным. За пятнадцать суток (если не грузанут еще пятнадцать), которые нужно провести в темноте и одиночестве, сиделец проживает целую жизнь. Вначале он отсыпается на три года вперед, потом от безделья начинает сходить с ума. Заниматься в карцере совершенно нечем – нары привинчены к стене, табурет – к полу. Доходяжная лампочка в нише над дверью едва мерцает. Ни книжки, ни радио, ни собеседника… Сидишь весь день на табурете, перебирая в памяти эпизоды своей бестолковой жизни. Или стихи сочиняешь, которые записать все равно не на чем. Тоска… И тут – они, родимые… Услышали щелчок дверной форточки, через которую еду подают, и – тыг-дым-тыг-дым-тыг-дым – всем стадом. Знают, звери, что арестанту харч подогнали. Стало быть, и им обломится.

Никогда и никому Павел не был так рад, как тем, трюмовским, грызунам. Вначале они привыкали к новому хозяину и подбирали «упавшее с барского стола» с некоторой опаской. Недели через полторы животные уже выползали из нор по хлопку Тетуха, хватая еду прямо из его рук. А к концу срока даже участвовали в крысиных бегах, которые он им устраивал.

Но это было давно. Сегодня же Павел был зол на хвостатых. Его несказанно раздражала их шумная возня, страшила возможность подхватить какую-нибудь заразу. Еще неизвестно, откуда у него сыпь по всему телу. Носятся тут, как наскипидаренные, посуду переворачивают, трясут над ней своими стрептококками. Пока не запустишь в них чем-то тяжелым, не ретируются. Бутылка с водой, кстати, помогла. Она не просто шмякнулась о бетонный пол, но еще и «выстрелила», хрустнув, как сучок под ногой. Грызуны тут же покинули облюбованные угодья. И сразу же наступила тишина. «Этот креативчик надо бы застолбить», – подумал Тетух, все еще не решаясь превратить лампу в ночник.

И тут его взгляд уперся в нечто, сидящее на втором ярусе нар у противоположной стены, как раз над головой у свернувшегося калачиком Владика. Нечто оказалось чрезвычайно упитанной крысой с гладкой глянцево-серебристой шерстью. Ее длинный толстый хвост свисал вниз. Забавные, слегка закрученные усы шевелились, так же, как и мохнатые закругленные ушки. Узкая мордочка скалилась острыми желтыми резцами. Животное совершенно не боялось лежащего напротив мужчины. Сидело и причмокивало, широко открывая рот. Совсем как человек, у которого между зубами что-то застряло.

«Вот же злыдень! – проворчал Паштет. – Всем крысобратьям страшно, а ему нет. Знает, что может по щам получить, а все равно рискует. Совсем, как я».

На слове «злыдень» пасюк издал странный звук, будто хотел опротестовать данную ему характеристику. «Не нравится? Привыкай. Не всем зекам по сердцу их погремухи, однако ж отзываются». Тот спорить не стал, но уходить не собирался. Сидел и, не мигая, смотрел на Павла, будто гипнотизировал.

«Ладно, иди сюда, – неожиданно для себя произнес мужчина. – Будешь себя прилично вести, возьму на баланс. Дружить тут больше все равно не с кем – одни муфлоны».

Два раза повторять не пришлось. Крыса бесстрашно соскочила с верхотуры на стол, перебежала по нему на другой конец и, прыгнув на свисающую вниз куртку Паштета, взобралась по ней к нему на шконку.

Тот чуть дар речи не потерял. Нет, он и раньше знал, что крысы, помимо сообразительности, отличаются терпением и упорством. Что состав их крови, геном и некоторые другие особенности организма близки к человеческим. Что известны случаи, когда ручные пасюки помогали хозяину выбраться из плена, перегрызая путы или принося ключи от темницы. Но он никогда не слышал о грызунах, понимающих человеческую речь.

Примостившись на краю спальника, животное уставилось на Пашку, мол, зачем звал? Тот, растерявшись, молчал. Крыса терпеливо ждала, не сводя с него своих необычных глаз: левый был черным, а правый – рубиновым. Наконец он взял гостью на руки, погладил ей щечки, шею и за ушами. Шерстка животного, состоящая из чередующихся серебристых и темно-серых волосков, стала вздыматься, обнажая рыжие участки с черными и белыми полосками. Мужчина осторожно приподнял вверх мощный серый хвост, под ним оказались два продолговатых яичка, размером чуть меньше желудя. «Выходит, ты у нас – крутопацан, – уважительно произнес он. – Ну, что, дружить будем?». Крысак встал на задние лапы и начал делать мордой круговые движения. При этом он шевелил усами, принюхиваясь к Паштету. Получив необходимую информацию, пасюк облизал хозяину руку. Стало быть, присягнул на верность. Тетух с облегчением вздохнул. Каким бы отмороженным не считали его окружающие, он остро нуждался в чьей-то, если не любви, то хотя бы привязанности. Что делать, если в роли друга судьба послала ему крысака? Видно, не заслужил он у нее других приятелей.

– Ладно, Злыдень, я ложусь спать, – зевнул Павел, поглаживая грызуна по хвосту. – А своим передай: увижу здесь хоть одну крысиную морду, – о присутствующих речь не идет – устрою геноцид. Давай-ка я тебя помечу, чтоб, часом, не пришибить. А то глаза твоего рубинового издалека не видать.

Из-под спальника он достал клубок с синей полипропиленовой нитью и, оторвав кусок, завязал его бантиком на шее нового друга.

– Красавец! Все твои сородичи от зависти удавятся – гарантирую.

Пискнув что-то в ответ, животное метнулось к воздуховоду. «Нет, фауна тут, конечно, стремная, не подчиняющаяся закону всемирного тяготения, – подумал мужчина. – А, может, этот, поглотивший нас, черный колодец нереален? Может, мы попали в иное измерение и, пройдя через портал, вскоре вернемся обратно, каждый – в свою привычную жизнь? Артист будет играть алкашей в сериалах, мент ловить бандитов, батюшка – венчать-крестить-отпевать. Владик подастся искать родаков в телепередачу «Жди меня», а я буду дальше торговать телефонами и коцанными иномарками, втюхивать дебилам БАДы[13]13
  Биологически активные добавки.


[Закрыть] и играть на спортивном тотализаторе»… На этой мысли сознание Павла «отключилось от сети».

Разбудило его доносящееся с воли глухое баханье, которое Лялин назвал работой свайного вибропогружателя. Пашка открыл глаза. Все остальные уже были на ногах: батюшка молился, мент боксировал у самопальной груши, Владик дежурил по кухне, белорус наводил марафет: подравнивал ножницами свою бородку, маленьким густым гребешком расчесывал брови, выщипывал пинцетом волоски из ноздрей, чистил зубы порошком из фальшивых таблеток.

«Перед кем он тут выпендривается, аккуратист гребаный? – с раздражением подумал Тетух, у которого не было ни зеркальца, ни несессера с бритвенными принадлежностями, ни полотенца. – Сразу видно польскую шляхту с батистовыми носовыми платочками и кальсонами из шерсти мериноса».

Сейчас в Пашке говорила зависть. Он не выспался, был измочален и изрядно помят. Ему хотелось согреться и закурить, но ни то, ни другое не представлялось возможным. Холод на поверку оказался для него самой страшной пыткой. Курточка у Павла была стильной, но довольно тонкой, джемпер, надетый на голое тело, тоже. Это не пуховик белоруса, который тот носил внаброску поверх шерстяной футболки, рубахи и жилета.

«Пора алкаша раскулачить, – твердо решил Тетух, дрожа все телом. – Подсажу на карты, а потом выиграю у него самые теплые кишки[14]14
  Одежда.


[Закрыть]. Во-первых, он весьма азартен, во-вторых, знаком с понятием «долг чести».

В том, что его замысел осуществится, Пашка ни минуту не сомневался. Опыт мгновенного распознавания людей приходит в местах заключения очень быстро и остается на всю жизнь.

– Всем доброго утречка и не самого похабного денечка! – поприветствовал он сожителей, соскакивая с нар на пол.

Павел вел себя так, будто не помнил о своих вчерашних закидонах. Он был вспыльчивым, но не злопамятным. Жил по принципу: «Кому я должен – всем прощаю!».

Русич, Бурак и Владик ему ответили. Опер же, молча, отрабатывал удары на «груше». Он был раздет до пояса, и, казалось, совсем не чувствовал подвального холода. Богатырский рост, воловья шея, покатые плечи в буграх мышц, тренированный пресс не могли не вызвать у Паштета острой зависти. «Везет же некоторым, – думал он с досадой. – Робокоп, а не человек».

Сам Павел был далек от занятий спортом. Подобная мысль даже не закрадывалась в его черепную коробку. Ему бы как-то избавиться от жуткой чесотки, не дающей покоя ни днем, ни ночью…

Сняв джемпер, Тетух с опаской посмотрел на свой живот и ужаснулся. Вместо вчерашней сыпи, тело украшали огромные красные волдыри. «Нельзя было расчесывать, – корил он себя. – Да че уж теперь? После драки кулаками не машут».

– Мужики, че это со мной? – растерянно простонал Пашка.

– Как говорил ослик Иа, душераздирающее зрелище, – присел перед ним на корточки белорус. – Не иначе, холодовая аллергия. Не привык еще организм к низким температурам. У Владика в позапрошлом году такая же забубень была.

– И как он ее лечил? – вопрос был адресован Бураку, хотя Зомби находился рядом и был в состоянии ответить.

– Дык утренней мочой. Как гласит реклама уринотерапевтов: «Теплая моча против снадобий врача!».

Лицо Тетуха налилось кровью, на лбу набухла вена. Липкая горячая волна рванула от желудка к горлу. Закрывая рот руками, он помчался в туалет. По возвращении долго рассматривал расчесанные волдыри в зеркальце белоруса, прикидывая, чем бы можно было заменить мочу.

– Паш, а что это у тебя на боку за шрам? – оседлал любимого конька Владик, заливая кипятком китайскую лапшу из пакетика.

– След от ножевого ранения, полученного за Сигуриану.

– За кого? – вытаращил глаза Бурак.

– Да вы все знаете эти «поющие трусы» с нечеловеческим силиконовым бюстом. Ее голос звучит сейчас из каждого утюга.

 
Я бы тебе отдалась – ась,
Но я боюсь, не возьмешь – ёшь.
Нет, это не ерунда – да,
А настоящий песец – ец,
 

– пропел Тетух тонким писклявым голосом.

Лица слушателей не отразили никаких эмоций. «Нашел с кем обсуждать достоинства отечественного секс-символа, – подумал Павел. – Та еще аудитория: монах, иностранец и чел, потерявший память».

– Ладно, не в том трабла, – махнул он рукой. – Сидел я, короче, по второй ходке с хачем одним, большим ее поклонником. Задрал он уже всех дебильными песнями Сигги, которые круглосуточно гугнявил.

Однажды на рабочке я не выдержал и высказал ему свое мнение о творчестве певицы и о ее «неземной красоте». Хач выхватил из кармана сделанную из ложки заточку и пырнул меня в бочину. Вся моя непутевая житуха за миг пронеслась перед глазами, и я растекся лужей аккурат под плакатом: «Запомни сам, скажи другому, что честный труд – дорога к дому». После операции лепила[15]15
  Врач.


[Закрыть] сказал мне, что я – фартовый, так как лезвие прошло в сантиметре от печени. Ливерка и крупные сосуды чудом спаслись – не изошел кровянкой. Шрам, знамо дело, остался, но с зеками эстетикой не заморачиваются – скажи спасибо, что вообще залатали.

После завтрака Русич сделал из технической ваты тампоны и, пропитав их чайной заваркой, прошелся по волдырям Павла. Затем присыпал их порошком из меловых таблеток. Чего-чего, а этого добра было у них выше крыши.

– Ты крещеный? – поинтересовался монах.

– Да, – произнес тот после некоторой паузы. – С какой целью интересуешься?

– Ложись на мое место и закрывай глаза.

Пашка безоговорочно выполнил указания отца Георгия. Он готов был на все, лишь бы прекратились зуд и жжение.

«О Господь мой, Создатель мой, прошу помощи Твоей, даруй исцеление рабу Божьему Павлу, омой кровь его лучами Твоими. Прикоснись к нему силою чудотворною, благослови все пути его к выздоровлению. Боль отступит, и силы вернутся, и раны заживут его телесные и душевные, и придет помощь Твоя. Слава и благодарность силе Господа. Аминь», – шептал Русич над страждущим, осеняя его крестным знамением. Маска страдания постепенно сходила с бесцветного, словно оберточная бумага, лица мужчины, и он уснул, убаюканный тихим монотонным голосом монаха.

– Где вас гипнозу учат: в монастыре или в семинарии? – поинтересовался Лялин, наблюдавший за действиями батюшки. – Ушептал ты нашего буйного, прям, как Каа Бандерлогов.

– Тихий голос дальше слышен, – улыбнулся тот. – Не гипноз это, а молитва, через которую человек подходит ближе к Богу и становится недоступным для болезней.

– Даже такой человек, как этот?

– В музыке всего семь нот, а какое количество произведений сочинено! Вот и людей в мире миллиардов семь, не могут же все жить одинаково. У кого-то получается лучше, у кого-то хуже. Было бы желание жить, никого не осуждать, никому не досаждать. А ты, Юрий, себя блюди, а за грехами других смотрит Праведный Судья.

– Не могу, батюшка, – развел тот руками. – Работа у меня такая – следить за грехами других. Стало быть, я и есть тот самый праведный судья. Упрощенный земной вариант.

– Все мы под Богом ходим. Не суди, да несудим будешь, – поправил скуфейку на голове отец Георгий. – Владик, иди сюда. Будем твои раны обрабатывать.

Тот закатал штаны выше колен и уселся на скамью, что-то ворча себе под нос.

– Говорил я тебе, упрямцу: не ерепенься. Моча – мочой, а ничего целебней святой воды еще не придумано. Я вон на ней заварочку чайную настоял, чтобы цветом панацею твою напоминала…

Лялин расхохотался в голос. То, что происходило вокруг последние три дня, напоминало ему сумасшедший дом. Он чувствовал себя Алисой, по недоразумению, попавшей в Страну Чудес.

– Прошу прощения, что прерываю ваш диалог, – приложил опер руку к груди, – но не могу не поинтересоваться: где вы здесь взяли святую воду?

– Из крана в туалете, – простодушно ответил Владик.

От нового приступа смеха Юрий сполз на пол. «Как можно всерьез общаться с этими комическими персонажами?» – не давала ему покоя назойливая мысль.

Закончив обрабатывать язвы Владика, батюшка повернулся лицом к хохочущему Лялину.

– Любая вода, набранная из крана в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое января с 0 часов 10 минут до 1 часа 30 минут испокон века считается чудотворной. В это время «открывается небо» и молитва, обращенная к Богу, будет услышана.

– А как вы время без часов узнаете, если даже дни отмечаете таблетками на трубах?

– Так Храм Божий рядом, – прошелестел Русич сухими губами. – Крещенский сочельник – великий праздник и единственное время, когда с колокольни можно услышать особый Водосвятный Перезвон, сообщающий мирянам о чине Великого освящения воды. Его не спутаешь ни с каким другим. Это – поочередные удары от большого колокола к малому – по семь раз в каждый.

– Ну, слава богу! – выдохнул Лялин, заподозривший окружение в слабоумии. – Не так все и запущено в нашем колхозе.

– Не поминай имени Господа Бога всуе. Нехорошо это, – погрозил ему монах пальцем.

– Да ради бога! – ответил тот, и оба одновременно рассмеялись.

Дневную норму выполнили без Паштета – тот проспал до самого вечера. От мешков с готовой продукцией уже ступить было некуда. Все с напряжением ждали прихода бандитов. Тем временем пили чай и, как выразился белорус, плявузгали<sup>[16]16
  Трепались (бел.).


[Закрыть]</sup> о том, о сем.

Проснувшись, Тетух обнял Русича:

– Спасибо, батюшка, за помощь и сочувствие. Волдыри все пока на месте, но чесотка и кожный жар поутихли.

– Не меня благодари – Господа. Человек очищается и просветляется только через боль и страдания. А болезни посылаются нам для того, чтобы мы стали лучше и добрее. Не так важно, что с нами случилось, как то, как мы это восприняли, какие уроки вынесли из случившегося.

Паштет сел за стол, протянул руку к своей кружке с погнутой ручкой. Она была наполовину полной.

– Что тут?

– Святая вода. Попей-попей, не бойся. И каждое утро начинай с этого. Глядишь, и зарубцуется твоя язва. Негоже каждый день рвотой встречать.

Павел залпом осушил свой «тромбон».

– Так что ты там говорил о восприятии событий? Не въехал я. Типа, надо радоваться, что меня этой фигней обсыпало? А то б я не вкурил, как классно жить без заразы?

Русич уперся спиной о стену, разгладил рукой бороду, обвел присутствующих глубоким бархатным взглядом.

– Случайностей в жизни не бывает – все происходит по Божьему промыслу или попускается ради нашего спасения, отражая наше внутренне состояние и потребности.

На лицах присутствующих блуждала снисходительная улыбка. Один Владик был внимателен и серьезен.

– Послушайте лучше притчу и сами все поймете, – не терял надежды вразумить «паству» отец Георгий. – В больнице в одной палате лежали два тяжелобольных человека. Один – у окна, другой – у двери.

– Что там видно на улице? – как-то спросил тот, что лежал у двери.

– О! – оживился первый. – Я вижу небо, облака, напоминающие зверушек, озеро и лес вдалеке.

Каждый день он рассказывал соседу о том, что происходит за окном. Мужчина видел лодку, рыбаков с огромным уловом, детей, играющих на берегу, юных любовников, не сводящих друг с друга сияющих глаз.

В то время, как он наблюдал эти удивительные события, его соседа мучила глухая злоба. «Это несправедливо, – думал он. – За какие заслуги у окна положили его, а не меня, лицезреющего лишь дверь с облупившейся краской?».

Однажды, лежащий у окна сильно закашлялся и стал задыхаться. Он пытался дотянуться до кнопки вызова медсестры, но не сумел. Сосед наблюдал за происходящим. Ему ничего не стоило нажать на свою кнопку, но он этого не сделал. Через некоторое время первый затих и вытянулся на своей постели.

Когда его унесли, оставшийся попросил медсестру, чтобы его переложили к окну.

Девушка выполнила просьбу больного и, убедившись, что тому удобно, направилась к двери. Вдруг ее остановил удивленный возглас:

– Как же так! Это окно выходит на глухую серую стену! Умерший ведь рассказывал, что видел лес, озеро, облака, людей…

Медсестра печально улыбнулась:

– Он вообще не мог ничего видеть. Ваш покойный сосед был слепым.

Мужчины какое-то время молчали, обдумывая услышанное.

– Зачетный крест тебе в карму, батя Георг! Душевная байка, – одобрительно кивнул Паштет. – Давай ты будешь нам регулярно притчи рассказывать – и нам не скучно, и тебе – амвон и внимающая паства.

– Почему нет? – согласился тот, обеспокоенно поглядывая на верхнюю галерею. – Паш, ты, когда явятся эти сатаноиды, не барагозь, ладно?

Тетух нервно заерзал на месте.

– Ниче се! Кодла отмороженных бакланов беспределит, а я должен сидеть, как мышь под метлой. Кто-то же должен остановить этот мутный движняк!

– Капитан остановит. В свое время, – появился металл в голосе Русича. – Ты – человек горячий, можешь нам всем навредить. Не лезь поперед батьки в пекло.

– А то что? Только не надо меня пугать Страшным судом – еще неизвестно, кто кого больше испугается. Или, может, анафеме меня предашь?

– Ты, Паш, опасен для коллектива. Не умеешь держать себя в руках. Верно я говорю, капитан? – повернул он голову в сторону Лялина.

«Дашожтакоэ! Опять пальму первенства отдают менту!» – скрипнул Тетух зубами в бессильной злобе.

Входная дверь загремела, заскрипела и отворилась. По ступенькам протопали две пары ног и лязг снова повторился.

– С нами крестная сила! – прошептал отец Георгий, сжимая в руке молитвослов. – Святой Боже, Святой Крепкий, Святой Бессмертный, помилуй нас!

Пыхтя и чертыхаясь, на верхней галерее появились два кавказца с большими картонными ящиками в руках. Один – маленький, некрасивый до безобразия, в адидасовском спортивном костюме и лыжной шапочке с надписью «BOY», по самые брови натянутой на голову. «Умар! – пронеслось в голове у Лялина. – С такой внешностью хорошо живодерить где-нибудь на таежной звероферме». Другой – высокий, худой, с закрывающей пол-лица длинной челкой. Одет в черную кожаную куртку и зеленые треники с белыми лампасами. Парень безостановочно что-то жевал, время от времени сплевывая себе под ноги. «А это, стало быть, – Нияз. Тот, который не в меру психован и вонюч. Предположительно, наркоман».

– Ище трипыхаитесь? – заржал Умар, сверкнув золотым зубом. – Может, вас кончить на месте, четоб не мучились?

– Товарищ Сухов говорил, что лучше сначала помучиться, – подобострастно хихикнул Бурак.

– Плахой у тебя товарищ. Саафсем неумный, – звякнул он опоясывающей шею толстой золотой цепью.

Косточки на сжатых в кулаки руках Паштета побелели. Он сдерживал себя от участия в приветственном диалоге, но спазматически дергающаяся щека демонстрировала предельную степень напряжения, с которым он пытался справиться.

Умар нажал на кнопку подъемника. Звякая и дребезжа, платформа поехала вниз.

– Мужики, какая на улице погода? – дружелюбно поинтересовался Лялин.

Нияз сделал брови домиком.

– А тибе зачем? Прогулки в нашем трудовом лагере ни это…

– Я к тому, что холодно уже… Вы бы нам одеяла подкинули, что ли. И одежонку потеплее с какого-нибудь секонд-хенда. Как можно работать, когда от холода руки сводит?

Нияз скользнул по узникам мутным питоньим взглядом, в котором не было ничего человеческого: ни интереса, ни сочувствия, ни соучастия.

– Не будет нормы – не будет и еды. Диета будет. Фсе!

«Ад пуст. Все бесы здесь», – театральным шепотом на всю рабочку процитировал Бурак Шекспира.

На опустившуюся вниз платформу узники загрузили ящики с лекарствами, и она медленно поползла вверх.

– Слышь, Нияз, ты, случаем, не в курсе, как сыграли «Терек» с «Динамо»? – как ни в чем не бывало продолжил общение опер. – А то я все новости пропустил с вашим трудовым лагерем.

Кавказец уставился на Юрия глазами мороженой селедки. В его тупой башке не укладывался смысл прозвучавшего вопроса. Даже не смысл, а целесообразность интереса потенциального трупа к событиям, которые его уже никогда не коснутся.

– 3:1. Наши прадули из-за прадажного судейки, – хлопнул себя по ляжкам Умар, которому тема футбола оказалась куда ближе. – Нада жалаба в УЕФА писать.

– А еще можно настучать в Гадский<sup>[17]17
  Гаагский.


[Закрыть]</sup> трибунал, как говаривал один мой сокамерник, – проворчал Павел себе под нос.

К упакованным лекарствам у бандитов претензий не было. Сделав поверхностный осмотр, они потащили груз наверх. Тем временем вниз опустилась платформа с продуктовыми ящиками. В одном из них оказались несколько сеток полусгнившего лука и картофеля, пакеты потемневшей моркови, сморщенных яблок и штук десять желтых кукурузных початков. В другом были обрезки, даже не сала, а какой-то плевры, пачка соли, бутылка растительного масла, пакет черной трухи, именующейся чаем третьего сорта. Вместо сахара – пластиковый дозатор с таблетками сахарозаменителя. Опять жестянки с морской капустой и кошачьим кормом. Опять испорченный кефир и влажный «резиновый» хлеб. Практически ничего съедобного, если не считать брикетов с китайской быстрорастворимой лапшой, бульонных кубиков и нескольких пакетов с гороховым супом.

Первым вернулся Умар. Пока наверх ехали мешки с расфасованными крупами и мукой, Лялин попытался выяснить координаты бомбоубежища.

– Слышь, Умар, ты, я вижу, мужик толковый. Небось, в курсе, что происходит наверху. Весь день кто-то бабахает, будто снаряды взрывает. Над нами что, боевые действия проходят?

– Пачиму вайна? Этот машина свая забивает. И другой тоже, их там много. Депо какой-то строят, да. Очень балшой депо.

При появлении Нияза мужчина сразу замолчал. Стали разгружать мешки, и тут из, невесть откуда возникших дырочек, как из душа, на головы узников заструилась мука. Затем, как манна небесная, посыпалась крупа. Мешки оказались поврежденными, будто простроченными рядом острых зубов.

– Эта чиво ищо за такое? – заметался Нияз вдоль платформы. Из его груди вырывался тяжелый свист. Вены на шее вздулись. Казалось, вот-вот лопнут.

– Крысы! – поморщился Лялин. – Они каждую ночь нас терроризируют. Приходят всем стадом и жрут все, что найдут.

Унизанные печатками пальцы Нияза мелко затряслись. Кого-то он очень боялся. Может, хозяина, а, может, и бригадира Мусу.

– Вот что, мужики, – почесал Юрий за ухом, – передайте Аслану, что нам нужны мощные крысоловки. Не домики, а те, которые перешибают насмерть. Штук десять. Это – первое. Также требуются моющие средства: мыло, стиральный порошок, гель для мытья посуды, тряпки, веник, швабра, ведро, большой таз, полотенца – все, чем хозяйки порядок наводят. В чистых местах крысы не появляются. Там им делать нечего. И еще, надо, чтоб вы забирали отсюда биологический мусор: очистки, объедки, крысиные трупы. В противном случае, грызуны будут постоянно уничтожать готовую продукцию, нанося тем самым Аслану материальный ущерб.

При слове «Аслан» у обоих джигитов глаза забегали, как у сломанной куклы.

– Короче, мы вас предупредили, чтоб потом не было разговоров на тему невыполнения плана. Испорченные мешки можете спустить обратно – переупакуем. А можете взять с собой, чтобы продемонстрировать хозяину масштаб бедствия.

Парочка топталась на месте, не зная, как поступить. Наконец Умар принял «соломоново» решение:

– Пере… эта… упаковывайте! Ми за ними завтра приедем!

– За авральную работу премию платят. Тут нужно сутки работать, без перерыва на сон и еду, – категорично заявил опер.

– И чиво ты хочиш? – покосился на него Умар.

– Белого хлеба пару буханок, сливочного масла пару пачек, пакет сахара, чая нормального. Упаковок десять антибиотиков широкого спектра действия…

– Чиво-чиво?

– Таблетки: ампициллин, пимафуцин, цифазолин… Ну, и одежонки теплой: свитера, носки шерстяные, костюмы лыжные. Шапочки вязаные, как у тебя, а то просыпаешься утром, а в каждом ухе – по таракану…

– И сигарет со спичками! – прокричал Паштет, напрочь забыв, что общение с хачами –

конкретное западло.

– Курить вредна! – презрительно процедил Нияз. – Много жрать тоже – жопа слипница.

– Хозяин – барин! – резюмировал Лялин. – Я свое слово сказал, а вы сами решайте, как относиться к имуществу Аслана. Лично мне фиолетово, сколько его добра превратят в дерьмо наши подвальные монстры.

На лицах кавказцев застыла маска ужаса. Даже воздух уплотнился от напряжения.

– Ладна, работайте! Будит вам премия, – неуверенно произнес Умар. – До завтра!