Текст книги "Техас (сборник)"

Мы совсем не ссорились, не было повода. Он дарил мне цветы и подарки. Устраивал всякие сюрпризы.

Однажды днем, когда я мыла окна у себя в комнате. Он крикнул с улицы:

– Выйди на балкон!

– Зачем?

– Ну, выйди, увидишь!

Я вышла. Он отпустил красный шарик – сердечко, к которому был привязан плюшевый белый мишка, и сказал:

– Это тебе! Лови!

Я едва успела его схватить:

– А если бы я не поймала! – рассердилась я.

– Значит, улетел бы! – он пожал плечами.

– Спасибо!

– Я вечером зайду!

* * *

Это было самое счастливое время. Весна в самом разгаре. Мы каждый вечер гуляли или сидели у кого-нибудь дома. Пели под гитару разные песни. Как-то в мае, Ким с Лешим как раз орали «Кино»:

«Солдат шел по улице домой и увидел этих ребят.

«Кто ваша мама, ребята?» – Спросил у ребят солдат.

Мама-анархия, папа – стакан портвейна…».

Ко мне подошел Коля:

– Пойдем, пройдемся? Мне тебе что-то сказать надо!

Он принес большой букет сирени самой разной. И откуда он столько взял? Мы давно с ним не разговаривали и не виделись, он пропал куда-то. Мы шли по песчаной дорожке, мимо медухи к ЦРБ, она находится справа от стадиона «Торпедо». Там – небольшой сквер с лавочками. Я вдыхала запах сирени – он молча шел рядом.

Больница была большая. Дикие яблони уже зацвели. Я вспомнила тетю Иру, она всегда собирала эти яблоки, варила из них варенье. Она была маминой подругой, из всех ее подруг алкоголичек, самой доброй. Они познакомились на кладбище, когда мама хоронила своего очередного бой-френда, который помер от пьянки. Тетя Ира оказалась его родственницей. Они вместе ушли в запой по этому поводу. У нее была дочка, которую она очень любила, звала ее Лёлей (ее имя Оля). Оля ее ненавидела и забирала у нее все, что она зарабатывала. Последний раз она устроилась чистильщицей рыбы. Работать было тяжело, у нее все время болели руки. Когда Оля вышла замуж и ушла жить к мужу, тетя Ира бросила работу и окончательно спилась. А через месяц сгорела в собственной квартире, не потушила окурок и заснула. Пожар был страшный, дом очень старый, перекрытия деревянные. Мне и вправду было ее очень жаль.

– О чем ты думаешь? – Коля заметил, что я задумалась.

– Ни о чем! – не рассказывать же ему про тетю Иру.

Мы наконец-то добрели до лавочки и сели. Я выискивала в букете цветок с пятью лепестками, чтобы загадать желание. Коля по-прежнему молчал.

– Что ты сказать хотел?

Он замялся, очевидно, не зная с чего начать.

– У меня никого нет из близких, кроме вас с Женькой. Вы самые дорогие мне люди. Я никому никогда не рассказывал то, что рассказывал тебе.

– Коль, да что случилось-то? – перебила я.

– Я попрощаться хотел, вдруг не увидимся больше!

– Как это попрощаться?

От главного корпуса прямо к нам шли Филя с Сёмой.

– Я в армию ухожу! Повестка пришла!

Коля их не сразу заметил. Они подошли к нам.

– Здорово! – Филя пожал руку Коле.

Сёма сделал тоже самое.

– Ну, че, уходишь? – спросил Филя.

Коля кивнул.

– На хрена? – возмутился Сёма. – Че те делать б… больше нечего?

– Я ему говорил, давай денег соберем – отмажем! А он уперся, как баран, пойду служить! – поддержал Филя.

– Да, шел бы ты! – отмахнулся Коля.

– Не, я тя не понимаю, Колян! – не унимался Сёма.

– Да, хорош уже! Отвали ты от него! Решил так решил! Че теперь?! Мы те шикарные проводы устроим, всем Техасом! – Филя крутил на руке толстую цепь.

– Слышь, пойдем! Нам еще к Толстому тащиться! – вспомнил Сёма.

– Лано, короче, вечером у Сашки!

Они ушли.

Мы посидели еще минут пять и тоже побрели к дому. Он думал о чем-то о своем, а я просто не знала, что говорят в таких случаях.

У самой квартиры, он попросил:

– Дай мне фотку на память!

Не люблю фотографироваться, получаюсь всегда по-дурацки, не нравлюсь себе. Отдала ему фотографию, на которой смеюсь, стою, прижавшись к двери. Меня фотографировал брат, она показалась мне самой удачной.

Мне стало ужасно грустно, я не хотела, чтобы Коля уезжал. Обняла его и заплакала. Было такое чувство, будто я потеряла, что-то драгоценное. Будто сейчас все изменится, а остановить это я никак не смогу. Это хуже всего, когда ощущаешь, что сделать ничего нельзя.

– Малыш, ты чего загрустила, а?! Подумаешь, армия! Ты чего?

– Не хочу, чтобы ты уезжал!

– Перестань, два года всего. Это ерунда!

Я заплакала, и он, как-то по-особому прижал меня к себе. Так прижимают родных. Я знаю, что ему было тяжело, но он никогда не показывал вида. Только по тоскливому взгляду его бледно-зеленых глаз, можно было догадаться.

Проводы, действительно, вышли шикарными. Много народу и выпивки. По очереди все говорили тосты. Больше всего мне почему-то запомнился тост Филимона. Он встал с серьезным лицом и сказал:

– Было два друга. Ну, один влюбился в девушку. Ну, типа туда-сюда – шуры-муры. Решил на ней жениться. Пошел к родителям, просить руки. Ну, значит, приходит. Отец девушки говорит, если хочешь, чтоб я ее тебе отдал, то ты должен провести в ледяной пещере на горе три дня и три ночи прикованным. Ну, тот подумал, согласился. В пещере снег, лед, холодрыга. Приковали его. Первая ночь, ему холодно. Уже синий весь, замерз, чуть ли не до смерти. Раз, вдалеке около выхода из пещеры разгорелся гигантский костер – согрел его. Вторая ночь снова ему холодно, снова прямо в последний момент костер разгорается, опять его согревает. Наступает третья ночь – то же самое. Из ниоткуда появился костер супер гигантских размеров – согрел его. По истечении третьего дня пришел отец девушки, снял с него оковы. Все, типа, ты выдержал, давай к свадьбе готовиться. Тот на радостях бежит к другу. Прибегает к нему, ну, стучится – выходит мать парнишки. И говорит, что он умер. Он у нее естественно спрашивает: «Как? Из – за чего?». Она ему отвечает: «Когда ты в первую ночь в пещере был, он собрал весь хворост, который нашел вокруг пещеры, и развел костер, чтобы тебя согреть. Во вторую ночь он вынес из дома все, что горело, и снова разжег костер, чтобы тебя согреть. В третью ночь он не нашел ничего, что можно было жечь, чтобы тебя согреть, и поджег себя». Так выпьем же за настоящих друзей!

– Во, блин ты загнул! – удивился Сёма.

Все чокнулись.

– Да, лано, Колян, дембель не девушка – мимо не пройдет! – обнадежил Филя.

– О, наконец-то, родная зажигалка! Э, слышь, откуда она у тя? Неделю уже ищу! – обрадовался Филимон, глядя на закуривающего Сёму.

– У Наташки на кухне нашел!

– Угу, тихо спи…л и ушел, называется нашел!

– Так, тихо вы, черти, не жужжите! – сказал Ким. – Колька, раз уж ты идешь отдавать долг, который не занимал, желаю тебе, чтобы ты его побыстрее отдал. Если в пеленках не сдох, не сдохнешь и в портянках. У меня же брат служил на зоне, и нечё, жив-здоров, проблем не знает. Одним словом, служи, как наши деды.

Потом встал Сашка Козаков:

– Ща, пацаны, я реальный армейский тост вспомнил. Слушайте, короче, стихотворение:

 
Я пью за то, что не сбылось,
За запах девичьих волос,
За неотправленные письма,
За телеграмму «Замуж вышла»,
За суету внутри казармы,
За годы, что пропали даром,
За королеву черной масти,
За отпуска военной части,
За марш-бросок, глухие стоны,
И за старшинские погоны,
Что упадут тебе на плечи,
Как звезды в этот теплый вечер!
 

– О, ты смотри, выучил! – Удивился Сёма.

Тостов говорили еще много, шутили. Женя с Колей потом ушли и пили вдвоем.

Утром мы проводили его до военкомата. Он улыбнулся на прощание, как-то по-детски, больше он так не улыбался уже никогда. С тех пор прошло много лет, а я все еще помню эту улыбку – грустную, наивную. Если бы Коля знал, что ждет его там?! Если бы знал!

* * *

Через неделю все вернулись к своим делам и забыли думать про Колю. Жизнь продолжалась и как никогда была полна красок и чудес. Мы все так же бегали по дискотекам, собирались компаниями. Случались, конечно, мелкие драки, но кто придавал им значение.

Около «Индианы Джонс» стояли старые деревянные дома. В них жили люди, и они были не в восторге от такого соседства. Постоянные сборища пьяной молодежи, всякие стрелки, громкая музыка и прочее. Какой-то мужчина, дом которого был ближе всего, решил разобраться. Его забили ногами пятеро ребят. Он выжил, но остался инвалидом. Его жена потом кричала на нас, что мы нелюди, твари, сволочи ….

Я видела только, как его увезли в больницу. И многого не знала. Но мне стало жутко от всего этого.

Я спросила Женьку:

– Что случилось?

– Да, хрен какой-то, начал на наших пацанов вырубаться. Сам нарвался, первый полез! Не х… выё….ся!

Мягко говоря, я была потрясена. Успокаивала себя тем, что Жени там не было.

Спустя два дня мы с Женькой попали под ливень. Пока добежали от Фили домой, промокли до нитки. Я люблю дождь, многие боятся промокнуть, а я нет. В детстве мы с Кристиной все время танцевали под дождем босиком, прыгали и радовались, что идет дождь, пока бабушка не загоняла нас в дом. Кристина – это моя первая подружка, соседка по даче. Мы дружили очень близко, а потом мама увезла ее с собой в Америку. Я очень скучаю по ней. Не знаю, вспоминает ли она обо мне или забыла. Нам было всего по шесть лет, когда мы виделись последний раз. Поэтому когда идет дождь, я всегда вспоминаю о ней.

В тот день дома у меня никого не оказалось, и ключей у меня тоже не было. Поэтому мы пошли к Жене. Он принес полотенце и попытался снять с меня майку. Я скрестила руки на груди и замотала головой.

– Одежду нужно снять! Она мокрая! – настаивал он.

Я отчаянно вцепилась в нее.

– Ты меня боишься?

Я замотала головой и покраснела, как помидор.

– Снимай, отдай мне, я повешу! Там на кровати чистая рубашка! – он отвернулся и вытянул руку, чтобы взять мокрую одежду.

С одной стороны, мне было страшно и я стеснялась жутко, а с другой стороны, мне хотелось быть с ним по-настоящему. Хотя я и не знала, как это – по-настоящему.

Все вокруг говорили, что ему это нужно. А он сказал, что подождет. У него было много девушек. Они с презрением смотрели на меня, считали, наши с ним отношения несерьезными. Ольга даже как-то пришла к нему, кричала, что он променял ее на какую-то малолетку:

– Ты ведь даже не спишь с ней!

Женя говорил тихо, поэтому плохо было слышно, я сидела в его комнате, пытаясь разобрать каждый звук. В итоге он ее выпроводил и вернулся ко мне. Я заплакала.

– Ты чего? – обнял меня.

– Почему ты со мной не спишь? Ты меня не любишь? – спросила я сквозь всхлипывания.

– Дурочка, я тебя очень люблю! Просто рано еще! – он вытирал мои слезы ладонью и гладил по щекам.

– Когда будет не рано? – рассердилась я

– Когда мы будем эм и же! – он всегда так говорил, и его никто не понимал. Все сразу спрашивали, что это значит. Только я знала – мужем и женой.

Я сняла одежду и прижалась к нему голым холодным телом. Он повернулся. Минут пять мы стояли, тесно обнявшись. Было слышно, как стучит его сердце быстро-быстро. Когда я насчитала шестьдесят ударов, он взял меня на руки, отнес на кровать и закутал в одеяло.

– Ты замерзла совсем. Я сейчас чай сделаю. – и ушел на кухню.

С того дня мы стали спать в одной кровати. Обнимались и засыпали. Он всегда был такой теплый, а я мерзну все время. Мне нравился его запах, он пах чем-то очень родным. Когда я была маленькой, моя мама пахла так же, или, по крайней мере, мне так казалось. Это, наверно, глупо звучит, но я успокаивалась и засыпала. Я часто оставалась у него ночевать.

Иногда он уезжал на футбол с ребятами болеть за «Спартак». На обратной дороге, они обычно ехали либо в трех последних вагонах, либо в первых, в Лосинке заходили болельщики ЦСКА и начиналось месиво. Порой было не понятно, где свои, а где чужие; некоторых ребят задушили шарфами; с дребезгом вылетали стекла, полвагона – залито кровью. Самые маленькие пытались выпрыгивать на полном ходу, или прятались под лавками. На следующей платформе все выходили с пробитыми головами.

Он не хотел, чтобы я его видела таким. И я ночевала дома. Дома было хуже. Помимо родителей у меня еще «замечательные соседи». На втором этаже, под нами, постоянные скандалы. Машка пьет, а мать бьет ее за это и выгоняет из дома. Маша валяется в подъезде или на улице, один раз даже врезалась в продовольственную палатку. Впрочем, сейчас мало что изменилось, разве что хуже стало. Музыку врубает в три часа ночи и днями напролет. Включит и заснет.

Соседи сверху – сколько себя помню, постоянно стучат, пилят и ремонтируют. Казалось бы, уже тысячу раз сделали перепланировку: из четырех комнат – две и большую кухню; ванную с туалетом объединили. Что еще? Так нет, каждый день сверлят. Стены в дырочку? Я подозреваю, что именно этим они и занимаются. Если каждый день сверлить по одной дырке, то сколько дырок получится за двадцать лет?

* * *

Женя появился у меня через два дня с виноватым видом и в рваной куртке.

– Привет!

– Я соскучился! – он поцеловал меня.

– Куда ты пропал?

– Дела были.

Он наклонил голову и шрам на левой брови, тот самый из детства, после драки с Илюхой, стал отчетливо заметен – тоненькая белая полосочка. Я провела по нему кончиком пальца, пытаясь разгладить его.

– Это я в детстве упал.

– Подрался.

– Откуда ты знаешь?

– Видела.

Он слегка сощурил глаза и усмехнулся.

Вечером, когда мы ложились спать, я случайно увидела все его синяки со стадиона, на руке был след от пореза, уже запекшийся.

– Господи!

– Да, брось ты, это мелочи! Били и сильнее!

Я все еще встревожено смотрела на него.

– Меня один раз шестеро били ногами. И ничего же жив – здоров, а ты переживаешь.

– Как это? Когда?

– Да, это давно было. Терпел же, только голову руками закрывал, чтоб не отбили. В жизни иногда надо терпеть. Думал, все, хана. Ан, нет, сутки в крови провалялся и нормально.

Я прислонилась к нему. Он тогда такой худенький был, мальчишка еще совсем. Даже борода еще не росла, так пух какой-то светлый. Я рисовала что-то у него на коже, она у него была, как будто загорелая, как песок на Черном море, а у меня белая-пребелая. Он ставил мою ножку на ладонь, и удивлялся, какая она маленькая, почти с его ладонь, или сжимал мою ручку в своей. Я сворачивалась клубочком, а он ложился рядом и грел меня.

– Давай спать! – Женя выключил свет.

Мне всю ночь снились кошмары. Я молчала, хотя и переживала за него. Думала, что это со временем пройдет. Ведь тогда это считалось нормальным. Почти все мальчишки дрались.

* * *

День был прохладным, несмотря на летнее время года. Мы с Женькой шли из «кооператора» (это такой магазин, когда-то он был кооперативным, а теперь в нем продавалась всякая всячина: продукты и галантерея. Название давно сменилось, но местные все равно звали его так по привычке). Женя вытащил мне в автомате две игрушки, ежика и слоненка. И я все думала, отдать ли их Лизе, она собирала сорок игрушек, чтобы поменять на большого мишку, или оставить себе. Женька всегда их легко вытаскивал, везло. У меня скопилась уже целая куча мягких игрушек.

Около детской площадки в соседнем от нас дворе, возле шестого дома, в котором жили Козаковы, мы встретили Филимона с Сёмой, они сидели на каруселях и курили. Здесь были качели-лодочка, к которым, когда мы были маленькими, в качестве наказания ребята привязывали провинившихся и раскачивали их солнышком; а еще много скамеек со столами, на них играли в карты и пили, часто собирались всей кампанией; но больше всего мне нравились лавочки на цепочках, знаете, такие двойные, на них можно качаться. Я вообще любила этот двор, тут всегда было красиво и тихо. Особенно летом: березки изумрудно-зеленые и ветер шелестит в листьях, они подпрыгивают и будто переливаются, как шелковые. А под ногами клевер вперемешку с мягкой травой. Хоть босиком иди. Сейчас всего этого уже нет.

– Здорово! – они пожали друг другу руки.

– Че ты вчера не зашел-то?

– Да, вчера прикол такой был! Прикинь, сидим мы с Илюхой около овощного пиво пьем. (Овощной – это тоже магазин такой. В нем давно не продаются овощи, местные по старинке так называют. В данный момент там построили ночной клуб «Бамбура», но это не имеет отношения к делу. Потому что тогда там был только продуктовый магазин и музыкальная школа.) И тут мужик подходит, спрашивает, ну, типа, можно рядом сесть. Ну, нам че, садись. А он ствол из кармана достает и на Илюху наводит. Я такой думаю, блин, пиво жалко конечно, но, че делать-то, бутылку отбил и ему по чайнику. Короче, пистолет мы забрали. Прикинь, че за х…

– Куда ствол дели?

– Да, я его Илюхе отдал. Он просил поиграться.

– Ну, и где он?

– Да, он прое… его уже. Я спрашивал.

– Ищите, по-любому! Вечером зайдешь! – Женя хлопнул его по плечу.

Мы двинулись дальше.

– Жень, а что это был за мужик с пистолетом? Ты его знаешь? – осторожно спросила я.

– Не-а. Не бери в голову! – отмахнулся он.

Я задумалась и не заметила, что сзади едет машина прямо на меня.

– Тебе что жить надоело! – Женя резко дернул меня с дороги, так что мы упали. Причем я в самую лужу и каблук на босоножках сломала. Он донес меня до дома. Там, как ни странно, никого не было. Я бросилась в ванную – отмываться. Женя пошел на кухню.

Вода – ржавая и чуть теплая, хотя отключить должны только через неделю. У нас так часто бывает, то ржавая весь месяц идет, то зимой горячую отключают. А в третьем классе нас водили на экскурсию по водонапорной станции. Это, вроде как, местная достопримечательность – первый водопровод в Москву. И мы должны гордиться. Только чем? Станция давно обветшала и развалилась.

– Тань, выходи за меня замуж? – донеслось из кухни.

От неожиданности я поскользнулась и больно шлепнулась об ванну.

– Это понимать, как да? – отозвался на звук Женька.

– Нет! – попыталась подняться я.

– Нет? – не унимался он.

– Да, нет, не в смысле нет, а в смысле – не шути так.

– Я серьезно! Подумай! Хорошо?

– Ага! – вылезаю и вытираюсь.

Как же он всегда умел выбирать время и место для подобных объяснений.

– Почему ты сейчас об этом спрашиваешь? – подхожу к нему и обнимаю его.

Он домывает посуду и оборачивается.

– Потому что, хочу забрать тебя отсюда.

– И где мы будем жить?

– Пока у меня, а там решим.

– Не знаю. Я как-то не думала об этом.

– Тебе холодно? У тебя мурашки.

Пытается меня согреть, прислоняется к моей коже губами и выдувает теплый воздух. Мы идем в ванную, жмемся друг к другу, чтобы согреться, и целуемся, наивно. Я нарочно брызгаю его водой, он смешной, когда мокрый. Мне в тот момент хотелось схватить его крепко-крепко и никогда не отпускать.

Теплым вечером в середине июля ко мне зашла Анька и стала уговаривать меня пойти на дискотеку. Я ждала Женьку, он еще в обед ушел к Киму, и его все не было. Анька хныкала, и причитала, что не хочет идти одна. И я в конце концов согласилась. Мы перешли через дорогу, прошли мимо заброшенной стройки и старых деревянных домов. Остановились и замерли. Сложно передать словами, что творилось возле «Индианы Джонс». Было не понятно. Мелькали руки, ноги, бейсбольные биты. Кто-то уже лежал, кто-то еще бил или пытался отбиться. Я выискивала глазами его, но разобрать что-либо было невозможно.

– Пойдем отсюда, скорее! – я прихватила Аньку за рукав.

– Давай посмотрим! – вырвалась она.

– Какое посмотрим! С ума сошла? Пойдем отсюда! – крикнула я.

Недалеко от нас упал парень, все лицо у него было испачкано кровью.

– Интересно! – продолжала упираться Аня.

– Сейчас тебе битой съездят – будет интересно! – я не хотела бросать здесь Аньку.

Из кустов рядом с нами вылезли Тёма (Артем Красильников – смелый, хорохористый парень) с Веталем.

– Тема, ты? – удивились мы в один голос.

– А вы че тут делаете? Мотайте отсюда по-быстрому! Ща менты приедут!

Мы побежали по дорожке к дому, Анька все время оглядывалась.

Я прождала его до одиннадцати. Поднималась к нему каждые полчаса, слушала шорохи, выбегала на лестницу. Пыталась, заснуть, но не вышло. Без света я боюсь, а со светом не могу. Утром его тоже не было. Искала по всем друзьям – бесполезно. И когда уже шла домой, увидела вдалеке знакомые черты. Я бежала быстро, а подошла тихо, уткнулась в его куртку.

Он сказал:

– Прости меня!

Я не знала, что ему ответить. Радость оттого, что он пришел, заглушила обиду.

Мы легли спать и проспали до глубокой ночи. Мне казалось, что всё прошло и главное, что теперь всё хорошо. Как говорит моя мама: «Всё хорошо, что хорошо кончается».

Временами я находила в его карманах: ножи, кастеты, шило (пожалуй, самое надежное оружие, если подойти к человеку сзади, например, к танцующему на дискотеке, и резко воткнуть в него шило, он ничего не почувствует, кроме легкого укола, и продолжит танцевать, умрет от кровоизлияния), заточки из фильтра сигарет (они острее лезвия, разрезают даже шелковые шарфы, их обычно используют карманники). Думала, что все это ерунда. Мальчишки любят собирать всякую всячину. Настоящее оружие появилось позже, вернее, сначала у него появилась бейсбольная бита.

Я многого не знала. Не задавалась вопросом, откуда он берет деньги, на которые мы живем. Если бы я тогда об этом знала. Ведь началось все с обычного гоп-стопа (ограбления). Мы зависали целых четыре дня у Сёмы, а потом у них видимо кончились деньги, а душа требовала продолжения банкета. Они пошли к магазинчику, возле моего дома через дорогу, смотрели, кто, что покупает. Мужчина в шляпе и пальто набрал больше всего еды и выпивки. Они, их было четверо: Сёма, Илюха, Ким и Женька, в кустах около дома дали ему по голове. Взяли только еду и выпивку, даже карманы не проверили. Мне это потом рассказывали. Говорили, что самое смешное было, когда Сёма вышел из этих кустов в шляпе и с пакетами. А потом завертелось, они почувствовали вкус легких денег. Как ни пытаюсь, язык не поворачивается назвать их бандитами, а это так и было. Я тогда про бандитов знала мало, и представляла их иначе. Как-то к нам домой ворвался мужчина. Он задыхался, словно обежал бегом вокруг земли, видимо, стоять он уже не мог, поэтому полз. Сняв, здоровенный золотой перстень с пальца, он умолял не выдавать его. Сказал, что за ним гонятся. Обещал нам море денег, если мы его спрячем. Испугавшись за нас с бабушкой, брат отказался и выпихнул его за дверь. Мужчина заплакал, на вид ему было лет тридцать, а может, так казалось, из-за его чрезмерно упитанной фигуры. На нем была кожаная куртка и небывалой толщины золотая цепь.

А еще моя мама одно время работала у бандитов бухгалтером в их фирме, о них я знаю еще меньше. Видела их пару раз, мне тогда было года четыре, поэтому, что я могу помнить. Пряталась за занавеской, когда здоровые, еле проходившие в дверь, мужчины приезжали к нам домой. Вот и всё.

А Женя и его друзья для меня были обычными ребятами, мы же росли в одном дворе.

* * *

Колю из военкомата повезли в город Железнодорожный, там их распределяли по частям. В учебке все как положено – дедовщина, вместо еды плесневелая капуста с червями и тараканами, из душа тонкая струйка ледяной воды, ночной дозор с тридцатикилограммовым обмундированием, половина роты наркоманы. На «Губе» по колено воды, и нет даже нар. Так и простоял один раз трое суток. Ему отбили почки и сломали челюсть. Почки за то, что плохо изображал спутник. Это у сержантов такая забава, разбудить посреди ночи и заставить что-нибудь изображать для развлекухи. Челюсть за то, что вовремя не подшил воротник. Об этом он мне не писал и никогда не говорил, я знаю это от его друзей по учебке. Письмо от него пришло где-то через три недели после отъезда.

«Здравствуй, Танюша! Женьке тоже большой привет!

У меня все хорошо! Скучаю только сильно. Но с другой стороны, здесь тоже весело. Дедовщины у нас нет, зато есть уставщина, даже не знаю, что хуже. Хотя по началу всем тяжело. Писать мне кроме вас больше некому, адреса ребят я не записал, так что напишите, если можете, черкну и им что-нибудь.

Сейчас пишу впопыхах, чтобы все успеть написать. Первое время, до присяги, писать вряд ли смогу. Мысли в кучу и все перемешалось, так что простите за бедлам.

Кстати, вы бы знали, какие у нас выходные, просто супер, в будни меньше устаешь, чем в субботу или воскресенье. Все выходные подметаем плац. Остальное терпимо. Самое противное это искать сигареты на подпись, если «дед» курит, на сигарете пишется, сколько до приказа об увольнении в запас. Женя, я думаю ты более-менее в курсе, но для Танюшки поясняю, если ей интересно: запах – солдат до присяги; дух – после (1-ые 6–8 месяцев); слон – после прихода первого карантина (пол года); дед (черпак) – после прихода второго карантина (то есть год, 2-ой карантин для дедов является «духами», «черпаком» считаются деды до начала стодневки, когда молодых переводят в роту); демьбеля – те, кто отслужил полтора года и больше (им уже все по барабану). Теперь вы знаете всю армейскую иерархию. В караул мы будем ходить только через месяц-полтора, когда выучим все уставы, а их не мало.

Да, после того, как попрощались, на душе стало пусто и это очень давило, с этим чувством хожу до сих пор. Но с каждым днем оно стихает, и служить становиться легче. Главная проблема – это найти себе занятие. Я взял у одного парня устав и переписал. Пытаюсь выучить, так как потом времени не будет, а знать надо. Правда учиться с трудом, потому что все идет сплошным текстом и в добавок слишком закручено, могли написать и попроще, ну, и, конечно, извечная моя проблема – лень. Иногда получается с ней справляться; помогает то, что за незнание устава меня будут потом гонять так, что мало не покажется. С ностальгией справиться, как оказалось гораздо сложнее, чем с ленью.

Не знаю, что еще написать, все просто не влезет, а половину все равно забуду.

Напишите, как там у вас дела. Адрес на конверте. Всем большущий привет! Всех помню!

Ваш друг Коля, Я.

В конце, нарисовал розу, с лепестками и стеблем – красиво.

Больше он не писал.

– Почему Коля не пишет? – спросила я как-то у Женьки.

– Ну… Тут только два варианта возможно: либо ему там очень плохо, либо хорошо. Наиболее вероятно – первое.

Я помаялась с неделю, а потом это как-то отошло на второй план. К тому моменту они (Женя и его друзья) уже держали здесь всё (палатки, магазины, рынки, автосервисы, дискотеки, кафе – всё). Когда я вспоминаю это теперь, то многое начинаю понимать, сопоставлять какие-то факты. Почему тогда я не замечала таких очевидных вещей? На восемнадцатилетие Жене подарили новенькую черную BMW, мои капризы и желания выполнялись по мановению волшебной палочки, мы ездили по кафе и дискотекам, и я ни разу не видела, чтобы он платил по счету, для нас все было бесплатно. Но и этого для них уже было мало, решили перебраться в Москву. Нашли небольшой автосалон. Устроили туда Братухина Лешку охранником, чтобы разведать обстановку. Салон этот держали какие-то «чурки», во всяком случае, мне рассказывали именно так.

Они стали владельцами этого салона, торговали машинами и воровали по– страшному, ведь именно таким способом у Жени появилась BMW и прочее, до этого у них была белая девятка с трехсотым номером. Парня, который ее водил так и звали трёхсотка. Его настоящее имя мне не известно до сих пор.

Где-то через месяц пришли московские ребята. Сначала пропал Братан, просто ушел на работу и не вернулся. После его двухдневного отсутствия туда поехали Немец, Леший и Кузя. Их привязали за руки под потолок и били. Так они провисели три дня. Затем забеспокоились уже родители, написали заявления в милицию. Да, и мы тоже с ума сходили. Я тогда не понимала, что происходит.

Женя засыпал меня розами, каждый день дарил по огромному букету, у меня вся комната была в розах – ставить было некуда и не во что. Целыми днями он где-то пропадал, и ничего мне не говорил. Кроме как: «Ну, ты же знаешь, у меня дела». Какие дела? Я не знала. Но и подумать, что было на самом деле, не могла. Я ему верила.

Вскоре их отпустили, но в милиции уже завели дело. Московские ребята взяли девчонок из этого автосалона, и как они говорят, «попрессовали их немножко – повесили изнасилования на наших».

Это я знаю сейчас, а тогда я даже не знала, что и думать. Лиза постоянно твердила, что я встречаюсь с бандитом и убийцей, что пора уже открыть глаза. Я старалась ее не слушать, закрывала уши, уходила от нее. Я уже и сама не соображала ничего. Но от ее нотаций становилось только хуже. Один раз я разозлилась – накричала на нее, наговорила ей кучу всяких гадостей, обвинила ее в том, что она завидует и специально все это говорит.

Она ведь умудрилась влюбиться в Ильинского. А он к тому времени женился на Маринке, так как она забеременела. Он не хотел – родители заставили. По-моему, стало только хуже. Им сделали квартиру, но дома он почти не появлялся. Гулял направо и налево. Марина сидела дома и плакала. Сложно было найти девушку, не побывавшую в его постели. Девочки с Ярославки знали его в лицо. Он клеился ко всем, в том числе и ко мне. Я молчала, а тут по глупости ляпнула.

Лиза обиделась и ушла. А я осталась сидеть на скамейке, с заплаканными глазами.

Пыталась поговорить с Женей, но он либо переводил тему, либо упрекал меня в недоверии, либо и вовсе начинал меня целовать и обнимать…

Я отгоняла от себя эти мысли и продолжала закрывать глаза. Дня через два он пришел радостный и сказал, что теперь у нас все будет хорошо. Они договорились с московскими, а наших отправили на Украину где-то на полгода. Постепенно, всё как-то утихло. Я помирилась с Лизой, пыталась учиться. Определилась с будущей профессией (дизайнер-модельер) и готовилась поступать. Отец договорился со своим другом, художником, чтобы он со мной позанимался.

Каждое воскресенье я ездила рисовать. Приходила ранним утром, когда все кроме моего учителя спали. Сначала было тяжело, многое не получалось, занятия казались ужасной пыткой. Нужно было искать какие-то точки пересечения, оси, углы наклона. Мне многое давалось не сразу: я долго мучилась над эллипсами – они решительно не выходили; не понимала, как в обыденном предмете можно видеть нечто необыкновенное.

Но потом как-то постепенно начала понимать, вглядываться в предметы и замечать их скрытые свойства. Тарелки были уже не просто тарелками, я смотрела на них, как бы сквозь, – каждая линия была загадочной. Я стала видеть этот мир по-другому.

Живопись – самое настоящее волшебство. Из бликов и цвета получается нечто живое и настоящее, частичка этого мира. И не важно, что это – яблоко или тарелка. Оно уже живет своей жизнью, дышит. Мне нравилось рисовать. Я радовалась, что у меня получается.

Женя по-прежнему встречал меня. Весной мы бегали по кинотеатрам и Макдональдсам. Он ждал меня на морозе четыре часа, шутил постоянно. Ему нравилось меня удивлять. Но вероятнее всего, он просто выпендривался, как все мальчишки. Хотел показать какой он взрослый, самостоятельный, необыкновенный и смелый. И когда открывал мне дверь голышом. И когда уселся в переходе играть на гитаре. Заработал рублей сто. Я, краснела, бледнела, и, озираясь по сторонам, пыталась его поднять. Сейчас и вспоминать-то смешно. Странно, но тогда без денег было свободнее и легче.