Текст книги "Младенцы спали без улыбок. Рассказы"

– Кто это может подтвердить?

Человек, сидевший напротив Уйманова, выглядел растерянным. Он с недоумением хлопал бежевыми ресницами, не понимая, чего от него хочет добиться полноватый дядька с усталыми глазами и большим клетчатым платком.

– Н… никто, – выдавил он.

– Чем вы занимались в тот день?

– Лежал на диване. Пытался поймать мелодию. – Саянкин прикрыл глаза. – Жара. Расслабленность и нега. Потом, словно лёгкое дуновение – минорный, тревожный мотив…

– Давайте не будем отвлекаться. Где вы были пятнадцатого июля между одиннадцатью и двенадцатью часами?

– Пятнадцатого… Так концерт мы давали, – обрадовался, что вспомнил и может чем-то помочь следователю, Саянкин. – Идиоты из администрации придумали. В рамках культурной программы, – насмешливо добавил он. – Это ж надо было детей собрать, прорепетировать. А все разъехались. Мало, кто в городе сейчас. Да и зрителей пришло три калеки, бабульки одни.

– Вы никуда не отлучались из парка?

– Нет. Как я могу детей бросить? – искренне удивился музыкант.

– А саксофон вы в футляре носите?

Саянкин непонимающе уставился на следователя, силясь постичь ход его мыслей.

– В футляре, – сипло прошептал он, чего-то испугавшись.

– Двадцать шестого июля где были? – продолжал напирать Уйманов.

– Дома, – и опережая очередной вопрос следователя, быстро заговорил: – Был дома, как всегда. Никто не может подтвердить. Жара, тревога. Предчувствие…

– Предчувствие – чего? – быстро спросил Уйманов.

– Н… не знаю. Дождя, наверное, но и чего-то ещё, – он закрыл глаза и надолго замолчал, казалось, совершенно забыв про следователя. – Чего-то не хватает, – бормотал он как бы про себя, – будто ты чья-то половинка. Воссоединение! – он открыл глаза, и они сияли, как глаза человека, только что решившего трудную задачу. – Именно воссоединение. С кем-то или чем-то давно утраченным.

– Ваши родители живы? – спросил Уйманов.

Саянкин непонимающе смотрел на следователя:

– Только мама…

– А братья у вас есть?

– Что? Нет. Я один. Поздний ребёнок.

– Напишите адрес матери.

– Зачем? Что всё это означает? – болезненно сморщил лицо Саянкин.

– Пишите, пишите. Надеюсь, мы скоро это узнаем.

Славная, сладенькая девочка. Пухлые ручки, перевязанные ниточками ножки. Пожалуй, чересчур сладкая. Приторная, как зефир. Вот если бы ту, в сиреневом шифоном платье! Кто же это с ней был? Будто в зеркало посмотрел. Здорово он разволновался тогда. Схватил эту, розовую, без всякой подготовки. Так нельзя. Нельзя терять бдительность. Повезло в этот раз. В другой может и не повезти. Опять в психушку? «Они меня ищут», – пришло откуда-то знание. Мужчина опасливо оглянулся. Поёжился, будто от холода. Нет. Он не хочет туда. А этот – успешный. И костюмчик на нём льняной, и труба эта, дорогущая, наверно. И девочки, такие прелестные, – всегда рядом. Пальчики так и порхают над клавишами! Склонённая нежная шейка… Каждый день может трогать, разговаривать. Вот бы ему так! А ведь музыкант где-то рядом живёт. И девочка с сиреневыми бугорками… Что-то в этом есть…

Саянкина Валентина Петровна оказалась тихой интеллигентной женщиной. Про таких, как она, даже в самом преклонном возрасте язык не поворачивается сказать: бабка или старуха. Красиво уложенные седые волосы, умный насмешливый взгляд. Она пригласила Уйманова в квартиру, предложила чай с пирожными.

– Муж был инженером, всю жизнь на заводе, два года назад умер. Живу одна, пенсии хватает. Да Толечка помогает, – рассказывала она.

– У вас есть ещё дети, кроме Толечки? Анатолия, – спросил Уйманов, от горячего чая вспотевший больше обычного.

– Нет. У нас детей долго не было. Толечка появился, когда мне тридцать девять лет исполнилось. Давайте, я вам свежий платок дам, а этот – в полиэтиленовый пакет положу, возьмёте потом, – Валентина Петровна вышла в другую комнату, долго не возвращалась.

Уйманов уже хотел было пойти её искать, но хозяйка появилась в комнате, протянула чистый платок и решительно заговорила:

– Я лечилась. Ничего не помогало. А когда, наконец, забеременела, врачи сказали, что плод не совсем здоров. Скорее всего, родится с отклонениями. Что-то с сердцем. Я так хотела ребёнка. Ведь дал Бог. Грех – отказываться. Решила рожать. Это сейчас и в сорок рожают и ещё старше. А тогда… Роды были тяжёлые. Врачи спасали меня, а ребёнка… Умер он, – она взглянула на следователя, проверяя реакцию.

Уйманов, хорошо понимающий, как легко можно спугнуть свидетеля неосторожным словом, слушал молча. Он даже перестал прихлёбывать чай. Пауза затягивалась.

– А как же Толик? – осторожно спросил он.

– Я так до конца и не знаю, что произошло. Акушерка там одна, Люба. Фамилии не помню. Одновременно со мной женщина очень тяжело рожала. Думали, умрёт. А родила двойню. Люба и говорит мне, жалко, мол, мальчишек, в детдоме жизнь начнут. Сама Люба тоже детдомовская. Возьми, говорит, Валентина, ребёнка. Хоть одного от казённого дома спасём. Я проплакала всю ночь, а наутро сказала Любе, что согласна. А она уж Толечку на меня записала. Муж так ничего и не узнал. Так и умер, думая, что Толик – наш сын, – она тяжело вздохнула, поднесла ко рту чашку, – Толечка здоровенький рос. Только нервный немного. Всё будто искал чего-то и никак не мог найти. Выучили его музыке. Я же в музыкальной школе работала.

– А что со вторым ребёнком? – спросил Уйманов.

– А вот врать не буду, не знаю ничего про него. Не знаю даже, жива ли та женщина. Люба-то постаралась нас с Толечкой выписать побыстрее, чтобы не разоблачили.

– Похоже, объявился братец, – и старший следователь рассказал Валентине Петровне об исчезновении детей, в которых подозревается некто, очень похожий на её Толечку.

– А Толечку-то отпустят? – тревожно спросила Саянкина, провожая гостя.

– Думаю, да. Не волнуйтесь.

– Как же не волноваться-то? Всю жизнь свою сомневаюсь, правильно ли поступили тогда мы с Любой. Вроде, спасли одного мальчика. А другого, что ж? Да и плохо это – близнецов разлучать.

Вон она. Мужчина поднялся со скамейки. Вышел навстречу убегающей от собаки девочке, раскрыл для объятья руки.

– Ой, Анатолий Семёнович! Я так испугалась! Хорошо, что вы спасли меня!

Ах, как восхитительно пахнет! Чистотой. Свежестью. Лёгким страхом. Ничего, сейчас мы усилим этот волшебный запах! Убийца, охваченный пароксизмом сексуального и физического голода, стался унять дрожь и лихорадочно придумывал, что сказать девочке, чтобы она не убежала дальше по своим делам, а пошла за ним.

– А хочешь прокатиться на пони? Вон там, в конце парка…

– Уверен, Саянкин – не убийца, – докладывал Уйманов Володарскому. – Алиби у него нет, но и улик против него тоже нет. При обыске в квартире обнаружены только его отпечатки пальцев и не найдено никаких подозрительных, либо не принадлежащих ему предметов. Придётся отпускать.

– Выпустим, и что дальше? Где настоящий преступник? – Володарский с сожалением разглядывал старшего следователя: да, от толстяка не приходится ждать ни озарения, ни блестящей игры ума…

– Будем искать, – невозмутимо ответил Уйманов. – Потребуются люди.

Он понимал, что нужно торопиться. Если его предположения верны, то надо ловить преступника, пока стоит эта аномальная жара. Когда пойдёт дождь, будет поздно. Тот затаится, возможно, на годы…

– Доложите о проделанных мероприятиях по поискам настоящего преступника, Александр Васильевич! – оторвал от раздумий начальник отдела.

Уйманов встрепенулся, по привычке протёр платком розовую лысину:

– Посланы запросы в роддом, где родился Саянкин, и в ЗАГСы города.

Одиннадцатого июня тысяча девятьсот семьдесят четвёртого года в роддоме №2 родились две девочки и три мальчика. Девочки нас не интересуют… Мальчики. Одного – весом два килограмма восемьсот граммов – родила Саянкина Валентина Петровна. И двойня у гражданки Косивцевой, один ребёнок с весом три килограмма триста пятьдесят граммов, умер от врождённого порока сердца, второй родился два килограмма четыреста граммов, выписан вместе с матерью через месяц после рождения, набрав всего сто пятьдесят граммов. Все документы в порядке.

– Почему так долго держали? – заинтересованно спросил Володарский.

– У матери наблюдались осложнения, послеродовый психоз. Отказывалась от ребёнка, кормить грудью не хотела. Принимала лечение…

– Так, понятно, а что из ЗАГСа? – тёмные блестящие, со скошенными внешними уголками, глаза Володарского выражали заинтересованность.

– Получена копия из книги регистрации актов о рождении… номер записи… число, месяц… Свидетельство о рождении выдано Косивцеву Витольду Александровичу. В графе «отец» – прочерк. Скорее всего, отчество по имени матери, Косивцевой Александры Ивановны, незамужней, семнадцати лет от роду.

– Ишь ты, Витольд! – усмехнулся Володарский.

– Жили мать с сыном в однокомнатной квартире. Косивцева работала техничкой. С мужчинами не встречалась – жила для сына. Потом у неё появился ухажёр, которого сынок жестоко избил. Да так, что претендент на руку и сердце в одночасье скончался. Тогда-то, на суде, и выяснилось, что мать с сыном спали всё это время в одной постели. Витольда признали невменяемым и определили в психиатрическую больницу, на шесть лет. Мамашу – тоже признали. Но почему-то оставили на свободе, предписав амбулаторное лечение. А вскоре, не дождавшись сына, она умерла. По возвращении Витольд узнал, что в ЖЭУ прибрали квартирку, якобы за долги, и предложили поселиться в заводском общежитии номер пять да ещё и взяли на работу штукатуром-маляром.

– Когда Косивцев освободился?

– В прошлом году. Весной.

– И?.. – Володарский выжидательно смотрел на следователя скорбными глазами.

– Поднимаем старые дела на предмет применения их к открывшимся обстоятельствам. На это потребуется время.

– Нет, вы меня удивляете! – взорвался Володарский. – Пока вы старые дела поднимаете, ваш маньяк ещё пятерых ребятишек…

– Но у нас недостаточно доказательств, – возразил Уйманов, промокая бисерный пот клетчатым платком. – Что мы предъявим Косивцеву?

– Это вы у меня спрашиваете? – взревел Володарский. – Работнички, мать вашу… Брать его надо!.. Ну и предъявлять соответственно, – уже тише, устало добавил он.

Саянкин лежал на диване и обдумывал недавние события. Сильно болела голова. Яркий луч солнца пробился сквозь щель между тяжёлых гардин, пополз по дивану и начал удаляться. Анатолий Семёнович безучастно наблюдал за передвижением полоски света и вдруг подскочил, начал собираться.

Похоже, жара подходила к своему апогею. Слишком яркое солнце. Потрескиванье листвы в наэлектризованном воздухе. Больно глазам, больно лёгким. Саянкин остановился, прислушиваясь к себе, и уверенно зашагал в сторону реки.

Они встретились на мосту. Два близнеца-брата. Стояли и смотрели друг на друга, поражаясь зеркальному сходству.

– Как мне тебя не хватало! – сказали одновременно.

И снова замолчали, потрясённые тем, как причудливо и непоправимо судьба распорядилась их жизнями.

– Теперь мы вместе, – нарушил молчание Саянкин, для которого неуловимая мелодия обрела смысл. Музыка, вобравшая ноты новых чувств, звучала теперь в полную мощь. Мажор. Фортиссимо!

– Воссоединение, – сказал он и неожиданно засмеялся:

– Мой брат – маньяк!

Второй не ответил. Лицо исказила гримаса боли. Он резко повернулся и пустился бежать.

– Стой! – закричал Саянкин, догоняя. – Ты неправильно меня понял! Мы вылечим тебя!

За спиной Саянкина завыла сирена скорой. Но и в той стороне, куда бежал второй, замигали синие огни.

Саянкин догнал брата, обнял, прижал к себе.

– Мы всегда будем вместе!

– Я не хочу в психушку! Там… мерзко, – тихий шёпот прозвучал оглушительно.

«А ведь он уже был: в руках правосудия и в психушке. И не помогло, – промелькнуло в голове Саянкина. – И снова… Лет через пять выпустят – и что тогда? Опять сначала? Не жизнь, а кошмар…»

И Саянкин принял решение.

– Я же сказал: будем вместе, – шепнул он в ответ и медленно пошёл к перилам, увлекая брата, а тот, не отрываясь, смотрел ему в лицо и не сопротивлялся.

Обнявшись, они упали с моста в обмелевшую от аномальной жары реку.

Полицейские матерились, торопясь закончить до надвигающейся грозы, но всё никак не могли разъединить два одинаковых трупа. А потом хлынул дождь.

Уйманов был разочарован: чуть-чуть не успели! Следили осторожно за Саянкиным в надежде, что обострившееся жарой чутьё выведет музыканта к брату-двойнику. Боялись спугнуть, держали дистанцию. Машина с санитарами наготове… Когда поняли, что Саянкин направляется к мосту – вызвали подкрепление из центрального района: чтобы с двух сторон, наверняка… Но поспели только к двум совершенно одинаковым трупам, лежавшим в обнимку на отмели. Поди теперь, разберись – кто из них кто!

Видавшие виды эксперты запивали спиртом ужас от страшных находок в триста третьей комнате семейного общежития, совершенно при этом не пьянея.

2012 год

Трон шамана

Едва утреннее солнце тронуло позолотой крыши, напоминающие китайские конические шляпы, как на разные голоса запели медные птицы и завыли собаки, заурчали львы. В сложенной из каменных блоков стене открылись ворота, выпуская из поселения длинные изогнутые трубы с раструбами в виде голов животных. В руках искусных трубачей карниксы издавали сильные и тревожные звуки траурной мелодии, расчищая путь процессии. На украшенных цветными лентами повозках ехали жрецы в богатых праздничных одеяниях. Следом шли вооруженные копьями воины. За гнедым вхрапывающим конём плёлся обессиленный, но пока ещё живой пленник. Его шею опутывала толстая грубая верёвка. Босые ноги утопали в пыли, которая поднималась из-под копыт и клубилась душным облаком, оседая на курчавых волосах и исполосованной плётками спине. Завершала ритуальный ход толпа женщин и мужчин в пёстрых одеждах.

К полудню процессия пересекла равнину и приблизилась к сооружению, состоящему из поставленных в круг огромных каменных глыб. Только жрецам было позволено войти внутрь древнего храма. Воины, кони, двухколёсные повозки, простые и знатные жители оппидума расположились вне священного круга, наблюдая за происходящим в просветы между глыбами. Стихли карниксы, заговорил верховный друид. Его речь прокатилась эхом по кругу, отталкиваясь от вековых мегалитов, и сосредоточила взоры зрителей на большом плоском камне – эшафоте.

К пленнику подошли двое. Один друид бережно держал в руках золотую коробочку. Другой почерпнул из неё маленькой лопаточкой пыльцу священной омелы и дал проглотить приговорённому.

– Отрекаешься ли ты от своих слов перед лицом грядущего? – вопрошал верховный.

Обречённый сверкнул глазами и покачал головой.

– Смерти я не боюсь. Она лишь середина жизни. А вот вас ждёт нечто пострашнее…

По толпе пробежал ропот. Неужели чернокожий дикарь не знает, что пророчества запрещены? Друиды никому не позволяли распространять предсказания, опасаясь их магической силы. Лицо верховного исказило недовольство, за которым прятался страх. Жрец торопливо махнул рукой. Вначале жертва получила удар топором по черепу, затем он был задушен петлей всё ещё надетой на шею верёвки и, наконец, ему перерезали горло. Припорошенное пылью оливковое тело распласталось на эшафоте. Курчавая голова отскочила и покатилась, подпрыгивая и роняя в траву алые брызги, пока не остановилась перед алтарём.

– неминуемая… – проронили последнее слово лиловые губы и остались открытыми, как и глаза, обращённые к солнцу.

Костя проснулся от щекотки. Волосы на затылке ерошил лапой кот Бося.

– Да, ну тебя, Боська! Дай поспать!

Мальчишка расслабленно потянулся и решил ещё поваляться. Нежиться осталось недолго: через неделю – первое сентября. Настойчивый звонок заставил подскочить. На пороге стоял друг и одноклассник Димка Петров.

– Ты чё, дрыхнешь ещё? Забыл, что ли? – Петров недовольно наморщил нос. Вышло смешно.

– Я сейчас! – сказал Костя, юркнув в ванную.

Петров сидел в прихожей и недовольно поглядывал на часы. Кот вышел из кухни и уселся караулить гостя.

– Мы же договаривались… – поёжился Димка под прицелом жёлтых глаз.

– Да не парься, успеем!

Костя проглотил пирожок, запивая холодным чаем. На ходу прочитал мамину записку: «Прибери в комнате, полей цветы, пропылесось и убери за Босей. Не забудь про летнее чтение. Целую. Ма». Костя оглядел детскую. В центре ковра – недостроенная модель самолёта, вокруг разложены не использованные пока детали, под кроватью носки, электронная книжка с заданными на лето писателями и упаковка от хлопьев. «Всё нормально! – подумал мальчишка, запихивая в мусорное ведро коробку и притаившуюся за ней банановую кожуру.

– Иди сюда, зверюга! – Костя вытянул за шланг пылесос, провёл несколько раз по небольшим островкам – где не было строительной мелочёвки – и быстренько выдернул штепсель из розетки. Кот не успел даже добежать до дивана, под которым обычно спасался от ревущего чудовища. Сидел, уставившись на Костю огромным глазами, и будто хотел что-то сказать.

– Но ты же подтвердишь, Босс, что я пылесосил, да?! Чё там у тебя в ванночке? Ну, ты даёшь! Когда только успеваешь?..

Кажется, всё.

– Пошли, Димон!

Дело предстояло важное. Недавно Димка обнаружил клад.

– Ходили с отцом на рыбалку. Там, в одном месте, прям из размытого берега торчат чьи-то кости. – Размахивая руками, рассказывал он два дня назад.

– Мало ли, корова какая-нибудь сдохла. Там же деревня когда-то была. Потом её город подавил. То есть, сожрал и не подавился, – возразил Костя и по-взрослому сплюнул на землю.

– Нет, в том-то и дело: кости человечьи, – понизил Димка голос. – Деревня на том берегу была, а не на этом. У нас там бабушка жила.

– Ну и что? – не понимал Костя.

– Надо быстрее, пока не понаехали археологи, выкопать клад!

– Клад? С чего ты решил, что там клад?

– Помнишь, по телевизору показывали, что сокровища Колчака потерялись? Где-то недалеко от нас, между прочим! И отец подтвердил…

– А чего он сам не раскапывает?

– Да я не говорил ему про кости. Случайно их нашёл. У отца клевало, а у меня нет. Шёл-шёл по берегу и нашёл! А им, взрослым, только расскажи, сразу себе заграбастают! Нет, надо самим копать и прославиться. Прикинь, по телевизору покажут – минута славы!

– Да сами в интернете выложим, сто тысяч просмотров – девчонки обзавидуются! – сказал Костя с энтузиазмом, которым наконец-то заразился от друга.

Залезли в интернет. Информация подтвердилась: «… часть золотого запаса Российской империи (около двадцати семи тонн) бесследно исчезло на заснеженных просторах Сибири…»

– Вот видишь! – победоносно воскликнул Димка. – Смотри, тут и карта есть!

– Так это ж в сотне километров от нас! – засомневался Костя.

– Фигня! Чего для них сто километров туда, сто – сюда! Может, спецом, для конспирации, крестик не там поставили. Глянь, изгибы ихней речки на карте и нашей Макарихи совпадают, прям один в один! Там ручеёк справа впадает, и тут тоже!

Мальчики вытащили из-за кустов тележку и лопаты, которые предварительно стащили у дворничихи и припрятали в соседнем дворе за трансформаторной будкой.

За окраину городка добрались без происшествий.

Из обвалившегося берега действительно торчали кости. Белели в толще жирной коричневой глины.

– Гляди! Это чья-то нога! Пальцы, как у скелета!

Начали копать со стороны обвалившегося берега. Глина подавалась плохо. Ребята устали и проголодались. Но, подчиняясь какому-то непонятному азарту, копали и копали, стремясь высвободить всего цельного человека. Череп почему-то оказался в стороне. Димка едва не проломил его лопатой, неосторожно воткнув её справа от туловища. Скелет будто сидел, скрючившись и свесив ноги с края берега, а тело находилось в глубине пласта, как оказалось, вовсе без головы, которая лежала отдельно, сбоку.

– Ну, и где твой клад? – спросил Костя, когда раскопали уже довольно большую яму, но никаких сундуков или кувшинов с золотом не нашли.

– А хрен его знает! – ответил Димка, рассматривая череп. – Смотри, у него даже зубы целые. Правда, на одном какая-то штука металлическая!

– Наверное, пломба! Я слышал, немцы серебряные пломбы ставили. Но откуда тут немцы?

– Бабушка рассказывала, что после войны их было тут полно. Пленные немцы строили дорогу к руднику. Говорят, подыхали тут пачками от нашего холода…

– Так им и надо! – по-взрослому сплюнул в траву Костя.

– Ага! – согласился Димка.

– Только странно у тебя получается: то Колчак, а то немцы…

– А чё странного? История, – сказал Димка многозначительно.

– И что мы с этим военнопленным теперь делать будем?

– Как что? Домой понесём! Зря, что ли выкапывали?

Когда подходили к дому, Петров наморщил нос:

– Ты, это, Костян… немца себе забирай, меня батяня опять лупить начнёт, если его увидит…

Когда Костя, выковыривая глину и корешки растений, промывал находку под краном в ванной, от неё отскочила нижняя челюсть. Юный натуралист внимательно её оглядел: челюсть как челюсть – мощная квадратная кость с глубокими ячейками-гнёздами, из которых торчали неровные буроватые зубы. Рассмотрел и коренной – на котором был надет металлический колпачок. Вряд ли это серебро – уж больно чёрное! Хотя… мамино серебряное колечко тоже потемнело… а этот пролежал в земле неизвестно, сколько лет… После некоторых раздумий мальчик отнёс разрозненные детали в детскую. Чуть не наступил на кота, которого тоже заинтересовала находка.

– Ну чего ты под ногами крутишься? – прикрикнул, отодвигая Боську ногой и не обратив внимания, насколько тот взволнован.

Костя притащил из кухни тарелку с пирожками и устроился с книжкой на кровати – добивать летнее задание по чтению. Читал и время от времени поглядывал в угол, где обсыхал на тряпочке трофей. Костя поймал себя на мысли, что относится к черепу, как к кому-то одушевлённому, почти живому. Нет, конечно же, немец или кто он там был на самом деле, давно мёртв. Мертвее не бывает! Желтоватые лобные кости, тёмные провалы глазниц, треугольная дыра вместо носа. Интересно, кем он был? Каким человеком? Вот мама удивится! Настоящий человеческий череп у него в комнате – не то, что ужастики по телеку! Можно и напугать легонько! Мама спросит, что прочитал, какие новости, а он тут как тут…

Из угла послышался шорох. Нижняя челюсть медленно подползла к верхней. С тихим щелчком они соединились, будто детали конструктора. Длинные зубы клацнули и оскалились в мерзкой улыбке.

– М-мау! – завизжал кот, словно подстреленный, отскочил и помчался под диван, удирая быстрее, чем от пылесоса.

Череп как ни в чём не бывало лежал на тряпочке и зиял глазницами. Костя помотал головой, пытаясь стряхнуть наваждение. Устал, вот и поплыло всё перед глазами. Мама говорила, что так бывает в переходном возрасте. Залез с головой под одеяло и тихонько позвал:

– Кис-кис! Боська, иди сюда!

Он и пришёл. Прыгнул на кровать, отодвинул лапой одеяло и шершаво начал лизать голову мальчишки. Коты ведь лечебные… знают, где больное место… Затылок, потом темя. Ероша волосы, язык продвигался ко лбу… Это уж слишком!

– Да ну, тебя, Боська! Лежи смирно! А не хочешь – брысь отсюда! – отпихивал кота через одеяло Костя.

Но кот не унимался. Костя почувствовал, как повлажнели волосы на голове, а внутри её сделалось горячо и тесно. Он выпростал из-под одеяла руки, чтобы схватить Боську и оттрепать паршивца за ухо, но вместо озорного пушистика нащупал что-то округло-твёрдое и влажно-холодное.

– А-а-а! – заорал Костя, судорожно отпихивая от себя это.

Череп со стуком скатился с кровати, развернулся и стал с разбега готовиться запрыгнуть снова. Костя вскочил на ноги и пнул его, что есть мочи. Черепушка с грохотом закатилась под кровать, успев цапнуть за ногу ржавыми челюстями. Нога тут же онемела, потом по ней побежало вверх тепло. Кожа ноги начала отвердевать и трескаться, становясь похожей на древесную кору. Зато внутри!.. Внутри всё кипело, иначе и не назовешь горячее бурление и перемешивание плоти и мыслей. Кровь превращалась в бродивший по-весеннему берёзовый сок и поднималась тёплыми волнами, приливала к пальцам рук и голове. Костя замер на месте, не в силах понять, что с ним происходит. С трудом поднял к глазам руки: вместо пальцев шевелились какие-то прутики. Доковылял до зеркала. Из головы, там, где до неё дотрагивалось чудовище, словно рога оленя, торчали ветки, на которых росли и набухали почки и быстро, словно в мультиках, раскрывались листочки.

Костя смотрел в глаза отражению. Да, у этого дерева были глаза – провалы! Два чёрных колодца зияли, затягивали в тоннель времени.

Костя смотрел в зеркало и, будто на старой фотографии с налётом сепии, видел украшенную рогами свою бедную голову. Он стоял, опираясь на причудливую спинку стула, в странной одежде – такую уже давно не носили. Стоп, да и лицо было вовсе не его, Костино, а…

Его звали Томас Бирн. Из тех обедневших Бирнов, чьи предки некогда жили в старом замке на холме. Из тех Бирнов, в гербе которых издревле красовался чёрный ворон. Из тех Бирнов, для которых настали не лучшие времена…

В то утро у Томаса разболелся зуб. Он не мог стоять в лавке, помогая отцу, не мог рубить жирные туши, подкладывая на прилавок лучшие куски. Проклятый зуб пульсировал болью, будто по нему долбили молотком. У Томаса перекосило физиономию. Это отпугивало покупателей. Тогда его отец скрепя сердце выделил монету для дантиста. Томасу пришлось пережить несколько болезненных часов, пока дупло не залатали большой серебряной пломбой. И вот, когда он, измученный, возвращался от зубодёра, путь преградил этот выскочка Норкус. Он раздавал листовки в окружении таких же сопляков. И нагло смеясь, посмел предложить жалкую бумажонку ему, Бирну. Такого Томас вытерпеть уже не мог. Позабыв о боли, он сунул в рот пальцы и издал пронзительный свист. Тут же на улицу высыпали сыновья лавочников и ученики мясников, не успев снять с себя окровавленные фартуки, что оказалось весьма кстати. Молокососы из дойчес юнгфолька бросились врассыпную. Но от красной молодёжи не так-то легко скрыться. Лавочники показали, кто из них настоящие гитлерюгендцы. Эта была славная бойня!

Томас лично вонзил нож, который всегда носил при себе, в шею змеёныша. И с хладнокровным наслаждением нанёс ещё несколько ударов. Это была справедливая месть за их родовой замок! Даже папаша Бирн одобрительно осклабился. Но почему-то все, и даже пастор, приняли сторону Норкуса. «Никто не отнимет у нас надежду на то, что наступит день мести», – разглагольствовали они. Но это мы ещё посмотрим!

Томас Бирн стоял под прицелом фотографического аппарата и еле сдерживал ярость и дрожь. Официальное фото для уголовного дела было испорчено. Какие-то рога… невесть откуда взявшаяся ворона. Но сам Томас хорошо знал: на фото проявилась его история, зашифрованная для потомков. Его праведный гнев, требующий мщения!

Томаса Бирна посадили за решётку, а потом, когда разгорелась война, послали на фронт. Так он попал в Россию. Но правду говорят, смерть – это середина долгой жизни.

И час настал! Подростки глядели друг другу в глаза. И тот, что из настоящего, ощущал себя продолжением того, из прошлого.

– Никто не отнимет у нас надежду на то, что наступит день мести, – повторил Костя с решимостью. – И что мне надо сделать?

– Пойди и убей! Сначала – кота!

Валентина вышла из офиса, когда серая акварель сумерек сгущалась, готовая лечь под более тёмные мазки ночи. Матери-одиночки должны работать много, чтобы прокормить свои чада. Освещённое крыльцо супермаркета высветило афишу заезжего зоопарка. «В воскресенье надо будет сводить Костика», – подумала Валентина и зашла в магазин за продуктами. Каждый раз, задерживаясь на работе, она мучилась чувством вины и тревоги. Целыми днями ребёнок предоставлен самому себе. «Надо купить ему что-нибудь вкусненькое!»

У подъезда стояла скорая. Сердце ёкнуло. Что-то случилось с её ребёнком! Ноги подкосились. Валентина топталась у двери, не в силах перешагнуть порог. Из подъезда вышли санитары. На носилках – прикрытое простынёй худенькое тело подростка. Белое лицо Нади Петровой. Страшные глаза соседки и шёпот: «Димку убили!»

– А Костя? Что с Костей? – закричала Валентина.

Петрова непонимающе взглянула на неё и прошла мимо. Села в машину, держа за руку мёртвого сына.

«Ух! – выдохнула с облегчением Валентина. – Димку убили, не Костю! С Костей всё в порядке», – уговаривала она себя, бегом поднимаясь по ступеням и не видя ничего вокруг.

– Костя! Иди, возьми сумки! – крикнула Валентина из прихожей. Ответа не последовало. Даже кот не вышел навстречу.

Валентина понимала не всё из того, что говорил старый шаман.

– Дети втянуты в древнюю вражду. Кровавую. На поражение. На кону – будущее планеты. Массовая гибель детей. Почитайте газеты. Заголовки новостных лент в интернете: «Пропавшая третьеклассница найдена мёртвой. Подросток зарезал одноклассницу и повесился. Двенадцатилетний ребёнок утонул в фонтане. Подросток зарезал друга и одноклассника»… Вам ни о чём это не говорит?

«Это, последнее, – про нас. Про Костю», – машинально отметила Валентина. Она согласно кивала головой на все доводы шамана. Но никак не могла решиться принести в жертву его. Своего мальчика. Даже во имя спасения планеты.

Она приехала сюда, в Чуйскую степь, в древнюю обсерваторию, за спасением Кости, единственного сына. Ей подсказали, что только здесь возможно чудо. Одна из каменных глыб внутри магического круга напоминала трон. Это и был трон шамана. Здесь он и поджидал её. Старый шаман откуда-то наверняка знал, что она придёт. Он не в силах спасти её сына. Но пусть она не расстраивается. Смерть – это середина долгой жизни. Потусторонняя жизнь – более счастливое продолжение земной. Последняя надежда Валентины рухнула.

– Тёмные силы пробудились. Дети убивают детей. Тысячи молодых людей ринулись на поиски… чего? Мести? Войны? Счастья? Надо остановить поток ненужных смертей. Смертью смерть поправ! Смертью смерть поправ!

Бегая по кругу, шаман подпрыгивал всё выше, тело его выгибалось. Бубен и круглое лицо его были обращены к солнцу и повторяли его форму, троекратно приумножая силы светила. Шаман впал в транс, вошёл в резонанс с космическими ритмами.

В самом центре мегалитического комплекса, близ плоского, похожего на эшафот камня разгорался жертвенный костёр. Рядом – две согбенных фигурки. Мать держала за руку пока ещё живого своего сына.

2015 год