Текст книги "Ты видишь, Эльф?"

Ты видишь, Эльф?
Татьяна Раевская

© Татьяна Раевская, 2023

ISBN 978-5-0059-7478-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ты видишь, Эльф?

Глава 1
Свет в темноте

Вспышка яркого света почти ослепила Уле. Мгновение назад его выкинуло из белой волны вверх, в золотистую. Он в изумлении оглядывался вокруг. Сердце его билось, плавники трепетали от восхищения. Его гладкое серебристое тело переливалось невероятными оттенками, отражая вспышки огромного золотого шара, на который невозможно было смотреть.

– Неужели это Оно, Наше Великое Солнце?! – Он благоговейно прикрыл глаза.

Уле был здесь впервые. Только Владыка, синий кит, высшее существо Астрании, мог постоянно пребывать в золотой волне, где обитало живое солнце, сгусток сверхразумного света.

– Врата открыты. – раздался голос Владыки.

Он величественно шевельнул плавниками. Золотистая луава, в которой он размеренно покачивался, засветилась, завибрировала, и Уле почувствовал ласковые прикосновения плотной жидкости.

Через мгновение вокруг воцарился покой. Мягкий солнечный свет уже не ослеплял, а тихо мерцал, придавая луаве медовый оттенок.

Землянам луава виделась бы многослойной, плотной, но прозрачной жидкостью, похожей на кисель.

Её слои местные обитатели называли волнами.

Золотистая волна была недостижима для простых жителей Астрании, таких как дельфины, рыбы, морские коньки. Об огромном ките-мудреце, которого мало кто видел, слагали удивительные легенды. Поговаривали, что он может сотворить любое чудо. Но некоторые жители низших слоёв не верили даже в его существование, а уж тем более в существование Великого Солнца.

Собеседник Владыки, серебристый дельфин Уле, был его учеником, но смог подняться вверх, к учителю, впервые. Обычно Владыка сам спускался в белую волну, где жили киты, и в розовую, где жили дельфины.

Они с Уле дружили много сотен лет. Сегодня они договорились о встрече, и Уле немного волновался. Это было сродни трепетному благоговению. Он знал, что сейчас происходит что-то очень важное. И для него, и для всего мира, в котором он живёт.

Владыка был недвижим, как гора, и лишь фиолетовый глаз сиял из глубины многочисленных складок. Кит всегда поворачивался боком к собеседнику: он был настолько огромен, что любой буквально терялся рядом с ним. Его лика никто никогда не видел полностью.

Как заворожённый, Уле смотрел в гигантское око и видел там отражение мерцающего света, окружавшего их. Вокруг было светло и очень тихо. Глаз Владыки излучал покой, и Уле вдруг почувствовал, что его волнение улеглось, а сердце наполнилось радостью. Он улыбнулся. В центре зрачка Владыки Уле увидел самого себя: большая голова, серебристые бока отливают розовым. На секунду ему показалось, будто он пребывает одновременно в двух мирах: здесь, снаружи, качается в золотой луаве неземного океана и там, внутри мудрейшего существа их удивительной планеты.

– Это уже случилось. – Око Владыки словно смотрело в невидимую книгу и читало её. – Она готова нас увидеть. Она скоро будет здесь.

Уле мягко шевельнул хвостом, и по луаве побежали мелкие волны. «Это предвестники, – подумал он, – предвестники того грядущего, что скоро случится согласно древнему пророчеству. А вдруг, – он замер, – не получится?»

– Ты сможешь её встретить и сопровождать? – Владыка почувствовал его сомнения.

– Да, я смогу, я готов, – твёрдо ответил дельфин. – Но готова ли она? Испытания, которые её ждут, часто не под силу даже взрослому, а она ещё ребёнок.

– Не торопи события. Она должна будет сама сделать выбор. Жди.

Если бы кто-то из земных существ оказался в этом мире, то услышал бы не слова, а пение, невероятной красоты пение. Голос кита, густой и торжественный, звучал как могучий колокол. Он обволакивал, укачивал, успокаивал. Голос дельфина, высокий и тонкий, будто детский, издавал космические звуки, от которых ликовало сердце. Уле любили все обитатели Астрании.

– Делай, что должно, Уле. Неси свет в темноту. Верь в себя и в девочку.

Ослепительное золотое сияние, окружавшее Владыку, продолжало искриться. Сомнения не тревожили его. За тысячи лет своего существования он научился верить в лучшее. А ведь сейчас речь шла о будущем мира, который неожиданно оказался под угрозой… Но даже это не могло нарушить внутреннего покоя мудреца.

Всё было сказано. В знак глубочайшего уважения Уле поклонился так низко, что большое его тело перевесило голову и он перекувырнулся. Вокруг разлетелись серебристые искорки. Уле засмеялся. На сердце было легко.

Гигантский синий кит медленно закрыл огромный глаз. Мгновение – и Владыка исчез в яркой вспышке света.

Дельфин нырнул. Проткнул прозрачную плёнку, отделявшую высшую, золотую, волну от предыдущей, белой, и свободно понёсся вниз.

***

Дверь в палату хлопнула, словно взорвался надутый пакет с чипсами. Раздались шаги и шелест старательно приглушаемых голосов. Кто это? Как невыносимо громко они шепчут! Шу-шу-шу… Как будто змеи подползают. Я резко села. Тугая повязка давила на глаза, крохотные ниточки бинта то и дело сыпались на лицо и неприятно щекотали нос. Он чесался, и это раздражало. Как же надоело это все! Шаги приблизились. Кажется, два человека. Мама? А кто второй?

– Олечка…

Да, это мама. Она подошла, присела на краешек кровати. Положила руку мне на голову и провела по волосам, до конца, ниже лопаток. «У тебя лопатки торчат, словно крылья у ангела», – сказала она однажды.

А Мефодий, мой дачный друг детства, дал мне прозвище Эльф. Он говорил, что я как с картинки, только уши у меня не эльфийские. Обыкновенные уши. А всё остальное – светлые волосы, серые глаза и даже ямочки на щеках – он считал признаками древнего эльфийского рода.

А другой мой друг, Гришка по прозвищу Горына, хной нарисовал мне татуировку на правом запястье: Elf. Тонкой-тонкой кисточкой эти буквы вывел, да так витиевато, как старинной вязью. Кажется, что это было так давно. А было ли?

Я недовольно дёрнулась. Не люблю этих телячьих нежностей, мама же знает! Мне через три месяца тринадцать будет! Мама убрала руку. В палате был кто-то ещё. Вот этот кто-то кашлянул. Мужчина.

– Оля, меня зовут Антон Сергеевич, я твой лечащий врач. Как ты себя чувствуешь?

Что за вопрос! Ужасно, как же ещё?! Я что-то невнятно промычала ему в ответ.

– Мы сейчас пойдём в перевязочную и снимем повязку.

Наконец-то! Ура! Ура! Надоело лежать в темноте. Каждый шорох оглушает, как взрыв. Ничего сама делать не могу. Даже до туалета дойти. В первый день после операции вообще эту штуку приносили, как её… что-то типа горшка. Противно, стыдно! Ненавижу быть беспомощной!

Я тогда упросила медсестру проводить меня в туалет. Она добрая. Прошла со мной два раза туда-обратно.

– Один, два, три, – она поддерживала меня за локоть, а я ползла вдоль стеночки и считала вслух, пока не запомнила – тринадцать шагов от кровати к двери, потом выйти в коридор, поворот налево, шестнадцать шагов – и справа будет женский туалет. Три кабинки.

Ещё я ходила по коридору. Пятьдесят восемь шагов. Мама принесла мне палочку, чтобы я не натыкалась на стены и тележку с лекарствами, которая часто попадалась мне на пути.

Поскорей бы уже всё закончилось! И обратно на дачу, к ребятам! Достроить хижину, отпраздновать новоселье. И рисовать, снова рисовать!

Здесь я тоже пробовала, невозможно же просто лежать в палате, как варёная сосиска. Игнат Алексеевич, наш преподаватель по рисованию, говорил, что упражняться надо каждый день, хотя бы по чуть-чуть, наброски делать. Мама мне принесла папку с зажимом и листы формата А4. Она садилась рядом на стульчик у кровати, а я рисовала, лихорадочно, по памяти, не отрывая карандаша от листа. Сложно, но только оторвёшь – всё, можно выбрасывать. Сначала надо было ощупать лист, чтобы чувствовать его размеры. Потом я выставляла мизинец, он двигался по листу, как ограничитель, и помогал мне не забегать за края. Так Игнат Алексеевич всегда делал. И кисть так лучше лежит на бумаге. Хорошо ещё, что сломана правая рука: рисую-то я левой.

– Мам!

– М-м-м?

– Посмотри, что там!

– Отличный портрет! – бодро отвечала мама. Но я чувствовала фальшь в её голосе. Наверняка на листе сплошная мазня… Но всё равно это лучше, чем ничего не делать, сидеть, ныть и пялиться в темноту.

Доктор помог мне пересесть в кресло-каталку.

– Мама!

– Я здесь, здесь, – мама взяла меня за руку. Погладила. Я почувствовала дуновение ветерка слева. Кто-то толкнул каталку.

В перевязочной разливался кислый, неприятный запах лекарств. Ноздри защекотало. Я подняла руку, чтобы почесать нос.

– Оля, сиди спокойно, – Антон Сергеевич подошёл поближе, наклонился. Пахнуло чем-то терпким, но приятным. И руки у него были приятные, большие, тёплые, как у папы. Я вздохнула. С папой мы не виделись уже года три, наверное. И он так давно не звонил! Доктор положил руки мне на затылок, начал разматывать бинт. Как же хочется залезть под повязку и потереть глаза! Кажется, что всё лицо под повязкой искусано комарами, до того оно чешется.

Было так тихо, что я слышала своё дыхание. За окном оглушительно-зловеще каркнула ворона. Сердце у меня подпрыгнуло. Я почувствовала, что на лицо ничего не давит.

В напряжённой острой тишине я открыла глаза. Темно.

– Что ты видишь? – спросил доктор. Голос его звучал мягко.

– Ничего… – выдавила я.

Мама судорожно всхлипнула. Раздались какие-то непонятные звуки. Звон стеклянных пробирок. Шарканье чьих-то ног. Скрипнула дверца чего-то. Что это? Маленький шкафчик? Почему мне ничего не видно?

– Леночка, нашатырь!

Резко запахло чем-то противным.

– Мне уже лучше, – сдавленно прошептала мама. – Обо мне не беспокойтесь.

– Отвезите пациентку в палату, – снова раздался голос врача. – Мне надо поговорить с её мамой. Я сейчас приду.

Коляска повернулась и поехала. В голове была пустыня. Злая, звенящая. Такой пустоты я не чувствовала, даже когда мне сказали, что папа больше не будет жить с нами.

Скрипнула дверь в палату. Прохладные руки медсестры обняли меня и потянули вверх с кресла. Я вцепилась в неё и встала на ноги. Потом плюхнулась на кровать.

– Тихо, тихо, тебе нельзя трясти головой! – воскликнула медсестра.

И тут меня накрыло.

– Не-е-ет! – крикнула я так громко, что заложило уши. – Я не вижу! Я ничего не вижу! – Я взвыла, как раненая собака. – Мама! Мама!

Сильные руки обхватили меня.

Я кричала и кричала, молотила кулаками перед собой, а слёзы текли злыми ручьями по щекам и капали с подбородка на шею.

– Тише, ну успокойся, – приговаривала медсестра, схватив меня в охапку и покачивая. А я не могла. Ужасный вой стоял у меня в ушах и не прекращался. Я не узнавала собственного голоса. Мне было страшно. Мне хотелось проткнуть чем-то тьму перед глазами, сделать дырку в этой чёрной завесе. Разрезать её ножницами, разорвать, пробить кулаками… А она всё не поддавалась.

Сколько прошло времени, не знаю. Но слёзы вдруг кончились, я обмякла в руках медсестры и отключилась.

Темнота передо мной разъехалась, как двери вагона в метро, и в образовавшуюся дыру хлынул свет.

Глава 2 Прыжок колеса

Жизнь разбилась. Так неожиданно…

За пять минут до.

Мы с ребятами гнали на великах по просёлочной дороге, слегка подпрыгивая на ухабах.

«Нас четверо, пока ещё мы вместе», – бешено и ритмично стучало у меня в ушах. Это моя любимая песня из фильма про мушкетёров, в детстве смотрела его с папой. Я тогда представляла себя Д’Артаньяном, который несётся на вороном коне, подставив лицо ветру, а сзади развевается голубой плащ.

Возглавлял нашу кавалькаду Мефодий на своём новеньком Scott Spark 600, за ним ехал Горына. Его велосипед, жутко допотопный, дребезжал всеми винтиками, словно по-стариковски умолял оставить его в покое. Но Горына был неумолим. Не знаю, как он умудрялся выжимать такую скорость, у него ведь даже переключателя скоростей не было! Смеяться над своим великом Горына не позволял никому. Мефодий однажды попробовал…

– Костлявая у тебя лошадёнка, – поглаживая тонкую голубую раму с облупившейся краской, ухмыльнулся он, – кормишь, видать, плохо.

Горына зыркнул на него таким тяжёлым взглядом, что Мефодий стушевался.

– Ну ладно, ладно, – примирительно закончил он, отколупнув от велика ещё кусочек краски. – У Дон Кихота коняшка тоже был не призовой рысак.

После Горыны ехала я, а за мной – моя подружка Блонди. У меня велик совсем обычный, Стелс. А у Блонди Trek Superfly 9.9! Даже не представляю, сколько он стоит. Тысяч сто, наверное… или даже двести.

Совсем позади, изнемогая, крутила педали рыжая толстая Гангамстайл, которую мы сокращённо называли Ганга. Она была пятой, новенькой в нашей компании. Первый раз взяли её с собой, хотели проверить, потянет ли. Она не тянула. Хотя велосипед у неё был неплохой.

Блонди Мефодию сразу так и сказала своим фирменным «скучным» голосом: «Да она не сможет, будет нас всё время тормозить!» Но он, поправив очки на длинном носу и подёргав себя за вихор, важно изрёк: «У каждого должен быть шанс».

«Философ, тоже мне», – фыркнула Блонди и возмущённо тряхнула белокурыми кудрями. Но настаивать не стала. Мефодий был у нас авторитетом. Он придумывал походы, открывал новые места за пределами нашего посёлка. Я с ним дружила дольше всех, с самого раннего детства. Жаль, что только летом. Чего только мы не напридумывали!

Когда нам было по семь лет, мы построили себе домик на дереве, на поляне в березовой роще. У Мефодия папа строитель, и у них в сарае хранятся суперценные вещи: и материалы всякие, и верстак, и рубанок, и молоток, доски и гвозди всех размеров. Мы мастерить начали раньше, чем в детский сад ходить.

Домик наш скрывался в листве старой крепкой берёзы. Стен у него не было, только пол. А в полу дырка. Мы карабкались по веткам наверх, а потом пролезали в эту дырку. Потолком была крона.

Мефодий брал с собой дедушкин бинокль. А я – термос с чаем и сушки. Мы забирались в домик и следили за теми, кто ходит по дороге. Играли в разведчиков. Научились наблюдать, почти не дыша.

Был у нас однажды такой случай.

Тогда ещё жива была тётя Женя, старушка, которая держала коз. Каждое утро она приходила на нашу поляну, еле ковыляя и опираясь на свою клюку. Приводила коз на выпас. Садилась на складной стульчик и сидела, обмахиваясь газетой, пока козы щипали траву и обгладывали молодые ветки берёз. А мы, притаившись в ветвях прямо над её головой, тихо-тихо наблюдали за ней, стараясь не спугнуть. Мы играли, будто она была нашим врагом, волшебницей из дремучего леса, которая похищала маленьких детей и превращала их в козлят. День и ночь мы придумывали план, чтобы узнать волшебное заклинание и расколдовать малышей. Однажды Мефодий сказал:

– Надо её напугать! И она со страху нам всё расскажет!

Сказански-сделански!

В следующий раз, когда тётя Женя задремала на своём стульчике под нашей берёзой, мы спрыгнули с высоты у неё за спиной.

– Руки вверх! – выпалил Мефодий.

Тётя Женя подпрыгнула и схватилась за сердце. Она тогда ужасно испугалась и рассердилась.

– Ах вы, шаврики свинячьи! – завопила она. – Штоб вас подбросило и шлёпнуло! – В воздухе свистнула хворостина. – Вот я вашим родителям расскажу!

Но нам было не страшно. Мефодий хохотал как умалишённый и скакал вокруг неё. Она, ковыляя, словно настоящая Баба Яга, грозила ему клюкой. У меня от смеха свело живот и слёзы брызнули из глаз.

Мефодий был прав! Вот оно, волшебное слово! Сейчас мы всех расколдуем. «Шаврики, шаврики!» – голосили мы, кружась около козлят. Но они испуганно таращились на нас и никак не хотели превращаться.

А потом за нами помчался злой козёл!

– Стой! – громко приказал ему Мефодий, когда козёл повернул рога в нашу сторону и воинственно потряс бородой. От неожиданности козёл встал как вкопанный.

– Шаврики свинячьи, шаврики козячьи, шаврики собачьи, – Мефодий водил руками по воздуху, гипнотизируя козла, и перебирал заклинания, но ни одно не сработало. Козёл остался козлом. Видимо, так бывает. Он немного постоял в задумчивости, с любопытством глядя на манипуляции Мефодия, а потом наклонил голову… Ух какого стрекача мы дали! Наверное, тётя Женя что-то нашептала козлу и приказала нас забодать. Мефодий махал руками, будто крыльями, а я неслась за ним. А за мной – козел.

Мы на свою берёзу взлетели за секунду. Мефодий смеялся так, что дерево тряслось как в ознобе, а я думала, мы сейчас вместе с домиком так и рухнем. Прямо на голову тёте Жене. Да и козла бодучего заодно придавим.

Разговоров в посёлке было… Мы, будто бы, тётю Женю чуть до инфаркта не довели, а у коз со страху молоко скисло. Родители ходили извиняться.

В следующее лето мы стали взрослыми и серьёзными. Восемь лет нам стукнуло, как-никак. Мы играли в золотоискателей. Мефодий немного почитал из большой книжки, которую стащил у старшего брата. Там все искали золото. А мы чем хуже?

– Давай тоже отправимся на прииски? – предложил Мефодий. И я тут же согласилась. С Мефодием хоть куда. Договорились, что мы подготовим по сундуку с сокровищами, спрячем их на нашей поляне и обменяемся картами с хитроумными подсказками. Кто быстрее найдёт клад, тот и выиграл.

Сказански-сделански!

Мы разошлись по домам, и я достала свою любимую жестяную коробку. В ней когда-то было печенье, Мефодий мне из Парижа привёз в подарок тем же летом.

– Вот, смотри! – Он прямо сиял. – Знаешь, что это?

На коробке была нарисована высокая башня, острым шпилем протыкающая облака.

– Что?

– Это! – Он аж захлебнулся от восторга. – Это! Эльфовая башня! Вот что! На ней эльфы живут, французские!

– Ух ты! – до этого я думала, что эльфов не бывает, а Мефодий всё придумал – и про мои уши, и про глаза. Но с того момента… от мысли о том, что где-то далеко, в Париже, живут малютки с остренькими ушками и светлыми волосами, становилось тепло. Вот бы повидать эту башню! А ещё лучше – забраться на самый верх.

Я погладила картинку. Ну ничего, Париж подождёт, подумала я. А пока главное было собрать сокровища.

В коробку я положила всё самое драгоценное – двух прилипал (дельфина и черепаху), спиннер и волшебную палочку к нему, куколку Лол с розовыми волосами, зелёное стёклышко и камушек в виде сердечка, который я нашла на берегу озера. Потом надо было подумать, куда это спрятать.

Целую неделю мы готовились. Наконец время пришло. Утром мы встретились с Мефодием под нашей берёзой и обменялись картами.

Я его клад мигом нашла! Он его закопал в земле, в бывшем окопе, недалеко от старого дуба. Наивный! Это же первое место, которое я пошла посмотреть. Мы там обычно грибы собирали.

Ух какой у него огромный «сундук» был, как две яндекс-станции! Еле выкопала. А в нём… настоящие пиратские сокровища: водный пистолет, чёрная повязка на один глаз, карточки «Уно!» и главное – гофротруба! Как же страшно она выла, если в неё подуть! Скрежетала, как зубы вурдалака, который хрумкает свою жертву. Я весь день в неё дудела, сидя под берёзой. Фр-р-хр-р-у-о-о-о… Жуть.

А Мефодий всё ходил и ходил по поляне в поисках моей коробки. Пришлось ему попотеть. И главное, раз сто проходил мимо того дерева, просто смотрел вниз. А моё сокровище лежало наверху, в дупле.

Я люблю поднимать голову к облакам…

А Мефодий любит приключения. Вот и в тот день…

Мы гнали на великах, и белоснежные пятнистые стволы с кудрявыми зелёными папахами бодро проносились мимо. Сладко пахло цветами. Люпины. Они сливались в голубовато-фиолетовый океан с прожилками розового. Краем глаза я видела, как этот люпиновый океан медленно покачивается справа. Кое-где желтели крошечные головки лютиков.

Лето в этом году удалось. С самого июня было так тепло, что мы каждый день ездили на озеро, а в начале июля решили построить на том берегу хижину. К началу августа она была уже почти готова, и мы её обустраивали. Мефодий выпилил из старой двери круглую столешницу и привёз её в прошлый раз, кое-как пристроив на багажник. Она всё время сваливалась, и Мефодий заразительно хохотал, когда сзади него раздавался оглушительный шлепок.

– Тпру! – командовал он сам себе. Слезал с велика и, кряхтя от натуги, привязывал столешницу к багажнику. Края у неё были неровные, волнистые, но гладко обтёсанные.

В тот день, первого августа, мы решили устроить новоселье – везли чашки и термос с чаем.

– Давай, ребя, надо успеть в шалаш до грозы, – обернувшись, крикнул Мефодий. – Поднажмём!

Мы поднажали. Тяжёлое небо давило сверху свинцовой гирей. Солнечный глаз совсем заплыл чёрными кровоподтёками. Низко летали ласточки.

«Не успеем, – пронеслось в голове. – Сейчас ливанет». С конца июля пошли ужасные грозы.

Неожиданно моё колесо как-то странно подпрыгнуло. Раздался неприятный скрежет. Грязная каменистая дорога завертелась перед глазами, и я услышала чей-то глухой крик вдалеке.

Пять минут после.

– Эльф, Эльф, наконец-то! – В глазах было темно. Кто-то потянул меня за рукав, и я снова услышала страшный крик. Он глухо отозвался в правой руке, словно её изнутри разорвало гранатой. Я поняла, что это я кричу. Но тело и даже голос были как будто не мои.

– Эльфик, ты как? – В ватных ушах был еле различим голос Блонди. Я её не видела, темнота плавала перед глазами. Ужасно болела голова.

– Эльф… – снова и снова испуганно бормотала Блонди, тянула и тянула меня за руку. Где-то рядом тяжело дышали. Кто-то, кажется, всхлипывал.

Я услышала глухой голос Горыны:

– Не трогайте её. Там, наверное, сотрясение и перелом. Надо скорую вызывать.

Я услышала какое-то шебуршание. Наверное, он доставал мобильник.

– Мама, – одними губами прошептала я.

– Сейчас, сейчас, – Блонди теперь гладила меня по ноге. – Сейчас Гришка ей позвонит.

Гришка это Горына. Но мы друг друга редко называем по имени. Блонди – Кристина. Мефодий, понятное дело, Кирилл. У них в первом классе было три Кирилла. Он и взял себе псевдоним. Вернее, это старшая сестра ему придумала.

А Ганга приткнулась к нам недавно. Её папа купил дачу в нашем посёлке, вот она и хочет дружить. Её Дашкой зовут.

У нее папа такой… необычный. Он изобретатель или что-то вроде. Его изобретения весь мир покупает, так что он миллионер. Они летом в своём доме во Франции отдыхают или путешествуют по всему миру. У них, кажется, ещё квартира в Израиле есть, Гангу туда возят лечиться. А в этом году они почему-то не поехали. Какая-то трагедия у Ганги случилась, она не рассказывала. Вот папа её и купил землю у нас в посёлке. И новый дом поставил. Да такой удивительный! Его привезли откуда-то и по брёвнышку собрали. Он выглядит как древний терем с картинки. Блонди говорит, с такими деньгами Гангин папа мог бы целый замок купить. А у них в доме всего две комнаты. Правда, кухня большая, с окнами во всю стену и видом на наше озеро Серебряное. Ганга говорит, дом экологичный, дышит и живой. Странная она, но вроде добрая.

– Эльфик, открой глаза, пожалуйста, открой глаза, – доносился, словно из трубы, плаксивый голос Блонди.

Я попыталась открыть глаза. И они открылись. Только я ничего не увидела. Бездонная чёрная темнота была повсюду. Я снова закрыла глаза. Темнота не изменилась.

– Эльф… – Блонди плакала, и я чувствовала, как её слёзы капают мне на голую ногу, пониже шорт. Она тряслась всем телом.

– Скорая может приехать только через два часа! – сдавленно, словно его душили, сказал Горына. Он стоял где-то впереди, слева. Я физически чувствовала его ужас, как будто вокруг него было нервное облако и оно всё время дергалось. Мефодий застонал.

Гром загрохотал где-то совсем близко. На лицо упала капля. Она растеклась, заползая мне куда-то в уголок правого глаза.

– Я папе позвоню! – истерично взвизгнула Ганга.

Везёт же некоторым с папами…

Меня затошнило. Голова закружилась и, казалось, вот-вот взорвётся от боли.

Я снова отключилась и пришла в себя уже в больнице.