Текст книги "Кассандра"

Полли поохала, изумляясь и ужасаясь, чем вызвала благодарный восторг цветочниц, и отправилась домой. Рано утром следующего дня она уже предлагала свой товар помощнику повара в испанском посольстве. Тот оказался добрым англичанином и с удовольствием поболтал с землячкой. От него Полли узнала, что, действительно, герцог Молибра поручил послу присылать ему отчеты о жизни его жены и дочери в Лондоне. Этим занимался граф Монтойа, но он оказался тайным картежником с огромными долгами, и его несколько дней назад зарезали при выходе из игорного клуба. Пришлось послу самому описывать и упаковывать драгоценности покойной герцогини Молибра для отправки в Испанию. Он был так озабочен большой ценностью изъятых украшений, что отправил их в Гранаду, где живет герцог, со специальным курьером. В посольстве служит много англичан, но посол отправил драгоценности с испанцем, хотя англичане были бы очень не прочь побывать в Испании.

Полли запомнила название города, в котором жил герцог и, продав апельсины, ушла домой. Теперь у них с Кассандрой появилась какая-то ясность в том, кто была ее мать, но было непонятно, почему она жила отдельно от мужа, и кто ее убил. Полли боялась, что бедную женщину убили по заказу ее мужа, но не хотела обсуждать с девушкой этот щекотливый вопрос. Но та завела этот разговор сама:

– Тетушка, – так она теперь всегда называла Полли, – я знаю, что вы думаете, будто мой отец мог подослать убийц к моей матери. Может быть, вы и правы, а может быть, и нет. Но я должна понять, что же произошло на самом деле. Разгадка находится в Испании, в Гранаде, где, как вы узнали, живет герцог Молибра. Значит, нам нужно поехать туда.

– Конечно, дорогая, мы поедем, куда скажешь, но сначала ты должна поправиться, ведь ты пока не встаешь с постели. Как только будешь готова ехать, мы сразу же сядем на корабль.

– Я быстро поправлюсь, – пообещала ей Кассандра.

Но быстро не получилось, силы медленно возвращались к больной. Почти месяц прошел, прежде чем девушка, обняв за шею Полли, сделала свои первые шаги по комнате, и еще месяц понадобился женщинам, чтобы найти корабль, идущий в Малагу, и продать роскошную соболью ротонду, дабы обеспечить проезд в небольшой каюте на двоих до Испании.

На рассвете первого дня весны 1815 года, оставив Полли в каюте, Кассандра стояла на палубе, глядя на удаляющиеся причалы лондонского порта. Она прощалась с еще мирно спящей Англией, не зная, что в эти минуты Наполеон в последний раз перевернул судьбу Европы, высадившись в сопровождении всего тысячи человек в маленьком порту у мыса Антиб на юге Франции.

Глава 8

Вена, уже полгода бывшая столицей Европы, устала от бесконечных балов, приемов, театральных премьер и всех остальных мыслимых и немыслимых развлечений. Но все равно они давались каждый день, то во дворце Хофбург, предоставленном австрийским императором Францем в качестве резиденции русскому императору Александру, то во дворце Шенбрунн, куда сам Франц перебрался на время проведения конгресса со всем своим многочисленным семейством. Особую пикантность балам, даваемым в Шенбрунне, придавало то, что наравне с официальной хозяйкой, австрийской императрицей Марией-Людовикой, на них задавала тон и последняя императрица Франции Мария-Луиза, вернувшаяся под отеческий кров четыре года спустя после своего помпезного отъезда к Наполеону. Впрочем, по роскоши приемов и балов августейших особ старались перещеголять и представитель Франции – князь Талейран и министр иностранных дел Англии – лорд Каслри.

Сегодня давали бал в Хофбурге, и, естественно, император Александр ожидал, что на нем будет присутствовать его любимый флигель-адъютант Алексей Черкасский. Но светлейшего князя, только что вернувшегося из Лондона, постоянные празднества безмерно тяготили. Несчастье, случившееся в его, казалось, воссоединившейся семье, было неожиданным и ужасным. Получив в начале января от герцога Гленорга письмо о трагической гибели сестры Лизы и плохом состоянии здоровья тетушки Апраксиной и Долли, он попросил у императора отпуск и, взяв с собой жену, немедленно выехал в Лондон. Пребывание в Англии осталось в его сознании каким-то непрерывным кошмаром. Увидев исхудавшую Долли и совсем ослабевшую тетушку, с трудом передвигающуюся с помощью Даши Морозовой, он так растерялся, что не знал, что ему делать. Впервые с тех пор, как Алексей стал главой семьи и опекуном сестер, он не мог противостоять случившимся несчастьям. Трагическая случайность отняла у них Лизу, а теперь вся его любовь и забота не могли вернуть здоровье Долли и тетушке.

Но Бог дал ему жену, которая собрала куски разбившегося самообладания своего мужа и вернула ему веру и надежду. Приехав в Гленорг-Холл, Катя начала дежурить у постели тетушки, возиться с ослабевшей беременной Долли, и ее тихое мужество, непоколебимая вера, что все наладится и все будут здоровы, изменила обстановку в доме. И действительно, любимые женщины Алексея медленно, но начали поправляться.

Только металлический гроб, помещенный под плиты фамильного склепа герцогов Гленоргов, рвал светлейшему князю Черкасскому душу и сердце. И хотя он не мог предугадать, что в доме примадонны лондонской оперы, в час, когда там будет находиться его младшая сестра, будет совершено ужасное преступление, Алексей чувствовал свою непоправимую вину. Родители и бабушка оставили сестер на его попечение, а он не смог сохранить жизнь Лизы. Прелестное лицо сестры постоянно вставало в его памяти, она слабо улыбалась, и в огромных янтарных глазах эта улыбка отражалась теплым светом. И вот теперь этого маленького ангела не было.

Алексей подошел к окну, выходящему на площадь перед дворцом Хофбург, и уныло уставился на дождливый мартовский вечер. Весна принесла в Австрию дожди, и хотя формально по календарю она вступила в права неделю назад, снега уже давно не было, а серые слякотные дни сильно напоминали позднюю осень в Англии.

«Как же хорошо сейчас в Ратманове, – подумал он. – Когда же кончится этот конгресс!.. Полгода государи всей Европы торчат в Вене, деля наследство Наполеона, а конца-краю все не видно».

Его заветная мечта выйти в отставку и уехать вместе с Катей и сыном в Ратманово отодвигалась все дальше и дальше. Скорее всего, и следующий их ребенок, которого сейчас ждала его жена, родится в Англии. Катя сказала ему, что беременна, под бой часов, возвестивших наступление нового 1815 года. Они тогда оба вспомнили, как так же вдвоем встречали в заснеженной России наступление двенадцатого года, надеясь, что он принесет им счастье, но тот високосный год принес их семье боль и страдания, а всей России самую ужасную войну в ее истории. Теперь, три года спустя, стоя у окна императорского дворца в Вене, Алексей так и не смог решить, что же ему делать дальше.

«Я уже достаточно послужил государю, теперь, в зените славы, Александр уже не так нуждается в моем присутствии. В тяжелое время отступления под натиском Великой армии Наполеона или в боях под Лейпцигом и Парижем я был ему нужен. Теперь же, когда государи всей Европы заискивают перед ним, а женщины всех национальностей борются за честь провести с ним ночь, наверное, он может отпустить меня, – думал князь. – Нужно попробовать поговорить об отставке».

Алексей посмотрел на часы и понял, что если он не хочет опоздать, следует поскорее собираться. Он позвал Сашку, уже три года колесящего вместе с ним по воюющей Европе, и когда тот выглянул из гардеробной, осведомился, где же парадный мундир и вычищенные сапоги.

– Сейчас, барин, – весело откликнулся слуга, – вот – извольте посмотреть, как сияют.

Он поставил перед Алексеем сверкающие как зеркало сапоги и тут же вернулся в гардеробную за мундиром. Алексей оделся и, оглядев себя в зеркало, остался доволен. Несмотря на то, что он в Англии сильно похудел, в мундире это было незаметно. Вспомнив о предстоящей суматохе бала, князь хмыкнул и отправился к покоям императора Александра. Он надеялся переговорить с государем, пока тот не выйдет к гостям. Но его планам не суждено было сбыться. Черкасский подошел к спальне императора в тот момент, когда лакеи распахнули двери и Александр в своем любимом черном мундире с голубой лентой и орденом Андрея Первозванного вышел в маленький овальный зал, где его ожидали придворные. Он сразу же подошел к стоявшей на почетном месте около двери Марии Антоновне Нарышкиной.

После того злополучного случая на маскараде в Зимнем дворце, стоившего Алексею четырех лет опалы, князь старался не встречаться с этой ослепительно прекрасной польской панной. Хотя страсть Александра к красавице-княгине уже начала угасать, а отношения любовников теперь держались только на их нежной привязанности к прелестной, как ангел, семилетней дочери Софье, но роскошная Мария Антоновна по-прежнему сохраняла статус официальной любовницы русского императора. Впрочем, теперь государь как будто задался целью попробовать на вкус всех красивейших женщин Европы, а веселая Вена, отбросив последние остатки моральных запретов, с шутками и смехом обсуждала очередные победы русского царя.

Государь поцеловал руку просиявшей Марии Антоновне и тут же испортил ей настроение, сообщив, что откроет бал полонезом в паре с императрицей Елизаветой Алексеевной. Не обращая внимания на недовольство любовницы, он направился к апартаментам своей супруги, а Мария Антоновна оперлась на руку мужа, который верно и преданно любил ее все эти годы, стойко снося насмешки света, прозвавшего его «великим магистром ордена рогоносцев».

Императрица уже ждала супруга в своей приемной. Алексей, тепло относившийся к Елизавете Алексеевне, с удовольствием отметил, что роскошное светло-голубое, с льдистым оттенком, платье императрицы очень идет к ее голубым глазам и волосам цвета старого золота. Роскошные бриллиантовые ожерелье и диадема не только украшали эту прелестную женщину, но и подчеркивали царственное величие императрицы. Но князь так же успел заметить быстрый взгляд из-под ресниц, брошенный государыней на любовницу своего мужа. Княгиня Нарышкина, как бы противопоставляя себя царице, была одета в простое белое шелковое платье такого безукоризненного покроя, что ее высокая роскошная фигура греческой богини выступала из него как из рамы, а пышные, кудрявые, черные волосы и темные сладострастные глаза казались еще ярче, оттененные белым шелком. На женщине не было ни одного украшения, кроме жемчужных серег, и Алексей подумал, что, наверное, император до сих пор и не расстался с легкомысленной полькой, потому что гордится ее совершенной красотой, не нуждающейся ни в каких украшениях.

Император дежурно улыбнулся жене и предложил ей руку. Ответная ласковая улыбка Елизаветы Алексеевны могла бы растопить лед любого сердца, но только не сердца ее мужа.

«Дело в той злополучной ночи, когда убили императора Павла, – сочувственно подумал князь, – император никогда не забудет, что жена была с ним в эту ночь, видела его слабость, растерянность и то, что, фактически, именем Александра, как знаменем, прикрывались убийцы его отца».

Бедная женщина была обречена, и дело было не в ее неосмотрительном поведении, когда она от одиночества позволила себе завести роман с кавалергардом, охранявшим ее покои. Дело было в императоре – он бежал от всего, что напоминало ему ужасное начало его царствования. И в это «все», к несчастью для нее, попала его красавица-жена.

Алексей придержал шаг, пропуская вперед придворных. Поговорить с императором он не успел, теперь это можно будет сделать только после окончания танцев. Спускаться в бальный зал ему не следовало: Александр, ловелас и страстный танцор, обязательно заставит его танцевать, а князю в его тяжелом настроении этого совсем не хотелось. Алексей решил остаться в большом аванзале, где собрались не танцующие гости. Слуги разносили подносы с бокалами шампанского и блюда с канапе. Князь ожидал увидеть здесь только мужчин, избегающих танцев, но он ошибся. Стоя с бокалом шампанского в руке, в дальнем конце зала беседовала с прусским королем Фридрихом-Вильгельмом, как всегда роскошная, графиня Доротея де Талейран-Перигор. Алексей усмехнулся. Поближе познакомившись с этой красавицей, подругой своей сестры Элен, он уже успел оценить сильный характер и деловую хватку графини, и не покупался на нежную очаровательную улыбку, прелестные ямочки на щеках и светское щебетание. Доротея была великолепно образована и очень умна, она обожала политические интриги и здесь, в Вене, как ближайшая родственница князя Талейрана выполняла обязанности хозяйки салона министра иностранных дел Франции.

«Бедный прусский король даже не понимает, в коготки какой львицы он попал. Боюсь, что он обречен, и этот „Талейран в юбке“ обведет беднягу вокруг пальца, – подумал Алексей и тут же вспомнил красавицу Луизу, прусскую королеву, которую когда-то видел в Санкт-Петербурге. – Бедняга так любил свою покойную жену, что теперь, видно, никогда не женится, но умные и красивые женщины всегда будут вить из него веревки».

Внимание Алексея, наблюдавшего, как графиня Доротея обрабатывает Фридриха-Вильгельма, привлек стремительно вошедший в двери офицер в форме австрийской армии. Он так быстро прошел к дверям бального зала, что князь насторожился. Это явно был курьер, но в руках у него не было пакета, значит, он привез донесение на словах. Князь поставил свой бокал на подоконник и направился к дверям бального зала.

Музыка гремела. Танцевали кадриль. Александр шел в паре с бывшей императрицей Франции Марией-Луизой. Та сверкала большими, слегка на выкате голубыми глазами и казалась очень оживленной. Стареющий австрийский император Франц стоял у стены в окружении своих советников и снисходительно смотрел на танцующих. Прибывший курьер направился прямо к нему, обходя вдоль стены танцующие пары. Он приблизился к императору и что-то ему сказал. Алексей видел, как сухое длинное лицо австрийского государя мгновенно побледнело. Было такое впечатление, что краски жизни стекли с него, а на лице проступила землистая бледность покойника. Австрийские министры, окружавшие своего господина, так же, как и он, переменились в лице.

«Что случилось? – заволновался Алексей, но тут же с надеждой подумал: – Наверное, это касается только австрийцев».

Но он ошибся. Через минуту Франц подошел к закончившему танец русскому императору и что-то начал ему говорить. А тем временем австрийцы начали стремительно покидать бальный зал. Черкасский видел, как вздрогнул и побледнел Александр. Он глазами нашел в толпе Алексея и сделал ему чуть заметный знак приблизиться.

Князь быстро пересек стремительно пустеющий зал, в котором больше не играла музыка, и остановился около государя. Император Франц уже сделал знак своей прелестной жене Марии-Людовике и дочери и, не дожидаясь их, отправился к дверям. Обе женщины, недоуменно переглянувшись, поспешили за ним. Бледный Александр повернулся к своему флигель-адъютанту и сказал:

– Алексей, твоя сестра так и не сказала мне, кто была та девушка, одетая цыганкой на маскараде в Англии. Надеюсь, что ты поможешь мне в этом вопросе.

– Простите, ваше императорское величество, а что случилось? – оторопел Черкасский.

– Случилось именно то, что девушка-цыганка предсказала мне в тот день. Наполеон бежал с Эльбы, высадился на юге Франции, а теперь идет на Париж. Города сдаются ему без боя, гарнизоны переходят на его сторону, а крестьяне толпами ходят за его каретой. Откуда эта девушка могла знать все это полгода назад?

– Дело том, что эта девушка – моя сестра Лиза. Я не знаю, поверите ли вы мне, но она единственная в нашей семье унаследовала дар нашей прабабки – ясновидение. И еще, она могла общаться с духами. Моя сестра, герцогиня Гленорг, в этот мой приезд в Лондон рассказала мне о том, что сказала ей Лиза перед маскарадом. Накануне него ночью к ней обратился дух вашей великой бабушки, и императрица велела Лизе передать ее внуку, которого та увидит на завтрашнем балу, что его враг бежит из ссылки. Сестра дословно передала вам слова императрицы Екатерины Великой. Я в тот вечер ничего не знал о планах Лизы, иначе остановил бы ее. И до сегодняшнего дня так и не решил – верить ли в этот дар моей сестры, или считать его фантазиями впечатлительной девушки. Но теперь я склоняюсь к тому, что она говорила правду.

– Алексей, где сейчас твоя сестра? – нетерпеливо спросил император, – я хочу ее видеть.

– К сожалению, это невозможно, ваше императорское величество, – вздохнул Алексей, – моя сестра Лиза погибла три месяца назад.

– Как погибла? – не поверил император. – Так вот зачем тебе был нужен отпуск! Почему же ты ничего не сказал мне?

– Я сам не знал подробностей случившегося несчастья и разобрался во всем только в Лондоне. Бедняжка Лиза поехала в гости в дом примадонны лондонской оперы, где в этот момент были грабители, они убили и ограбили хозяйку дома, а потом устроили пожар, чтобы скрыть следы преступления. Моя Лиза погибла случайно. Если бы она не поехала туда, чтобы подарить подруге, дочке певицы, подарок на Рождество, то была бы сейчас жива.

– Прими мои соболезнования, – расстроился Александр. – Я обязан этой девушке тем, что, в отличие от императора Франца, оказался готов к такому повороту событий. Ты видел, как улепетывали австрийцы. Как будто Наполеон снова идет из Баварии на Вену, как восемь лет назад.

Черкасский тоже вспомнил свой первый заграничный поход, куда сопровождал молодого императора вместе со своим гусарским полком. Тот поход закончился трагедией Аустерлица, а его самого полностью лишил всех иллюзий, свойственных молодости. Он тогда долго не мог простить своего старшего друга – императора Александра, которого с детства абсолютно некритично обожал. Ведь именно глупое упрямство его друга, захотевшего показать «великому старику» Кутузову, кто в России главный, привело к ужасному разгрому и гибели огромного количества русских под безвестной австрийской деревушкой. Но теперь Алексей был старше, мудрее, прошел вместе с отступающей армией от границ России до Москвы, пережил великое сражение под Бородино, битвы в Германии, взятие Парижа, и уже не так однозначно оценивал прежние поступки своего государя. А тот, помолчав, спросил:

– Почему же бабушка не передала мне, что англичане и австрийцы договорятся за моей спиной и будут действовать против России на этом конгрессе? Почему не сказала, что Меттерних подберет ключи ко всем моим союзникам и будет срывать все мои планы?..

– Возможно, она посчитала, что с этим вопросом ваше императорское величество справится самостоятельно, – предположил Алексей.

– Наверное, ты прав, – согласился Александр, – придется мне в этом вопросе обойтись без потусторонних сил и, как всегда, использовать женщин. Хотя княгиня Багратион и утратила свои позиции в жизни Меттерниха, уступив герцогине Вильгельмине Саган, но у Катрин с этой австрийской лисой есть общая дочь, и, значит, доступ к телу этого ловеласа не окончательно закрыт для нашей «белой кошки». Кстати, на днях она мне жаловалась на твоего нового родственника графа Василевского. Прекрасная Катрин хотела в Париже заманить того в брачные сети, но граф отказался на ней жениться, сказав, что помолвлен с девушкой по имени Елена Солтыкова. Узнав на днях, что он женился на твоей сестре, маркизе де Сент-Этьен, она была в ярости, и просила меня найти на него управу за обман. Я очень забавлялся, видя ее бешенство, а потом посоветовал княгине разобраться в родственных связях света, прежде чем махать кулаками. Я-то прекрасно помню девичью фамилию твоей бабушки.

– Я не знал, что княгиня Багратион имела виды на моего друга, – удивился Алексей.

– Нужно принимать Катрин такой, какая она есть. Но княгиня уже несколько лет выполняет для меня здесь, в Вене, очень нужную работу, поэтому я закрываю глаза на все ее художества. Даже попросил покойного князя Багратиона признать ее дочку Клементину, прижитую здесь, в Австрии. Но сейчас интриги Меттерниха могут подождать, и думаю, что из-за возвращения Наполеона он пока затихнет. На первый план опять выходят армии.

Император замолчал, потом собрался с мыслями и продолжил:

– Алексей, я из Вены никуда не тронусь – слишком много чести этому выскочке. Но наша армия сейчас в России. Пока мы сформируем полки и выдвинемся навстречу Наполеону, пройдет не один месяц. Англичане сейчас в Бельгии, они да пруссаки быстрее всех смогут мобилизоваться и оказать противодействие Наполеону, а тот, насколько я понимаю, обязательно будет искать битвы с союзниками как можно ближе к Парижу, второй раз он не повторит прошлогодней ошибки. К тому же, зная презрение и ненависть Бонапарта к англичанам, они – наиболее вероятный объект его нападения. Поезжай к Веллингтону. Будешь моим представителем при его штабе. Станешь постоянно информировать меня о том, как развиваются события. В помощники себе возьми молодого графа Печерского. Нессельроде просил отпустить его с военной службы, отправив военным советником в посольство в Лондоне. Я согласился, но теперь английские войска стоят в Брюсселе, так что пусть начинает работу военного советника на поле брани.

Император задумался и замолчал. Горькая складка пролегла между его бровями.

– Опять все сначала! – с горечью воскликнул он, – Франц сказал мне, что, судя по донесениям, у Наполеона новая политика: он обещает французам освобождение от помещиков-эмигрантов и священников, налетевших в страну после долгого изгнания. И эти его заявления народ встречает с восторгом. Бурбоны ничему не научились, да они и неисправимы. Сам Людовик ХVIII осторожен и скромен, но его брат и племянники – безмозглые наглецы. Они ведут себя так, что меньше чем за год после реставрации их ненавидят все, начиная от простых крестьян до парижских богатеев. Неудивительно, что Наполеона встречают как триумфатора. Я думаю, что бабушка правильно предупредила: он и Париж займет без единого выстрела. Ну, иди, собирайся, завтра утром зайдешь за письмом для герцога Веллингтона. Я очень надеюсь на тебя.

Алексей попрощался с императором и покинул почти опустевший зал. Об отставке больше не могло быть и речи. Начиналась новая война.

Михаилу Печерскому повезло: в переполненном русскими дворце Хофбург ему отвели маленькую, но отдельную комнату на верхнем этаже. Камина в комнате не было, но зато через нее проходила обложенная потемневшим от времени кирпичом каминная труба одной из парадных комнат, поэтому в комнатке было тепло и уютно. Дядюшка, который тоже жил во дворце, но занимал большую красивую комнату рядом с покоями правой руки государя на этом конгрессе графа Нессельроде, приглашал Михаила пожить вместе с ним. Но молодому человеку не хотелось мешать занятому делами родственнику, да и свою свободу тоже стеснять не хотелось.

Он только что вернулся из оперы, где слушал «Волшебную флейту» и, против воли, его мысли, как всегда, проторили привычную дорожку в тот памятный день полгода назад, когда на маскараде в английском поместье он встретил странную девушку, предсказавшую ему судьбу, а потом разделившую с ним постель. Он помнил каждый жест, каждое слово, даже звуки и запахи совершенно ясно отпечатались в его памяти. Но от этого было не легче: он ничего не знал о красавице, подарившей ему свою невинность. Она была права, предсказывая его будущее: он полюбил женщину – и тут же ее потерял.

То, что он любит свою потерянную цыганку, Михаил понял уже давно. Как-то в тоскливый зимний вечер, сидя в своей комнате за бутылкой хорошего французского коньяка, который во дворце можно было получить совершенно свободно, молодой человек спросил себя, почему он снова и снова представляет прелестное лицо с тонкими чертами, светлыми, как лунь, волосами и огромными золотисто-карими глазами. Он пытался объяснить себе это чувством невыполненного долга – ведь сразу же после проведенной вместе ночи он должен был предложить руку и сердце своей незнакомке. Но граф понимал, что это не вся правда. Он не мог забыть нежность теплых губ со вкусом бренди и горячей реакции девушки на его ласки. С ней было так хорошо, ведь красавица отзывалась на малейшее движение его рук, а от его поцелуев на своей белой коже она таяла в руках Михаила, сгорая от страстного желания. От одних воспоминаний о том, как это нежное, юное тело, подхватив древний как мир ритм страсти, выгибалось ему навстречу, волна желания опаляла графа. Дело явно было не в чувстве долга.

И ответ пришел сам собой из глубины его сердца. Граф любил свою цыганку. Проведенная вместе ночь, а самое главное, то, что девушка оставила в его постели свою девственность, связали Михаила с загадочной красавицей неразрывной связью. Убедив себя, что он в библейском смысле уже стал мужем девушки, граф теперь мысленно называл свою незнакомку женой, и трепетная нежность к ней грела сердце молодого человека.

Сегодня арии Моцарта вновь оживили воспоминания. Это становилось уже невыносимо. Михаил встал с кровати, почти единственного, кроме стула и маленького столика, предмета мебели в своей комнате, и подошел к окну. Дождь, начавшийся рано утром, лил не переставая. Из бутылки, спрятанной от нескромных взглядов за занавеской на подоконнике, граф налил себе стакан коньяку, сделал добрый глоток и задумался. Нужно было что-то делать со сложившейся ситуацией. Он уже попросил дядю найти ему место в посольстве в Лондоне, считая, что война закончилась, он выполнил свой долг и имеет право поступить со своей жизнью так, как ему хочется. Дядя, обрадованный тем, что Михаил хочет пойти по его стопам, обещал помочь. Но пока никакого решения не было, и граф терзался невозможностью поехать в Англию, чтобы начать, наконец, розыск своей незнакомки.

Легкий стук в дверь отвлек молодого человека от тяжелых раздумий. Пригласив посетителя войти, он обернулся. Дверь деликатно приоткрылась, и старый слуга дядюшки Иван Михеевич, подобострастно согнувшись, просунул в образовавшуюся щель голову.

– Ваше сиятельство, извольте пожаловать к дядюшке, – сладко улыбаясь, пригласил он, – Николай Александрович велел как можно быстрее вас привести.

– Что-то случилось? – удивился Михаил, который сегодня уже виделся с дядей.

– Не могу знать, ваше сиятельство, Николай Александрович вам сами скажут, зачем звали, – отнекивался старый слуга. Хотя по азартному блеску его глаз Михаил ясно видел, что все-то тот знает, только раз говорить не велено, то он и будет молчать, как кремень.

– Ну, что же, пойдем, – вздохнул граф и отправился за посланцем дядюшки.

Идти пришлось долго, огромный дворец своими многочисленными переходами, большими и малыми лестницами сводил с ума. Наконец, Иван Михеевич деликатно стукнул в дверь комнаты, занимаемой действительным статским советником Вольским, и отступил в сторону, пропуская вперед графа.

– Добрый вечер, дядюшка. Звали? – спросил Михаил, пройдя внутрь комнаты.

Николай Александрович сидел в глубоком кресле с высокой спинкой, стоящем около ярко горящего камина. Он не поднялся, встречая племянника, а только махнул рукой на кресло, стоящее с другой стороны маленького квадратного столика из красного дерева с тонкими украшенными позолоченной бронзой ножками. Старый дипломат сделал глоток коньяка из большого пузатого бокала, что безмерно удивило Михаила. Дядюшка пил очень мало, обычно это было шампанское на дипломатических приемах, но на памяти молодого человека Вольский за вечер выпивал самое большее пару бокалов.

– Садись, Миша, – предложил Николай Александрович, как-то виновато глядя на графа, – выпей со мной, повод у нас с тобой сегодня очень печальный.

– Что случилось? – насторожился граф, садясь в кресло напротив дяди.

– Письмо я получил из Санкт-Петербурга, что батюшка твой скончался, – печально сказал Вольский.

Он налил изрядную порцию коньяка во второй пузатый бокал, стоящий на подносе рядом с хрустальным графином богемского стекла, и протянул племяннику.

– Я понимаю, что ты отца почти не знал, но покойный граф Петр Гаврилович был неплохим человеком, просто очень увлекался прекрасным полом. Перед моим отъездом в Вену он попросил о встрече со мной. Батюшка твой был уже тяжело болен и понимал, что больше не встанет. Он назначил меня своим душеприказчиком, при мне же подписал свое завещание и еще одну бумагу. Они хранятся в сейфе в моем кабинете в Санкт-Петербурге и ждут своего часа. Мы с Петром Гавриловичем договорились, что в случае его смерти мне пошлют с курьером сообщение, где бы я ни находился. И вот сегодня этот курьер прибыл, привез письмо и перстень, переданный тебе отцом. Батюшка твой скончался месяц назад и, в соответствии с его волей, похоронен возле твоей матушки Софьи Александровны в Александро-Невской Лавре.

Михаил замер, пытаясь понять, что он чувствует. Горя не было, ведь он видел отца только несколько раз в своей жизни, а оплакивать незнакомого человека было бы странно, было только чувство бесконечного разочарования, что он так и не успел узнать отца, понять его, да просто полюбить. А теперь это уже будет невозможно. Он закрыл глаза, не в силах продолжать разговор. Дядя поставил перед ним бокал и вложил в его руку перстень с гербом графов Печерских.

– Миша, ты выпей, тебе легче станет. Нам об очень серьезных вещах поговорить нужно.

Граф, который никогда не мог отказать Николаю Александровичу, в действительности заменившего ему отца, сделал большой глоток, и огненная жидкость скользнула по горлу, оставив приятное теплое послевкусие. Вторым глотком он допил бокал и молча посмотрел на дядюшку, ожидая продолжения разговора. Вольский внимательно вгляделся в лицо племянника, потом, решив, что молодой человек готов к разговору, объявил:

– Миша, твой отец все свое имущество оставил тебе, я обязан проследить, чтобы твоя мачеха Саломея и Иван Печерский ничего не получили. Это было основным требованием твоего покойного отца. Вместе с завещанием он оставил мне еще один документ, заверенный по всей форме, где утверждает, что никогда не имел со своей третьей женой супружеских отношений – консуммации их брака так и не было, а молодой человек, которого твоя мачеха выдает за сына графа Печерского, не является таковым.

– Не могу сказать, что не подозревал об этом. Я прекрасно помню осетина Косту, который жил в нашем имении зимой, а летом уезжал в свои горы. Ни для меня, ни для Серафима его отношения с Саломеей не были тайной. Но Вано слишком похож на мать, чтобы можно было с точностью сказать, что он сын Косты, а не мой брат. По крайней мере, он брат Серафима, а того, как вы знаете, я очень люблю.

– Я знаю, что и он тебя любит, но это совсем другой разговор. Давай вернемся к завещанию твоего отца. Он взял с меня слово, что после его смерти ноги Саломеи и Вано в его имениях и домах не будет. Я пообещал – иначе он не ушел бы с миром, но если ты, получив наследство, просто выгонишь мачеху и молодого человека, который официально считается твоим братом, то в свете этого могут не понять, а объяснять причины неприлично.