Текст книги "Ключ Сары. Cосед (сборник)"

Мы вошли в квартиру, повозились с выключателями. Никакого толку. Антуан раздвинул на окнах жалюзи. Снаружи хлынул солнечный свет. Комнаты выглядели голыми и пыльными. Лишенная мебели гостиная казалась огромной. Золотистые лучи косо падали сквозь покрытые слоем копоти высокие оконные панели, покрывая рыжими пятнами темно-коричневые доски пола.

Я обвела взглядом пустые полки, более темные пятна на стенах, оставшиеся там, где раньше висели чудесные картины, облицованный изразцовой плиткой камин, в котором на моей памяти долгими зимними вечерами гудел огонь, а Mamé протягивала к пламени хрупкие, тонкие руки.

Я подошла к одному из окон и остановилась, глядя вниз на тихий, зеленый дворик. Я была рада, что Mamé уехала, не успев увидеть, как опустела ее квартира. Подобное зрелище наверняка бы ее расстроило. Как расстроило меня.

– Здесь по-прежнему пахнет бабушкой, – заявила Зоя. – Ее любимые духи «Шалимар».

– И до сих пор воняет этой ужасной Минеттой, – поддакнула я, наморщив нос. Минетта была последней любимицей бабушки. Сиамская кошка, страдающая недержанием мочи.

Антуан бросил на меня удивленный взгляд.

– Кошка, – пояснила я. На этот раз я говорила по-английски. Разумеется, я знала, что a chatte – это французский аналог английского существительного «кошка», причем в женском роде, но это слово могло означать и «влагалище». А мне совсем не хотелось, чтобы Антуан потешался над сомнительного качества игрой слов.

Антуан обвел квартиру профессиональным взором.

– Электропроводка совсем древняя, – заметил он, указывая на старомодные фарфоровые пробки. – И отопление ей под стать.

Гигантские радиаторы были черными от пыли и грязи и покрыты чешуйками, подобно рептилиям.

– Подождите, пока не увидите кухню и ванные комнаты, – предостерегла его я.

– У ванны есть настоящие когти, – заявила Зоя. – Мне будет их не хватать.

Тем временем Антуан осматривал стены, постукивая по ним с видом знатока.

– Полагаю, вы с Бертраном хотите сделать здесь капитальный ремонт? – поинтересовался он, глядя на меня.

Я лишь пожала плечами.

– Собственно говоря, я даже не знаю, каковы его намерения. Это была целиком и полностью его идея – переселиться сюда. Я вовсе не горела желанием переезжать, я предпочла бы что-нибудь… более практичное. И желательно новое.

Антуан ухмыльнулся.

– Но эти апартаменты будут выглядеть как новенькие, когда мы закончим здесь ремонт.

– Может быть. Но для меня они навсегда останутся квартирой Mamé.

На всем по-прежнему лежал отпечаток характера и вкуса Mamé, и это притом, что она вот уже девять месяцев как переехала в дом престарелых. Бабушка моего мужа прожила здесь долгие годы. Я до сих пор помню нашу первую встречу, которая состоялась шестнадцать лет назад. На меня произвели неизгладимое впечатление полотна старых мастеров, облицованный мрамором камин, на котором расположились семейные фотографии в серебряных рамочках, обманчиво безыскусная, элегантная мебель, многочисленные книги, рядами выстроившиеся на полках в библиотеке, огромное пианино, покрытое роскошным покрывалом из красного бархата. Залитая солнечными лучами гостиная выходила окнами в тихий внутренний дворик, где противоположную стену дома обвивали густые заросли плюща. Именно здесь я встретилась с ней в первый раз и протянула руку, испытывая неловкость, потому что не знала, как себя вести и стоит ли проявлять «эти поцелуйные французские штучки», как выражалась моя сестра Чарла.

С парижанкой не здороваются за руку, даже если вы видите ее в первый раз. Ее следует расцеловать в обе щеки.

Но тогда я этого не знала.

Мужчина в бежевом дождевике снова заглянул в список.

– Подождите, – сказал он, – не хватает еще одного ребенка. Мальчика.

Он произнес имя мальчика вслух.

Сердце у девочки замерло. Мать посмотрела на нее. Девочка быстро прижала палец к губам. Мужчины не заметили этого движения.

– Где мальчишка? – требовательно спросил мужчина.

Девочка сделала шаг вперед, сжимая руки.

– Моего брата здесь нет, месье, – произнесла она на своем прекрасном французском, на каком говорят только истинные парижане. – Он уехал с друзьями еще в начале месяца. В деревню.

Мужчина в дождевике с сомнением уставился на нее. Потом дернул подбородком в сторону коллеги-полицейского.

– Обыщи квартиру. Только быстро. Может быть, здесь прячется и отец.

Полицейский тяжелой походкой двинулся в глубь квартиры, с грохотом открывая двери, заглядывая под кровати и в шкафы.

Пока он неуклюже ворочался в квартире, второй мужчина в нетерпении мерил шагами комнату. Когда он повернулся к ним спиной, девочка быстро показала матери ключ. Она беззвучно произнесла, усиленно шевеля губами: «Папа придет и спасет его. Папа обязательно придет позже». Мать согласно кивнула. Похоже, она хотела сказать девочке, что поняла, где мальчик. Но вдруг мать нахмурилась и сделала рукой жест, словно поворачивала ключ, открывая замок. Дескать, где ты намерена оставить ключ для папы и как он узнает, где он лежит? Мужчина быстро обернулся и с подозрением уставился на них. Мать замерла. Девочка задрожала от страха.

Несколько мгновений он молча смотрел на них, потом подошел к окну и закрыл его.

– Пожалуйста, – взмолилась мать, – здесь очень душно.

Мужчина улыбнулся. Девочка подумала, что более уродливой и неприятной улыбки ей еще не доводилось видеть.

– Пожалуй, мы все-таки оставим его закрытым, мадам, – возразил он. – А то сегодня утром одна дама выбросила в такое вот окно своего ребенка, а потом и сама выпрыгнула следом. И мне не хочется, чтобы подобное повторилось.

Мать ничего не ответила, она буквально оцепенела от ужаса. Девочка с негодованием воззрилась на мужчину, она возненавидела его – от макушки до пят. Его раскрасневшееся лицо и блестящие тонкие губы вызывали в ней омерзение. Ей был отвратителен мертвый взгляд его холодных глаз. И то, как он стоял посреди их квартиры, расставив ноги, надвинув шляпу на глаза и заложив за спину мясистые руки.

Она возненавидела его всем сердцем, возненавидела так, как никого и никогда прежде. Она возненавидела его сильнее, чем того ужасного мальчишку в школе, Даниэля, который едва слышно шептал в ее адрес непристойности и оскорбления, отвратительные вещи об акценте ее матери и отца.

Она прислушивалась к звукам обыска, учиненного неповоротливым и неуклюжим полицейским. Он не найдет мальчика. Шкаф совсем незаметен. Мальчик будет в безопасности. Они никогда не найдут его. Никогда.

Полицейский вернулся в комнату. Он пожал плечами и покачал головой.

– Здесь больше никого нет, – заявил он.

Мужчина в дождевике подтолкнул мать к двери. Он потребовал у нее ключи от квартиры. Мать молча и боязливо вручила их ему. Они гуськом двинулись вниз по ступенькам, медленно и неуверенно – матери мешали сумки и узлы, которые она несла в руках. Девочка раздумывала над тем, как передать ключ отцу. Где лучше его оставить? У concierge?[4]4
  Консьержка.


[Закрыть]Может быть, она еще спит в это время?

Странно, но concierge уже проснулась и стояла за дверью. Девочка заметила на ее лице необычное выражение злорадного торжества. Почему она так смотрит, подумала девочка, почему она не взглянет на нас, на мою маму, на меня? Почему она не сводит глаз с мужчин, как будто в упор не видит ни ее саму, ни ее мать, как будто она и знать их не знает? А ведь мать всегда была добра и любезна с этой женщиной, иногда она даже приглядывала за дочкой concierge, маленькой Сюзанной. Та часто капризничала, жалуясь на боли в животике, а мать всегда была с ней такой терпеливой, постоянно напевала Сюзанне песенки на своем родном языке. Малышке это очень нравилось, и она засыпала, довольная и умиротворенная.

– Вы не знаете, где могут быть отец и сын? – поинтересовался полицейский, отдавая ей ключи от квартиры.

Concierge пожала плечами. Она по-прежнему не смотрела ни на девочку, ни на ее мать. Ключи она сунула в карман быстрым, вороватым движением, которое совсем не понравилось девочке.

– Нет, не знаю, – ответила она полицейскому. – В последнее время мужа я почти не видела. Может быть, он скрывается. Вместе с мальчишкой. Вы можете осмотреть подвал или служебные помещения наверху. Я вам покажу.

Малышка в loge[5]5
  Привратницкая.


[Закрыть] начала хныкать. Concierge оглянулась через плечо в маленькую комнатку.

– У нас нет на это времени, – сказал мужчина в дождевике. – Впереди еще много дел. Если понадобится, мы вернемся сюда позже.

Concierge подошла к плачущему ребенку и, взяв его на руки, прижала к груди. Потом пробормотала, что знает о том, что в соседнем здании живут еще такие семьи. Она выговаривала их имена и фамилии с видом крайнего отвращения, словно это были непристойности или богохульства, подумала девочка, грязные слова, которые и произносить-то вслух стыдно.

Наконец Бертран сунул телефон в карман и перенес свое внимание на меня. Он улыбнулся мне одной из своих неотразимых и неповторимых улыбок. И в очередной раз я про себя подивилась тому, чем заслужила такого красивого мужа. Когда я впервые встретила его, много лет назад, катаясь на лыжах в Куршавеле, во Французских Альпах, он был стройным и выглядел совсем мальчишкой. И вот теперь, в возрасте сорока семи лет, став тяжелее и сильнее, он буквально излучал мужскую силу, неподражаемый французский шарм и стиль. Он походил на хорошее вино, которое с возрастом лишь обретает благородное изящество и крепость, в то время как я пребывала в полной уверенности, что моя собственная молодость затерялась и канула в Лету где-то между рекой Чарльз и Сеной. И уж конечно, достигнув средних лет, я отнюдь не расцвела. И если серебристые пряди и морщинки лишь оттеняли красоту Бертрана, то со мной все обстояло в точности наоборот.

– Ну и как? – вопросил он, гладя меня по ягодицам небрежным, властным, хозяйским жестом, нимало не смущаясь тем, что на нас смотрит его коллега и наша дочь. – Здесь великолепно, правда?

– Просто блеск, – эхом откликнулась Зоя. – Антуан только что сообщил нам, что здесь все придется переделывать. А это значит, что сюда мы переедем не раньше, чем через год.

Бертран рассмеялся. Смех его был чрезвычайно заразительным, этаким своеобразным симбиозом гиены и саксофона. Вот в чем заключалась проблема с моим супругом. В его пьянящем и одурманивающем очаровании. А он любил включать его на полную мощность. Мне всегда было интересно, от кого он его унаследовал. От своих родителей, Колетты и Эдуарда? Дико интеллигентных, утонченных всезнаек. Но их никак нельзя было назвать очаровательными. От своих сестер, Сесиль и Лауры? Хорошо воспитанных, одаренных, с прекрасными манерами. Но они смеялись только тогда, когда чувствовали себя обязанными сделать это. Полагаю, очарование досталось ему в наследство от бабушки. От Mamé. Воинственной и агрессивной, непокорной и мятежной мадам.

– Антуан такой пессимист, – смеясь, заметил Бертран. – А переедем мы сюда очень скоро. Здесь, конечно, много работы, но мы воспользуемся услугами лучших специалистов.

Мы двинулись вслед за ним по длинному коридору со скрипучими половицами, заглядывая в спальни, окнами выходившие на улицу.

– Эту стену придется убрать, – объявил Бертран, и Антуан согласно кивнул. – Кухня должна быть поближе. В противном случае присутствующая здесь мисс Джермонд не сочтет апартаменты практичными.

Последнее слово он произнес по-английски, озорно подмигнув мне и выразительно жестикулируя, чтобы подчеркнуть смысл, который он вложил в эту фразу.

– Квартира довольно-таки большая, – заметил Антуан. – Роскошная квартира, я бы сказал.

– Сейчас да. Но в прежние времена она была совсем крохотной, и, конечно, намного скромнее, – возразил Бертран. – Моим дедушке с бабушкой пришлось пережить нелегкие времена. Дед начал прилично зарабатывать только в шестидесятые годы, и именно тогда он и приобрел квартиру напротив, объединив ее со своей.

– Получается, когда дедушка был еще ребенком, он жил здесь, в этой клетушке? – поинтересовалась Зоя.

– Совершенно верно, – согласился Бертран. – В этих крошечных комнатках. Здесь была комната его родителей, а сам он спал вот тут. Так что в то время квартира была намного меньше.

Антуан задумчиво постукивал по стенам.

– Да, я знаю, о чем ты думаешь, – улыбнулся Бертран. – Ты хочешь объединить две эти комнаты, верно?

– Правильно! – признал Антуан.

– Неплохая мысль. Но над ее осуществлением придется потрудиться, должен заметить. Вот эта стена с сюрпризом, я потом тебе покажу. Деревянная обшивка очень толстая. А внутри проложены трубы. Так что будет не так легко, как кажется на первый взгляд.

Я посмотрела на часы. Половина третьего пополудни.

– Мне пора идти, – заявила я. – У меня встреча с Джошуа.

– Что мы будем делать с Зоей? – поинтересовался Бертран.

Зоя закатила глаза.

– Я, в общем-то, могу вернуться на автобусе в Монпарнас.

– А как насчет школы? – напомнил Бертран.

Снова многозначительное закатывание глаз.

– Папа, сегодня среда. А по средам у меня нет занятий в школе, помнишь?

Бертран задумчиво почесал в затылке.

– Помнится, в мое время…

– Выходным днем был четверг, и по четвергам у тебя не было уроков в школе, – насмешливо пропела Зоя.

– Это все ваша дурацкая французская система образования, – вздохнула я. – Выходные дни посреди недели, зато занятия по субботам!

Антуан согласился бы со мной. Его сыновья ходили в частную школу, в которой не было занятий по субботам. Но Бертран, как и его родители, оставался стойким приверженцем французской системы бесплатного среднего образования. Я хотела отдать Зою в одну из двуязычных школ, таких в Париже было уже несколько, но клан Тезаков и слышать не желал ни о чем подобном. Зоя француженка, она родилась во Франции. Посему она пойдет во французскую школу. Сейчас она ходила в лицей Монтань, находящийся рядом с Люксембургским садом. Тезаки вечно забывали о том, что у Зои есть мать-американка. К счастью, моя дочь прекрасно владела английским. Я предпочитала разговаривать с ней только на своем родном языке, да и в Бостоне у моих родителей она бывала достаточно часто. Почти каждое лето она проводила в Лонг-Айленде, в обществе моей сестры Чарлы и ее семьи.

Бертран повернулся ко мне. В глазах у него появился знакомый блеск, которого я побаивалась. Этот блеск означал, что он намерен выкинуть либо что-то очень смешное, либо очень жестокое, либо то и другое вместе. Совершенно очевидно, Антуан тоже знал, что это означает, судя по тому, как он с преувеличенным вниманием погрузился в созерцание своих модельных легких кожаных туфель с кисточками.

– О да, в самом деле, нам всем прекрасно известно, какого мнения мисс Джермонд о наших школах, наших больницах, наших бесконечных забастовках, наших долгих каникулах, нашей водопроводной системе, нашей почтовой службе, нашем телевидении, наших политиках, нашем собачьем дерьме на тротуарах, – разразился тирадой Бертран, улыбаясь и демонстрируя мне свои безупречные зубы. – Мы слышали об этом уже неоднократно, даже слишком часто, не так ли? А мне так нравится бывать в Америке, в чистой и безупречной Америке, где все подбирают собачье дерьмо, в славной Америке!

– Папа, прекрати, это жестоко и несправедливо! – возмутилась Зоя и взяла меня за руку.

Выйдя на улицу, девочка увидела соседа в пижаме, который высунулся из окна. Он был хорошим человеком, этот учитель музыки. Он играл на скрипке, и она любила слушать его. Он часто играл для нее и братика, сидя у окна на другой стороне двора. Это были старинные французские песенки, вроде «Sur le pont d’Avignon» или «A la Claire fontaine», а также песни родной страны ее родителей, песни, заслышав которые ее мама и папа пускались в пляс. Мать весело скользила по доскам пола, а отец все кружил и кружил ее, пока оба, обессилев, не падали на диван.

– Что вы делаете? Куда вы их ведете? – воскликнул он.

Его голос эхом прокатился по двору, заглушая плач ребенка. Мужчина в дождевике не снизошел до ответа.

– Но вы не можете так поступить, – выкрикнул сосед. – Это хорошие, честные люди! Вы просто не можете так поступить!

При звуках его голоса в окнах начали раздвигаться жалюзи, и из-за занавесок стали выглядывать любопытные лица.

Но девочка заметила, что никто не сдвинулся с места, никто не сказал ни слова. Они просто смотрели.

Мать вдруг резко остановилась, спина ее сотрясалась от сдерживаемых рыданий. Мужчины подтолкнули ее вперед.

Соседи молча смотрели на происходящее. Даже учитель музыки больше не проронил ни слова.

Внезапно мать развернулась и закричала, закричала изо всех сил. Она выкрикнула имя своего мужа, три раза подряд.

Мужчины подхватили ее под руки, грубо встряхнули. Она выронила свои сумки и узлы. Девочка попыталась помешать им, но они отшвырнули ее в сторону.

В дверном проеме появился чеовек в измятой одежде, он был худощав, небрит, с покрасневшими и усталыми глазами. Он зашагал через двор, стараясь не сутулиться и держаться прямо.

Подойдя к мужчинам, он сказал им, как его зовут. В речи его слышался сильный акцент, как и у женщины.

– Заберите меня вместе с семьей, – сказал он.

Девочка сунула ладошку в руку отца.

Наконец-то я в безопасности, подумала она. Она была в безопасности, рядом с нею были ее отец и мать. Этот кошмар не может продолжаться долго. В конце концов, это ведь французские полицейские, а не гитлеровцы. Никто не причинит им вреда.

Совсем скоро они вернутся домой, в свою квартиру, и мама приготовит завтрак. А маленький мальчик вылезет из своего убежища. Отец отправится в мастерскую, расположенную дальше по улице, где он работает бригадиром и вместе с другими рабочими делает пояса, сумки и кошельки. Все снова будет как раньше. И очень скоро все опять наладится.

Взошло солнце. Узкая улица была пуста. Девочка оглянулась на их дом, на молчаливые лица в окнах, на concierge, баюкающую на руках маленькую Сюзанну.

Учитель музыки медленно поднял руку в прощальном жесте.

Она помахала ему в ответ и улыбнулась. Все будет в порядке. Она вернется, они все вернутся обратно.

Но учитель музыки, кажется, думал по-другому. Черты его лица исказились от боли, из глаз медленно потекли слезы бессилия, беспомощности и стыда, понять которые девочка не могла.

– Мои слова кажутся тебе грубыми? Твоя мать обожает подобные штучки, – ухмыльнулся Бертран, подмигивая Антуану. – Правда, любовь моя? Ведь я прав, cherie[6]6
  Дорогая.


[Закрыть], не так ли?

Он принялся расхаживать по гостиной, прищелкивая пальцами и мурлыча под нос мелодию из кинофильма «Вестсайдская история».

В присутствии Антуана я почувствовала себя крайне глупо и неловко. Ну почему Бертран всегда получает удовольствие оттого, что выставляет меня необъективной, лицемерной американкой-притворщицей, которая критикует все французское? И почему я просто стою и позволяю ему издеваться над собой? Когда-то это было даже смешно и немножко пикантно. В самом начале нашего брака это была его классическая шутка, которая заставляла всех наших приятелей, и французов, и американцев, покатываться со смеху. Но это было давно.

Я улыбнулась, по своему обыкновению. Но сегодня эта улыбка даже мне самой показалась несколько напряженной.

– Ты когда в последний раз навещал Mamé? – поинтересовалась я.

Бертран уже занялся какими-то измерениями, что-то бормоча себе под нос.

– Что?

– Когда ты навещал Mamé? – терпеливо повторила я. – Мне кажется, она хотела бы увидеться с тобой. Чтобы поговорить о квартире.

Он встретился со мной взглядом.

– У меня пока нет на это времени, amor[7]7
  Любимая.


[Закрыть]. А ты ходила?

Умоляющий взгляд.

– Бертран, ты же знаешь, я бываю у нее каждую неделю.

Он вздохнул.

– Она ведь твоя бабушка, – заметила я.

– А любит она тебя, l’Americaine[8]8
  Американка.


[Закрыть], – улыбнулся он. – И я тоже, малышка.

Он подошел и нежно поцеловал меня в губы.

Американка. «Итак, вы американка», – констатировала Mamé тогда, давным-давно, много лет назад, в этой самой комнате, глядя на меня своими задумчивыми серыми глазами. L’Americaine. И от ее слов я действительно ощутила себя настоящей американкой, с растрепанными волосами, легкими теннисными туфлями и идиотской доброжелательной улыбкой. И какой истой француженкой выглядела при этом семидесятилетняя женщина с прямой и строгой осанкой, прямым носом патриция, безупречной прической и мудрыми глазами. И все-таки я полюбила Mamé с самого первого раза. Полюбила ее необычный, грудной смех. Полюбила ее сухое чувство юмора.

И даже сегодня я вынуждена была признать, что она нравится мне намного больше родителей Бертрана, которые до сих пор заставляли меня чувствовать себя «американкой». И это невзирая на то, что я вот уже четверть века живу в Париже, пятнадцать лет замужем за их сыном и произвела на свет их первую внучку, Зою.

Спускаясь вниз и вновь с отвращением глядя на свое отражение в зеркале лифта, я вдруг подумала, что слишком долго мирилась с подколками и подковырками Бертрана, реагируя на них лишь безобидным и безответным пожиманием плечами.

Но сегодня по какой-то непонятной причине я вдруг решила, что с меня хватит.