Текст книги "Сто оттенков любви"

Ты делаешь попытку… надо же выяснить. Почему искал. Дал все телефоны для связи – от домашнего до рабочего, и телефоны дочки и сына. И пропал. Испугался? Кого? Себя? Или всё ещё боится тебя. Вдруг опять… вскружишь голову и исчезнешь… Мамы, которая когда-то сказала: «Позвони сама, всё просто…» – больше нет. Но ты решаешься. Пишешь ему… короткие сообщения на мобильный:

– Почему пропал? Мы же нашлись…

– Не понимаю…

– Что? Что ты не понимаешь… ты помнишь… ведь мы чуть не поженились… Помнишь?

– Что? Жениться…

– Ну, как же…

– Ерунда… ты придумала…

– Я? Ну, это было… у тебя дома были в гостях друзья по институту, ты меня с ними познакомил и сказал, что когда мне исполнится восемнадцать… помнишь?

– Нет… – ответил быстро, чтобы не возникло никаких возражений.

– А помнишь… – не отступаешь ты, пытаясь вернуть его в то время.

– Ты всё придумала, глупости…

– Но… но ты ведь помнишь меня… меня ты помнишь?

– Тебя… помню… и что?

– Ты искал меня… я тебе нужна…

– Вовсе нет… все сейчас ищут кого-то…

– Но зачем искал? Зачем?

– Хотел узнать, как ты… рад, что у тебя всё хорошо…

Тебе больше нечего сказать. Ты остаёшься в провале. В чёрном провале выдуманной жизни. Он не любил. Не собирался жениться. И вообще ничего… почти ничего этого не было! Ты придумала. Надумала. Намечтала. Но нет, не может быть. Тебе хочется кричать. Было!

«Все напоминает о тебе,

А ты нигде.

Остался мир, который вместе видел нас

В последний раз…»

Слова песни, которую когда-то давно голосили хором, врываются в сознание с новым пониманием. Мир, который вас видел, остался. А вас нет. Вернее, ты есть. Его нет… Собственно, и мира того нет. Остались лишь твои воспоминания. А у него… в его воспоминаниях этого мира нет.

В этой песне были ещё и такие слова: «Время пройдёт, и ты забудешь всё, что было… с тобой у нас… нет, я не жду, но знай, что я любила… в последний раз…»

Разве ты могла тогда представить, что он забудет. Точно, как в песне. Такое забыть невозможно. Первые чувства. Первые ощущения животом. Первый поцелуй. И первое страстное желание познать. И обладать… Не забывается такое никогда. Впрочем, ты всегда путала слова песен. В этой песенке про школьные годы пели: «Не повторяется такое никогда». А это большая разница. Да, конечно, не повторяется. Но, как оказалось… забывается…

Однако ты помнишь всё до малейших подробностей…

…и ожог от его прикосновения, когда он подал тебе пальто в душном подвале гардероба…

…и тот дождь, от которого вы спрятались под балконом театра, прижавшись к колонне…

…и его слова хриплым от возбуждения голосом… «ты будешь классной женщиной»…

…и тот поцелуй в живот, испугавшись которого ты убежала…

…и букет, который нёс другой, а отдал тебе, встретив случайно…

…и новогоднюю ночь на скрипучей кровати, когда прижимаясь, он шептал «сбылась мечта идиота, мы спим вместе…», хотя вы лежали одетые и даже обутые…

…и тот разговор, когда он сказал: «Останемся друзьями, обращайся, если что…» ты помнишь до шума в ушах…

…и ту ночь, когда вы чуть не отдались друг другу прямо на морозной улице…

…и его «я приду завтра, обязательно приду!»…

…и эти «он влюблён в тебя!», звучащие каждый раз, когда кто-то видел его рядом с тобой…

…и… всё, всё это было! Ну, скажи же… было? Иль не было?

Память – вещь любопытная. Избирательная. Субъективная. Об одном и том же помним разное. Помним то, что хотим помнить. Не помним то, что неприятно. Память гонит из сознания картинки, ставшие триггером, заставляющие вспомнить боль. Ты стала для него тем самым… «спусковым крючком»… тебя не хотят вспоминать. Потому что всех он получал без проблем, а тебя так и не смог… Мужчина – победитель. А победа засчитана, когда женщина сдалась. Сколько лет он пытался… ты одна «неприступной крепостью» оказалась. Он сам это сказал. И поэтому забыл. Велел себе забыть…

А ты помнишь. Помнишь всё… и запах проливного осеннего дождя, смешанного с почти выдохшимся ароматом мужского одеколона, которым он обильно облил себя перед свиданием в тот день, когда сказал, что ты будешь классной женщиной. И вкус дешёвого вина в бокале в тот день, когда он привёл тебя к себе и хотел нечто большего, чем поцелуи. Для тебя эти моменты вовсе не триггер. А как раз наоборот. Они стали путеводными в твоей жизни. Помогали в трудные минуты. Сначала ты, когда было плохо, ехала к нему в поисках поддержки и ощущала свою нужность. Чувствовала мощную защиту. Потом и ехать не ехала… а просто знала… ОН есть. ОН твой. ОН поможет. ОН любит.

 
                                    ***
 

У истории про Ромео и Джульетту не бывает продолжения. Герои такой любви умирают. Или забывают, что с ними когда-то случилась такая любовь…

Иллюзия любви

– С ума сошла! Влюбилась она… – подруга взорвалась от возмущения, – в кого? Что ты о нём знаешь? Чёрт побери! В такси ехали. Прохожий.

– Не прохожий, а проезжий, – улыбнулась я.

– Да, ладно, не придирайся… Как так можно? Познакомилась и сразу влюбилась. Даже имя спросила на второй день.

– На третий. Мы не выходили из его комнаты три дня.

– С ума сошла… – повторила подруга не менее возмущённо, чем в первый раз. – У тебя есть мужчина, вытянула счастливый билет, выйдешь за него замуж, будешь, как сыр в масле… солидный, достойный, обеспеченный. А этот, кто он? Комната в общежитии…

– Хватит бушевать, – попыталась успокоить подругу. – Во-первых, комната у него замечательная. Во-вторых… или нет, во-первых, я влюбилась, понимаешь? Влюбилась…

– Идиотка… – это было любимое и единственное ругательство моей подруги.

– Возможно, так, но я влюбилась, – повторила я, словно желая вдолбить в её голову эту простую истину.

– Да, поняла, услышала, но вчера ты была влюблена в другого. Завтра сядешь в автобус и ещё в кого-то влюбишься… не пора ли остановиться.

– Посмотрим…

– Ты уверена, что ЭТО и есть любовь, а не то, что было раньше? Ведь ты постоянно влюбляешься! – задала подруга сакраментальный и закономерный вопрос.

Мне нечего было ответить. Я не знала, как определить любовь ли это. Ни в одном учебнике нет описания, чтобы понять и с уверенностью сказать: «Это любовь, а это нет». Прочитала как-то в сборнике по сексологии, что если женщина спрашивает о том, как понять, испытала ли она оргазм или нет, то точно не испытала. Потому что те, которые испытали, такой вопрос не задают. Ошибиться в этом невозможно. Если он произошёл, сомнений быть не может. Наверное, с любовью тоже так. Многие говорят, что любили, но потом разлюбили, и полюбили другого. И так много раз. Чем же любовь к одному отличается от любви к другому. Какая из «любовей» сильнее? Ведь подруга права. Ещё пару дней назад я была влюблена. И была твердо уверена, что это именно любовь. Думала только о нём. А потом в один щелчок всё изменилось. Того, прежнего, я почти забыла. Его из моей памяти отключило, как электричество, когда пробки вырубаются. Раз – и темно. Но люблю ли я этого, или это наваждение? Временное помутнение рассудка. Ведь я действительно ничего о нём не знаю. Я хочу его. Хочу с ним быть. Не просто рядом. А слиться с ним в единое тело. Хочу обнять так сильно, чтобы прилипнуть. Навсегда. Раньше такого ни с кем не было. Но, может, просто я не помню. Может, было?

Через пару недель произошло то, что расставило точки над «и». Я поняла, что такое настоящая любовь. Страстная любовь. Потому что то, что случилось, до этого не было со мной никогда. Никогда и ни с кем. Это было, как оргазм, который не спутаешь ни с каким другим ощущением. После произошедшего я больше не сомневалась, что именно это и есть любовь. Все остальное лишь её иллюзия. Это были влюбленности, увлечения, игра гормонов…

 
                                    ***
 

Мы почти не расставались. Ездили на «левбердон», как называют ростовчане территорию на левом берегу Дона, где пляжи и базы отдыха, пустовавшие в октябре. Как подростки, бродили мы вдоль реки, рисуя на высохшем песке слова любви, шуршали ржавыми листьями в лесопосадке. Катались на качелях тоже пустых и, казалось, заброшенных. Ходили в кино на последний ряд. И чтобы ни делали, беспрестанно целовались. Рьяно. Бурно. Страстно. Потом шли к нему в крошечную комнатку общежития, снова и снова проваливались в космическую бездну, в нирвану, туда, где нет ничего, кроме ощущений восторга. Восторга, сначала сжимающего твои внутренности единым спазмом, затем выпускающего их растекаться, как растекается река в половодье. Наши души отрывались от тела и летали, как бывает, когда взмываешь вверх на качелях-лодочках. Ах, дух захватывает… и ты летишь вниз. И снова ах, и полёт вверх. Дома я почти не бывала, лишь коротко забегала, и на ходу, кинув в рот бабушкин пирожок и крикнув: ««Я ушла…«», снова бежала к нему. С момента знакомства прошло два месяца, но первоначальный экстаз ощущений никак не истощался.

В тот день он работал дольше обычного, а я сидела у окна, в ожидании, когда он зайдёт за мной. Наконец, он прешёл. Я выскочила в коридор ещё до того, как звякнул звонок, почувствовав шорох за дверью.

– Послушай… может, сегодня останешься дома? – нервно спросила мама.

Не знаю, почему ей понадобилось, чтобы я осталась. Три года перед этим я действительно проводила время, отсиживаясь с мамой и бабушкой у телевизора. Мой бывший любимый, ну, которого я тогда считала любимым… жил далеко. Очень далеко. В другой стране. И приезжал встретиться со мной пару раз в году. Остальное время я жила ожиданием встреч. И его развода. Он… впрочем, речь не о нём. Так вот… может, мама привыкла к тому, что я всегда дома. А тут который день по счёту меня нет. Может… Не знаю, что ещё «может». Но она вдруг захотела, чтобы я осталась. Я растерялась.

– Ничего, ничего… – торопливо сказал он, не желая раздражать мою маму. – – Оставайся, зайду завтра после работы, – и ушёл.

Я подошла к окну. В тёмном прямоугольнике мелькали огоньки от света окон соседних девятиэтажек, окружающих по периметру двор. Одинокий уличный фонарь с высоты столба отбрасывал яркий пучок света. Под этим светом стоял он. Стоял, уверенный, что я буду смотреть. Уверенный, что ему нужно меня увидеть. А мне – его. Я прильнула лицом к холодному стеклу, распластавшись по окну всем телом. Казалось, вот-вот выдавлю преграду и вылечу на улицу, к нему, к моему любимому, с которым сегодня была вынуждена расстаться. Впервые за два месяца…

Вечер послушно просидела с мамой у телевизора. Я не видела фильм, который она смотрела. Не слышала ничего из того, что она говорила. В голове была вата. Безвоздушное пространство. Пустота. Полная пустота. Мама не приставала с расспросами, видимо, понимая моё состояние. Ей вряд ли доставляло удовольствие моё пребывание в доме в виде безмолвного овоща. Телом тут, а душой… но она корректно отмалчивалась, перебрасываясь короткими фразами с бабушкой.

Заснуть, на удивление, удалось быстро, словно провалилась в дыру глубокого колодца. Через какое-то время проснулась от беспокоящего зуда. Находясь в полудрёме, когда уже не во сне, но ещё не в реальности, я не понимала, что происходит. Почёсывала зудящие места на руках, сначала не особенно беспокоясь – мало ли… Но зуд усиливался. Постепенно я начинала не чесать, а раздирать кожу. Потом чесаться начали глаза. Тёрла с остервенением, но зуд не проходил. Наконец, я не вытерпела и включила свет. Подошла к зеркалу и ахнула. На руках, ногах, на животе и спине образовались красные вздутия наподобие багровых подушечек. Они нестерпимо чесались. Я крутилась перед зеркалом, задрав ночную рубашку, и видела, что эти, похожие на отёки места, выступили по всему телу… у меня началась паника.

– Мам, мам… посмотри… Что со мной? – с ужасом спросила маму, разбудив её.

– Не знаю, первый раз такое вижу, – призналась она, с беспокойством осматривая меня. – Но не волнуйся… пройдёт… завтра с утра пойдёшь к врачу.

– До утра ещё дожить надо…

Лёжа в постели и посматривая на часы, я ожидала наступление утра, когда можно будет пойти к врачу. В голове путались мысли. А вдруг это заразное. А вдруг не излечимое. Вдруг навсегда… И что я скажу врачу. Я пыталась припомнить последние дни, чтобы определить, «откуда ветер дует». Где я была, что ела, с кем обнималась. Ничего подозрительного в голову не приходило.

– А что я скажу ему? Господи, что делать? – с ужасом думала я.

Вдруг раздался звонок в двери. Обычно я рано не вставала, и соседи знали, что если пришли за солью или трёшкой до получки, звонить нельзя. Звонок сверлил мозги не меньше бензопилы. Соседи просто тихонечко скреблись в дверь. А тут звонок. Любимый прийти не мог, ему на работу надо. Приедет только вечером.

– Это ты, – услышала я громкий мамин возглас. Голос был радостный. Я бы сказала, восторженный, будто прешёл спаситель от всех бед и напастей. Прям, мессия явился. Задуматься о том, кто же это был, я не успела. – Как хорошо, что ты прешёл… Иди-иди к ней. С ней так плохо… так плохо…

Он зашёл в мою комнату. Вернее, ворвался. Вбежал… и кинулся ко мне, сел рядом, нагнулся… обнял. Прижал к себе. Всем телом.

– Что с тобой? Что случилось?

– Мне плохо… плохо… без тебя плохо. Скажи, скажи, пожалуйста, что ты всегда будешь со мной, никогда меня не бросишь… – шептали пересохшие губы.

– Не брошу… никогда… – также шёпотом ответил он. И, отстранившись, глядя мне в глаза, громко повторил слово «никогда» несколько раз. Громко и внятно. Как заклинание.

Я показала ему свои ужасные пятна. Сказала, что срочно нужно к врачу. Что ему не надо меня обнимать. Вдруг это заразное.

– А почему ты прешёл, тебе же на работу, – опомнилась я.

– Да, я всю ночь не спал. Думал о тебе. Скучал. Решил, всё равно мимо иду, заскочу хоть на пять минут, поцелую. А то до вечера не доживу…

– Как хорошо… как хорошо, что ты прешёл, – бубнила я, одеваясь.

 
                                    ***
 

– У вас кто-то умер? – спросил врач, осмотрев меня.

– Нет… – протянула я, не понимая, почему он задаёт такой странный вопрос.

– У вас нервный стресс. Вы сильно перенервничали. Такое бывает, когда человек пережил горе. Смерть близкого, например.

– Да нет, никто не умер, – повторила я, сообразив, что стресс-таки был. Одна ночь без любимого оказалась стрессом схожим со смертью.

– Ну, ничего, не волнуйтесь. Выпишу успокоительное, три дня… три раза в день… попьёте… Все пройдёт… это нервное…

Услышанное было радостным известием. У меня нет заразы. Я не подхватила африканскую язву. Мне не грозила мучительная смерть. Выйдя в коридор, повисла на любимом, обхватив его шею обеими руками.

– Это нервное, мне нужен покой.

– Сейчас, сейчас будет тебе покой… и кофе с какао…

Не сговариваясь, бодрым шагом мы отправились к нему в «общагу». Через три часа (а не через три дня, как обещал доктор), не принимая таблеток, с меня сошли все пятна. Как говорится, рукой сняло.

– Хороший секс заменяет девять таблеток димедрола, – заявил любимый, рассматривая меня. – – Нет ничего, ни-че-го нет… Здорова!

 
                                    ***
 

После случившегося тогда я больше не задавалась вопросом: а любовь ли это? Правда, как выяснилось, все понимают это чувство по-своему. Когда я рассказала о своём «заболевании» подруге, она пренебрежительно заявила:

– Да, ладно… любовь… Это страсть. Гормоны сработали. Не голова твоя дурная, понимаешь… а гормоны. То, что внизу живота. Хотелка. Это не любовь. Тьфу. Вот у Светки, помнишь Светку? У неё с мужем любовь.

– В смысле? – удивилась я.

– Светка с Максом поженились на третьем курсе. Он из семьи высокопоставленных… перспективный жених. Светкины родители тоже в норме, но не дотягивали до уровня Максюшиного папы. Короче, сосватали их. Нет, они, конечно, нравились друг другу. Но пылкой страсти не было. Она сама рассказывала. Да и видно было, что у Макса глаз не горит рядом с молодой женой. Но… он классный муж. Ни пьёт, ни курит, ни засматривается на девок, карьеру делает. Всегда в галстуке и в костюме. Все у него подсчитано. Когда детей рожать, когда тахту новую купить. Светка не нарадуется. Вот это любовь. И брак на веки вечные. Потому что от головы… А ты… тьфу… кто он, твой любимый? Живет в общаге, работает на стройке, оболтус… разве можно такого любить?

Я вспомнила расчетливого Макса, с тонкими губами и маленькими бегающими глазками и сказала:

– Нет, подруга… это у Светки не любовь, а расчёт. Если её устраивает, я за неё рада. Но для меня важны чувства… да, мы разные, мы ругаемся, иногда не понимаем друг друга, но… любим. Да разве объяснишь тебе…

– Куда уж мне, – улыбнулась подруга.

 
                                    ***
 

…Прошло тридцать лет. Мы продолжаем ругаться, по-прежнему часто не понимаем друг друга, но не расстаёмся. Когда я особенно сильно злюсь и посылаю его подальше, порой очень далеко… он говорит: «… И не проси, никуда не уйду. Обещал же… никогда не брошу! Сама просила».

Как говорится, бойтесь своих желаний.

Светка прожила с Максом лет двадцать. Все время ныла, что ей с ним скучно, секс по графику, раз в неделю, а не тогда, когда она хочет. Впрочем, она его и не хотела. В смысле секса. Вернее, секса с Максом. А просто секса хотела, поэтому время от времени у неё заводились интрижки. Но Светка держалась. Расчет всё же был правильный. Такими мужьями не разбрасываются. В конце концов, когда им было за сорок, Макс стал директором банка, и благополучно бросил Светку ради молоденькой секретарши. Светка не могла поверить, что такое могло случиться. А он сказал, что никогда её и не любил. Интересно, а секретаршу он любит?

Кто ты, моя первая любовь?

«Первая любовь… Снег на проводах.

В небе – промелькнувшая звезда.

Не повторяется такое никогда…» – завывал телевизор. Маришка подпевала, нещадно фальшивя, но, как всегда, сама не слышала, что не попадает ни в слова, ни в ноты. Я привыкла к этому её недостатку и давно не кривилась, когда приходилось быть участником её певческих выступлений. К тому же исполняла она только для меня. Ни разу и нигде больше я не слышала, чтобы она пела.

– Да, школьные годы, было дело, – сказала Маришка, закончив петь. – Давно, но было. И первая любовь была. Олежка… такой милашка…

– Какой ещё Олежка, – удивилась я. – Твоей первой любовью был Женечка. Вся школа знала. Ты, мать, перепила, что ли…

Мы ностальгировали под старые песни о главном, конечно, не без горячительных напитков. Но вспомнить какого-то Олежку в биографии Маришки я всё равно не могла.

– Ты что… я трезвая, ну, почти трезвая, – сказала Маришка и, смачно икнув, наполнила бокалы шампанским. – Давай, подруга… выпьем за любовь, за первую любовь…

– Давай, – поддержала я, – но ты всё-таки колись, когда ты успела ещё с Олежкой замутить. Почему я не знаю…

 
                                    ***
 

Мы с Маришкой дружили с первого класса. Её первая любовь – во всяком случае я была уверена, что это первая – прошла на моих глазах. Плюс на глазах одноклассников и всего педагогического коллектива. Женечка начал «бегать» (так тогда это называлось) за Маришкой чуть ни с шестого класса. Сначала ходил за ней после школы, как бы провожая. Почему «как бы», да, потому что шёл на расстоянии. Рядом с Маришкой не осмеливался. Потом торчал около её подъезда вечерами, ожидая, когда она выйдет прогулять своего Ричарда. Ричарда тоже все помнили. Это была крошечная собачка, которую «гуляли» в сумке, иногда выпуская на травку. Но Ричард никуда не убегал. Он стоял и дрожал. То ли от холода, то ли от страха, что его сейчас оставят на улице навсегда. От холода он дрожать не мог. Потому что на нём всегда, даже летом, была стёганая попонка с капюшоном. Этой крохе имя Ричард шло, как корове седло. Но к слову сказать, имя сократили до варианта – Ричи, что было куда более уместно. Маришка выходила с Ричардом не каждый день, поэтому частенько Женечка сидел на лавочке у подъезда зря.

Со временем Маришка привыкла к незаметному Женечке, ей начало льстить его внимание. Тем более, что Женечка нравился другим девочкам и это подстегивало интерес и со стороны Маришки. В конце концов они стали гулять втроем: Маришка, Женечка и Ричард. Потом бабульки у подъезда стали замечать, что Маришка с Женечкой ходят, держась за руки… и… наступило время первого поцелуя. Свершилось. Он чмокнул, боясь отпора. Но она не сопротивлялась, ответила, припав к его губам… и началось. Сначала они целовались, прячась от соседей. Хорошим укрытием был лифт. Если в лифте никого, кроме них, можно целоваться, сколько душе угодно. Однажды, впившись друг в друга, они не заметили, что лифт приехал и двери открылись… перед ними стояли две соседки с верхнего этажа, онемевшие от увиденного. Женечка задрал на Маришке коротенькую юбочку и вцепился пятернёй в её небольшую, но кругленькую попку. Маришка обвила голову мальчика двумя руками и их лица буквально слились в единое месиво, прикрытое растрепавшимися волосами. Парочка не сразу заметила, что лифт стоит на месте, двери открыты и на них сморят две пары глаз. Понадобилось какое-то время, чтобы все осознали, что происходит. Наконец, тётки загомонили. Маришка перепугалась, и пулей вылетела из лифта…

На следующий вечер, она услышала, как мама с кем-то говорит на пороге квартиры.

– Здрасьте, я соседка… с пятого, – солидным голосом представилась женщина.

– Очень приятно, – ответила мама и спросила. – Вам соли? Или…?

– Да, нет, причём тут соль… я вот по какому поводу… Понимаете… ваша девочка ведёт себя непристойно…

Маришка напряглась.

– Это как? – перебила мама, её голос не выражал беспокойства, и Маришка расслабилась.

– Как? Спросите дочь… Она… она… – женщина, видимо, не решалась рассказать, в чём же состоит непристойность.

– Да что она? Говорите же… – мама мотивировала соседку.

– Она целуется с мальчиком. То в садике перед домом, то вот вчера вообще обнаглела… мы застукали их в лифте! – тётка произнесла длинную фразу одним выдохом.

– И что? – невозмутимо спросила Маришкина мама.

– Как что? – женщина опять запыхтела от возмущения.

– Да, ладно, а вам в пятнадцать лет не хотелось целоваться, – насмешливо произнесла мама, но, видимо, увидев растерянное лицо соседки, добавила: – хорошо, хорошо, я всё поняла, приму меры…

Дверь хлопнула. Соседка ушла, не попрощавшись, видимо, поняв, что ей тут не рады.

– Ну, что, соседи жалуются, непристойная ты… – сказала мама, улыбаясь. Маришка не знала, как реагировать, и продолжала молчать.

– Итак, я обещала бдительной соседке принять меры… меры такие… не надо целоваться в лифте, и тем более в парке. Зачем нервировать стариков. Приходите домой и целуйтесь тут на здоровье. В конце концов, может ты и непристойная, но точно не бездомная. Нас с отцом допоздна нет… пусть мальчик приходит, делайте уроки вместе. В общем, надеюсь, до окончания школы ты не родишь мне внуков…

После официального разрешения мамы Женечка после школы стал провожать Маришку уже не до дома, а до квартиры. Ещё точнее, до её комнаты. Сначала они и правда делали уроки, перемежая их болтовнёй и поцелуями. Тискали друг друга и в ласках становились всё ближе к тому пункту, когда сидя уже не получается. Хотелось лечь. Да и одежда начинала мешать. Женечка поднимал юбочку и руками шарил, где ни попадя. Маришка гладила его спину, просунув руку под рубашку. Но хотелось больше и глубже…

Маришке было шестнадцать, когда Женечка спросил: «Может, попробуем?»» Он не нападал на неё, не кидался в страстном порыве, желая содрать препоны в виде мешавшей ткани, и вообще без разрешения не решался совершить сокровенное. Он был воспитанным мальчиком, и ему требовалось обсудить и сделать всё по обоюдному согласию. Собравшись приступить к дальнейшим действиям по сближению, он решил сначала выяснить, что думает об этом Маришка.

– Ну, ты как? – спросил Женечка, краснея.

Было ясно, о чём речь. Но не скажешь же:

– Я согласна…

Маришка промолчала. Женечка же принял это за знак согласия… и стал раздеваться. Аккуратно снял рубашку, повесил её на спинку стула, стащил брюки. Когда остался в одних трусах, увидел, что Маришка сидит всё ещё полностью одетая.

– Ну, ты что… раздевайся…

Маришка не могла решиться. А голый Женечка не производил впечатления, от которого хотелось с себя снять юбочку и кинуться на всё ещё тщедушную грудку подростка.

– Нет, я так не могу… – сказала Маришка и отвернулась.

Женечка всё понял. Быстро в обратном порядке проделал с одеждой те же манипуляции и через пять минут стоял в коридоре.

– Если ты не готова, я пойду…

– Иди… да, иди… и не обижайся, в следующий раз попробуем ещё…

Он и не обиделся. Потому что и сам не знал, что делать раздевшись. И был рад, что всё закончилось так быстро и без травм.

Но и в следующий раз у них ничего не вышло, хотя они подготовились лучше. Женечка принёс бутылку вина, которое оказалось таким кислым, что они едва сделали по глотку. Маришка вспомнила, что видела в кино, как влюблённая парочка по всей спальне расставила свечи и тоже сделала так же. У неё нашлась только одна свечка, которую мама хранила в кладовке на случай, если вырубится свет. «Одна лучше, чем ни одной», – решила Маришка. Но дневной свет мешал – огонёк от свечки был не виден, и она задёрнула плотные шторы… «Темнота – друг молодёжи», – подумала она, хихикнув.

– Давай разденемся и ляжем в постель, – предложил Женечка после того, как они пригубили вина.

Они разделись, не глядя друг на друга, но снять трусы ни он, ни она так и не решились. Легли в приготовленную постель, не касаясь друг друга, натянули одеяло до ушей и пролежали так минут пять… потом постепенно стали приближаться и, даже начали ощупывать, пытаясь в темноте понять, что такое голое тело человека противоположного пола. Вся эта канитель длилась достаточно долго, как вдруг послышалось шуршание ключа в двери.

– Ой, мама пришла, – вскрикнула Маришка и вскочила, будто ей в кровать бросили ядовитую змею.

За секунды пока мама открывала дверь, снимала туфли в коридоре, обувалась в домашние тапочки… Маришка с Женечкой успели не только одеться, но и убрать постель.

– А что это вы в темноте сидите? – заглянув в комнату дочки, спросила мама, точно как в фильме «„Москва слезам не верит“». Маришка не успела открыть шторы. Голубки сидели за письменным столом и делали вид, что читают книгу.

– На улице ещё светло… – сказала мама, зачем окно-то зашторила? Или уж свет включили бы…

Прошло ещё какое-то время, прежде чем Маришка с Женечкой довели начатое до конечного пункта. Женечка где-то набрался опыта, то ли ему рассказал кто-то из старших, как это надо делать, то ли прочитал какие-то книжки, но после паузы они всё-таки сделали друг друга: он её женщиной, она его мужчиной.

Обо всём этом в подробностях знала и я, как лучшая подруга Маришки. Мне не повезло и такой любви в моей школьной жизни не случилось. Поэтому, слушая её рассказы и о поцелуях, и о первом неудачном сексе, я впитывала каждое слово, примеряя эту любовную историю на себя.

 
                                    ***
 

– Разве Женечка не твоя первая любовь? Какой ещё Олежка, – напомнила я подруге.

– Да, в четвёртом классе нравился мальчик из параллельного…

– Ты совсем ку-ку… – сказала я и засмеялась. – Мне Олег Видов нравился и что, я ж не говорю, что это моя первая любовь. Некоторые прям влюблены были в Высоцкого или в Боярского в шляпе и на коне. На полстены плакаты вешали с его изображением. И это ты считаешь любовью? Серьёзно?

– Ну, не знаю, почему нет? – Маришка на мгновение растерялась. – Если так рассуждать… то и Женечка не первая любовь. Думаешь, я любила его?

От удивления я заморгала глазами и поставила бокал на столик.

– Вот так новости… – проговорила я.

– Ну, давай разбираться, – вздохнув, сказала Маришка. – Разве я тогда понимала, что такое чувства, что такое ощущения, что такое возбуждение… что вообще происходило со мной тогда, я не понимала. Просто он привязался, ходил за мной, мне льстило.

– Господи, то есть ты хочешь сказать, что он принудил тебя с ним целоваться?

– Ну, нет, конечно… – Маришка задумалась. – Нет, ну… он мне нравился. Но все это происходило не осознанно. Нас тянуло друг к другу… но что именно? Не понимаю. Ни головой, ни сердцем, то есть ни чувств особых не было, ни разумом… впрочем, какой тогда разум. Ну, не знаю что это было…

– Да, известно, что… гормоны, – сказала я. – Но разве ЭТО нельзя назвать любовью?

– Возможно, можно… юношеская любовь, когда не любишь, а, скорее, хочешь. Да и желание – это, скорее, желание познать… чем удовлетворить. Иначе наша любовь не закончилась бы так быстро…

После окончания школы Маришка с Женечкой стали жить в квартире её родителей. Едва им стукнуло восемнадцать, зарегистрировали брак – всё, как положено… и заделали ребёночка. Вскоре Женечку забрали в армию. Когда он вернулся, ещё какое-то время жили вместе. Но… его нервировал малыш, который ночью будил, а днём капризничал. Раздражала и Маришка, которая от бессонной ночи днём выглядела дохлой курицей в вечно застиранном халате, пахнувшем прокисшим молоком. Сексом заниматься не хотелось. До секса ли, когда ночь толком не спишь, а с утра надо на работу. Не помню, кто кого бросил. Как-то вышло одновременно. Маришка на лето уехала с сыном на дачу за городом. И там познакомилась с соседом. Он был полной оторвой. Вот, где кипели страсти. У Женечки тоже кто-то появился. И они развелись. Мирно и быстро.

– То есть ты хочешь сказать, что с Женечкой не было страсти, не было любви, а вот тот, как его… «афганец» с простреленной башкой, был самое то?

– Всё верно… его звали Витька и он действительно был с простреленной головой… в прямом смысле… после ранения в Афгане…

Маришка задумалась, видимо, вспоминая.

– Да, там был просто вихрь страстей, – сказала она и улыбнулась. – Он был готов на безумства, не то что варёный Женечка. То, что было с Женечкой, сексом трудно назвать… тёрлись друг о дружку, считая это ласками. Потом раз… и всё… А вот Витька… Витька да… он был опытный. И очень, ну, очень сексуальный. И с потенцией там было о-го-го…

– Хорошо, убедила. Первая любовь у тебя была с Витькой. Олежку и Женечку с его потугами… забыли. Витька – это оно! Вернее, она – любовь? Так?

– Тогда я так и думала. Вот, мол, пришла любовь. Настигла. Я с ним голову потеряла. Папа так и говорил. Что у меня башку снесло, как у «афганца». Но…

– Да что «но»? Что ещё? Опять не она…

– Думаю, не она… Повторяю, тогда казалось, что любовь. Настоящая. Но он напивался в вусмерть, неделями не мог выйти из запоя. А потом стал что-то нюхать. В общем, совсем неадекватный был. Приползёт домой… всё вокруг облюёт, а я мою на карачках. Так он ещё как-то раз меня ногой… тьфу…

Я знала, чем закончилась любовь с Витькой. Мне подробности были не нужны… и Маришка скривилась, не желая больше вспоминать Витьку.

– Так где она, любовь… с кем? – допытывалась я.