Текст книги "Уйти нельзя остаться. Кризисы, выгорание, смыслы и ресурсы в кинопрофессии"

Тамара Бочарова, режиссер, сценарист

Эту историю я никому не рассказывала. Потому что любой, кто меня знает, не поверил бы. Или решил бы, что я рисуюсь. Поскольку с самооценкой у меня всегда было все в порядке, как и с уверенностью в прекрасном будущем. В школе – золотая медалистка, в университете, еще не закончив учебу, – автор молодежной телепрограммы на областном телевидении, потом – Москва и работа спецкором в самых известных телепередачах крупнейшего федерального канала, авторские репортажи и фильмы с персональным промо на «Первом». Вспомнить приятно.

Потом я решила подучиться – на режиссера. В этом не было никакого профессионального кризиса или смены парадигмы, скорее естественный путь развития. Два года на Высших курсах сценаристов и режиссеров (ВКСР) только раззадорили. Еще несколько лет ушло на сценаристику – уже будучи режиссером, поняла, что без этого никак не обойтись. А сразу после учебы ушла в свободное плавание по продакшнам.

Надо сказать, что рядом со мной работали талантливые люди – почти все «выросли» по вертикали. Те, с кем я начинала на «Первом», сейчас – известные продюсеры, владельцы интернет-каналов и продакшнов.

А я – сценарист и режиссер. Фрилансер. Никакой уверенности в будущем. Точнее, уверенность есть, но она показная. Почему?

Рассказываю.

Это было на фестивале Future в Катаре. Крупнейший фестиваль телевизионных фильмов со всего мира. Грандиозный отель, около двух десятков кинозалов, отданных специально под фестиваль, и сам Катар с его небоскребами – как декорация к какому-то сну… Для меня это был первый международный фестиваль, и я ходила слегка пришибленная, под впечатлением от всего.

А потом наступил день моего показа.

Я пришла заранее, спряталась в угол. Судорожно листала афишу, чтобы прикинуть, какие фильмы идут в параллели, – и слегка расслабилась, потому что хороших фильмов было достаточно: я почему-то решила, что раз так, то на мой показ народу придет немного. И зал действительно оставался незаполненным.

За пять минут до начала вошла делегация телеканала Би-би-си (это была самая многочисленная делегация на фестивале, человек тридцать) – в полном составе. В руках у них были блокноты и ручки. Они заняли три ряда сразу, и я поняла: вот он, самый страшный момент в моей жизни. Никакие другие показы не стояли рядом: для теленачальников, для друзей или для врагов – все это была полная ерунда по сравнению с показом для небожителей из Би-би-си.

Я едва досидела до конца, в сотый раз посмотрев свой фильм – с дичайшей ненавистью к каждому кадру и к самой себе. На финальных титрах я незаметно вышла из зала и, не задумываясь, отправилась в туалет – спрятаться. За три метра до двери меня окликнули по имени. Это были двое англичан – мужчина и женщина, в деловых костюмах, лет по пятьдесят, с фестивальными бейджиками на груди. В руках они держали открытые программки – с моей фотографией на странице фильма. От ужаса у меня закружилась голова.

Отпираться было бесполезно, и я созналась – да, это я, приготовившись к тому, что меня закидают тухлыми яйцами. Но мужчина схватил меня за руку и стал ее крепко жать, сыпать благодарностями. Я не верила своим ушам – им понравилось. Я даже переспросила: о чем речь? Сейчас смешно, но тогда вся эта история казалась мне дичайшим недоразумением. Я искренне считала, что недостойна похвалы.

Этот страх оценки, мне кажется, сопровождает каждого творческого человека, но в случае со сценаристикой он особенно жгуч. Можно писать картины, или поэзию, или литературу – и всегда на критику ответить что-то типа «я выражаю свои смыслы так, как считаю правильным». Но сценарий, как любят говорить продюсеры, – это технический документ, на основе которого должно появиться коллективное произведение/продукт, эмоционально захватывающее массы людей. Еще раз – массы людей. Или ЦА – целевую аудиторию. И на пути к ЦА есть оценщики качества – в первую очередь продюсеры, потом коллеги, профессиональное сообщество. И они все знают, как нельзя. Но мало кто скажет, как можно или как правильно. А если и скажут, не факт, что так и надо.

Страх оценки появляется не сразу, конечно. Поначалу ты – радостный балбес с сотней идей в разных списках, рассчитанных на пять лет. Потом учишься в киношколе – и получаешь первые фидбэки. Один из наших мастеров любил говорить (не только мне): «Все, что вы сняли, надо размагнитить, потом растворить в кислоте и слить в канаву». Мы смеялись, не обижаясь, – ведь мы еще учимся, поэтому, конечно, надо слить в канаву. Но из киношколы ты все равно выходишь слегка заземленным. Какие списки из сотни идей!

А потом я начала работать и поняла, что критика часто доходит до абсурда и становится уже не здравой критикой, а обесцениванием труда. Обесценивание чуть ли не основа миропорядка в телеиндустрии. Один из продюсеров, с кем я работала, любил начинать встречу со слов: «Это не сценарий, это все надо выкинуть». Другой называл меня клопом-кровопийцей. Третий просто отдавал мой синопсис другому автору, дескать, ты, Тамара, не успеешь, у тебя своих три серии. И приходилось рассказывать коллеге (ведь ему семью кормить) весь свой замысел, потом вычитывать его работу, править, объяснять… Был момент, когда я в сердцах всем обещала: это моя последняя работа, раз я такой бездарь. Но потом канал утверждал мою новую заявку – и все шло по кругу.

К слову сказать, на телевизионном сценарном конвейере, где труд малооплачиваемый, как правило, трудятся женщины. Если у них проблемы с самооценкой – то это дешевая рабсила. Я отработала на конвейере почти десять лет – писала сценарии, снимала и монтировала документальный научпоп, мокьюментари-фильмы, реалити-шоу. Горячий стаж, но зато мне сейчас ничего не страшно. Кроме одного – обесценивания моего труда.

Тут неважно, кто выражает сомнение – бывает, что и муж скажет: «Что за ерундой ты занимаешься?»

Родственники – это отдельная история. Единственный безусловный мой помощник – только моя мама. Остальным пришлось долго объяснять, что я делаю, зачем, почему я так странно себя веду, почему кричу и дергаюсь, если меня отвлекают от моей «писанины». Людей понять можно. Когда я сценарист, я действительно очень странный человек – с отсутствующим взглядом, заторможенная или, наоборот, гиперактивная, вдруг срываюсь на встречу с маргиналами или в такое место, в какое никто бы не пошел ни за какие коврижки. А для меня это всего лишь «полевые изыскания». Так или иначе, я выслушала множество критических замечаний не только о своих текстах, но и о себе лично, о своем характере и поведении (не только от близких родственников – от коллег тоже).

Конечно, со временем нарастает броня. Начинаешь понимать и чувствовать, где здравая критика и хорошая редактура (если речь о тексте или о самом телепродукте), а где зло и абьюз. Но как не сдохнуть, если брони по какой-то причине нет?

В ситуации профессионального абьюза (назовем это так) для меня важно, какие истории я рассказываю самой себе – о своей жизни и о себе. У меня есть всего две истории на случай, когда мне плохо. Обе про то, как в меня поверили. И как много лет назад сказали несколько добрых слов, и как потом эти слова превратились в самосбывающееся пророчество. Это удивительно. Неважно, какие конкретно слова. Важно, что другие люди, поверив в меня, дали мне силы тоже верить.

А верить, когда ты сценарист, надо уметь. Иначе сидение за столом превращается в бесконечный полярный день. Или ночь. До тех пор, пока ты не умер.

Вера помогает подниматься над внешне заурядной жизнью сценариста и видеть перспективу: вот твой фильм снимают, вот идут титры… Пусть даже нет обоснованных надежд на такой финал. Перспектива помогает выжить.

Одной зимой я умирала от отчаяния. Только что положили на полку двухсерийный фильм, над которым я работала два года, – канал заказал, но потом не купил. Меня охватывало чувство, которое есть у всех лузеров, – вина вперемешку с бессилием. Впереди я видела только уехавшие поезда – в некоторые мне не удалось запрыгнуть, в другие уже не хотелось. Депрессию я не могла себе позволить по семейным причинам. Да и глупо тратить жизнь на отчаяние, когда завтра – смерть.

В ту зиму я каждый день думала, что скоро умру, так ничего и не сделав в своей жизни.

Пережить отчаяние мне помогли две вещи. Первое: я начала снимать короткий метр по сценарию своей подруги, с друзьями, то есть хоть и на свои, но на очень маленькие деньги. Второе: я взяла за правило каждый день доводить до результата хотя бы одно дело. Тупо. Сделать результат. Каждый день.

Теперь это мой любимый лайфхак, который отлично работает в сценаристике и в любых длинных проектах. Когда я знаю, что результата не будет еще долго (а сценарии пишутся и переписываются годами, и от этого можно сойти с ума), я стараюсь каждый день делать что-то маленькое, пусть неважное, но про что я могла бы сказать самой себе: вот я добилась результата на этом пространстве своей жизни. Можно посадить цветок или написать короткую заявку, попробовать вообще что-то новое, что может пригодиться (а может, и нет) в текущей работе. Здесь самое важное – маленький результат. Тогда зацикленность на большой цели остается в нужном градусе и не сводит с ума.

И еще важно параллельно с тем, что тебе заказали, делать то, что находится в зоне твоего личного контроля. То есть вот эта абсолютная неопределенность (что будет с проектом? продлят ли договор? снимут или нет?), все эти вопросы, которые заставляют тревожиться, можно убрать из головы, если иметь пусть маленький, но свой проект, где можно рассчитать шаги на будущее и быть уверенным, что успех зависит только от тебя. Для меня отличный вариант – снять короткометражку. Есть еще варианты сделать что-то свое – например, написать и выпустить книгу, пусть даже в электронном виде.

Что еще выматывает, когда пишешь сценарий, – дефицит внешнего мира в его непосредственных чувственных проявлениях. Я уверена, что большая часть прокрастинации связана с этим дефицитом – ведь большую часть времени я провожу в своей черепной коробке. Энтропия начинается где-то на 12–15-й день непрерывной работы над текстом. Крыша особенно едет, если отключен фейсбук, нет никаких параллельных процессов и задач, кроме одного – написать. Кончается все очень плохо – тупиком от слова «тупить». И это как в компьютерной игре – ты вроде поднялся на какой-то уровень, но из-за тупки сваливаешься снова на нулевой.

Начинаются сомнения, бесконечные переписывания одного и того же, замыливание взгляда. Работа вхолостую. Отловив это, я начала планировать впечатления, но тут появилась другая засада – переборщить. Дело в том, что впечатления не только дают какие-то хорошие идеи и новое вдохновение, но часто уводят в сторону. То есть еще надо суметь в этом «внешнем-внутреннем» сохранить правильное равновесие, найти свою золотую середину. Вовремя остановиться и вернуться к письменному столу.

Такой же баланс надо держать и в дележке себя на две профессии – сценариста и режиссера. Кто главнее в этой дихотомии? Наверное, все-таки режиссер. Он критикует и заставляет переписывать сцену так, чтобы в тексте был понятен монтаж кадров. Как правило, по утрам я – сценарист, а с обеда – режиссер. И это как две разные жизни.

Сценаристика – это занятие для особо сильных духом интровертов. Желательно, чтобы у тебя была железная задница, чтобы ты умел жить по четкому режиму дня и ел правильную еду, поскольку даже еда имеет значение для эффективной работы сценариста.

Режиссура – во всяком случае, для меня – веселое, задиристое состояние экстраверта, которому все вышеперечисленное не нужно.

Конечно, у режиссеров есть свои трудности, свои проблемы, но когда я – режиссер, мне жить гораздо, гораздо легче. Причин несколько: от процесса я получаю больше эмоций и сил, чем отдаю. У меня больше источников для вдохновения – ведь я работаю с единомышленниками и многое придумываю вместе с ними. Мне есть на кого положиться и от кого получить моментальный фидбэк – это моя команда.

А кроме того, в режиссуре есть еще один большой плюс. Что надо режиссеру? На своем мастер-классе в Москве, на фестивале «Завтра» в кинотеатре «35 мм» в 2012 году, Фрэнсис Форд Коппола замечательно сказал на этот счет: «Если вы хотите стать режиссером – назовитесь им и найдите еще пять человек, которые поверят в это». Пять человек-единомышленников, которые поддержат, – для сценариста это предел мечтаний.

Сценаристу вроде бы никто не нужен, но ему при этом нужны все. Со своим терпением и поддержкой. А таких поначалу вообще нет. Потому что никто не верит, что ты сценарист. Где фильм по твоему сценарию? А лучше несколько фильмов. Мой муж, когда я в первый раз написала в какой-то анкете, что я сценарист, долго смеялся. Хотя у меня уже тогда была фильмография. Но он все равно смеялся.

Еще сценаристу очень нужен правильно устроенный мозг. Можно построить свои нейронные связи по учебникам сценарного мастерства – но этот процесс растягивается на годы и годы. Как ускориться? Мне, например, очень помогла работа с другой стороны процесса – с редакторской.

Это был экстремальный опыт: сценарный марафон, 25 участников – молодых писателей, драматургов и начинающих сценаристов. За полгода мы написали 20 сценариев (кто-то не дошел до финиша) – от логлайна до второго драфта. Временами мой мозг плавился, и по ночам мне снились чужие тексты и чужие персонажи. Точнее, они уже были как свои, родные. Я вела ребят по кочкам, давала редакторский фидбэк, помогала в мозговых штурмах. Что в итоге? Поскольку речь обо мне, скажу о своем главном результате.

Выяснилось, что опыт интенсивной редакторской и креативной работы перестраивает нейронные связи в мозгу максимально эффективно. Теперь я читаю свои тексты так, словно с меня сняли какие-то мутные очки. Или даже словно мне в черепную коробку взамен моего прежнего малоэффективного и прокрастинирующего мозга поместили супермозг, с помощью которого можно прыгнуть на два уровня вверх.

Что я хочу сказать? Не надо жалеть сил для того, чтобы вложиться в текст коллеги, дать качественный фидбэк, помозговать кому-то в помощь. Такая работа – нефть для сценаристов! И, что хорошо, эта нефть бесконечна.

Многое изменилось с того момента, когда я только начинала работать сценаристом. Свои первые заявки и черновики, сделанные десять лет назад, читаю с оторопью: как я могла такое написать?

Бывает, я сомневаюсь. Очень часто – в том, что делаю. Но совсем редко сомневаюсь в себе. Потому что иначе я не справлюсь. Сценарный труд – это каторжная работа в одиночку, где каждый камень, который ты поднимаешь в гору, сначала скатится несколько раз вниз, пока ты не научишься его ловить и ставить на правильное место.

Поэтому сценарный труд – это стоять на своем, верить в свой гений (да!), искать адекватного редактора и талантливого продюсера.

А еще сценарный труд – дружить с другими сценаристами и помогать им.

Я знаю, что, может быть, не сразу, но построю свою дорожку из желтого кирпича. Хотя у меня по-прежнему нет никакой уверенности в будущем. И нет никаких рецептов – кроме того, как рассеять туман хотя бы до ближайшего вечера.

Игорь Поплаухин, режиссер

Стоит сказать, что я считаю себя начинающим кинематографистом. Я не снял еще ни одного полнометражного фильма. Зато за свою жизнь я снял четыре короткометражных – с 2011 по 2018 год. И это было сделано за семь лет, и, как большинство людей, снимал я их на свои деньги. Сначала я тратил на съемки свои офисные зарплаты. Потом я уволился из офиса и тратил свои фрилансерские гонорары. Когда поступил в Московскую школу нового кино, из моей жизни исчез даже фриланс. Тогда я взял банковский кредит и стал снимать на него третью короткометражку. Потом этот кредит был истрачен, банк неожиданно предложил мне перекредитоваться, и постепенно я скатился в глубокую финансовую яму.

Итак, у меня на руках было три короткометражных фильма. Первые два совсем уж любительские, неумело сделанные, без понимания природы кино. И третий, снятый уже в киношколе. Я считаю ее хорошей, она мне до сих пор нравится. Фильм называется «22». Это черно-белый фильм длительностью в полчаса про трудного подростка с московских окраин. У него сплошные проблемы и с девушкой, и с мамой, и с отчимом. И я возлагал большие надежды на этот фильм. Потому что все-таки любая короткометражка снимается не в стол, а с мыслями о том, что она станет профессиональным лифтом, попадет на какие-нибудь фестивали. Нельзя сказать, конечно, что короткий метр снимают именно для того, чтобы попасть на фестиваль, но, на мой взгляд, нельзя его и снимать просто так.

Так вот, несмотря на все надежды и ожидания, фестивальная история у фильма «22» была скромная. Пусть и более внушительная, чем у других двух любительских картин, – фильм попал в международный конкурс Монреальского фестиваля. И все же, если вы сейчас прочитали это название, скорее всего, вы поймали себя на мысли, что никогда не слышали о таком фестивале. Монреальский фестиваль входит в категорию А, но многие люди, узнав о том, что фильм был на него отобран, либо путали его с фестивалем в Торонто, который гораздо более известный, либо просто не понимали, о чем шла речь.

Поэтому в профессиональном смысле «22» ничего мне не дал. Он дал творческое удовлетворение нам с оператором Женей Родиным, но в практическом смысле эта картина не принесла нам никаких дивидендов. Между тем я уже был весь в долгах как в шелках. Мне приходилось чуть ли не все, что я заработал за месяц на фрилансе, отдавать банку. И я даже написал сокрушительный пост в сетях, что больше не буду снимать короткометражки, что у меня больше нет денег и сил. Это было перед показом фильма «22» на каком-то фестивале. На несколько других фестивалей фильм все-таки тоже попал.

И вдруг произошло то, о чем люди иногда говорят так: «Если хочешь рассмешить бога, расскажи ему о своих планах». Только я заявил, что больше никаких короткометражек не будет, как в моей жизни появилась еще одна. Причем на тот момент мы с Женей стали уже работать, как это ни смешно звучит, над полнометражным фильмом. Я написал сценарий на 130 страниц. Сценарий был о Древней Руси. Мы понимали, что нужно искать продюсера. И решили снять на свои деньги хотя бы тизер. Хотя бы одну-две сцены из этого сценария, чтобы потом показывать этот материал продюсерам или рынку копродукции. И вот в разгар кинопроб для тизера, которые мы проводили в Битцевском лесу, я получил звонок, а с ним и неожиданную возможность снять короткометражку на продюсерские деньги.

Мне позвонил Константин Шавловский. Это было 8 августа 2017 года. Я запомнил дату не только потому, что это годовщина грузино-осетинского конфликта, но и потому, что в тот день я был на премьере фильма Кантемира Балагова «Теснота» в «Гараже». И ровно после показа мне позвонил Константин. Я знал, что он долгое время возглавлял журнал «Сеанс», был главным редактором. Он искал кого-то, кто мог достаточно оперативно до конца года снять фильм – короткий метр – и не пропасть из виду. Дмитрий Мамулия, художественный руководитель нашей киношколы, посоветовал ему связаться со мной.

Константин уже не первый раз имел дело с Комитетом по культуре города Санкт-Петербурга. Существует небольшая студия при издательстве «Порядок слов», которое старается спонсировать молодых авторов. Один из таких авторов, работая по линии Комитета, таинственным образом исчез. Начал снимать фильм, но не доснял его. Константин не знал, что делать. Он спросил, есть ли у меня что-нибудь из идей прямо сейчас, потому что если нет, то он будет искать дальше. Времени у него было мало.

У меня, по счастью, в почте лежал мой собственный сценарий короткого метра, на который я не очень рассчитывал. Я почему-то был уверен, что никогда его не сниму. Его первое рабочее название было «Гастроли», позднее оно превратилось в «Календарь». И сразу после разговора я выслал Константину этот сценарий. А через полчаса он перезвонил и сказал, что в принципе история ему нравится: «Давайте снимать, но есть целый ряд условий». Фильм нужно было снять и выпустить до конца года – это было одним из условий. То есть на все вместе у нас оставалось четыре месяца.

Мы с моим другом Женей сначала даже размышляли. Мы не привыкли так быстро работать. Нам нужно время, чтобы осмыслить и придумать фильм. Но поскольку это был шанс и это впервые были не наши деньги, задумались серьезно. Был еще целый ряд неудобных условий, например, чтобы в фильме играли только петербургские актеры, чтобы фильм был обязательно снят в Петербурге… Короче, мы согласились и дернули в Петербург. С нуля там нашли все на свете: устроили кастинги, отыскали локации. В итоге к началу декабря у нас был отснятый фильм. За оставшийся месяц я его смонтировал, мы его покрасили, озвучили и торжественно отдали на диске Константину.

Наша киношкола отправила фильм на несколько фестивалей, в том числе на Каннский кинофестиваль. И уже 5 марта 2018 года мы узнали, что «Календарь» попал в конкурс Каннского фестиваля, в программу Cinéfondation. Получилось так, что непрошеный фильм неожиданно возник в моей судьбе и позволил мне оттолкнуться от того самого дна, на которое я опустился – как в материальном смысле, так и в мировоззренческом. Когда у человека долгое время ничего не выходит и он не получает никаких улыбок судьбы, у него опускаются руки, а на тот момент у меня они опустились ниже некуда. Я все меньше и меньше верил, что моя затянувшаяся карьера начинающего режиссера вообще состоится.

Фестивальная история «Календаря» действительно помогла и найти продюсера, и как-то интегрироваться в индустрию – российскую и отчасти мировую. После второго приза в Каннах фильм победил в программе короткого метра на «Кинотавре». И, к счастью, дно было пройдено.

По-прежнему в моей жизни есть много проблем, как и у всех, но они пока не кажутся тем кошмаром, через который я прошел между третьей и четвертой короткометражкой.

Какая тут мораль? Мне кажется, ее нет. Это был обыкновенный случай плюс наша готовность быстро перегруппироваться и сделать кино. Надо сказать, что я вообще не планировал записывать на какой-либо носитель этот сценарий – это тоже была случайность. Моя подруга, продюсер, собирала заявки коротких метров для разных студий. Я сказал, что мне надоели короткие метры, я больше не буду их снимать, они не приносят мне ничего, кроме бедности и несчастий. А подруга, как будто интуитивно, уперлась и настояла: «Ну неужели у тебя нет ни одной задумки? Всего один вечер потратить и записать. Даже не сценарий, просто напиши какой-нибудь тритмент». Я подумал и сказал: «Ладно. В принципе, есть одна задумка». Я записал и отправил ей, у нее не получилось его никуда продвинуть, студиям он не понравился, но, по крайней мере, теперь этот сценарий был под рукой. А потом однажды мне позвонил Константин…