Текст книги "Царица Смуты Мария Фёдоровна Нагая"

Что означал этот приговор Освященного собора? Важно понять, что было поставлено в вину Нагим: «лихое дело» (тяжкое уголовное преступление, уже по Судебнику 1497 года, находящееся в юрисдикции великого князя, как особо опасное преступление против существующей власти и правопорядка), «убойство» (убийства) и «крови пролитье» (нападения и избиения). Никаких упоминаний и даже намеков на вину за «недогляд» за царевичем – его смерть единственная, произошедшая по естественным причинам – «Божьим судом учинилась». Причиной же государственной измены названо ведовство у Нагих и собственно в Угличе – «великое изменное дело». Надо отметить, что это было самое страшное обвинение, гораздо хуже, чем «убойство». Именно этот состав преступления немедленно переводил параллельное «углицкое дело» – «земское, градцкое» – в разряд государственных, т.е. подлежащее исключительно компетенции Кремлевского Судебного приказа, тем более, что оно касалось здоровья царской семьи и опасности «межусобной брани».

Таким образом, собор подтвердил, что князь Василий Иванович Шуйский провел обыск вполне профессионально, процесс облихования братьев Нагих был завершен и утвержден этим приговором. Углич же получил отдельное дело «земское, градцкое» – по ведовству. Начался государственный розыск, где обвинителем было само государство – «и государь царь и великий князь приказал бояром и велел углетцкое дело по договору вершити, а по тех людей, которые в деле объявилися, велел государь посылати»126126
  Там же, стр. 21.


[Закрыть].

Расследования двух дел в Москве, в отличие от работы комиссии Шуйского в Угличе, шли уже обычным чередом, перемежая пытки казнями, и с примерной жестокостью: уже в январе 1592 года Мария Фёдоровна лишилась своего дяди Афанасия Фёдоровича Нагого и его жены Татьяны Романовны Алферьевой-Нагой. Розыскного дела по «лихим людям» не сохранилось, но известно, что следствие шло долго – до следующей весны, и приговор был «нерешительный»: выживших после дыбы братьев Нагих, но не признавших, как очевидно, свою вину, определили в пожизненное заключение в поволжских городках. На поруки их никто не рискнул взять. Лишь после коронации Бориса Годунова их помиловали и в 1601 году вернули на службу: М. Ф. Нагой стал воеводой в Санчурске, А. А. Нагой – в Арске.

Сама Мария была защищена своим статусом царицы-вдовы, смертную казнь к ней применить не могли, но условия ссылки и заточения были суровыми. Это означало, что по завершению расследования дела её вина была признана тяжкой: на своих дворах в Угличе она с братьями собирала колдунов и ведунов – «добывает беспрестанно ведунов и ведуней к Царевичу Дмитрею»127127
  Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в Государственной коллегии иностранных дел, Ч. II, М, 1819, стр. 120


[Закрыть], творила «заговоры» против царя Фёдора и его жены Ирины. Покойный дьяк Михайло Битяговский, выкрикивавший царицыны «ведовские вины» перед смертью, действительно угрожал её жизни. «Дело» в Москве началось с допросов уцелевшего угличского ведуна Ондрюшки Мочалова. В Углич ведуны со дворов Нагих больше не вернулись, так как летописи не сохранили упоминаний о казнях-сожжениях в городе.

Хотя документы «градцкова» дела тоже не сохранились, но известен результат следствия: в конце марта 1592 года в Угличе учинили жесточайший разгром – 200 жителям отрубили голову, 60 человек казнены «урезанием языка», знаменитому набатному колоколу, созывавшему народ в день смерти царевича, откололи ухо, вырвали язык, выпороли плетьми и сослали в Тобольск. Угличских ведунов, очевидно, не было в живых – их уже казнили в Москве. Город был разгромлен и разграблен так, что его пришлось заселять заново. 1 апреля 1592 года оставшиеся в живых угличане отправились в ссылку в Сибирь в город Пелым (весьма «популярное» место для ссылки по ведовским процессам) на вечное поселение, волоча на себе корноухий колокол. Такова была средневековая судебная практика в отношении «ведовских дел».

Сегодня такая «противоправная деятельность» вызывает усмешку и кажется несерьёзным аргументом для преследований, но в те годы обвинение в колдовстве и чародействе – одно из самых серьезных и смертоносных – наравне с государевой изменой. Борис Годунов панически боялся колдовства и крайне жестоко преследовал жертв этого обвинения. Восходя в 1598 году на освободившийся по смерти (отравленного) царя Фёдора Ивановича престол, он даже изменил традиционный текст подкрестной записи (присяги), чем вызвал непонимание и недовольство: «Также мне над государем своим, царем и великим князем Борисом Феодоровичем всея Русии, и над царицею и великой княгинею Марьею, и над их детьми, над царевичем Феодором и над царевною Оксиньею, в естве и в питье, ни в платье, ни в ином ни в чем лиха никакого не учинити и не испортити, и зелья лихого и коренья не давати, и не велети мне никому зелья лихого и коренья давати; а кто мне учнет зелье лихое или коренье давати, или мне учнет кто говорити, чтоб мне над государем своим, царем и великим князем Борисом Федоровичем всея Руси, и над Царицей, и над их детьми, …какое лихо кто похочет учинити, или кто похочет портити, и того человека никако не слушати, и зелья лихого и коренья у того человека не имати; да и людей -своих с ведовством да и со всяким лихим зельем и с кореньем не посылати и ведунов и ведуней не добывати на государское… на всякое лихо. Также государя своего царя и великого князя Бориса Фёдоровича всея Руси и его царицу, и их детей, на смену всяким ведовским мечтанием не испортити, ни ведовством по ветру никакого лиха не насылати и следу не выимати128128
  Порча «по ветру» или «из урока» – это заочное наведение порчи, «вынимание следа» заключалось в том, что комок земли, вынутый из следа проходившей жертвы, бросался на заговоренное дерево. Человек сох и умирал вместе с этим деревом. Комок земли могли бросить и в воду – этот вариант порчи считался смертельным, так как снять ее было невозможно. Единственным способом избежать гибели было подстелить в обувь солому.


[Закрыть], ни которыми делы, ни которою хитростью; а как Государь царь и великий князь Борис Фёдорович всея Руси, и его царица и великая княгиня Марья и их дети, царевич Фёдор и царевна Оксинья, куды поведут или куды пойдут, и мне следу волшебством не выимати и всяким злым умышленным и волшебством не умышляти и не делати ни которыми делы, ни которою хитростию; а кто такое ведовское дело похочет мыслити или делати, и яз то сведаю, и мне про того человека сказати Государю… а не утаити мне про то никак; а у кого уведаю, или со стороны услышу у какого человека нибудь, кто про такое злое дело учнет думати и умышляти… и мне того поимати и привести к Государю своему; а не возмогу поимати, и мне про того сказати Государю своему»…129129
  Акты исторические, собранные и изданные Археографической комиссиею, СПб,1841, т. II, стр. 58—59


[Закрыть]

Расследования «ведовских дел» находилось в руках Семёна Васильевича Годунова – троюродного брата Бориса Фёдоровича, бывшего опричника, по мнению современников человека неприятного и грубого, возглавлявшего при царе Фёдоре Ивановиче политический сыск и, в том числе, «Обтекарский Приказ», т.е. всю «медицину» в государстве, а так же дворцовых лекарей и аптекарей.

В Кремле опасались не только сглаза или порчи, но и весьма прозаического производного этой деятельности – яда. Чудовищные по силе и быстродействию вещества и «коренья» в то время были известны не только привилегированному иностранному лекарю, но и простому крестьянину-ведуну в любом медвежьем углу: так в 1649 г. крестьянин Ивашка Иванов подал челобитную о том, что его брату Илье учинена женою последнего «скорая поругательная смерть». Допрошенная вдова показала, что она действительно мужу своему давала «коренье… в квасу… и после де того, как она давала мужу своему коренье, муж ея в третий день умер». Дело, в общем, достаточно обычное, но нам важны в этой истории показания челобитчика о кончине отравленного: «у брата моего от тое отравы главу против темени разорвало и очи выломило вон, и уста изорвало в 10 местах, и утробу разорвало, и на стогнах кошу во многих местах изорвало, а муки ему было один день от утра до вечера». Этому трудно поверить, но странное показание подтвердил и духовник умершаго: «и как де он… почал отходить света сего, и у него де противу темени голову разорвало, и очи выломило вон, и уста изорвало во многих местах, и утробу разорвало и на стегнах130130
  Стегно – бедро, ляжка, нога от колена до таза.


[Закрыть] кожу во многих местах отрывало листьем».131131
  Новомбергский Н.. Врачебное строение в допетровской Руси. Томск, 1907


[Закрыть]

Обвиняемых по колдовской «статье» приводили к пытке трижды: практиковались дыба и кнут. Для особенно упрямых существовало прижигание огнем. Показания добывали не спеша, потому что не всегда «с первой стряски да с десяти ударов» обвиняемые становились разговорчивее. Перспективы у подозреваемых были плачевные: явно уличенным колдунам встреча с законом грозила сожжением заживо «в струбе», обложенном соломой; сочувствующим-черной косточке – прощанием с собственной головой, и только родовитые и именитые арестанты могли рассчитывать на ссылку. Именно так – «огненной смертью» – в 1591 году в Астрахани были казнены подозреваемые в наведении порчи на крымского царевича Мурат-Гирея. В розыске преследовалась цель не только выяснения «истины», но и самого жёсткого наказания – немногие выдерживали три круга пыток. Умерших в застенке иногда даже не выдавали родственникам для захоронения.

С особым тщанием велся розыск «трав и кореньев», просто наличие их в доме уже служило доказательством вины и явным признаком «злоумышления». Дело Александра Романова, который по некоторым свидетельствам современников совершил попытку покушения на Бориса Годунова и даже смог его ранить132132
  Джером Горсей, Записки о России. XVI – начало XVI в. М., изд-во МГУ, 1990, Путешествия, стр. 62.


[Закрыть], в этом смысле не явилось исключением из правил. Дознания начинались не только по поданным челобитным, но и по устным доносам, все они – как особой важности дела – шли через московскую канцелярию, которая таким образом предполагала выявлять и казнить максимальное число неблагонадежных. Московское правительство предписывало дознавателям: «распрашивати и сыски всякими сыскивати, и пытати накрепко, по какому умышлению они (имя рек) ею (имя рек) уморили, и иных людей они кого именем и сколь давно и каким волшебством, и по чьему наученью, или собою кого уморили или испортили, и иные товарищи их с ними в этом воровстве, в заговоре были ль и кто имяны были, и тому воровству кто их учило, где те люди нынь, которые их тому воровству учили и с ними в думе были. Да будет по сыску и по роспросу которые люди в том ведовстве дойдут до вины и тех людей потому ж в том воровстве и в порче пытать накрепко; и тех людей, которых они портили потому ж сыскивать и распрашивать, какими обычаи их те воры портили».

Розыски по ведовским делам заканчивались погромами «провинившихся» местностей, которые попросту обезлюдевали и разорялись, так в 1628 году печерский архимандрит просил взять дело о монастырских крестьянах от арзамасского воеводы передать в Нижний Новгород, «чтобъ… монастырския вотчинки не запустили и крестьянцы не разбрелися». Но погромы не были бессмысленным уничтожением имущества. Они имели, помимо примерного наказания, еще и чисто утилитарную цель: затраты на делопроизводство, выплаты доносчикам, компенсации «правым» и наказание «виноватых», – все, в конечном счете, осуществлялось за счет «виноватой» стороны. Таким образом, разорение Углича означало признание города гнездом колдовства и потому несущего все материальные издержки в пользу государства и лояльных ему подданных.

Самым страшным мероприятием для целых территорий был в ведовских розысках «большой повальный обыск» – его практиковали тогда, когда челобитчик не имел прямых доказательств вины, а ссылался на слухи и мнения окружающих. Начинались допросы всех соседей и просто всех, проживающих в данной местности. При «обыске слались на всех «на мала и на велика», при этом допрашивались «на посаде и в уезде игумны и православные попы, и всяких чинов служилые и жилецкие люди, которые живут около… верст по две, по три, по пяти, и по шести, и больше». Тогда к делу привлекалось огромное количество лиц: «по делу бабы ворожейки татарки в 1630 г. к процессу было привлечено 36 человек; по делу Тимошки Афанасьева с сыном Ларькой в 1647 г. – 47 человек; в 1648 г. по делу Первушки Петрова – 98 чел.; в том же году по делу женки Дарьицы – 142 чел; в 1649 г. по делу женки Анютки Ивановой – 402 чел; а по делу Умая Шамордина в 1664 г. было допрошено 1452 сумских жителей! Иногда «всяких чинов людьми большой повальный обыск» захватывал несколько уездов. Так в 1649 г. по делу мордвина Собайкина обыск производился в трех уездах: алатырском, нижегородском и арзамасском»133133
  Новомбергский Н.. Врачебное строение в допетровской Руси. Томск, 1907, стр 54—75


[Закрыть].

Предчувствия насильственной смерти не обманули царя Бориса. Осторожный и предусмотрительный, Годунов все же был отравлен в 1605 году вполне «обычным» тогда способом, и гемолитический яд был вполне узнаваем по симптомам. Смерть от него наступала через несколько часов, и умирание сопровождалось неостановимым кровотечением из глаз, носа, рта и ушей. Годунов прожил два часа…

В место бедно и пусто

А что же безутешная мать? С начала следствия и до самых похорон она сидела у тела царевича в соборе, почти не отлучаясь – «и не отхождаше от церкве день и нощ…»134134
  Там же, стр 101.


[Закрыть], даже очные ставки свидетелей с ней комиссия организовала прямо у тела царевича. Ей было около 26—27 лет, и свободная жизнь была закончена. Нагая была в полной уверенности, что умирает от яда. Если выживет, то дальше её ждут только сырые стены «адовых монастырей». Какие мысли и чувства она переживала во время такого долгого прощания? Иван Тимофеев в своем «Временнике» (1616—1619 гг.) полагает, что это были разочарование и досада на крушение светлых надежд на трон: «от сильного желания, чтобы пребывали законные (цари), и имея в памяти установления высокой царской власти, как бы упившись тогда множеством скорби и силой этого горя, душа у державной (Марии Нагой) была безгласна, и, будучи вне себя, она казалась как бы бездушной (мёртвой)»135135
  Иван Тимофеев, Временник Ивана Тимофеева. М-Л, АН СССР, 1951, стр. 198


[Закрыть]. Так ли это было на самом деле? Может быть, но это были не единственные тяжкие думы. Нагая, как мы убедились, прекрасно отдавала себе отчет о последствиях «углицкого обыска» и не могла не думать о горькой судьбе братьев и всей семьи, которая казалась окончательно загубленной. «И пусть никто в простоте не подумает и не предположит, что это такая же скорбь, как и у нас, худых, когда по естеству (она) проявляется; – нет, она так несравнима мерой – как в печалях, так и в радостях, – как капля дождя (несравнима) со всей великой пучиной моря; такое же имеется различие в том и другом – в скорбях и радостях – у имеющих власть и у подчинённых»136136
  Там же, стр. 198.


[Закрыть]…

Прощание с «миром» стало для Нагой расставанием со внешними атрибутами вотчинной власти и имуществом в пользу государства по заключительному приговору: «И власть правления града всю от царицы отъя, и повеле ей под началом в монастыре пребывати и за приставы, никуды, опроче церкви, не повеле пущати. Царская же стяжания повеле все отняти, и дворец царский разграби и опустоши, и царская сокровища себе присвои, и царице Марии, во инокинех Марфе, повеле самую убогую одежду и пищу подавати скуднейшую»137137
  Царе-Углический летописец, издание Угличского родословно-краеведческого общества им Ф.Х.Кисселя, 2013, стр. 103.


[Закрыть]. Тем не менее, при царе Фёдоре и позже при царе Борисе вдовий удел оставался за ней, и она полновластно распоряжалась этими доходами.

По местному угличскому преданию до отправки в Выксино Мария-Марфа содержалась в одиночном заключении в углическом «монастырьке» -тюрьме, в крошечном помещении внутри деревянной крепостной стены. Потом для неё была пристроена к стене специальная палата типа башни, окруженной глухим частоколом, которую она не могла покидать. Легенда красивая, но не соответствующая действительности. Марии Нагой, действительно любившей строить, приписывают основание на свои средства первого Богоявленского женского монастыря, который к концу 1591 года уже имел деревянную стену и две церкви: «в немже все строение монастырское деревянное, и церкви деревянные же, а ограда пригорожена была к стене городовой за Николскими вороты, – как из города идеш, на правой стороне за прудом…»138138
  Царе-Углический летописец, издание Угличского родословно-краеведческого общества им Ф.Х.Кисселя, 2013, стр. 164. Сам монастырь просуществовал недолго – до 16 июня 1609 года, когда был полностью уничтожен поляками. «…игумения Анастасия с тридесятью пятью сестрами и с двумястами честных дев и жен множеством посечены бяху, а монастырь весь сожжен и разорен бе». Игумения Измарагда, Угличский Богоявленский женский монастырь, Углич, 2014. – стр.4.


[Закрыть] Эти предположения не лишены оснований: по описям имущества нового Богоявленского девичья монастыря на посаде 1678 года были указаны иконы, спасенные из сожженного поляками в 1609 году старого монастыря в городе. Само их качество и богатство убранства говорило о том, что это царские вклады, равных которым в других угличских храмах просто не было139139
  «На святых воротах образ Спаса в деисусе поясном, на одной доске… Богоявление Господне в киоте, обложен серебром, золочен, басемного дела, венец с короною и цата серебряные резные, золочены. У Предтечева образа и у ангелов венцы резные, в прикладе образ Спасов вырезан из кости, обложен серебром. У той же иконы крест с мощами в серебре… Образ пречистыя Богородицы Благовещение, в киоте, венцы и цата серебряные, золочены. …в трапезе образ святителя Николая в киоте, венец и цата серебряные, золочены. А по скаске попа Степана Александрова те иконы и евангелие напрестольныя были вынесены из прежней церкви, которая была в городе…» Писцовая книга г. Углича XVII в., Труды Ярославской губернской ученой архивной комиссии, выпуск второй, М., 1892, стр. 99 – 100


[Закрыть]. Но там она провела не более трех месяцев и после завершения розыска по делу была срочно отослана в село Выксино (не позже середины марта 1592 года). Оно находилось на северном берегу озера Выксино, образованного расширением речки Выксины, вытекавшей из болота и впадавшей в Шексну.

Отсылка была не простым знаком опалы, Нагую срочно повезли на Север, уже охваченный эпидемией чумы – «Мор велик язвою, а начали мерети с весны и до осени»140140
  Псковская летопись, ПСРЛ, Т. 5, Л., 1925, ч.1, стр. 114


[Закрыть]. Но надежды на преждевременную смерть вдовы опять не оправдались. Средневековый человек обладал своим уникальным опытом выживания в условиях эпидемий, войн, разбоя и прочих, обычных для того времени, «житейских дел». Спасаясь от наступавшей бубонной чумы, Нагая быстро перебралась из села Выксино в Горицкий женский монастырь, где была возможна почти полная изоляция от внешнего мира – так выглядел средневековый карантин. Но монастыри не могли приютить всех, и оставшихся снаружи ждала страшная участь: «…едет бывало человек на коне или в повозке, и вдруг опрокидывается и умирает; тело его раздувается, как пузырь, и чернеет, а лицо принимает страшное выражение»141141
  Аболенский И., Московское Государство при царе Алексее Михайловиче и патриархе Никоне, по запискам архидиакона Павла Алеппского, Киев, 1876, стр. 14


[Закрыть]. Хуже всего дело обстояло в городах и больших торговых селах, где неизбежно были большие стечения народа. Чаще всего на появление заразы не успевали быстро отреагировать, а потом становилось уже слишком поздно – разбегавшиеся прочь из города посадские люди разносили смерть по деревням, и так малолюдным и совсем уже ничем не защищенным. Да и арсенал доступных защитных мер для простолюдина был невелик: наплевав на запреты и рогатки, бежать из зараженной местности или идти на всеобщий молебен на площади у церкви с водосвятием и держать трехдневный пост с ежедневными литургиями. Последней спасительной мерой предусматривался крестный ход вокруг поселения с водосвятием всех въездных ворот и дорог. После этих «общественных мероприятий» каждый был предоставлен сам себе: «…все, старики и молодые, мужчины и женщины спешили приготовить себя к христианской смерти; спешили исповедываться и достойно причаститься святых тайн; лишь только кто заболеет, как оставлял все мирские дела и призывал священника для напутствия…»142142
  Там же, стр. стр. 14


[Закрыть] Похороны становились почти неразрешимой проблемой – цены на гробы взлетали в 7—10 раз. Когда оказалось невозможно достать «приличный» гроб-долбленую колоду ни за какие деньги, хоронили в досчатых гробах, а когда не стало и таких, то просто заворачивали в ткань, не снимая одежды. Бедных и умерших «безвестными», то есть неопознанными, свозили в братские могилы– скудельницы. Умершие в самом начале эпидемии были хотя бы погребены со всеми необходимыми обрядами, те же, кому не посчастливилось быть «в первых рядах» были лишены даже такого скудного уважения к своей смерти: «…Большинство приходских священников померло, а у других померли жены, что было все равно, так как по тогдашнему закону вдовым священникам – за пределами монастырских стен – служить и совершать требы не дозволялось»143143
  Там же, стр. 15


[Закрыть]. Родственники и близкие смертельно больных все же героически пытались соблюсти обряд – «…Больных десятками свозили к церквам, где оставшиеся священники, не разоблачаясь в течение целого дня, постоянно были заняты напутствием их. Но многие лишены были и этого утешения, потому что некому было довести их до церкви, и они, лишившись всего семейства и друзей, в течение двух или трех дней, должны были ждать, пока придет смерть»144144
  Там же, стр. 15


[Закрыть].

«Пункт назначения» заключенной Марии Фёдоровны был выбран не случайно: место было «бедно и пусто». Сама «обитель» (Выксинская Николаева Озерова пустынь) была основана совсем недавно – во второй половине XVI века145145
  Копанев А. И., История землевладения белозерского края XV – XVI вв., М-Л, 1951, стр. 50


[Закрыть] – и едва ли могла похвастаться чем-то более весомым, чем маленькая деревянная церковка и пара изб для насельниц. Ни о какой стене отделяющей «пустынь» от «мира», тогда нельзя было и мечтать, да и условия проживания были просто спартанские: «Троице-Выксинский приход находится на юг от уездного города своего Череповца, по прямому направлению, верстах в 20-ти от него. Он расположен в местности низменной, среди лесов и болот, вокруг озера и на двух речках…»146146
  Новгородский сборник. Вып. V. Новгород, 1866. Ч. I. стр. 30.


[Закрыть] – это описание прихода от 1866 г. «Южный край есть худшая часть уезда, поверхность совершенно низменна, поэтому более трети ее покрыто непроходимыми болотами, почва совершенно не плодородна»147147
  Kopoвкин А. Д. Описание Череповецкого уезда. Новгород, 1898. стр. 14


[Закрыть] – так охарактеризована местность спустя 30 лет. Болотистые почвы не только не родили хлеба, но и не давали хорошего травостоя, крестьянский скот из-за постоянной бескормицы и плохих по качеству болотных трав был мелким и нездоровым. Характерной особенностью местных сел и деревень была беспросветная бедность, выглядевшая чудовищной даже на фоне в целом небогатого и не хлебного Русского Севера. Не вызывает сомнений, что в конце XVI века ситуация была ничуть не лучше.

Об условиях жизни новоиспеченной инокини дьяк Иван Тимофеев, очень осведомленный, но и очень осторожный, «рассказал кратко прикрытыми словами»148148
  Временник Ивана Тимофеева. М-Л. АН СССР. 1951, стр.188


[Закрыть]. Эзопов язык «прикрытых слов» подразумевал, что читатель-современник знает общеизвестный смысл, скрытый за ними. Но прошло уже почти 4 века, и старинные смыслы ушли, уступив место новым или вообще превратившись в устаревшую и ничего не говорящую абстракцию. Единственным способом хотя бы немного приблизиться к пониманию сказанного Иваном Тимофеевым будет исследование его изложения истории Марии Нагой буквально дословно.

Дьяк писал кратко, но емко: «Родных же и родственников убитого (царевича Дмитрия) по матери истерзал (Борис Годунов) злейшими муками и также жестоко разослал в ссылку на крайние пределы земли в различные места; и самую мать (царевича Дмитрия) облек в образ иноческого смирения, в монашество, где, как бы уединяя её от света, и поселил её у раба, в месте, где не было никакого утешения и мало покоя; её с её рабом Гришка расстрига, придя, оттуда освободил и назвал своей истинной матерью к ещё большему соблазну мира, что действительно и было»149149
  Временник Ивана Тимофеева. М-Л. АН СССР. 1951, стр. 194—195.


[Закрыть].

Что это был за «раб», у которого можно было разместить опальную царицу? Из текста Ивана Тимофеева становится понятным, что «раб» принадлежал лично царице и потому относился к сословию холопов. Средневековые «табели о рангах» делят всех рабов-холопов на две категории: «бОльшие» и «мЕньшие». Первые были важными персонами во дворцовой и вотчинной жизни, занимали высокие хозяйственные должности и даже заключали сделки от имени своего хозяина, несмотря на низкий социальный статус. Вторые – представляли собой чернорабочих, ремесленников, личных слуг и даже хлебопашцев на господских землях, которые назывались общим термином «деловые люди».

Большими холопами считались тиуны и ключники – эти две должности по законодательству того времени автоматически превращали свободного человека, занявшего любую из них, в полного холопа. К концу XVI века городские тиуны могли оставаться лично свободными, но сельские (управляющий в господском селе, судья низшей инстанции) или ратайные (ведавшие господской запашкой) тиуны обращались в пожизненное рабство. Ключники были рабами со всей семьей пожизненно без изъятий. По функционалу они приближались к казначеям и домоуправителям, их жены обычно ведали всей «женской половиной» господского дома. Эти «должностные лица» получали свою долю в доходах от налогов, и часто были весьма состоятельными людьми. Именно из больших холопов мог быть тот «раб», который приютил Марию Нагую.

Ключник или тиун действовали в пределах господской собственности, т.е. жили в крупном селе или в хозяйской усадьбе, где происходила основная хозяйственная деятельность. Следовательно, Нагая получила сёла в Белозерском (современном Череповецком) уезде либо по утраченному завещанию Ивана Грозного150150
  Так царица Анна Колтовская по завещанию Ивана Грозного от 1572 года помимо Ростова Великого получила бывшие вотчины князей Заозерских-Пенковых в Вологодском уезде.


[Закрыть], либо это были её наследные вотчинные наделы. Из «крупных» населенных пунктов в конце XVI века около Николо-Выксинского монастыря можно выделить два: Паршина слобода (собственно и составлявшая вместе с монастырем село Выксино) и Спас-Мякса (село, где функционировала постоянная ярмарка). На то, что больной Нагой пришлось жить среди непривычного шума и суеты указывает Иван Тимофеев – «…в месте, где не было никакого утешения и мало покоя». И проблема была даже не в постоянном многолюдстве торговых рядов, а в традиционном промысле этих небогатых от природы краев: местные жители имели по два двухэтажных дома – летний и зимний, соединенные переходом. Первый этаж летнего отводился под скотный двор, а зимнего под кузницу, работавшую круглый год. Там ковали гвозди. И каждое утро Марии Нагой теперь начиналось с рева скотины и перестука кузнечных молотов.

Хорошо осведомленный Иван Тимофеев несколько раз говорит об отсутствии «утешения» на новом месте жительства царицы. И если из контекста первого упоминания во «Временнике» можно предположить, что речь идет об утешении в горе, то в последующем он конкретизирует, что царица нуждалась в «телесном утешении». Если отбросить иносказания, то ей, попросту говоря, был нужен врач «в скорби телесныя». Экзема продолжала изводить Нагую, а постоянный шум только расшатывал сильно подорванное психическое здоровье. За полгода, проведенных после смерти царевича в Угличе, надзиратели Марии Нагой сделали правильный вывод о причине её странной болезни – от тяжёлого душевного (т.е. психологического в нашем понимании) состояния. Москва была, несомненно, осведомлена обо всех подробностях самочувствия царицы, и приставы в Выксино получили уникальную (и, в принципе, верную) инструкцию из столицы: «И повеле ея всяко время оскорбляти и озлобляти нелепо, раздражати же и досады велия творити, и пищу зело скудну подавати повеле…»151151
  Царе-Углический летописец, издание Угличского родословно-краеведческого общества им Ф.Х.Кисселя, 2013, стр. 103


[Закрыть].

Инструкция выполнялась на совесть. Полуголодное существование, нищенский быт, психологическое напряжение «органично» дополнялись настоящими, хотя и завуалированными под жизненную необходимость, пытками: согласно летописным сведениям Нагую заставляли самостоятельно стирать. Современный человек, привыкший к стиральным машинам и моющим средствам, не увидит в этом ничего страшного – подумаешь, проблема постирать в тазике… ну, может быть, унизительно для царицы, но не более того. 400 лет назад это выглядело несколько иначе. Помимо того, что «бучение» было работой физически очень тяжелой и «на свежем воздухе» в любое время года, моющие средства средневековья так же не отличались разнообразием и изысканностью. В основном это были едкие вещества: щёлок, горчица, сок бузины и изредка мыльный корень. Круглогодично использовался только щёлок – трехдневный настой древесной золы, мыльноватый и очень едкий раствор.

Стиральная машина средневековья152152
  https://sun9-80.userapi.com/impg/LPISaZBXPekDfmXcTB03Thfo_LPGmODAr76DoA/hnEZwtJ2gVs.jpg?size=374x230&quality=95&sign=37cadd038e3d84cd6fd54e9da814020c&c_uniq_tag=AgAhckIU3nEZ7o3eW6vCP8TxjZKUnn_QbN_JDBSDecM&type=album


[Закрыть]

Белье сортировалось и замачивалось на три дня в бочке в растворе щелока, потом его толкли и перемешивали двумя длинными палками в «стиральной машине», которая приведена на фотографии выше, чтобы отошла грязь. Мелкие вещи стирали руками. Полоскали такими же приемами: крупные вещи в ступах, а мелкие прямо в реке, надев на палку. Здоровый, но непривычный человек даже с обычным порошком и в тазике вряд ли справится с объёмом грязного белья за пару недель, не стерев себе руки в кровь. У Нагой же, страдавшей очень сильной экземой и, возможно, потерявшей из-за этого частично ногти, руки после таких испытаний должны были превращаться в одну большую рану.

Из двух населенных пунктов представляется более вероятным постоянное проживание Нагой в доме «раба» в Паршинской слободе непосредственно около монастыря, так как церковная традиция говорит о заключении Нагой в Никольском монастыре, чего, по всей видимости, не было. В качестве доказательства представляет интерес еще одно замечание Ивана Тимофеева, которое – на первый взгляд – кажется очень странным: царицу заточили «в месте пустом, непроходимом и безводном». Карта вроде бы опровергает дьяка, наглядно демонстрируя, что село Выксино стояло в низменности, прямо на берегу реки и было окружено болотами. На топях, действительно, невозможно строиться и торить дороги, но воды там более чем достаточно. Очевидно, речь идет о качественной питьевой воде, которая и сегодня является проблемой в этих краях. Белозерский уезд уже в средневековье славился своими железными рудами. Поверхность местных болот была покрыта ржавой красноватой плёнкой от болотной руды. Залежи находились неглубоко – на расстоянии около метра от поверхности, и местные жители судили о качестве пласта… по деревьям. Лучшие руды были под березняком или осинником.

Ступа и палка для полоскания

В быту сочетание болотного торфа и железной руды давало исключительно плохое качество питьевой воды, которую даже при современных способах очистки и фильтрации сделать пригодной к употреблению непросто. В то время неглубокие колодцы с деревянными срубами могли снабжать только грунтовой водой со специфическим закислением от болотных торфяников, характерным темным цветом и сероводородным запахом. Высокое же содержание железа давало воде металлический привкус и мутно-желтый цвет. И если последние «ингредиенты» – цвет и запах – можно было как-то преодолеть длительным отстаиванием, то закисление и привкус железа убрать было невозможно. Забор воды из реки Выксины тоже, по всей видимости, проблемы не решал, так как речка вытекала собственно из болота и была тоже загрязнена. Место было действительно «безводным», потому что даже животные стараются не пить воду с повышенным содержанием железа. Спас-Мякса, как видно по карте, находится на достаточно высоком и не заболоченном месте (и потому избежала затопления Рыбинским водохранилищем) и, таким образом, не очень подходит на роль «резиденции» Нагой.

Само название «Паршинская слобода» говорит о том, что население было освобождено от каких-то налогов и повинностей. Эти земли, по всей видимости, входили во вдовий надел Нагой, и потому не были отчуждены вместе с Угличем. Скорее всего это была, так называемая «белая слобода», населенная челядью153153
  Челядь – это личные холопы феодала, занимавшиеся ремеслом (деловые люди) или сельским хозяйством (страдники), платившие налоги только своему хозяину, в отличие от обычных крестьян, которые платили налоги государству.


[Закрыть], не платившая налогов государству и принадлежавшая крупному феодалу, которому и выплачивалось облегчённое (по сравнению с государственным) налог-«тягло». Сельская «слобода» ещё характеризовалась почти полным отсутствием запашки, заменённой ремесленным промыслом, как это и было в Паршинской слободе по причине «добре худой земли». Это выражение, бытовавшее в писцовых оценках качества земли, говорило о том, что даже когда-то разработанная временная пашня (перелог) была заброшена и поросла таким большим лесом, что делало её возобновление экономически невыгодным. За содержание таких земель государство давало 15-летние налоговые льготы их собственникам.

Смысл такого «домашнего затворничества» был еще и в том, что царица была поднадзорной и находилась под круглосуточным контролем приставов, которые постоянно письменно отчитывались перед Москвой о её состоянии. Осуществлять полицейские функции приставам-мужчинам было проще «в миру», чем на территории женского монастыря, где нарушать «покой» не позволялось: «И приставники постави к ней, блюсти ея, яко осуженницу, да не убежит»154154
  Царе-Углический летописец, издание Угличского родословно-краеведческого общества им Ф.Х.Кисселя, 2013, стр. 103


[Закрыть].