Текст книги "Роддом, или Неотложное состояние. Кадры 48–61"

– Скажите, Алексей, походка у вашей жены в последнее время не изменилась? – спросила Татьяна Георгиевна.

– Изменилась. Но она же – беременная! У всех беременных меняется походка. Я читал!

– А не на такую ли? – подал голос Родин и прошёлся по палате не слишком уверенно, широко расставив ноги, избыточно распрямившись. Родина бросало из стороны в сторону и штормило на поворотах. Не зря, ох не зря он учился на актёрском. Он на актёрский когда-то пошёл не потому, что хотел стать актёром, а потому что актёрство у него было в крови.[15]15
  Историю образований Родина см. «Роддом, или Поздняя беременность», кадры 27–37, кадр двадцать седьмой «Кто мы теперь?»


[Закрыть]

– Именно! – Подтвердил Андрей. – У вас очень хорошо получилось. Как вы догадались?

Мальцева с Родиным переглянулись.

– Симптом Тома. «Мозжечковая походка», – срезюмировала Оксана Анатольевна. – Что нам это даёт?

– Направление поиска, как минимум, – ответила Мальцева.

Елена Яковлева открыла глаза.

– Простите! Я задремала.

– Елена, вы можете встать? – спросила Татьяна Георгиевна.

– Да-да, конечно! Я же всего лишь беременная, а не больная. – Слабо улыбнулась пациентка.

Алексей помог жене подняться.

– Станьте-ка вот так! – Попросила Поцелуева, сама став в позу Ромберга, известную всем, кто хоть когда-нибудь получал справку, нужную для получения прав на управление автотранспортными средствами.

– Я же не за рулём! – Пошутила Елена. – И трезвая! – Это она произнесла с некоторым значением. И даже обидой. Вероятно, её уже достало подозрение в алкоголизме.

– И тем не менее! – Настояла Мальцева.

Елена попыталась – и приземлилась в заботливые ручищи Родина, вовремя ставшего позади пациентки.

– В сенсибилизированной позе Ромберга нужда отпала, – прокомментировал он.

Мальцева, Родин и Поцелуева переглянулись. Настя Разова ничего не понимала, но тоже сделала серьёзный насупленный вид.

– Анастасия Евгеньевна, проверьте симптом Ожеховского, – иезуитски распорядился Родин, заметивший Настины мимические игрища.

– Э-э-э…

– Прошу вас, сядьте на кровать, – обратилась к пациентке Оксана Анатольевна, метнув в мужа молнию («не при пациентке же! понятно, что Тыдыбыр стерилен!»)

Елена послушно села.

– Пожалуйста, сдвиньте ноги и обопритесь на мои ладони, – Оксана протянула Елене руки. Та оперлась. Оксана Анатольевна резко убрала руки – и Елена упала прямиком в её объятия.

Оксана Анатольевна прощупала мускулатуру и внимательно осмотрела глазные яблоки.

– С моей женой всё в порядке?! – Наконец не выдержал Андрей Яковлев, с тревогой наблюдавший за манипуляциями группы товарищей в хирургических пижамах.

– Боюсь, что нет. – Сказала Мальцева. – Но насколько и что не в порядке…

– Понятно, почему она жевала кофейные зёрна, – пробормотала Оксана.

– Да, ненадолго приводит в норму мозговое кровообращение. Это не блажь беременной. Это была суровая необходимость голодающей коры головного мозга.

– С детьми всё в порядке?! – Взволнованно уточнила Елена.

– О, с детьми всё в порядке! – Улыбнулась Мальцева. И это была честная улыбка. С плодами, в отличие от вынашивающей их женщины, всё было в порядке. – Мы вас обследуем. И очень быстро поставим диагноз.

– Итак! – начала консилиум Мальцева, когда врачи переместились в ординаторскую. – У нас положительные симптомы Ожеховского и Тома, совсем беда с Ромбергом, атаксия, нарушение координации движений, пониженный мышечный тонус, асинергия, тремор, нистагм и регулярная головная боль. Вероятно, как проявление окклюзионной гидроцефалии.

– Но на глазном дне – никаких кровоизлияний и разрастаний сосудов, – добавила Оксана Анатольевна.

– Ваш предварительный диагноз, Анастасия Евгеньевна?

– Э-э-э… – замялась Тыдыбыр. – Что-то с мозжечком?

– Оч-чень по-докторски! – рассмеялся Родин.

Тут уж и Мальцева метнула в него красноречивый взгляд. Сергей Станиславович тут же заткнулся, вспомнив, как ещё недавно он верил в воображаемого отца. Никто не совершенен.

– Ага. – Кивнула ему Татьяна Георгиевна. – Вот именно. И на опытную старуху бывает проруха. Я не запрещаю вам потешаться над молодыми докторами при условии, что потеха идёт в рамках педагогического процесса.

– Новообразование мозжечка! – Выкрикнула, надувшаяся было, Настя.

– Похоже. А для того, чтобы выяснить, что именно мозжечка, а не задней черепной ямки в целом, и чтобы выяснить, какая именно – Оксана Анатольевна не зря акцентировалась на глазном дне, – мы должны выполнить элементарный анализ крови.

– Но вот только же делали в женской консультации. Железо-дефицитная анемия.

– Не верю! – Отчеканила Мальцева. – Никогда и никому не верю. И вы, Анастасия Евгеньевна, не верьте! И я ещё не знаю такой женской консультации, где бы женщине с такой выраженной слабостью, да ещё и пониженного питания – не поставили бы железо-дефицитную анемию. Исключительно для перестраховки «на всякий случай», мол, мы предупреждали роддом о рисках.

И действительно. Анализ, сделанный Cito! – показал, что у Елены Яковлевой не анемия, а напротив – эритроцитоз. Который является ничем иным, как маркером гемангиобластомы.

Мальцева немедленно вызвала на себя консультацию невропатолога. Тот вызвал нейрохирурга. Сработали очень быстро. Сама главврач (жена замминистра!) смотрела пациентку. Уж точно не может быть, что девочка с улицы.

И уже к вечеру был готов диагноз. У Елены Яковлевой была не просто гемангиобластома мозжечка. А очень быстро растущая гемангиобластома мозжечка. Невропатолог и нейрохирург хором дали заключение-рекомендации: беременность прервать; затем – химиотерапия; и только потом, если опухоль уменьшится, а показатели крови нормализуются – оперировать. Потому что никто не полезет с пилкой Джигли и скальпелем в голову беременной при такой изменённой картине свёртывающей системы крови, и таких гигантских размерах опухоли.

Беременности Елены и Андрея Яковлевых было всего двадцать пять недель. Учитывая, что Лена вынашивала двойню… Слишком малы, чтобы извлекать. Не витальны. Нежизнеспособны.

– Но они живые! Я чувствую их! Вот пошевелился Ваня. А вот – Маша!

Елена категорически отказалась от аборта. Хотя Андрей стоял перед нею на коленях. А Родин, Поцелуева и сама Мальцева уговаривали, что если она умрёт – умрут и дети. Эти дети. Плоды. И никаких больше детей у неё не будет. А если… Тогда она выздоровеет. Может быть. И может быть родит здоровых детей.

– Вы уверены, что я выживу и выздоровею?

Врачи косили. Врать эта команда не умела. А невропатолог с нейрохирургом – так вообще. Такое говорили, что их пришлось вытолкать из палаты. После их речей Елена окончательно отказалась делать аборт.

– Сколько проживу – столько проживу. Как уже… начну умирать – сразу делайте кесарево. Ему от меня останутся дети.

Елену Яковлеву оставили в роддоме. Хотя могли бы выписать под наблюдение женской консультации. Или с направлением в НИИ имени Бурденко.

Но Мальцева вдруг развила такую бурную деятельность, как будто навёрстывала время, потраченное на отсидку в берлоге. А ещё она вдруг поняла, что с большой ответственностью приходит и большая власть. Ведь сейчас она была не заведующей отделением, не начмедом. А главным врачом огромной многопрофильной больницы. Да ещё и женой заместителя министра здравоохранения по вопросам материнства и детства!

О! Как орал на неё Семён Ильич!

– Ты понимаешь, что смерть этой бабы будет на твоих руках?! И на моих, если я пойду у тебя на поводу?!

– А что, разве главная задача врача – спихнуть чью-то смерть в более подходящие к ситуации руки? – ехидно интересовалась она, прикуривая сигаретку.

– Не кури при ребёнке! – Гудел Сёма.

– Да в этой твоей гостиной несколько вертолётов сядет. Муська в другом углу лётного поля.

– В нашей! В нашей гостиной!.. Да просто сделай ей аборт!

– Она не хочет.

– Выпиши к чертям! Как привезут по Скорой без сознания – сделай поздняк по жизненным показаниям! Ну то есть не ты – а Родин, или Поцелуева! Ты вообще главврач! Ты не должна настолько быть в ситуации.

– Как главврач я как раз должна быть настолько в любой ситуации.

– Ты упёртый осёл! Ослица!

– Ты мне поможешь или нет?

– Нет! Нет! Я не помогу тебе! Я не буду рисковать карьерой ради какой-то девчонки.

– Бог не тимошка, Сёма. Видит немножко. Как знать. Вдруг никто и никогда не будет рисковать карьерой… Не жизнью, Сёма. Не здоровьем. А всего лишь карьерой – ради какой-то девчонки. Муся когда-то может оказаться для кого-то такой же «какой-то девчонкой».

Татьяна Георгиевна выдула дым в сторону угла, где возилась их с Паниным дочь. У Семёна Ильича чуть пена из ушей не пошла и глаза из орбит не вылетели. Он коршуном метнулся к Мусе, схватил её на руки. Как будто хотел защитить от всех бед, от всего мира. Навсегда. И даже голос от ужаса потерял, только зашипев в Мальцеву, предварительно прикрыв Мусе ушки:

– Что ты такое!.. Я рот тебе! Я кляп!.. Я…

– С удовольствием, – сказала Мальцева, глядя на него прежним безотказным сучье-призывным взглядом. – Я даже знаю, что можно использовать для моего рта в качестве кляпа. – Она ещё раз глубоко затянулась. – Если ты обеспечишь мне команду нейрохирургов, которые будут на стрёме в любое время дня и ночи предстоящие пять недель.

– Это шантаж! – Семён Ильич сглотнул. Слишком давно его не подпускали к обожаемому им телу. – Шантаж! Психоэмоциональный и физический.

– Да. Это он, – согласилась Татьяна Георгиевна. – Шантаж. Шантаж – он для сильных. Ну так как? Если тебя не пугает карма, и то, что к твоей дочери кто-то когда-то может отнестись как к ничьей девчонке, потому что ты сейчас так относишься к пациентке, – то я предлагаю тебе минет в обмен на бригаду нейрохирургов. Минет в течение всех пяти недель. Каждый день. Семью пять – тридцать пять. Сёма. Тридцать пять минетов.

Семён Ильич осторожно опустил хохочущую дочь на пол. И даже стряхнул цепкие пальчики, ухватившиеся за папину штанину. И подошёл к Мальцевой. Она насмешливо поглядела на область ширинки.

– Хм! Смотрю, ты согласен.

– Как насчёт предоплаты? – хрипло простонал он, коснувшись губами её уха.

Она отрицательно покачала головой.

– Только после получения официальной министерской бумаги с фамилиями нейрохирургов.

Надо ли говорить, что искомая бумага была у главного врача Татьяны Георгиевны Мальцевой на следующий же день?

Сёма был счастлив. Не тому, что… Он был счастлив снова увидеть свою Таньку. А не какую-то пугающе неведомую женщину, которая режет вены и запирается в подвале. А свою до снесения крыши сексуальную Таньку Мальцеву. Прекрасную гадину. Великолепную женщину. Грамотного честного искреннего горячего врача. Женщину, занятую своим делом. Любимым делом.

Хотя, конечно, далеко не все тайны ему открылись. Да и чёрт с ними. И это пройдёт. Танька без тайн – не его Танька.

В сроке тридцать недель Елену Яковлеву прооперировали. Планировали прокесарить в тридцать недель – и затем передать нейрохирургам. Но вышло всё куда тяжелее. На тридцатой неделе началась преждевременная отслойка плаценты одного из плодов (двойня была бихориальная, биамниотическая – и у Вани и у Маши были своя плацента и свой плодный пузырь). Родин вызвал Мальцеву. Сам не рискнул. Логично. Кто одобрил кашу с сохранением – тот её и расхлёбывает. Мальцева пошла с Поцелуевой на кесарево, а сразу после них – бригада нейрохирургов пошла на удаление опухоли. Объём операции: тотальное удаление узла гемангиобластомы. Доступ: субокципитальный. Интраоперационно срочно сделали гистологию (причём патанатома нейрохирурги с собой прихватили, из Бурденко; чтобы местный, вероятно не так много имевший дел с опухолями мозжечка, не налажал). Заключение было такое: «скопление тонкостенных сосудов, в межсосудистых пространствах интерстициальные клетки, цитоплазма кишит липидами. Мягко-тканная гемангиобластома. Солидная. Опухолевые клетки собраны в единый узел, окружённый капсулой». Что в переводе с языка патологической анатомии на обывательский означает: стандартная доброкачественная гемангиобластома мозжечка. Доброкачественная! Можно сказать – жировик («кишит липидами»). Одиночный («солидная») жировик. Даже и химиотерапия не нужна. Мало того, будучи полностью удалённой, опухоль подобного типа не рецидивирует. А удалена она была полностью – нейрохирургов для Елены Яковлевой Татьяна Мальцева из Семёна Панина выбила самых отменных. Опухоль огромная – как для такой локализации. Но – совсем не страшная. Но сказать это наверняка, не получив оперативный доступ к самой опухоли, – никто бы не взялся. Потому что и невропатологи с нейрохирургами чаще всего предпочитают один из главных врачебных принципов: «лучше перебздеть, чем недобздеть!».

Мальцева взяла на себя смелость – и была вознаграждена. Сохранённой жизнью двойняшек Яковлевых. И здоровьем самой Елены – та быстро шла на поправку.

Но Мальцева могла быть и наказана за свою смелость – смертью всех вышеперечисленных Яковлевых.

И она отдавала себе в этом отчёт.

– А если бы она умерла? – спросил Семён Ильич свою очень похорошевшую и похудевшую за истекшие пять недель супругу. – Как бы ты себя чувствовала?

– Плохо, Сёма. Плохо. Но сейчас-то я себя чувствую хорошо? Так и к чему эти разговоры? Пойдём лучше в спальню.

Семёну Ильичу дважды повторять не пришлось.

Но в два часа ночи она проснулась. И долго смотрела в потолок. Сёма храпел. Она пнула его ногой.

– Повернись на бок!

– Да, родная!

Сёма послушно повернулся на бок и захрапел ещё громче.

Мальцева встала. Накинула халат. И спустилась в подвал. Её давно ожидали несколько писем. Она их читала. Но не было времени ответить. Времени и… А не сказка ли всё, приключившееся с нею в Америке? Может, это были галлюцинации? Как у пациентки Святогорского. Но не галлюцинации же ей письма пишут. Нет, версия не выдерживает критики. Татьяна Георгиевна Мальцева, пошедшая на огромный профессиональный и этический риск ради Елены Яковлевой, которая ей никем не приходилась, малодушничала сейчас. Ради человека, которого имела неосторожность так недавно и так скоро полюбить. Не успела оглянуться тогда, в самолёте Нью-Йорк – Денвер – и уже любила. И теперь малодушничает. Не отвечает на письма родного брата Матвея.

Брата-близнеца.

* * *

А у Яковлевых всё наладилось. Первой не выдержала мамаша, она же – свекровь. Она же – бабушка. Она упала на колени перед невесткой. Другая бы воспользовалась. Но Лена была бесконечно добрым и хорошим человеком. Она немедленно бросилась поднимать маму Андрея. Объятия, слёзы. Полное прощение. Елена и Андрею запретила сердиться на мать. А там и отец подтянулся. Кто же не любит своих внуков? Интеллигентные люди очень любят своих внуков. Ну и так вышло, что отца Андрея звали Иван, а мать его звалась Мария. Вроде как внуки названы в их честь. Хотя Елене на самом деле нравилось это очень русское сочетание Иван-да-Марья. Иванушка и Алёнушка. Агукали в лофте с видом на Красную площадь. Добро пожаловать, новые москвичи. Куда заведёт вас судьба? Не станет ли Ваня Яковлев американским шпионом? Его отец Андрей Иванович Яковлев уже назначен младшим пресс-аташе в посольство РФ в США. Как с родителями помирился – так и оглянуться не успел. А ему уже так понравилось учить детишек английскому и французскому. Приобретённый педагогический навык он оттачивал на жене. Её в срочном порядке надо было обучить американскому варианту английского языка. Чтобы она чувствовала себя комфортно рядом с напыщенными никчемными ногастыми красивыми клушами. Впрочем, она простая нищая официантка, не окончившая вуз. Ей не привыкать сохранять достоинство перед лицом любого обеспеченного образованием и попечением быдла.

Кадр пятьдесят второй
Танатология и тарология

– Иван Степанович, ну куда вы!

Отважная секретарша пыталась преградить путь Бульдогу.[16]16
  См. «Роддом, или Жизнь Женщины», кадр сорок третий «Живой!»


[Закрыть]

– Ну что вы, Людмила Прокофьевна! Господин Марков имеет право доступа к телу главврача в любое время дня и ночи!

Татьяна Георгиевна поднялась навстречу старому травматологу. Они обнялись. Он поцеловал её в щёку.

– Здравствуй, Таня. Только вернулся из отпуска. Рад, что именно ты наш новый главврач. Людмила Прокофьевна – человек старой закалки. Она уж и когда помрёт – то никого не будет пускать к главному врачу без предварительной записи или хотя бы звонка.

Бульдог извлёк из ведёрного кармана необъятного халата коробку шоколада и протянул её секретарше.

– Держи, Мила. Бельгийский. Контрабандный. Как ты любишь.

Секретарша приняла подарок, нисколько не изменившись выражением лица. Уходя, продолжила ворчать:

– С вами тут разведи демократию – сразу на голову сядете!

Когда за секретаршей закрылась дверь, Татьяна Георгиевна прыснула, немедленно прикрывшись ладошкой – вдруг Цербер услышит?

– Иван Степанович, я её боюсь!

– Ты-то! – Протрубил Бульдог, устраиваясь в кресле мягкого уголка. Стулья «заседательного» стола были ему очевидно не по размеру. – Её покойный Василий Пименович боялся, царствие ему небесное. А он уж взрослым закалённым мужиком был, когда Мила пигалицей к нему в секретарши устроилась. Её ни один главный после него не устроил – все вылетали. Все думают, что с твоим назначением Семён подсуетился. И только я знаю, что Людмила Прокофьевна позвонила министру и распорядилась!

Бульдог засмеялся, необъятное тело заходило ходуном.

– Вот её и надо было главврачом ставить. Всё одно эта должность руководящая, а не лечебная! – Насупилась Мальцева.

– Производство надо знать! Чтобы быть директором химкомбината – надо прежде всего быть химиком! Не то развели директоров ни про что! Внучка моя собралась поступать на факультет менеджмента, мать его! Спрашиваю: «А что собираешься менеджерить?! Ремесло у тебя какое будет?!» Молчит. – Бульдог нахмурился. Затем треснул ладонью по столу. – Отставить нюниться! – Не то Татьяне, не то себе приказал. И тут же рассмеялся.

Иван Степанович был смешлив, но обладал способностью так же скоропалительно серьёзнеть и хмуриться. Чтобы снова рассмеяться. Но сейчас он снова стал серьёзен.

– Я к тебе как раз по такому вот руководящему вопросу. Точнее – за его решением. Значит, слушай сюда, Татьяна Георгиевна, уже год как работает у нас молодая красивая патологоанатом…

Год назад пришла в патологоанатомическое отделение больницы действительно молодая и действительно красивая, действительно врач-патанатом. Во всяком случае, у неё был диплом об окончании медицинского вуза по специальности «лечебное дело»; и сертификат профильного специалиста, свидетельствующий о том, что постдипломное обучение она прошла – тоже имелся. Пока в отделении патанатомии заведовала гнусная хромая старуха – всё было прекрасно. Она не допускала к хоть сколько-нибудь ответственной работе молодняк вообще, а новую девицу – в частности. Мало того – именно эту молодую красивую девицу гнусная хромая старуха невзлюбила. Вовсе не за молодость и красоту – на что неофиты привычно списывают нелюбовь к ним старой гвардии. А за полную профнепригодность. Разве может быть профпригоден неофит?! Конечно же! Наличием теоретических знаний и постоянной готовностью учиться и работать, работать и учиться. Молодая красивая дева с дипломом и сертификатом ничего этого не хотела. По какой-то неведомой причине она не имела ни малейшего понятия о профессии патанатома, несмотря на все предъявленные в отделе кадров документы на право патанатомом трудиться. Молодая и красивая считала, что патанатом получает сразу очень много денег. Прям тыщи и тыщи. Причём – в евро. Хотя для начала сойдёт и в долларах. Откуда же, к примеру, их получает патанатом? Оттуда. От врачей. Врачи, как общеизвестно, каждый день убивают пациентов. Кто помоложе – пачками, постарше – вагонами. Врачи на работе круглые сутки заняты тем, что совершают врачебные ошибки. Такая у всех врачей работа: ошибаться. И только у патанатома работа другая: покрывать эти ошибки. Ему сразу же очевидные. Секционным ножом – хрясь! – и там сразу надпись свернувшейся кровью по мёртвой плоти: врачебная ошибка доктора Такого-то – такая-то. Ну и доктор Такой-То немедленно несёт молодой и красивой патанатому туго перевязанные купюры, по толщине – соответствующие тяжести ошибки. Вуаля!

В реальности оказалось всё несколько иначе. Мягко сказать. Оказалось, что патанатомия – это тяжёлый труд. Физически. Ментально. Духовно. Этика и мораль там какие-то… На этом всём и настаивала гнусная хромая старуха. Книги читай. Технику оттачивай. В микроскоп смотри. Все документы заполняй мало того, что правильно, – так ещё и вовремя! Ещё и с врачами – всеми остальными, ошибающимися, – общайся! Клиника течения… Все варианты знай. Да ещё и – всего! Не то что там ЛОР какой-то или, скажем, кардиохирург. А – всё! Всё, что они. И ещё немножко сверху для надёжности. И не только с врачами – с пациентами! Однажды молодая и красивая патанатом перепутала гистологии. Те, которые из операционных присылают в отделение патанатомии на какое-то там сито. Так и пишут: Cito! Ещё и добавляют: интраоперационно. Это вообще не пойми зачем?! Где та операционная, а где отделение патанатомии! Гнусная хромая старуха приказала молодой и красивой что-то там красить, как будто она вам маляр! Мотивировав это тем, что лаборанты заняты. Ничего такого красить молодая и красивая не подписывалась. И попросту не умела. Гнусная хромая старуха что-то там покрасила сама. Сама и в микроскоп на какие-то стёкла потом посмотрела. И издевательски так продиктовала это молодой и красивой, сопроводив оскорбительной ремаркой: «Писать-то вы, деточка, хоть умеете?!» Понятно, что молодая и красивая умела писать! Она же врач! Просто записала не в ту бумажку. Хорошо хоть санитарка не ту бумажку отнесла в ту операционную – санитарка отделения патанатомии очень хорошо знала расположение всех больничных операционных. А из операционной позвонили и громко кричали в трубку. О каких-то жизни и смерти. Расширяться – или нет? Как будто она знает, что им надо. Надо – пусть расширяются. Нет – пусть сужаются. Вот тогда гнусная хромая старуха и треснула молодую и красивую своей клюкой. И заставила общаться с родителями пациентки. Шли гастрохирурги на обструктивную желтуху, а оказалась – опухоль поджелудочной железы. Им надо было срочно с чем-то там определяться – молодая и красивая не поняла. А бумажку, что туда послала, нечаянно перепутала с бумажкой ниже. Там про аппендицит чей-то что-то было. Рутинное. Что и лаборанты делают сами. Зачем ей с родителями пациентки общаться?! Когда она становилась патанатомом – она ни с кем общаться не собиралась, ни в какие микроскопы смотреть или, там, красить что-то. Только трупы вскрывать и деньги с врачей за ошибки брать. Трупы вскрывать – тоже та ещё задача. И не написано в трупах ничего. Тоже знать надо. Учить. Читать… Гнусная хромая старуха очень молодую и красивую унижала. Подарила ей методичку «Окончательный диагноз» какого-то Артура Хейли. Молодая и красивая даже в интернатуре ничего не читала. Чего уж после – когда она готовый врач с дипломом и сертификатом. К тому же оказалось, что никакая это не методичка, а художественная литература. И никакой не патанатом этот Артур Хейли. Это-то ей зачем?!

Её бы и выжила гнусная старуха. Но умер старый главный врач. И саму старуху выжили. Потому что молодая и красивая была вам не фу-фу. А чья-то не то родственница, не то любовница. И пока до Мальцевой вся та чехарда была – выжили не только старуху, но и более-менее толковых ординаторов. А заведующей отделением патологической анатомии сделали… Бинго! Молодую и красивую с дипломом и сертификатом. И уже даже с первой врачебной категорией, непонятно как и откуда у неё оказавшейся. Так что в отделении патологической анатомии сейчас была кучка неумёх, возглавляемая патологическим неучем.

– В общем, Тань, сама понимаешь – беда. Без патанатомии – никак. Никто и никуда. Ни в одно место, ни в Красную Армию. Заведующую эту распрекрасную надо выгонять под зад коленом. И возвращать всю старую гвардию. Сейчас на одних лаборантах идём. Куда это годится?! Патанатомия, конечно, вроде как в ведомстве начмеда по хирургии. Коим я и являюсь. Ещё же являюсь, да? У тебя как с кадровыми перестановками? Своих людей будешь ставить? – Бульдог бросил на Мальцеву слегка обиженный взгляд из-под лохматой седой брови.

Мальцева кивнула.

– Ты – мой человек, Иван Степанович. Василий Пименович умел подбирать кадры. Я как раз на тебя очень надеюсь. Мне всё это очень в новинку. Я тут небо от земли пока не отличаю.

Теперь кивнул Бульдог. Волнующий его вопрос он разъяснил. Как ему казалось – мимоходом. И он продолжил:

– Как начмед по хирургии я ей выговоров налепил… А ей всё до сраки кари очи. Как только я объявляю ей выговор, мне звонят сверху – и приказывают его отменить. Справедливо мотивируя это тем, что я всего лишь начмед, а отстранение заведующего от должности осуществляется приказом главного врача. Я по всей форме тут дефектуру расписал за истекший период. В леденящих душу подробностях. – Бульдог протянул Татьяне Георгиевне пухлую папку, которую держал в руках. – И рапорточки от всех, кто с нашей деятельницей столкнулся, – то есть от всех думающих и оперирующих, – собрал.

Бульдог снова полез в свой бездонный карман, вытащил оттуда пухлый ворох слегка помятых бумажек и протянул Татьяне Георгиевне.

– Вот, дорогая. Начни с хорошего дела. Точнее – продолжи. Слыхал я, с хорошего дела ты уже начала. Очень мудро было пригласить патанатома из Бурденко вместе с бригадой хирургов. Эта бы тебе понаписала!

И Бульдог невнятно пробормотал под нос что-то очевидно не слишком цензурное.

Мальцева взяла все бумаги у старого травматолога. Пребывая в несколько растерянных чувствах.

– Иван Степанович!.. Я боюсь!

– Господи! Чего?! Малолетней шалавы?

– Да нет! Всего! Чем дальше – тем страшнее. Справлюсь ли…

– Да куда ж ты денешься! Ну-ка, завари мне чайку, и я…

В этот момент в кабинет главврача по-хозяйски вошла Людмила Прокофьевна. И строго воззрилась на Бульдога.

– Развалился! А ну-ка!.. В приём по Скорой поступило сквозное осколочное ранение правого бедра в нижней трети, огнестрельный перелом бедра с повреждением артерии, соответственно – артериальное кровотечение и рвано-ушибленная рана теменной области головы. Шок первой степени. Давай, бегом! Они там без тебя наворотят!

И старый травматолог, он же – начмед по хирургии, лёгкой птичкой взмыл из глубокого кресла и стремительно упорхнул из кабинета туда, на передовую. Татьяна Георгиевна смотрела на секретаршу несколько, мягко сказать, с удивлением. С опасливым удивлением.

– Да что такого? Что в трубку сказали – то и передала. Слава богу, за десятилетия тут…

– Людмила Прокофьевна, мне надо человека уволить. – Татьяна Георгиевна несколько беспомощно повертела бумагами. Она так и держала их, зажав в ладони.

– Ах, этого!.. Этого человека давно пора уволить.

– Ну и как?

– Как-как! Ты разве в бытность начмедом по акушерству и гинекологии… Ну да. Увольняет всегда главный врач. Ты не увольняла. Ты могла докладную накатать.

Татьяна Георгиевна пожала плечами, состроив извинительную мордашку маленькой девочки. Секретарша усмехнулась, и менторским тоном озвучила инструкцию:

– Значит так: шаг первый – вызываешь. Шаг второй – увольняешь. То есть, я её вызываю. Слегка мариную в приёмной. А увольняешь уже ты. С формулировкой «несоответствие занимаемой должности». Слова не месить. Лицо сочувствующее или понимающее – не делать. Вообще никакого лица не делать. Сухо. Коротко. Приказ в отдел кадров. Приказ я подготовлю.

– А вы не могли бы?..

– Нет! – Отрезала Людмила Прокофьевна. – Я вызываю. Ты – увольняешь. Но это чуть позже. Тут к тебе проситель из облздрава пришёл.

– Ко мне?! – Перепугалась Мальцева. – Зачем? И почему – проситель, если из облздрава?..

– Детину великовозрастную на работу пристроить. Будет умолять пристроить на прохождение интернатуры на нашей базе. Сперва собирался требовать. Но не родился тот чиновник, который через мою голову в этой больнице плюнет. Так что час-полтора в приёмной – и вот он уже будет тебя умолять. Детину на базу бери. Только на срок интернатуры. Не сразу бери. Спой песню про нет мест и совсем нет ставок. Тем более, что это – правда. А потом царственно снизойди. И возьми на четверть ставки. С условием!

Секретарша взяла паузу и многозначительно посмотрела в глаза Татьяне Георгиевне. Затем произнесла так, как будто решила загипнотизировать начальницу. Чтобы та, не дай бог, не ошиблась. Чтобы всё запомнила точно и исполнила чётко:

– Нам нужен новый рентген-аппарат в приёмный покой. С годовым запасом плёнки. Запомнила?

– Новый рентген-аппарат в приёмный покой. С годовым запасом плёнки. – Как зачарованная повторила Татьяна Георгиевна.

– Молодец!

Людмила Прокофьевна направилась к тяжёлой дубовой двери. Уже взявшись за ручку, обернулась и отдала последние ценные указания:

– Лицо начальственное, хмуро-безразличное! Поглядывай на часы – у тебя цейтнот! Четверть ставки. Только на интернатуру. Без гарантии работы. Новый рентген-аппарат. Годовой запас плёнки!

Секретарша произнесла напутствие командным тоном. Но как только она открыла дверь – она моментально преобразилась! И, повернувшись к приёмной задом, а к Мальцевой передом, защебетала:

– Да-да, Татьяна Георгиевна! Через полчаса, как вы велели! – Произнесла она сахарно-подобострастно, пятясь в приёмную. Подмигнула Мальцевой. И дальше обратилась уже туда, не так слащаво, нейтрально-равнодушно:

– Прошу вас, Олег Дмитриевич. У главного врача появилось небольшое окно в расписании.

Целый день была канитель олегов дмитриевичей и василий петровичей. А также елен борисовн и наталий владимировн. Были представители фармакологических компаний и фирм, торгующих медицинской техникой.(Людмила Прокофьевна и здесь давала ЦУ (ценные указания) и ЕБЦУ (ещё более ценные указания): с кем дело сто процентов иметь, с кем – взять время на подумать, а кому – тотчас на двери указать.) Санэпидстанция. Пожарная охрана. Торговцы кондиционерами и сервисные инженеры. Возмущённая родня – много (было бы ещё больше, но спасибо секретарше – на подступах отшибала очевидных кверулянтов). Благодарный пациент – один (пропущен Людмилой Прокофьевной от изумления). Бесконечный людской поток по делу и без. Лечебной работой здесь и не пахло. Сплошное администрирование. А то и вовсе цирк без коней. Опомнилась Мальцева уже ближе к ночи. Людмила Прокофьевна ушла, когда Татьяна Георгиевна была в родильном доме. Дела не требовали – зашла отдышаться. Побыть в покое родзальной суматохи. Когда она вернулась в кабинет главного врача… Ну, то есть – в свой кабинет. Когда она вернулась в свой кабинет – на столе всё ещё лежал ворох бумаг от Бульдога. Если у неё сегодня и есть шанс на реальное дело – это был он. По данным Ивана Степановича это чудо расчудесное сегодня дежурит (едва не все ночные под себя подгребла – лучше оплачиваются). И правильно, конечно же, было бы действовать по алгоритму от Людмилы Прокофьевны. Предварительно запросив в отделе кадров личное дело фигурантки. Ну да в конце-то концов!..