Текст книги "Валерия"

Глава 3. Призраки минувших лет

Даша жила у Антонины Петровны до поздней осени. Лишь в конце ноября Любовь Андреевна забрала дочку в город, но Даша через день ездила к бабе Тоне, и часто оставалась там ночевать.

– Оставь ты ее у меня, – обнимая девочку, просила хозяйка, – ты весь день на работе, а девчонка одна, что ей делать-то? А так мы с ней и погуляем и поговорим, ей не скучно и мне хорошо.

И Любовь Андреевна уступила. Теперь она каждую пятницу после работы с огромными сумками, набитыми продуктами, втискивалась в электричку и всего через полчаса попадала в другой мир, в тихое безлюдное место, наполненное запахом опавшей листвы, огромным небом и простором заброшенных полей.

Не удивительно, что Дашеньке нравилось здесь. Свежий воздух, красота окружающей природы, отсутствие городского шума и выхлопных газов от машин делали свое дело. Даша с каждым днем становилась крепче, здоровее и румянее. Она понемногу росла и превращалась в красивую, стройную девушку с длинными белокурыми волосами и яркими голубыми глазами.

– А наша Дашенька работу себе нашла, – весело прищурившись, докладывала Любови Андреевне баба Тоня, – сидит с малышкой, дочкой Машки Дороховой, что из кирпичного дома с красной крышей. Ей на работу надо, муж-то пьет, и денег нет совсем. Дочку устроила в ясли, так та болеет. А ее, Машку-то, на работу срочно вызвали. Сказали, не придешь, уволим. Она, бедняжка, заметалась, прибежала ко мне. Посиди, говорит, баба Тоня, с Настеной, я тебе денег заплачу. А мне-то тяжело с маленькой, ей еще и трех лет нету. А Дашуня говорит, давай, мол, тетя Маша, я посижу с Настенькой. Сколько надо, столько и посижу. А вы работайте.

Любовь Андреевна смотрела на повзрослевшую дочь, и сердце ее замирало от счастья.

«Какой же хорошей, доброй и спокойной стала наша жизнь», – думала она.

– Я, мамочка, всего три дня с ней сидела, – видя радость и одобрение на лице матери, начала рассказывать Даша, – она такая смешная, меня слушается. Мы играем в кукольный дом, в животных, в дочки-матери.

Даша раскраснелась, голос ее звенел.

– Мамочка, я хочу организовать небольшую группу детей, – продолжала она, глядя на улыбающиеся лица Антонины Петровны и матери, – человек пять, не больше. И детишкам вместе интереснее и родителям хорошо. Баба Тоня не возражает. Как ты считаешь, это хорошая идея?

– Конечно хорошая, – сказала Любовь Андреевна, – если тебе это нравится.

Спать они легли на большой кровати в проходной комнате, хозяйка тактично ушла в заднюю комнату, чтобы дать возможность матери поболтать с дочкой.

– Знаешь, мамочка, – обнимая Любовь Андреевну за худые плечи, щебетала Даша, – мне здесь удивительные сны снятся. Такие легкие, цветные, яркие. В них цветы красивые, бабочки летают, а я маленькая совсем и все время бегаю по полю с цветами. И мне часто кажется, что это и не сон вовсе, а что все это когда-то давно было в моей жизни, а сейчас я просто вспоминаю об этом.

Даша немного помолчала, словно раздумывая, говорить дальше или не стоит.

– Я тебе еще про сны расскажу, ладно? – осторожно спросила она.

Любовь Андреевна кивнула. В душе она очень беспокоилась за дочку, понимая, что перемена, которая произошла с девочкой, ненормальна, что, наверное, надо что-то делать, показать девочку врачам, и….

Что значило это «и…» Любовь Андреевна не знала. Она видела, что Дашенька счастлива и счастливы люди, находящиеся с ней рядом. Ее девочка из злой и колючей превратилось в маленькое пушистое солнышко, и теперь от нее исходили лучики любви и тепла, согревающие окружающих.

– Вот слушай, – тем временем щебетала дочка, – я стою посреди огромного поля, оно все усыпано разными цветами, там и ромашки, и васильки, и колокольчики. Их много-много. Трава высокая-высокая, а я почему-то маленькая, только голова из травы торчит. И солнышко яркое, бабочки летают, кузнечики стрекочут, в общем, красота. И мне так хорошо, спокойно и радостно. А потом я вижу, что на краю поля стоит женщина, молодая и красивая, у нее волосы длинные, по плечам развеваются. И, как будто, это моя мама. А рядом с ней стоит мужчина, тоже красивый и высокий. И он ее за руку держит, а она от него отвернулась. И глаза у нее грустные. И тут она меня видит и зовет каким-то чудным именем. А потом она этого мужчину отталкивает и бежит через все поле прямо ко мне. А мне вдруг страшно становится. А она бежит и кричит «Джулиана, Джулиана». А потом совсем странно, она будто сквозь меня смотрит и пробегает мимо, словно меня нет. Я оборачиваюсь и смотрю ей в след. И вижу на другом конце поля другого мужчину. Он странный очень, высокий и худой, а волосы у него, как шапка, белые и густые. И он сначала идет навстречу той женщине, а потом, как она до этого, проходит мимо нее и подходит ко мне. Он берет меня на руки, подбрасывает вверх, а я смеюсь. Потом он сажает меня на себе на плечи, и я радуюсь, что я выше всех. И я смотрю вокруг, но не вижу ни той женщины, ни другого мужчины, никого больше нет. И мне кажется, что этот мужчина – мой папа.

Даша замолчала. Любовь Андреевна затаила дыхание. Дочка никогда раньше не говорила о папе и не спрашивала, где он и почему не живет с ними. Неужели это произойдет сейчас. Но Даша, казалось, думала сейчас о чем-то другом и находилась все еще во власти своего завораживающего сна.

– Знаешь, мамочка, когда я проснулась, мне так хорошо было, чувство такое, что я встретила близких людей, которых когда-то давно потеряла. Что это может значить?

Любовь Андреевна нашла в себе силы улыбнуться.

– Может быть, ты с молодым человеком познакомишься, который будет о тебе заботиться, – ответила мать, – ты ведь уже совсем взрослая.

– Может быть, – зевая, ответила Даша, и вскоре заснула.

«Какой—то чудный сон присниться ей сегодня?», – думала Любовь Андреевна, гладя дочку по голове.

Ей не спалось. Дашины разговоры всколыхнули в ее душе воспоминания, которые она давным-давно спрятала в самый дальний уголок своей памяти. Но сейчас неприятные мысли сами собой вылезали наружу и она, как ни старалась, не могла их прогнать. Люба никогда не вспоминала то время, когда в ее жизни появился будущий отец Даши. Она никогда не думала об этом человеке, а сейчас с трудом припоминала, как он выглядел. После той истории у нее остался неприятный осадок и стыд за свою глупость и доверчивость. Хотя с другой стороны, она должна была чувствовать признательность, ведь именно благодаря ему у нее появилась замечательная дочка. И сразу после ее рождения в душе Любы начал таять холод, оставшийся после другой, жуткой и страшной истории, приключившейся с ней за много лет до этого.

И именно та давняя история, так неожиданно вылезшая из глубин ее памяти, не давала ей сейчас уснуть. Может быть еще и потому, что ей тогда было почти столько же лет, сколько сейчас ее девочке, а Дашенька так похожа на нее, такая же худенькая, невысокая, наивная и добрая. Внезапно Любови Андреевне стало страшно. Она вдруг подумала, какой был бы ужас, если бы такая история произошла не с ней, а с ее девочкой. Все ее существо похолодело от этой мысли. Она стала гнать от себя те далекие воспоминания, пытаясь вернуться в то состояние счастья и расслабленности, в котором находилась последние полгода. Но ей это не удалось, липкие черные мысли лезли в ее голову, обволакивали ее сознание, не давая дышать.

Любе было пятнадцать, когда мама отпустила ее встречать Новый год с подружками. Люба еще училась в школе, а дочка их соседки, Лиза, которая была на два года старше, уже заканчивала техникум. Поэтому, ее считали уже взрослой, и Любина мама позволила дочери уйти с Лизой, чтобы встретить праздник в молодежной компании. Она бы никогда не разрешила этого Любе, если бы к ним не приехали в гости родственники одной из соседок. Намечалось веселое гулянье, а спальных мест было мало, поэтому жильцы их коммунальной квартиры решили отправить молодежь к друзьям Лизы по техникуму.

Встретившись у метро еще с двумя девушками и купив продукты, подруги отправились в общежитие. На Любу почти никто не обращал внимание, ей велели порезать хлеб и сделать бутерброды. Потом пришли еще две девушки в нарядных платьях и принесли две бутылки вина и упаковку сыра. Наконец, благодаря стараниям Любы, стол был накрыт и начался праздник. Комната наполнилась девушками и молодыми людьми, причем девушек было гораздо больше. Маленькая, худенькая Люба, в стареньком застиранном платье, с двумя торчащими в разные стороны косичками, тихо сидела в уголке. Она с интересом наблюдала за студентами, ей были интересны их разговоры об экзаменах и преподавателях, о предстоящей сессии, о том, как лучше готовить шпаргалки и как умудриться списать так, чтобы никто не заметил. Любе казалось, что раз она находится здесь, то тоже, хоть немного приобщается к этой студенческой тусовке, что она взрослая, такая же, как Лиза, ее друзья и подруги. Наконец наступил Новый год. Все подняли бокалы, прокричали поздравления и выпили. Кто-то толкнул Любу в бок.

– А ты чего не пьешь? Новый год же!

Она повернулась на голос. Чуть сзади нее сидела полная рыжеволосая девушка и, весело улыбаясь, протягивала ей бокал с вином.

– Спасибо, – сказала Люба и взяла из рук толстушки бокал.

– За новое счастье, – сказала девушка и, чокнувшись с Любой, выпила.

Люба тоже выпила один глоток. Вино, которого она никогда в жизни не пробовала, оказалось сладким и приятным. Она сделала еще один глоток, потом еще один.

– Пей до дна, – увидев, что Люба колеблется, сказала ее новая знакомая, – а то счастья не будет.

И Люба выпила.

– Меня зовут Тася, а тебя? – спросила толстушка.

– Люба.

– Давай еще выпьем за Новый год, и, передай мне, пожалуйста, бутербродик с колбасой, – попросила Тася.

Они выпили еще немного, Тася много и весело болтала, рассказывала Любе разные забавные случаи, они вместе радостно смеялись, и Люба радовалась, что у нее здесь появилась подруга. Было около двух часов ночи, когда молодые люди, наевшись, решили пойти погулять. Постепенно почти все ушли и в комнате почти никого не осталось. Тася, посидев еще немного, попрощалась с Любой и сказала, что пойдет спать к себе в комнату.

– А ты где будешь спать? – спросила она Любу.

– Не знаю, – ответила она, – надо спросить Лизу.

Но Лизы нигде не было видно.

– Пойдем ко мне, – предложила ей Тася, – твоя Лиза, наверное, гулять пошла, а ты у меня в комнате выспишься, а завтра утром пойдешь домой.

– Нет, что ты, я буду ждать Лизу, она меня сюда привела и будет переживать, если не найдет меня, – ответила Люба.

– Ну, как знаешь, – Тася помахала ей рукой, – если передумаешь, приходи, у меня двенадцатая комната на третьем этаже.

– Спасибо, – заулыбалась Люба, – счастливого тебе нового года.

– И тебе, – с этими словами ее новая подруга скрылась за дверью.

Люба оглядела оставшихся гостей. Две удивительно похожие друг на друга девушки, которых звали, как поняла Люба, Лена и Лариса, и трое парней, один очень худой и высокий, второй, наоборот, низенький и полный, а третий, которого Люба разглядела хуже всех, был высоким, стройным и, по Любиным представлениям, очень красивым. Девушки, которые, очевидно, были сестрами, изо всех сил старались понравиться красавчику, но он почти не обращал на них внимания, и лениво потягивал вино из бокала. Двое других парней наперебой уговаривали девушек пойти погулять. От выпитого вина у Любы приятно кружилась голова, к тому же сказалась первая в ее жизни бессонная ночь, и вскоре она задремала.

Проснулась она от того, что кто-то пытался ее то ли поднять, то ли подвинуть. Она открыла глаза и увидела над собой лицо того самого красавчика, который совсем недавно сидел за столом. Увидев, что Люба открыла глаза, он растерялся.

– Ты, это, не спишь, что ли? – спросил он.

– Сплю, – тихо ответила Люба.

– Не, не спишь, – парень немного помолчал, – давай выпьем шампанского. За Новый год.

Жестом фокусника он достал откуда-то початую бутылку, налил в стакан темную густую жидкость с резким запахом и сунул Любе прямо в лицо.

– Пей, – сказал он и безапелляционным тоном добавил, – это шампанское.

Люба покорно взяла стакан, сделала один глоток и тут же отключилась. Когда она пришла в себя, было уже светло. Люба медленно встала, завернулась в лежавшее рядом одеяло и подошла к окну. За окном падал снег, вокруг было тихо. Она оглядела комнату. Она была пустой.

«Значит, я проспала здесь всю ночь», – подумала она.

Люба нашла свою одежду, которая валялась на полу, рядом с кроватью. Ей показалось это странным, но она совсем не помнила, как раздевалась и ложилась спать.

Одеваясь, девушка увидела два синяка у себя на груди. Кружилась голова и все тело ломило так, как будто она заболела. Ноги были словно налиты свинцом. С трудом одевшись, Люба вышла из комнаты. В коридоре тоже было тихо. Видимо, все обитатели общежития еще спали.

«Комната двенадцать на третьем этаже», – вспомнила она слова своей вчерашней подруги. Дойдя до нужной двери, Люба робко постучала, и, услышав знакомый голос, осторожно приоткрыла дверь.

– Пришла все-таки, – заулыбалась Тася, – заходи.

– Ты Лизу не видела? – спросила Люба, – а то мне уже домой пора, а где ее искать, я не знаю.

– Давай, я напою тебя чаем, а то ты вся какая-то бледная, а потом пойдем искать твою Лизу, – предложила Тася.

Люба согласилась. Она выпила крепкого горячего чая, съела бутерброд, заботливо приготовленный гостеприимной хозяйкой, и постепенно туман в ее голове рассеялся, порозовели щеки, и она стала чувствовать себя значительно лучше.

– Видно, тебе нехорошо от вина стало, – предположила Тася, – ты, наверное, и не пила никогда?

Люба согласно кивнула головой. В это время в коридоре послышался шум, дверь в Тонину комнату без стука распахнулась и на пороге появилась Лиза.

– Вот ты где, – обрадовалась она, – а я тебя ищу. Поехали скорее домой.

Люба попрощалась с Тасей, и девушки вернулись домой. Еще несколько дней Люба чувствовала себя не очень хорошо, у нее побаливала голова, иногда появлялась тошнота, но вскоре все прошло.

Весной к ним в гости приехала жена маминого брата Петра. Полная черноволосая Галина всегда приносила с собой атмосферу праздника и веселья.

– Как Любочка-то подросла, – говорила она Марии, – оформляться начала, была худющая, а теперь смотри-ка и грудь появилась, и жирком обрастать начала.

Она не уставала нахваливать Любу, говорила ей комплименты, чем окончательно покорила Любино сердце. Мать Любы была скупа на похвалы, она никогда не называла дочку красавицей, считала, что чем скромнее выглядит девушка, тем лучше. Тетя Галя же, наоборот, надарила племяннице каких-то ярких кофточек, и, дождавшись, когда закончатся занятия в школе, увезла ее на все лето к себе в гости, в Алушту, где ее ждал любимый муж и две дочки, восьми и одиннадцати лет.

– А обратно сама доберется, – сказала Любиной маме неунывающая тетя Галя, – я ее в поезд посажу, а ты встретишь, а в поезде бабулю какую-нибудь попрошу за девчонкой присмотреть, а то, как бы не украли, смотри, какая красавица выросла.

Галина опять расхохоталась.

Уехать на целых три месяца в Алушту, жить на море с добрыми и веселыми тетей Галей и дядей Петей, ходить купаться на море вместе с младшими двоюродными сестренками. Какое это было счастье! Люба быстро собрала вещи и через несколько дней они уехали к Черному морю. За три месяца, которые Люба провела у дяди и тети, никто особенно не обращал на девушку внимания. И то, что она сильно располнела, ни у кого не вызывало никаких вопросов. Галина радовалась, что Любочка хорошо кушает и поправляется, ее дочки были хотя и младше, но значительно полнее от природы тонкокостной племянницы.

Однажды девушка плохо себя почувствовала, обеспокоенной тете она объяснила, что ее тошнит, а в животе что-то шевелится. Тетка померила ей температуру, дала выпить воды и велела принять активированный уголь.

– Ты к нашей еде непривычная, может, отравилась чем, – сказала тетка, – а может у тебя глисты.

На следующий день Любе стало лучше, и она снова бегала с девчонками на море, ела фрукты и купалась в теплом море.

Вечером двадцатого августа тетя Галя посадила племянницу в поезд, дала ей с собой два мешка овощей и фруктов, и целую кучу подарков для мамы. В купе с ней была лишь одна женщина средних лет, которая пообещала Галине, что обязательно присмотрит за девочкой. Первая ночь и следующий день прошли спокойно, Любина попутчица почти не разговаривала с ней, забравшись на верхнюю полку, читала какие-то журналы и делала пометки в своем толстом блокноте.

«Ученая, наверное», – с уважением думала про нее Люба.

Поезд прибывал в Ленинград на следующий день рано утром, Люба с радостью смотрела в окно и узнавала уже свой, родной лес с березками. Совсем скоро она приедет домой. Она очень соскучилась по маме и по своим школьным подружкам, и, засыпая, представляла себе радостные встречи.

Ночью она проснулась от сильной боли в спине. С трудом сдерживаясь, чтобы не закричать, так как ей было неловко будить соседку, Люба попыталась сесть, и ей сразу стало лучше. Но через некоторое время боль повторилась, ей показалось, будто огромный обруч сжимает ее живот и поясницу. Любе стало страшно, она испугалась, что сейчас умрет. Подождав, когда боль стихнет, она осторожно встала и распрямила затекшую спину. Ей стало немного полегче. Она попыталась снова лечь, но боль так сильно скрутила ее, что Люба не выдержала и застонала. Ее соседка проснулась.

– Что с тобой? – строго спросила она.

– Спина болит, – сквозь сжатые зубы ответила Люба.

Ее соседка, которая представилась Еленой Петровной, быстро встала, накинула халат и включила свет. Уверенными, четкими движениями она стала осматривать Любу и щупать ей живот.

– Тут болит, а тут, а здесь? – спрашивала она, проводя прохладной ладошкой по различным местам Любиного тела.

Закончив осмотр, Елена Петровна села на свою койку и удивленно уставилась на Любу.

– Тебе сколько лет, девочка? – спросила она.

– Уже шестнадцать, – с гордостью сказала Люба.

– Ты с мальчиками встречалась? – осторожно спросила попутчица.

– Не-е-т, – не очень уверенно, явно не понимая, чего от нее хотят, ответила девушка.

– Нет, – передразнила ее Елена Петровна, – как это нет, если у тебя роды начались.

– Какие роды? – Любе вдруг стало смешно, – я ведь не замужем.

А про себя подумала: «Надо же, какая глупая женщина. Неужели она не знает, что рожать могут лишь взрослые женщины, у которых есть мужья».

Любе стало совсем весело, опоясывающая поясницу боль отступила и больше не беспокоила ее.

«Вот все и прошло», – с радостью подумала она.

– Такие, – продолжала Елена Петровна, не обращая внимания на Любино веселье, – самые обыкновенные. Я, милая моя, врач, и много таких, как ты, видела в своей жизни. И тебе очень повезло, потому что сейчас я приму у тебя роды. А вот что нам делать дальше, мы с тобой потом решим.

Люба испугалась.

– Тетя Лена, миленькая, этого не может быть, – быстро заговорила она, когда до нее дошел смысл слов, сказанных Еленой Петровной, – ведь дети просто так не могут появиться. А я никогда ни с кем не целовалась даже.

Ее снова скрутил приступ. Как только схватка закончилась, Люба от боли, страха и отчаянья разрыдалась.

– Что же мне делать? – твердила она, – что же будет? Что мне скажет мама?

Всю ночь, в перерывах между схватками Елена Петровна расспрашивала Любу об ее жизни, интересовалась семьей, друзьями и подругами, местами, где той приходилось бывать, и, докопалась, конечно, до истории с празднованием Нового года в общежитии. И хотя Люба так ничего и не поняла, Елене Петровне было понятно, что отцом ребенка является высокий, красивый студент со спортивной фигурой. Конечно, Елена Петровна понимала, что моральные качества молодого человека оставляли желать лучшего, но зато парень оказался находчивым, изобретательным и осторожным. Люба не помнила даже, как его зовут и вряд ли узнала бы сейчас, если бы случайно встретила на улице.

Тем временем схватки становились все сильнее, и наконец, ранним утром двадцать второго августа, Люба Белоусова родила мальчика. И хотя малыш родился недоношенным, но по весу, на глазок определенному опытной Еленой Петровной, и по внешнему виду, он был совершенно здоров. Попутчица достала из своего чемодана какие-то полотенца и ловко завернула в них младенца.

– А теперь, слушай меня внимательно, – грозно сказала она обезумевшей от страха и боли девчонке, – я, так и быть, выручу тебя, заберу ребенка себе. Напиши мне свою фамилию и адрес, я найду тебя и отдам ребенка, когда тебе исполнится восемнадцать. Поезд прибудет через час. Матери скажешь, что тебе стало плохо от перемены климата, и что у тебя начались месячные. До дома доберешься, пару дней полежишь, и все пройдет. Да, грудь перевяжи полотенцем крепко, и смотри, чтобы мать ничего не заметила.

С этим словами, Елена Петровна, взяв одной рукой свои вещи, а другой малыша, вышла из купе и навсегда исчезла из Любиной жизни. Люба сделала все, как велела ей попутчица, сославшись на плохое самочувствие, она провела несколько дней дома в постели и ее мама ни о чем не догадалась. Долгое время девушка боялась даже вспоминать об этой истории, а когда прошло несколько месяцев, ей стало казаться, что ничего этого не было, а ей просто приснился дурной сон.

А, как известно, человеческая память устроена таким образом, что если о чем-то неприятно вспоминать, то это очень быстро забудется. Лишь когда умерла ее мать, которую Люба очень боялась, она попыталась навести справки о своем потерянном ребенке. Но, единственное, на что она решилась, это дойти до ближайшего роддома и спросить, не работает ли у них врач Елена Петровна. Ей ответили отрицательно. Она сходила еще в два роддома, но и там ничего не смогла узнать.

А вскоре в ее жизни произошла другая история, в результате которой на свет появилась ее дочка – Дашенька. Рожала она в роддоме, который в простонародье назывался «Снегиревка», и хотя прошло почти восемнадцать лет, в проходящей мимо немолодой женщине в белом халате, Люба сразу узнала свою «благодетельницу» Елену Петровну. Та мало изменилась, осталась такой же сухощавой, с высоко поднятой головой и убранными в кичку волосами. Любе хватило ума не кидаться на нее с упреками и обвинениями. Она понимала, что ничего не сможет доказать и решила потихоньку выяснить фамилию этой женщины, чтобы потом попытаться узнать ее адрес. Люба, по наивности, считала, что Елена Петровна забрала ее ребенка себе и надеялась, узнав ее место жительства, повидать, хоть издалека, своего потерянного сынишку.

Фамилия у Елены Петровны оказалась Колобанова. Ничего другого Любе узнать не удалось, но она не сомневалась, что наступит время, когда она сможет воспользоваться этой информацией. Однако после выписки из роддома для нее настали тяжелые времена, нужно было растить дочку, зарабатывать деньги, готовить еду, убирать квартиру. Люба очень уставала, и ей было не до расследований. Жила она очень замкнуто, близких друзей и родственников у нее не было, а уж о том, чтобы рассказать кому-то эту историю, и речи быть не могло. Так и жила эта тайна, глубоко похороненная в ее душе, и лишь теперь воспоминания нахлынули на нее и не давали спокойно спать.

В канун нового года Олегу Логинову повезло, ему разрешили взять четыре дня в счет дней, отработанных раньше, и он встречал этот праздник дома, вдвоем с женой. На следующий день они выбрались за город, чтобы покататься на лыжах, потом просто гуляли по парку, а вечерами он с наслаждением валялся на диване перед телевизором.

В последний выходной день Олег решил навестить Юру Анисимова, с которым, несмотря на недавнее знакомство, его теперь связывала тесная дружба. Он часто вспоминал тот день, когда познакомился с Юрой и опасался, что он является убийцей. Однако ситуация повернулась совсем по-другому: уже через полчаса он рассказал Юре о своих подозрениях, и они от души посмеялись над этой историей.

– И тут я смотрю, ты поворачиваешься ко мне и держишь в руке нож, – широко улыбаясь, говорил Олег.

– А я вижу, что ты побледнел и встаешь с табуретки, думаю, может быть, решил, что у меня не убрано, и хочешь уйти. А зачем тогда приходил? – смеялся Юра.

Олег не понимал, что с ним происходит. Он разговаривал с человеком, о существовании которого узнал всего несколько дней назад, а казалось, что они знакомы вечность. Юра с полуслова понимал его мысли и продолжал недоговоренные фразы. Узнав, что Олег занимается расследованием гибели его тетки, Юра был очень удивлен.

– Я до сих пор не могу привыкнуть к этой мысли, – грустно сказал он, – Ира была удивительным человеком. Она очень любила жизнь, и я не могу представить, что ее больше нет. Я даже рад, что не был на похоронах и не видел ее мертвой. В моей памяти она осталась вечно молодой.

– Ее муж тоже никак не может примириться с ее смертью, – Олег решил начать издалека, – по его просьбе ко мне обратился один из следователей и предложил заняться частным сыском. Я согласился.

– Что? Муж Иры нанял частного детектива? – брови Юры удивленно поползли вверх.

– А почему тебя это удивляет?

– Потому что у меня сложилось впечатление, что ему вообще было наплевать на нее. Она-то его любила, а он жил, словно улитка в раковине, никого близко к себе не подпускал, сразу замыкался. А Ира была очень искренним и открытым человеком, она страдала от такого отношения к ней мужа.

– Это она тебе рассказывала? – спросил Олег.

– Нет, конечно, – Юра задумался, – но, когда близко знаешь человека и без слов понятно, что он не очень-то счастлив.

– Но, насколько мне известно, ты никогда не встречался с Михаилом Викторовичем.

– Никогда, – подтвердил Юра, – но я часто встречался с Ирой.

– Ясно, – Олег решил, что пора корректно перейти к самому главному вопросу, который его волновал, – расскажи, как ты оказался ночью в том доме, где столкнулся со мной.

– Да, конечно, – Юра заметно повеселел.

Было понятно, что ему не очень-то приятно обсуждать личную жизнь своей любимой тети.

– Значит так, – начал Юра, – это произошло в конце июня, по—моему, двадцать четвертого или двадцать пятого.

– Двадцать шестого, – мрачно сказал Олег, для которого события той ночи врезались в память навсегда.

– Точно, в ночь с двадцать пятого на двадцать шестое. А ошибся я потому, что у нас получилась путаница с билетами. Мы с ребятами, бывшими однокурсниками уезжали на Байкал. Мы ездим туда каждое лето, уже несколько лет подряд, работаем там. Это что-то типа стройотряда, но только мы еще и отдыхаем, плаваем на байдарках, живем в палатках, ну и все такое. Там природа очень красивая. Уезжали мы на два месяца и вернулись в самом конце августа. Так вот, билеты у нас были на двадцать пятое июня, на двенадцать часов. И мы сначала решили, что уезжаем в ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое. И лишь за день выяснилось, что в билетах путаница, и мы выезжаем на день позже. Ну, это не важно.

– Это очень важно, – твердо сказал Олег, – похоже, именно из-за этой, как ты говоришь, путаницы, ты и не попал в поле зрения следствия. Они просто решили, что ты уехал днем раньше, согласно билетам.

– Ну, может быть. Я как-то об этом не задумывался, – Юра снова замолчал, словно стараясь как можно точнее восстановить в памяти события той ночи.

– Я уже собрал все вещи и ждал своего школьного приятеля, Генку. У него есть машина, раздолбанный москвич, и он много раз выручал меня. И тогда тоже он обещал подвезти меня до вокзала. Но буквально за десять минут до приезда Генки зазвонил телефон.

– Я разговариваю с Юрием Анисимовым? – спросил голос в трубке.

– Да, – ответил я, хотя, признаться, был очень удивлен.

– Вас просят срочно приехать. Это очень важно для вас. Записывайте адрес, – голос был очень твердый и уверенный в себе.

– Да, да, хорошо, – я схватил листок бумаги и приготовился записывать.

– Набережная реки Карповки, дом десять. Это пятиэтажное, серое здание. Зайдете под арку, рядом с вывеской «Банк», во дворе сразу повернете направо и войдете в первую парадную. Поднимитесь на лифте на третий этаж. Квартира прямо напротив лифта. Вас очень ждут.

– Я понял вас, – ответил я, – сейчас буду.

– Я дождался Генку, – продолжал Юра, – и попросил его отвезти меня на Петроградку, а потом закинуть на вокзал мой рюкзак и отдать его ребятам.

– Погоди, – перебил его Олег, до этого внимательно слушавший и не проронивший ни слова, – как же так, тебе позвонил неизвестно кто, сказал ехать среди ночи неизвестно куда и зачем. Неужели ты не поинтересовался, кто с тобой разговаривал и по какому вопросу ты должен подъехать? А главное, к кому?

Юра смущенно улыбнулся.

– Знаешь, я такой человек. Я всегда всем верю и редко сомневаюсь в порядочности людей. И потом он сказал, что это очень важно для меня. И я, признаться, подумал, что это касается моей диссертации. Профессор, который меня вел, этакий чудаковатый дядечка, частенько вызывал меня спонтанно. И тот голос был похож на голос его зама. В общем, я почему-то решил, что мне звонит Дюжев, заместитель моего профессора.

– А что, голос действительно был похож? – не унимался Олег.

– Да как тебе сказать? Вроде похож. Голос был немного приглушенный.

– Ну и что было дальше?

– Дальше? – Юра опять задумался, – приехал Генка, мы с ним погрузились в машину, он довез меня до Петроградки, высадил у мостика через Карповку и поехал на вокзал. Мы договорились, что он отвезет вещи, вернется и будет ждать меня у метро. А потом подкинет меня в Бологое, где я сяду в свой поезд.

– Сколько было времени, когда тебе позвонили?

– Примерно одиннадцать часов. А к дому я подошел где-то в полдвенадцатого. Быстро нашел парадную, поднялся на третий этаж, позвонил, но мне никто не открыл. Я постоял еще, постучал, но безрезультатно. Ты не представляешь, как я был зол. Сначала, я подумал, что может быть, неправильно все запомнил. Поэтому, я достал листок, где все записал, снова вышел на улицу, убедился, что арка рядом с вывеской «Банк» единственная, снова вошел во двор. «Все правильно, – подумал я тогда, – первая парадная направо». Снова поднялся, тщательно считая этажи, и снова оказался перед той же квартирой. Снова звонил и стучал, но опять безрезультатно. Потом я плюнул и побежал вниз. В дверях столкнулся с вами. Дошел пешком до метро, минут через пятнадцать подъехал Гена и, мы помчались догонять поезд. Вот, собственно, и вся история. Туда, где я был, не доходили письма и телеграммы, да бабушке, видимо, было не до меня. А Ирин муж понятия не имел о том, где я нахожусь и как меня разыскать. Поэтому я узнал о трагедии лишь спустя два месяца.

– Скажи, – очень медленно, боясь спугнуть тоненький, едва уловимый проблеск решения загадки, спросил Олег, – а ты что, не знал, где живет твоя тетя?