Текст книги "Кругосарайное путешествие"

Татьяна Стамова
Кругосарайное путешествие

© Стамова Т., текст, 2016

© Сиднева Ю., иллюстрации, 2016

© Издательство Кетлеров, 2016

* * *

Часть I
Древорубы

Ледовое

 
Дождь застучал, как палкой
Мальчишка по трубе.
Судьба пришла гадалкой —
Доверимся судьбе.
 
 
Доверимся стихии,
Но не рутине слов —
Не таинствам алхимий,
Но таяньям снегов.
 
 
Так слёток понимает,
Метнувшись из гнезда,
Что небо поднимает
И держит как вода!
 

Они стояли возле ямы, не зная, что бы ещё придумать.

День был солнечный, снежный, морозный. Яма в глубине сада, возле полёгшего забора блестела ледяной корой. Рядом, на толстой ветке рябины, ссорились вороны. За забором начиналось болото с заиндевелыми камышами и уснувшими подо льдом лягушками.

Глубокая, с неровными краями и тёмно-зелёной водой, яма эта была как-то связана с болотом. То ли болото пролезло в сад, то ли забор отхватил кусочек у дикой, не просыхающей даже и в жару земли.

Одно лето в Яме жили два карпа. Вообще, тут хорошо было наблюдать за водомерками и лягушками, слушать концерты (за забором вечно репетировал лягушачий хор), пускать плавать различные предметы и потом ловить их палками. Но это летом.

Возле очищенной от снега дорожки торчал черенок лопаты.

Женька вытащила её из снега и сразу принялась вырубать в толще плотного сугроба стену крепости. Ей было восемь, брату – девять. Он всегда смотрел на неё снисходительно – девчонка. Но так уж получалось, что она всё равно была рядом: вместе залезали на большую двуствольную березу, искали пиратский клад, снимали кота с крыши…

Сейчас Тим как-то подозрительно покосился на Женьку: явно что-то замышлял.

Недалеко от Ямы валялась старая коряга – не трухлявая, вполне крепкая. Тим деловито поднял её, потом подошёл к Яме, размахнулся и изо всей силы долбанул по льду. Будум! Яма ничем ему не ответила. Гладкий, местами чуть шероховатый лёд блестит, как блестел.

– Жень, дай лопату, а? – сказал он хмуро.

– Ни за что, – сказала Женька. Это дело начинало ей не нравиться.

Тим снова вооружился корягой и нанёс ещё несколько ударов по льду. Лицо у него сделалось серьёзным.

– Может, хватит? – сказала она взрослым голосом, который он терпеть не мог. – Дурацкое занятие.

Она повернулась в сторону дома – во-первых, показать, что ей правда неинтересно его «дурацкое занятие», а во-вторых, может, кто-нибудь из взрослых вышел по случайности в сад. Нет, никого.

За спиной у неё раздался звук, не похожий на прежний. Она повернулась. Тим, в своём сером полушубке из искусственного меха, стоял посреди Ямы. Он стоял спиной к ней, Женьке, и к дому, который вдруг показался ей очень далёким, и с остервененьем топал сапогами по льду.

– Тим, ты что, обалдел? Сейчас Верика позову!

– Будешь предательница! Сидиха! – повернувшись, отозвался он (они только недавно прочитали вместе Тома Сойера). – Чего боишься, трусиха? Он же крепкий. Тут танк может пройти! Смотри!

С этими словами он оттолкнулся обеими ногами и подпрыгнул.

– Ну вот, видишь?

Женька словно окаменела. Она стояла и смотрела, как в кино, как он прыгает и прыгает на одном месте посреди этой дурацкой ямы.

Бум! Бум! Бум! Хрясь! Она смотрит, а он, как в кино, начинает медленно проваливаться под лёд.

– Мама-а-а! – Она хватает корягу, лежащую на краю Ямы, и, подавшись вперёд, почти кидает ему. Сердце колотится так, будто тоже прыгает и прыгает на какой-то льдине.

И вот он уже на берегу, похожий на толстую мокрую выдру. На Женьку не смотрит. Смотрит вниз, на ноги в сапогах:

– Ух, целы, а я думал, один уплыл.

– Тим! – Она обнимает его в мокром насквозь полушубке и не знает, плакать ей или смеяться.

– Скорей домой, сушиться!

– Укокошат меня!

– Меня тоже. Ладно, побежали!

Она берёт его за руку в холодной мокрой варежке. Он отдёргивает руку:

– Если хочешь, беги.

И вот она скачет впереди, как-то боком, как подбитая птица, и всё время оглядывается, а он идёт спокойно, тяжело, глядя под ноги и сосредоточенно прислушиваясь к бульканью в сапогах. Вот уже крыльцо, вот веранда, вот Верик (бабушка).

– Тим упал. Его сушить надо.

Какое было выражение Верикина лица и что она тогда сказала, они не помнят. Тотоша (дед) в это время ходил с вёдрами на колонку, так что обошлось без «укокошивания».

Шубу немедленно сняли, сняли сапоги с водой. Тут Женька отважилась посмотреть брату в лицо. Оно было важным и серьёзным. Он сделал то, что должен был сделать, а это всё уже досадные мелочи, почти не имеющие к нему отношения.

Он покосился в сторону, где на полу прихожей, словно рыцарский доспех, стоял заледеневший полушубок. В глазах мелькнул огонёк – смесь гордости и радостного удивления. Тут Женька не выдержала и дико расхохоталась.

– Дура! – сказал он и отвернулся. – Дурында. Дура.

Хотя чувствовал, что его самого тоже начинает разбирать смех.

Пока Верик подкладывала поленья в печку и насыпала горчичный порошок в шерстяные носки, в прихожей от «доспеха» натекла огромная лужа.

Он сидел, протянув ноги к печке, ощущая в замёрзших пальцах приятное покалывание, и смотрел, смотрел сквозь широкую щель, как рушатся там чёрные и багровые замки и разбегаются рваными тенями разбитые неприятельские войска.

Бреховка

 
Мальчик считал «до десьти» —
«Десять, иду со двора!
Чур – со двора не идти!»
Прятки – такая игра.
 
 
Вечный соблазн подсмотреть
Из-под опущенных век.
Сам себя дёрнул: не сметь! —
Так и стоишь, осовев.
 
 
Кто-то таится «как вор»,
Кто-то летит «как стрела».
Снова зажмурился двор,
И запотела стена.
 
 
Главный восторг – выручать —
Стенки коснуться за всех!
Тот запыхавшийся смех…
Главное – будешь играть?
 

Белые и красные стрелки опять разбежались по дворам и переулкам. Топот ног, выглядыванье из-за углов. Весь мир – картинка-загадка…

– А чё это вы? А мы так не договаривались!

– Как?

– А вот так! Видели ваши рожи у Серого на четвёртом этаже.

– Не… всё, я пошёл! – Смачный плевок в сторону. Это Вовка-толстый.

Не договаривались прятаться в подъездах. Но соблазн был велик, и время от времени кто-то да и прятался. А там можно было завернуть к кому-нибудь домой и, ухмыляясь, смотреть из окна, как «казаки» очертя голову бегают по окрестным дворам.

Но вот «манёвр» раскрыт. И все мрачно расходятся.

Остались четверо: Тим, Женька, Юрка и Юлик Хонта (ну да, Хонта, – отец у него не то грек, не то испанец).

– Айда на Брехóвку! – присвистнул Тим. Его сестра ничего не сказала, потому что она всегда была с ним, куда бы его ни повело. Юрка и Юлик не возражали: время было ещё детское и расходиться никому не хотелось. Они по очереди протиснулись между двух слегка отогнутых прутьев ограды, отделявшей двор от задворков, и побежали к гаражам.

«Бреховка!» – при этом слове сердце начинало биться быстрей и жизнь наполнялась приятным смыслом.

Брехóвка находилась в тупике, и мало кто знал о её существовании.

Юлик, например, не знал. Он вообще не принадлежал к их компании. Так, иногда появится и исчезнет. За гаражами была глухая серая стена с небольшой пристройкой – метра три высотой. Возле самой стены к нижней части наклонной жестяной крыши приставлена широкая доска.

Юрка легко, по-обезьяньи взбирается по доске и, взбежав по гремящей жести, садится, по-пижонски скрестив длинные ноги. За ним вскарабкивается Женька. За ней тенью взлетает Тим. Теперь – очередь Юлика.

«Не полезет, – подумала Женька. – Так просто увязался, из любопытства».

Юлик был похож на какого-то дурацкого принца. Долговязый, неуклюжий, нереально крупные и нереально светлые кудри, глаза большие, голубые, и в них детское, недоумённое выражение, как будто он никак не может понять, куда попал.

Пока они оглядывают сверху окрестности, нет ли поблизости разъярённых «гаражников», он начинает «восхождение»: встал на доску боком и, держась одной рукой за стену, продвигается вверх медленными приставными шагами. Дальше присел и, вцепившись в доску, не карабкается, а почти ползёт на четвереньках. В глазах чуть ли не отчаянье – как будто под ним бездонная пропасть.

Тим фыркнул. У Женьки мелькнула мысль протянуть руку, но она удержалась. И правильно сделала: вот он уже на крыше.

Хорошо, что Юрка этого не видел, а то бы уж высказался, как он умеет.

Прямо напротив пристройки и метрах в полутора от неё стоял молодой тополь с горизонтальной веткой – что твой тренер с поднятой рукой. Нужно было, хорошо рассчитав, прыгнуть и повиснуть на этой ветке, как на турнике, а потом на руках дойти до ствола и спуститься по нему вниз.

Плёвое дело! – отсюда и Брехóвка – Юркино, кажется, выражение.

– Эй, – окликнул Юлика Тим. – Смотри, мотай на ус. Ща тоже прыгнешь.

Юрка уже стоял на краю. Он согнул ноги, попружинил немного на месте и прыгнул. Это было красиво!

Покачался на двух руках, потом отпустил одну и сунул палец в рот, изображая обезьяну. Это была его «коронка».

Через несколько секунд он уже съезжал по стволу и небрежно, напоказ отряхивал с себя пыль.

– Ну чего, прыгай? – галантно предложил Тим Юлику. Но тот стоял, виновато склонив голову, и не сделал ни шагу.

– Ладно, тогда учись. – Тим деловито подошёл к краю, зыркнул исподлобья на ветку и прыгнул. На Брехóвку они с Женькой наведывались часто, и у него всё уже было рассчитано и выверено.

Прыжок как прыжок, безо всяких Юркиных выкрутасов.

– Женька, давай!

Женька краем глаза покосилась на Юлика и стала возле края. Тополиные почки уже начинали распускаться и пахли изо всех сил.

Ещё пахло весенней землёй, небом и жареной картошкой, которую кто-то делал или уже ел на ужин. Она вдохнула в себя всё это и прыгнула. Сердце как всегда сладко ёкнуло – есть!

Она повисела пару секунд, чтобы перевести дыхание и собраться с силами, и пошла на перехватах к стволу. Совсем ещё недавно всё это давалось ей с натугой, а теперь она гордилась своей лёгкостью.

Тим с Юркой стояли в стороне и о чём-то болтали. Она тоже отряхнулась и подняла глаза.

– Давай! – крикнула она. – Знаешь, здорово!

«Принц» стоял и смотрел куда-то в сторону. Как будто их тут и не было.

– Ждать мы его будем, что ль? – буркнул Юрка. – Спрыгнет, не маленький, пошли.

И они пошли. Были уже сумерки.

Тим небрежно обернулся – стоит, тупица! Женька до гаражей обернулась два раза. Он так и стоял в той позе, глядя неизвестно куда.

От гаражей Юрка пошёл домой (он жил рядом в переулке), а они с Тимом во двор (их дом был во дворе).

Во дворе Оксанка с какой-то своей школьной подружкой играла в классики.

– Тим, я ещё поиграю, – сказала Женька.

– Давай! – Он хлопнул тяжёлой парадной дверью и исчез.

Женька повернулась и рассеянно поплелась назад к Брехóвке. Она ещё от гаражей увидела – сидит. На краю, обхватив руками колени, лицом к тополю. Как будто дремлющая птица. Подойдя ближе, она заметила, что доска валяется на земле.

– Чего делаешь? – спросила она.

– Радуюсь жизни.

– Гм… И долго ещё будешь радоваться?

Он не ответил.

– А почему доска лежит?

Он замялся: – Упала…

Она подошла к стене и, поднатужившись, поставила доску в прежнее положение.

Уже успело немного стемнеть.

– Ну ладно, – сказала она неуверенно. – В общем, как знаешь. Ну ладно, пока.

В ладони у неё сидела заноза. Она зашла за гараж и встала за углом.

Место для наблюдения было хорошее.

Ждать пришлось не долго. Он поднялся, сутулясь, подошёл к доске и с силой пнул её ногой. Доска поехала и с шумом грохнулась на землю. Он повернулся и медленно подошёл к краю крыши. Женька как будто почувствовала его взгляд – тяжёлый, резкий. В нём больше не было никакого недоумения. В следующий момент он прыгнул.

С секунду продержался на одной руке и рухнул.

У неё опять внутри ёкнуло, но очень противно. Он лежал под деревом на боку, а она стояла за этим дурацким гаражом и не могла двинуться с места. Потом он начал вставать. Встал на колено, покосился на ободранный локоть, приложил руку к щеке.

Теперь он стоял к ней в профиль. Посмотрел на крышу, потом – на дерево. Вдруг по лицу его поехала улыбка. Она была ослепительна, словно только что родившийся месяц. И Женька почувствовала, что тоже улыбается.

– Бреховщик! – пробормотала она – и побежала домой.

Дома Тим посмотрел на неё подозрительно.

– Прыгнул?

– Прыгнул, – буркнула она.

– А зачем бегала?

– Так…

Тим хмыкнул и пошёл делать уроки.

Женька залезла на широкий мраморный подоконник и посмотрела в окно. Земля была вся в красных тополиных серёжках, похожих на огромных гусениц. Она открыла форточку, высунула голову и втянула в себя воздух. Пахло землёй, небом и Брехóвкой.

Мафин

 
Хотели назвать Бурбоном,
а назвали Муссон.
Сиамской окраски,
пушистый, как облако,
летающее над забором.
«Если до вечера не найдём,
будем звать милицию», —
сказала мне девочка.
Пришёл как тень
и лежал на газоне,
извиваясь,
как герб семьи.
 

Когда Женька пришла из школы, Тим был дома, что-то делал на кухне.

– Привет! Что делаешь?

– Приманку для Мафина.

Мафин был недавно поселившийся у них котёнок – совсем чёрный, с жёлтыми глазами, и уже очень любимый.

– Зачем?

– Он на крыше Лялькиного дома. Ходит, зовёт и не может слезть. Надо быстро, а то замёрзнет. (Дело было в январе).

– Родители дома?

– Нет.

– И что?

– Полезу за ним.

– Как?

– По пожарной лестнице.

(Лялькин дом был трёхэтажный, но очень высокий. Одной стороной выходил в узкий слепой отросток их двора, другой – на улицу).

– Вначале надо попробовать изнутри, с чердака, – сказала Женька.

– Уже пробовали, с Лялькиным папой, там всё глухо.

– Тим, я тебя не пущу.

– А я тебя не спрошу. (Не спросит, это точно – Женька знает характер брата.)

– Тогда я с тобой.

– Ладно.

(Тим уже выловил из рагу несколько кусочков мяса и теперь насаживал их на длинную проволоку).

И вот они уже возле лестницы. Сверху доносится тонкое пронзительное мяуканье. Мафин ходит по крыше туда-сюда, иногда пропадает из виду, потом появляется снова. Лестница обледеневшая, скользкая. Хорошо, что мама купила им обоим новые шерстяные перчатки, в варежках было бы намного хуже. Оглянулись, нет ли кого поблизости. Нет! Можно лезть!

Тим первый. Женька – след в след. На середине лестницы ей стало страшно. Вдруг поняла, что смотреть вниз нельзя, только на Тима. И думать только о нём и Мафине – о себе тоже нельзя.

У Тима на локте висит целлофановый пакет с приманкой. Почти долезли.

– Мафин! Мафин! Мафин! – Тим зовёт.

Невыносимо долгая пауза. Какое-то шебуршение. Писк. Потом ликующий голос Тима: «Есть! Спускайся!» Спускаются очень медленно. Женька придерживает Тима. Из-под куртки у него слышен жалобный голосок Мафина. Вдруг сам Тим начинает издавать странные звуки, похожие на всхлипывания.

– Тим, Тимчик, – говорит Женька, – ну всё же хорошо. Немного осталось, совсем немного, потерпи…

Звуки становятся ещё громче, теперь они напоминают сдавленные рыдания.

– Тим, не плачь, ну что ты… мы уже почти… ещё чуть-чуть…

Последние метры, ничего, ничего… Тим молодец! Всё, победа! – Она касается ногой бугристой скользкой земли: «Ура, Тим!»

Брат поворачивается к ней, и она видит: Тим трясётся от смеха! Куртка у него на груди ходит ходуном – там отчаянно кувыркается и царапается Мафин.

– Тим! Как же ты меня напугал! Правда ведь подумала, что плачешь!

– Ага! И этим смешила меня ещё больше: «Тимчик, не плачь, Тимчик, не плачь!» И так чуть не умер от мафиновской щекотки!

Тут только они замечают отца. Всклокоченный, без шапки, он бежит им навстречу, обнимает Женьку, Тима, хочет, что-то сказать и не может. (Тётя Ира, соседка, увидела их из окна, когда были уже высоко на лестнице, и позвала его – он как раз вернулся с работы…)

А что Мафин? Мафин вырос в большого (правда, скорее, миниатюрного) кота и жил у них ещё много лет. Иногда провожал их с Тимом до школы, потом шёл по своим кошачьим делам в подворотню.

Мартовские духи

 
…
И снятся сны, и каждый миг
Проснётся что-то и выходит
Из-под земли. Сосна штормит,
И дятел в чьих-то прятках водит.
 
 
Свет пролетел. Промчались тени.
И зайчик завелся волчком.
И льдинки в солнечном коктейле
Звенят последним холодком.
 

Конец марта! В синем воздухе прохладный солнечный коктейль – с льдинками! От калитки к дому вдоль дорожки бежит Ручей. Ослепительно сверкает, журчит: «Вот он я! Родился, родился, родился…»

Напротив крыльца, под каштаном – старый деревянный стол. Зимой они с Вериком высыпают на него пшено для птиц. Но сейчас Женьке не до пшена.

Весь стол заставлен пузырьками и флаконами. Есть совсем простые – из-под зелёнки и йода, а есть – настоящие флаконы из-под старых и очень старых духов! Старинные! Вот этот – самый прекрасный, с крышечкой в виде какой-то неизвестной птицы.

Женька наклоняется над новорождённым ручьём (ещё вчера его не было) и набирает полный флакон живой и звонкой воды. Потом кладёт в него сухие чёрные горошины черёмухи, набухшие на солнце почки малины, зубастый зелёный листик крапивы, высунувшийся из под чёрной корочки снега… Внимательно размешивает всё это тонкой веточкой и втягивает в себя волшебный аромат новых духов.

В каждом пузырьке будет храниться свой собственный запах. В ход идут чешуйки от шишек (спасибо белкам, хорошо поработали), кленовые семена-вертолётики, смола, хвоя… Нужно, чтобы этот март, зазвучал в полную силу, настоялся, окреп и жил ещё целый год, до новой весны.

На крыльце – Тим.

– Колдуешь?

Она не удостаивает его ответа.

– Я – к Серому. На светопреставление. Пойдёшь?

(Светопреставление – подушечные бои в темноте. Это слово они услышали в первый раз от Серёжкиной мамы, когда она застала их бой в самом разгаре и включила свет).

– Иди сам!

– Ну и оставайся, Мадам Тюлюлю.

– Сам такой.

«Светопреставление – да ну его! – думает Женька. – Темнотища, духотища, ещё подушки летают. Глупо!» (До сих пор она считала «светопреставление» отличным делом и никогда его не пропускала.)

Тим хлопает калиткой.

Она остаётся с говорливым ручьём, любопытными птицами и терпкими, щекочущими запахами этой весны. А к ним примешался таинственный тонкий аромат – такие духи могли быть только в очень далёкой бабушкиной молодости.

Изверги

 
Золотые, серебряные —
чуть касаясь асфальта —
чьи-то пятки мелькали,
улепётывали от кого-то —
от кого-то, кто гнался…
Потом разбежались
кто куда, а ветер
пролетел, не вспомнил,
но однажды в далёком
краю зелёном
вдруг увидел во сне
с чего непонятно,
вдруг увидел пятки,
серебряные, золотые,
у-ле-пё-ты-ва-ю-щи-е от кого-то…
 

Улица Хвойная оправдывала своё название. По обе стороны росли высоченные ели, посаженные бог весть когда, в каком-то очень лохматом году. А на участках – сосны с пышными или отбитыми молнией верхушками. У многих стволы обвиты разросшимся диким виноградом.

Женька ехала по Хвойной на старом велике, ехала медленно, заново разглядывала домики с мансардами, крылечками и пристройками, смешные таблички со злыми собаками, похожими на добрых крокодилов, и заржавленные почтовые ящики на калитках.

Улица эта не её, но живописнее нет во всём посёлке. А ещё здесь в конце лета одно удовольствие рыскать вдоль заборов по канавкам: грибов всяких завались, от белых до опят.

«Васька! Невеста едет!» – раздался басовитый мальчишеский голос где-то впереди за забором. Женька не обратила на него внимания и продолжала ехать медленно и мечтательно: пропустила красивую трёхцветную кошку, оглянулась на дятла, самозабвенно долбившего дырку внизу старой ели.

Вдруг калитка почти напротив неё распахнулась, и оттуда появились двое мальчишек лет десяти-одиннадцати. Они стояли с таким видом, как будто всю жизнь только её и ждали. Женька продолжала ехать вперёд как ни в чём не бывало. Вдруг из сада раздался резкий свист, и она увидела ещё одного, стоявшего в развилке старой берёзы. В тот же миг один из тех двух нагнулся и, подобрав с дорожки горсть гравия, с залихватским видом швырнул ей прямо под колёса. Пришлось остановиться. Женька почувствовала, что сердце у неё застучало громко и часто. Она быстро развернула велик, вскочила на него с разбегу и помчалась в сторону дома.

«Васька! Уматывает!» – послышалось вслед. Оглянувшись, она увидела погоню. Двое? Трое? А может, больше? Она поднажала на педали.

В глазах стало горячо. Тут уже не до красот. Мальчишек этих она не знала. Но никакого доверия они не внушали.

Поворот. Ещё один. Родная улица Нестерова – самая узкая в посёлке, заросшая по бокам шиповником и крапивой. В это время один из преследователей догнал её слева: «Врёшь – не уйдёшь!» Женька рванула из последних сил. Преследователь попытался сделать подсечку. Она резко повернула руль вправо и полетела в канаву – к счастью, почти возле собственной калитки. «Ма-а-ам!» – изо всех сил крикнула она.

Мама сидела в саду за столом – они с подругой, тётей Мариной, писали бесконечную книгу по театральному костюму. Она выбежала на крик и увидела Женьку в канаве с крапивой и уносящуюся на велосипедах ораву каких-то охламонов.

У велосипеда обнаружилась безнадёжная «восьмёрка». («Ничего, – сказала мама, – он и так отслужил своё. Значит, пора покупать новый»). Колено и локоть залили зелёнкой. Красиво! И сели пить на веранде чай.

Пришла Верик.

– Ты их знаешь? – спросила она…

– Не-а. Кажется, с Хвойной. Одного Васька зовут.

– Изверги, – сказала Верик.

Приключение забылось. Женька мечтала о новом велосипеде.

Прошло дней десять. Как-то вечером она рыхлила землю вдоль садовой дорожки: на следующий день они с Вериком собирались высаживать рассаду астр. Верхушки сосен уже начинали зажигаться оранжевым светом.

Дятлы ещё чего-то не додолбили, сойки не докричали, зяблики не допели. Вдруг в щель калитки кто-то тихо сказал: «Эй! Привет! Подойди, а?»

Она подошла. Посмотрела: мальчишка. Белобрысый, стриженный почти под ноль, глаза серо-голубые, улыбка – хоть завязочки пришей.

– Привет, – сказала Женька. – Ты чего?

– Щенок не нужен?

– Наверно, нет.

– Почему?

– Бабушка не хочет.

(У них год назад умер старый пёс по имени Дюк, настоящая немецкая овчарка.)

– Ну посмотри хотя бы!

Женька оглянулась, не видно ли Верика, и открыла калитку.

На руках у мальчишки был щенок – серый, уши наполовину висят, как привядшие в жару подорожники, а на носу почему-то большое розовое пятно.

Щенок посмотрел ей прямо в глаза – и Женька засмеялась.

– Откуда? – спросила она.

– Чара у нас ощенилась, – сказал мальчишка. – Остальных дед утопил. А этого не знаем, куда девать. Тоже грозится. Возьми, а?

Женька посмотрела на щенка и быстро сказала:

– Давай.

Он осторожно переложил его ей на руки.

– Можно зайду?

– Заходи.

Он вошёл.

– Скорей в Резиденцию! – скомандовала Женька.

«Резиденцией» назывался маленький зелёный домик под большим каштаном. Летом в нём иногда ночевали гости, приезжавшие на уик-энд. Там Женька организовала щенку гнездо из своего старого свитера, потом сбегала в дом и принесла размоченного в молоке хлеба на блюдце и воды в кошачьей миске. Щенок быстро всё это съел, полакал водички и задремал.

– Можно я буду иногда приходить? – спросил мальчишка.

– Можно. Как тебя зовут?

– Вася.

– Меня Женька. Где живёшь?

– На Хвойной, – сказал он с кривой улыбкой и отвернулся.

Потом был разговор с Вериком.

– Это ещё что?!

– Щенок.

– Я же сказала: пока собаку не берём.

– Но так получилось. Принесли, попросили. Чистокровная овчарка.

– Ага, вижу. С поросячьим носом.

Верик подняла щенка за шкирку.

– И на пузе пятна такие же.

– Да нет, – сказала Женька. – Это просто он маленький ещё.

– И откуда такое сокровище?

– С Хвойной.

– От извергов, что ли? – спросила Верик и посмотрела на неё неуютным всезнающим взглядом.

– Ну и что? – сказала Женька упрямо. – Они же его не утопили. А вот мы, если не возьмём, точно будем изверги.

Верик замолчала. Поглядела ещё раз на щенка и сказала, как махнула рукой:

– Ладно, бери.

Потом, скрывая хитрую улыбку, добавила:

– Ну смотри, если он у тебя вырастет прыщеватым коротыгой!

– Ты что! – закричала Женька. – Посмотри, какой он красивый! Вылитый овчар!

Они опять посмотрели на серый комочек в углу.

– Верик, – спросила Женька тихо, – а можно он будет к нему приходить?

– Кто?

– Вася. Ну который принёс.

– Изверг?!

И они обе захохотали так, что щенок на свитере поднял сонную мордочку и заливисто зевнул.