Текст книги "Река Другой стороны"

– Ты так хорошо играла, детка, – сказала мама, глядя на нее сияющими глазами Солнечного.

– Спасибо, мамочка, – пролепетала Холли, счастливо улыбаясь. Все получилось! Она сумела прогнать Черного, сама! Солнечный одобрительно улыбнулся ей, будто все понимал – и про Черного, и про музыку.

Мама – вместе с Солнечным – обняла Холли, погладила по голове, светлой и нежной рукой, которая так и сияла золотыми искорками.

– Извини, что я накричала на тебя, – тихо и смущенно сказала мама, – не знаю, что на меня нашло.

Это не ты, это все Черный человек, хотела сказать Холли, но опомнилась и прикусила язык. И осторожно покосилась за спину – туда, где маячил побледневший и слегка потерявший очертания Черный. Интересно, он злится, что Холли его прогнала?

– Ничего, – пробормотала Холли, – я почти не испугалась.

Наверное, она сказала что-то не то, потому что мама нахмурилась, и Солнечный чуть отступил назад, сияя уже не так ярко.

– Просто, – сказала мама – уже своим обычным резким голосом, – не выдумывай разные глупости, хорошо? Или… – она задумалась. – Не повторяй их за другими. Поняла?

– Поняла, мамочка, – быстро сказала Холли, заметив, что Черный будто качнулся вперед. – А мы когда будем кушать?

– Ты хочешь есть? – удивилась мама. – Ну да, пора, пожалуй, обедать.

Холли облегченно вздохнула. Обычно, когда мама занималась домашними делами, она включала по телевизору какие-нибудь длинные нудные фильмы, и тогда и Черный и Солнечный, видно, тоже, как и Холли, смертельно заскучав, отступали. Солнечного, конечно, было жаль, но он бы и так продержался недолго.

* * *

В следующий раз, когда пришла Ираида Львовна, мама отозвала ее на кухню и о чем-то говорила с ней за закрытой дверью. Холли было велено пока играть гаммы. Но она иногда будто сбивалась и пыталась прислушаться, о чем идет речь. Получалось, честно сказать, не очень. И гаммы, и подслушивание. Может быть, мама хвастается, как хорошо Холли сыграла «Колыбельную»?

Ираида Львовна вышла из кухни с пылающими щеками. За ее плечом маячил Темный, а Светлый держался на расстоянии – такого Холли еще не видела ни разу и даже немного испугалась. Весь урок Ираида Львовна была какая-то растерянная. Холли без поддержки Светлого тоже все время сбивалась, и учительница от этого нервничала еще больше. Мама на ее месте уже давно бы наорала на Холли, но Ираида Львовна, кажется, только огорчалась сама – как будто это она была виновата.

И учительница, и ученица на этот раз вздохнули с облегчением, когда время урока подошло к концу. Холли хотелось расплакаться от досады, что все получается так по-дурацки – потому что она очень любила и музыку, и Ираиду Львовну, и эти уроки. А если она больше не придет? – испугалась Холли, поймав потерянный взгляд учительницы. И, не зная, как еще можно исправить ситуацию, принялась торопливо упрашивать ее что-нибудь сыграть перед уходом. Ираида Львовна сперва отнекивалась, неуверенно и одновременно с предвкушением поглядывая на пианино, – она еще в самый первый раз восхитилась: какой хороший инструмент. Это папа мне подарил, похвасталась Холли. О, да, конечно, твой папа, – с еще большим восхищением сказала Ираида Львовна и покраснела. Конечно, она знала, кто папа Холли, и относилась к нему с еще большим благоговением, чем к этому пианино.

Как Холли и надеялась, Ираида Львовна и на этот раз не устояла. Опуская руки на клавиши, она уже почти счастливо улыбалась. А Светлый наконец подошел ближе. И на середине «Лунной сонаты» его сияющие пальцы сплелись с тонкими пальцами Ираиды Львовны, и музыка зазвучала совершенно так, как нужно – красиво и так пронзительно нежно, что Холли захотелось заплакать. «Мне ни за что так не сыграть, – подумала она. – Никогда. Сколько бы я ни училась». А потом ей вдруг пришло в голову то, о чем она почему-то не задумывалась раньше. «А ведь за моей спиной, наверное, тоже кто-то стоит? Темный? Или Светлый? Или… или нет? Почему я никогда его не видела?» Эта мысль так ее ошеломила, что Холли не заметила, что музыка уже закончилась, а Ираида Львовна молча и задумчиво смотрит на нее.

– Ой, я… – опомнилась Холли. – Спасибо! Это было так… Так здорово! Мне понравилось очень-очень…

– Девочка моя, – вдруг тихо и торжественно сказала Ираида Львовна взволнованным и каким-то незнакомым голосом, – скажи мне правду… – она запнулась на секунду, но потом решительно продолжила: – Ты правда видишь ангелов и демонов, что стоят за спиной каждого человека и нашептывают ему советы и искушения?

Холли вздрогнула. Такого вопроса от Ираиды Львовны она не ожидала. А взгляд Ираиды Львовны, наблюдавший за ней с совершенно необычным выражением – пристально и жадно, – вспыхнул торжеством.

– Я знала! – тихо воскликнула она, поймала руку Холли своими горячими ладонями и порывисто сжала. Холли испуганно отпрянула.

– Не бойся, – зашептала учительница, – не бойся, дитя! Я никому не скажу! И я пойму, если ты мне расскажешь. Ты ведь видишь?

Холли испугалась. Такого восторженного лица она раньше у Ираиды Львовны не видела. Даже когда та играла свою любимую музыку на пианино, которым восхищалась. И Светлый сейчас немного отступил, а Темный, наоборот, подошел ближе – и положил ладонь на плечо Ираиды Львовны, отчего та, кажется, напряглась и выпрямила спину. «Что он сделает, если я сейчас расскажу про него?» – сглотнув, подумала Холли. С другой стороны, хоть кто-то не считал это все выдумками.

Ираида Львовна смотрела на нее с ожиданием, нетерпением и надеждой. Наверное, нужно было сказать ей, что ничего такого Холли не видит. Что просто она иногда придумывает… разное. Чтобы поиграть.

– Я… ну… – растерянно забормотала Холли. – Иногда…

Глаза Ираиды Львовны вспыхнули, она закивала.

– Конечно, – быстро сказала она, – я понимаю. Иногда. Невозможно видеть такое всегда.

Еще как можно, хмуро подумала Холли, соображая, как бы прекратить этот странный и страшноватый разговор, из-за которого Ираида Львовна стала сама на себя не похожа.

– А сейчас? – Учительница понизила голос. – Сейчас ты видишь?

– Ну…

– Кого ты сейчас видишь, девочка? Скажи, милая, мне очень надо знать! – почти умоляюще попросила Ираида Львовна.

– Светлый… как бы человек… светлый, потому что светится… – пробормотала Холли. – Он как бы стоит за вашим правым плечом… А Темный – слева, – неохотно добавила она.

– Я знала! – воскликнула учительница, и на ее глазах блеснули слезы. – Я знала, что так и есть!

– Откуда вы знали?

– Слева, дитя, дьявол, который нашептывает искушения, но нельзя их слушать и поддаваться им, потому что приведут они в бездну. А справа – ангел-хранитель, он подсказывает и поддерживает, если тебе случится оступиться…

– А откуда вы знали, что я их вижу? – перебила Холли.

Ираида Львовна, кажется, слегка смутилась.

– Твоя мама, – сказала она, – считает, что это я забиваю тебе голову, хм, религиозной ерундой, как она выразилась. Но я ничего такого тебе не говорила. И я подумала… Я заметила, что ты иногда странно смотришь на меня. Будто бы за мою спину, как будто видишь там что-то. Или кого-то. И я поняла, что ты видишь. Это редкий дар, дитя. Тебе бы поговорить со священником, но боюсь, что твоя мама…

Договорить она не успела, потому что мама будто почувствовала, что речь зашла про нее.

– Кажется, время урока вышло? – поинтересовалась она, открывая дверь и оглядывая учительницу и ученицу подозрительными взглядами.

– Разумеется, – Ираида Львовна поднялась, – я уже ухожу. Ты запомнила, что повторять, Оленька?

Холли поспешно закивала. Ей было интересно дальше послушать про ангелов и демонов, но, конечно, она понимала, что при маме таких разговоров вести не стоит.

Она вышла в прихожую проводить Ираиду Львовну.

И когда та уже ступила за порог, вдруг, сама от себя не ожидая, бросилась к ней, обняла с восклицанием:

– Спасибо! Приходите скорее, я так люблю вашу музыку!

И, когда растроганная Ираида Львовна нагнулась к ней погладить по голове, Холли шепнула:

– Когда вы играете, ваш Светлый подходит совсем близко. Ему нравится ваша музыка. Играйте ему почаще, хорошо?

И увидела, как радостно вспыхнули глаза Ираиды Львовны.

А повернувшись, похолодела – потому что мама пристально смотрела на них, поджав губы, и ее Черный стоял совсем рядом, наклонившись, будто что-то шептал ей на ухо, и в его тьме таяли, растворялись мамины золотистые волосы.

Больше Холли не видела Ираиду Львовну. Вместо нее стала приходить другая учительница – скучная и бесцветная, за ее спиной, конечно, тоже маячили Темный и Светлый, но они были так бледны и размыты, что нужно было вглядываться, чтобы их различить. И ни один из них не подходил близко, даже когда она играла. Должно быть, поэтому ее музыка никогда не получалась такой красивой и волшебной, как у Ираиды Львовны. От нее хотелось не плакать или смеяться – а зевать. Как и от ее уроков.

Позже Холли подслушала обрывки разговора родителей и поняла, что в исчезновении Ираиды Львовны была виновата мама – и, конечно, сама Холли, неосторожно проговорившаяся про Черного человека. Мама, правда, говорила еще что-то не очень понятное, про «болезненную привязанность», «нервические реакции», но, в основном – про ту самую «религиозную ерунду», которой Ираида Львовна якобы забивала ребенку, то есть Холли, голову.

Потом Холли попыталась переубедить папу и уговорить его вернуть Ираиду Львовну, но не преуспела. Во-первых, она не хотела признаваться папе в том, что подслушала их разговор. Во-вторых, про Темных и Светлых она теперь тоже опасалась говорить – потому что все эти неприятности как раз случились из-за них. А в-третьих, папа вообще редко оспаривал мамины решения. Оставалась еще надежда на бабушку, но ее визита нужно было еще ждать целых два месяца.

* * *

– Боюсь, Цветочек, от моей протекции станет только хуже, – заметила бабушка, выслушав взволнованный и сбивчивый рассказ Холли.

– Куда уж хуже, – буркнула слегка разочарованная Холли. Она-то надеялась, что бабушка может все, тем более такую ерунду, как вернуть Ираиду Львовну.

– Видишь ли, дорогая, – печально улыбнулась бабушка, – существует масса способов испортить человеку жизнь, и твоя мама в некотором роде специалист…

– Да, – взволнованно перебила ее Холли, – она сделала это специально! Потому что… потому что мне нравилась Ираида Львовна! Она забирает все, что я люблю! – у Холли сорвался голос. Она вспомнила любимый свитер, связанный бабушкой, который порвался при стирке и был выброшен мамой («Там были одни дырки, детка, ты сама виновата, таскала его везде, нет, зашить его невозможно, и в любом случае я его выбросила, не реви»), тряпочную собачку, тоже подарок бабушки («Такая грязь, ты затрепала эту дурацкую страшную куклу до безобразия, там уже было столько заразы, я куплю тебе новую, хватит хныкать»), папины ноты («Я просто убрала их подальше, ты помнешь, тебе еще рано, и ты все равно не понимаешь, что они ценные»).

– А если, – испуганно прошептала Холли, – если она заберет и тебя?

– Не беспокойся, Цветочек, – бабушка Берта усмехнулась, – уж это-то у нее точно не получится.

Холли успокоенно вздохнула – она привыкла верить бабушке, та еще ни разу ей не врала – и, обняв бабушку, крепко прижалась к ней. И счастливо улыбнулась, когда теплая рука погладила ее по спине. «Бабушка никогда меня не оставит, – подумала она, – а если что, я просто сбегу к ней жить насовсем». Эта мысль всегда успокаивала ее, когда становилось совсем паршиво и одиноко.

Конечно, временами и дома бывало не так уж и плохо – когда папа возвращался со своих гастролей. Тогда почему-то и мама становилась другой, менялся даже ее голос, становился мелодичным и нежным, и она заботливо спрашивала Холли по утрам, что та хочет на завтрак, и даже – что она хочет надеть на прогулку. И Черный человек редко подходил близко, как будто опасался папы.

Но когда папа уезжал, все менялось. Мама погружалась в свой телефон, в бесконечные разговоры – ее собеседников Холли отличала по тому, как менялось мамино лицо и голос – от небрежного, чуть снисходительного, до нежно-воркующего. Холли только мешала маме в этой ее телефонной жизни, а еще больше – когда маме нужно было куда-то уйти, видимо на встречу со своими телефонными собеседниками, как будто недостаточно было постоянных разговоров. «Ты уже взрослая девочка, Ольга, ничего не будет, если ты останешься одна на полчасика, верно? И не будешь никому об этом говорить. Это будет наш с тобой секрет, договорились?» Мама всегда дружелюбно улыбалась, когда это говорила, но Холли не обманывала ее улыбка, потому что обычно при этом Черный стоял рядом, обняв маму за плечи. Правда, сперва Холли соглашалась с радостью – наконец-то мама захотела с ней поиграть по-настоящему! Было очевидно, что другие игры – в куклы, в утят, в паровозики – маму не увлекали совершенно, и со временем Холли перестала ей надоедать с играми и книжками, научившись занимать себя самостоятельно. Лучше уж было дождаться папу, с которым играть было интересно, или бабушку. С ней было интересно просто так.

В общем, поначалу Холли думала, что это какая-то новая игра, придуманная мамой, и, если хорошо выполнять ее правила – тихонько посидеть дома, ничего не трогать и никому, даже папе, об этом не рассказывать, – мама будет довольна и захочет в ответ поиграть во что-нибудь действительно интересное. Или хотя бы поговорить. Или пойти не на скучную детскую площадку, а в какое-нибудь новое место. Но ничего не вышло. В благодарность мама приносила иногда какую-нибудь ерунду – шоколадку или новую игрушку. И говорила: «Какая ты умничка, Оленька. Не забудь, что не стоит рассказывать об этом папе, чтобы он не волновался». Как будто Холли была такой глупой, что не запомнила это с первого раза.

А еще Холли не понимала, почему бы маме не отправлять ее к бабушке – хотя бы на все время папиных гастролей. Но мама просто взбесилась, стоило заикнуться об этом. «Хватит того, что она забирает тебя на целое лето!» Насчет лета, впрочем, в свое время тоже было много споров, но в итоге все-таки победила бабушка, на сторону которой встал и папа. Свежий воздух, ягоды и фрукты – против таких аргументов даже мама не смогла ничего возразить.

– Важно другое, Цветочек, – задумчиво сказала бабушка, – и жаль, что я не поговорила с тобой об этом раньше. Я считала, что пока в этом нет необходимости. Дети часто придумывают… разное… воображаемых друзей, например. Обычно взрослые на это не обращают внимания… – она нахмурилась.

– Ты ведь не считаешь, что я выдумываю? – испуганно спросила Холли. – Ты ведь сама…

– Конечно же, нет, Цветочек, – Берта Аскольдовна улыбнулась. – Я знаю, что ты не выдумываешь.

– Ты тоже видишь! – воскликнула Холли. – Я знала!

– Тсс, дорогая, – бабушка тронула кончиком пальца ее губы. – Вот об этом я и хочу с тобой поговорить. Не нужно рассказывать про Истинное зрение… посторонним. Понимаешь?

– И папе? – уточнила Холли.

– И папе, – подумав, согласилась бабушка. Про маму она не сказала почему-то ни слова, даже не став разубеждать Холли, что мама – уж точно не «посторонняя». – Одним словом, – заключила бабушка, – лучше пока не рассказывай об этом никому, кроме меня.

– Хорошо, – немедленно пообещала Холли. Ей не терпелось наконец расспросить бабушку поподробнее об Истинном зрении и, конечно же, ангелах и дьяволах, про которых только упомянула Ираида Львовна. – Бабушка, а кто такие ангелы и дьяволы?

– Пфф, – фыркнула Берта Аскольдовна, – какие глупости! Нет никаких дьяволов.

– Но как же…

– Только те, которых человек создает сам.

– А ангелы? – дрогнувшим голосом спросила Холли. С дьяволами – это даже хорошо, если их на самом деле нет, хотя тогда непонятно, кто такой Черный. Но ангелов было жалко.

– С ангелами та же история, Цветочек, – улыбнулась бабушка немного сочувственно, потому что, наверное, поняла ее настроение. – Видишь ли, дорогая, люди иногда делают очень скверные вещи, но не любят признавать, что был это их собственный выбор. Поэтому они и выдумывают… всякое. Будто их кто-то заставил, не вовремя толкнул под руку – друзья, враги, плохие советчики, северный ветер, плохая погода. Ангелы, дьяволы. С последними особенно удобно, потому что никто их не видит и не может призвать к ответу.

– А ангелы?

– Что – ангелы?

– Ну ведь если ты делаешь хорошие вещи, зачем на кого-то это сваливать?

– Ах, это, – Берта Аскольдовна махнула рукой. – Это по привычке. И со страху. Ты не представляешь, Цветочек, сколько всего в человеческих поступках объясняется только этими двумя причинами. Некоторые люди, бывает, так и проживают всю жизнь. В основном по привычке, а иногда – со страху. Так вот, насчет ангелов. Во-первых, хороших поступков человек совершает существенно меньше, чем плохих, а значит – ему это непривычно. То есть страшно. С другой стороны, если уже есть привычка сваливать свои решения на кого-то другого, хороший поступок тоже проще свалить на кого-то. Есть дьявол, значит, придумаем ангела. И – вуаля!

Бабушка Берта изящно махнула в воздухе руками, словно срывая невидимые цветы, и протянула раскрытые ладони к внучке. Холли вздрогнула и посмотрела чуть испуганно, почти ожидая увидеть на одной бабушкиной ладони – ангела, а на второй – дьявола. Берта Аскольдовна усмехнулась, заметив ее взгляд. Конечно же, никого там не было.

Холли помолчала, задумавшись. Чем ей нравились разговоры с бабушкой – что после ее объяснений все становилось пусть не всегда понятнее, но точно – интереснее.

– Но тогда… – пробормотала Холли и растерянно уставилась на бабушку: – Тогда кого я вижу… за спинами людей?

– Отражения, – ответила бабушка, пожав плечами, как будто это была самая очевидная вещь, не стоило и спрашивать. – Всего лишь отражения, Цветочек.

И, разглядев разочарованное и немного удивленное лицо внучки, добавила:

– Подумай сама, Цветочек, это ведь куда лучше. В этом случае ты всегда сама выбираешь, кому быть с тобой – ангелу или дьяволу. И, знаешь, запомни еще кое-что. Это, пожалуй, самое важное. Я уже говорила, что многие люди живут по привычке и со страху. А потом, когда уже поздно что-то менять, они удивляются, что никогда не были счастливы. Совершенно неудивительно.

Бабушка сделала паузу, пристально глядя на Холли, убеждаясь, что та ее внимательно слушает.

– Так вот. Не нужно так жить, дорогая. А чтобы этого не делать, запомни, пожалуйста, одну важную вещь. Никто не сможет управлять тобой, пока ты не позволишь. Ни ангелы, ни демоны, ни люди – а тем более, твои собственные отражения.

Зверь

– Поторопись, Ольга, – сказала мама, – твой завтрак почти остыл.

– Спасибо, мам, – пробормотала Холли, не поднимая взгляда: ей не хотелось, чтобы мама заметила ее заплаканное лицо. Холодная вода, конечно, немного исправила ситуацию, но глаза были красные, как у кролика.

– И не забудь выгулять пса, чтобы он не скулил тут полдня.

«Я никогда не забываю», – хотела было возмутиться Холли, но не стала. Ей сейчас было не до пререканий с матерью, которая, к тому же, все равно окажется права в любом случае. Сам Фреки воспитанно лежал у двери на коврике – он знал, что мама терпеть не может, когда он вертится под ногами на кухне. Собственно, и Фреки она тоже терпеть не могла – хотя бы потому, что он был подарком Берты Аскольдовны. Мамину неприязнь умница Фреки, конечно, тоже чувствовал и старался по возможности вообще не попадаться ей на глаза.

– Посуду за собой вымой. Пойду отнесу кофе твоему отцу – он опять плохо спал. Говорит, снилась твоя бабушка. Когда она уже оставит его в покое…

Холли, забыв о своем плане молчать и смотреть в пол, вскинула на маму возмущенный взгляд. Как она может так, когда бабушка Берта умерла! Но мама с подносом в руках уже развернулась спиной, обтянутой розовым шелковым халатиком. А Холли еле сдержала удивленный вскрик. За маминой спиной не было никого. Ни Черного, ни Солнечного.

– Фреки! – крикнула Холли, метнувшись в коридор и совершенно забыв про завтрак. Пес бросился к ней, превратившись в маленькое рыжее торнадо, вьющееся у ног. У Фреки сейчас тоже не было Тени. Впрочем, это ни о чем не говорило определенно – насчет Теней у животных были совершенно другие правила.

– Гулять! – сказала Холли, срывая со стены поводок и едва не выскочив из квартиры в тапочках.

Фреки полностью одобрил это прекрасное решение и понесся по лестнице вниз, повизгивая от восторга.

Отражения пропали. Совсем. Мир будто опустел и как-то потускнел. Люди ходили сами по себе, по одному. Никого не было за их спинами – ни Темных, ни Светлых. Раньше случалось, и довольно часто, что Отражения едва различались, и приходилось вглядываться, чтобы увидеть их. Но они всегда были. Всегда и у всех!

Холли растерянно оглядывалась, не узнавая двор. Шиповник вот здесь, на углу. То-то она удивлялась – откуда на нем цветы в сентябре! Больше никаких цветов, а ведь они были еще вчера, мерцали малиновым и нежно-белым, и листья светились яркой зеленью, а теперь потускнели, выцвели и покрылись пылью. Белая кошка на подоконнике первого этажа – она была тут всегда, недовольно сверкала на Фреки желтыми глазищами, а тот ворчал на нее потихоньку… Вот и сейчас – ворчит… На пустое место? Ладно, положим, кошка – не примета… А что – примета? Сирень в центре двора? Срубили за ночь? Кстати, почему Холли раньше не приходило в голову, отчего эта сирень цветет невпопад – кажется, еще вчера она тоже была усыпана цветами… Ага, вот старые знакомые – пара милых старичков с черной собачкой, Фреки всегда с ней здоровается, а улыбчивый седобородый старик обычно кивает Холли… Стоп! Сегодня старушка идет одна, бормочет что-то себе под нос и рассеянно улыбается – своему невидимому спутнику? А Фреки подбежал, как обычно, виляет хвостом, нюхает воздух – или черную собачку, которую Холли теперь не видит?

«Я не вижу Отражений. Я не вижу ничего с Иной стороны. И я больше не вижу призраков». Холли похолодела. И вдруг в один миг вспомнила, как ночью исчезла бабушка. Она не ушла тогда. Холли просто перестала ее видеть.

Она поцеловала мне веки, вспомнила Холли, и я перестала ее видеть…

– Ольга! – заорала из окна мама. – Ты опоздаешь!

Холли вздрогнула. О нет, мама ее просто убьет. Кажется, она никогда раньше не кричала из окон.

Будто во сне Холли поднялась по лестнице. Что-то ответила маме, во что-то переоделась, подхватила – кажется, свою сумку – и побрела к школе.

Она мысленно перебирала – мгновение за мгновением – ночной визит бабушки.

Получалось, что бабушка – если это все-таки была именно она, а не морок, который присвоил ее облик, – получалось, что бабушка, поцеловав Холли в веки, отобрала у нее Истинное зрение.

«За что она так со мной?» – подумала Холли и с трудом сдержалась, чтобы не разрыдаться. Потому что как раз начался урок математики, и рыдания на нем были бы особенно некстати.

* * *

К середине дня Холли не то чтобы совсем пришла в себя – но, по крайней мере, смогла отвечать на вопросы. Это было вовремя, потому что на литературе ее о чем-то спросили. И она даже сумела ответить.

– Хм, – слегка удивленно и недовольно сказала литераторша, – прекрасно, Северинская, что ты выучила наизусть то, что я говорила на прошлом уроке, но в следующий раз нам бы хотелось послушать твое собственное мнение.

– Конечно, – пробормотала Холли, почти не вникнув в ее слова, сообразив только, что можно наконец вернуться на место.

– Чего с тобой? – ткнула ее под локоть соседка и подружка Маришка.

– Чего? – эхом повторила Холли.

– Ты какая-то неживая.

Холли вздрогнула. И на всякий случай внимательно посмотрела на свою руку – вдруг она действительно неживая? Этим бы объяснялось многое. Интересно, у призраков есть Истинное зрение? Хотя, пожалуй, есть – как бы иначе они видели друг друга? А вдруг нет? Вот тогда засада – ты видишь только живых, а они тебя – нет. Хуже, чем одному в пустыне. Ну да, точно, если бы Холли вдруг умерла, ее видели бы только те, кто умеет видеть призраков. Вряд ли все учителя и одноклассники обладают такими редкими талантами.

– Эй, – опять толкнула ее Маришка.

– А?

– Вот я и говорю – как неживая, – недовольно пробурчала подруга. – Что-то случилось?

– Я… у меня бабушка умерла.

– Ты говорила. Еще неделю назад.

– Тогда я не знала, что ее…

– Что у вас, третья парта? – сердито одернула их литераторша. И вовремя. Холли чуть было не ляпнула про то, о чем бабушка велела молчать. Интересно, а бабушка сама знает, кто ее убил? И почему? Наверное, она как-то могла бы сказать об этом… Или она специально… Специально ничего не сказала, чтобы Холли не лезла куда не нужно? И поэтому же отняла и Зрение? И даже не посчитала нужным спросить у самой Холли или хотя бы предупредить… Как будто Холли – малявка или безмозглая дура…

Бабушка никогда раньше так с ней не поступала. Никогда! Почему же сейчас…

Когда Холли переодевалась на физкультуру, рукав спортивной куртки за что-то зацепился, и она сперва не могла понять – за что, сердито дергая то в одну сторону, то в другую. Потом вспомнила – браслет же! И похолодела: браслета не было. «Бабушка меня убьет! То есть не убьет, конечно… Она уже ничего не сделает…» Холли почувствовала, что от этой мысли на глаза наворачиваются слезы.

Бабушка никогда на нее не кричала, даже не повышала голос. Она просто огорчалась, когда Холли что-то делала не так. И странно – это было куда хуже, чем когда орала мама. И сейчас бабушка бы расстроилась, потому что она говорила: браслет надо беречь, другой такой сделать непросто. А сейчас его некому будет сделать. «Как я могла его потерять?! – ужаснулась Холли. – Он раньше никогда не терялся, я в нем и плавала, и бегала, и…»

Холли протянула дрожащую руку – освободить непонятно за что зацепившийся рукав – и наткнулась пальцами на браслет. Он был на прежнем месте, просто Холли его теперь не видела.

Дрожащими пальцами она распутала завязки. Браслет соскользнул в ладонь прохладной змейкой.

– Ой, какая фенечка интересная! – воскликнула Маришка. – Дай посмотреть!

– Ты его видишь? – растерянно спросила Холли, глядя на узкий браслет, сплетенный из тьмы и лунного света, с отражением луны и росинками, снятыми на заре с хрустальных колокольчиков.

– Что значит – вижу? – удивилась Маришка. – Он из чего? Из кожи? Или из ниток?

– Из тьмы и лунного света, – хмуро сказала Холли, которая в первую секунду понадеялась, что Зрение вернулось. Но оказалось, просто браслет становился видимым, когда его снимали. Наверное, чтобы не потерять. Специально для таких слепых, какой теперь стала Холли.

– Красиво, – восхищенно сказала Маришка и потянулась к браслету. – Можно померить?

– Это подарок, – буркнула Холли и убрала браслет в карман.

Маришка посмотрела на нее растерянно, потом хмыкнула, сказала: «Подумаешь», – и отвернулась. Кажется, она обиделась, но Холли было сейчас не до этого.

* * *

Бегать на длинные дистанции – то есть все, которые больше ста метров, – Холли терпеть не могла. Еще ладно, когда по парку, но обычно их гоняли вокруг спорткомплекса, по дорожке, чтобы никто не жульничал и не пытался сократить расстояние. Два километра – пять одинаковых кругов. Тоска зеленая. Впрочем, сейчас Холли было наплевать, что делать. Ей было даже наплевать, что Маришка обиделась. И даже не хотелось вырваться вперед, чтобы быстрее разделаться с дурацкими кругами. Холли просто трусила в самой толпе, хотя раньше бы так делать не стала. Сейчас ей было все равно. И вдруг ее будто обожгло. Будто кто-то плеснул ледяной водой в спину. Холли вздрогнула, но заставила себя не оборачиваться, только чуть повернула голову и взглянула краем глаза на типа в сером пальто, который, сгорбив широкие плечи, угрюмо смотрел на бегущих школьников. Высокий, небритый, угловатый, с коротким ежиком седых волос и с бледным помятым лицом. Обыкновенный. И страшный. От него веяло такой жутью, что Холли чуть не задохнулась. Сердце заколотилось так, что стало трудно дышать, и ноги чуть не подкосились от внезапной слабости.

И хотя у Холли сейчас больше не было Зрения, она точно знала, какая Тень стоит за спиной серого человека.

* * *

Бабушка специально водила ее по городу и учила смотреть разные Отражения. И, конечно, отвечала на сотни вопросов, которые появлялись у Холли.

– А почему обычно светлые отражения просто Светлые, такие, как будто белые, только бледные, а у мамы – бледное, но немножко золотое, а у тебя – такое яркое и серебряное?

– Так и есть – умница, Цветочек, ты правильно заметила. У обычных людей светлые отражения белые.

– Значит, вы – необычные люди?

– Мы, Цветочек.

– И я тоже? А почему я не вижу…

– Потому что свое отражение ты увидеть не можешь. И уж тем более в зеркале ты его не рассмотришь, не пытайся, – бабушка Берта усмехнулась. – В зеркалах бывают совсем другие отражения. А посмотри теперь на меня.

– Ой!

– Видишь? – Берта Аскольдовна довольно улыбнулась.

– Ты стала… То есть твое Отражение стало как обычное… как у обычных людей – просто Светлое и тусклое…

– И твое теперь такое же, Цветочек. Пока на тебе браслет, который я тебе дала. Он прячет тебя, делает обычной. Не снимай его никогда. Только если ты уверена, что осталась одна и никто тебя не увидит.

– Почему?

– Потому что Истинное зрение есть не только у нас с тобой. И не нужно, чтобы кто-то знал, какая ты на самом деле. Есть существа, которые… охотятся на нас… И если они возьмут твой след, от них уже будет невозможно спрятаться. И очень трудно спастись. Не бойся, Цветочек, – бабушка обняла Холли, погладила по голове. – Я тебя не хочу пугать, но нужно, чтобы ты это знала. Если ты не будешь снимать браслет, тебя никто не увидит.

Холли задумалась, осторожно перебирая тонкие нити своего браслета. Они были странные – прохладные и одновременно теплые. Серебристые, из лунного света, скользили между пальцев невесомо, будто и вправду лучи света, которые невозможно поймать и удержать. А черные были шершавыми и мягкими, как настоящая шерсть, и даже теплыми на первый взгляд, но чем дольше задерживаешь их в руках, тем холоднее они становятся, так, что кончики пальцев начинают постепенно неметь.

– А у папы тоже есть такой браслет?

– Да, – чуть помедлив, ответила бабушка.

– И он тоже… знает? – удивленно спросила Холли.

– Нет, – опять замявшись, ответила бабушка. Заметила вопросительный взгляд внучки и неохотно пояснила: – Знал. Когда-то. Теперь забыл.

– Как можно такое забыть? – изумилась Холли.

– Можно забыть что угодно, – бабушка мягко улыбнулась, и Холли показалось, что она – что-то скрывает? Или не хочет объяснять?

– Это – вопрос времени и желания. Или нежелания, – туманно сказала Берта Аскольдовна. И тотчас пресекла дальнейшие расспросы: – Мы отклонились от темы, милая. Ты хотела еще что-то спросить про Отражения?