Текст книги "Река Другой стороны"

Холли хотела спросить про папу, но поняла, что бабушка сейчас ничего не скажет. Может, когда-нибудь потом? Надо будет обязательно спросить ее еще раз. К тому же про Отражения тоже было очень интересно.

– Значит, – нахмурившись, уточнила Холли, – светлые отражения могут быть разными – просто белыми у обычных людей, золотыми и серебряными… у необычных?

– Верно.

– А Темные? Почему они одинаковые?

– Потому что свет может быть разный, а тьма – это всегда тьма. Но они неодинаковые, Цветочек. Пойдем прогуляемся. Проедем, пожалуй, в метро. И я тебе покажу. Только запомни кое-что сначала. Я покажу тебе, на что смотреть, но ты должна будешь смотреть очень осторожно. Не привлекай внимание. Если испугаешься – не показывай этого. Справишься? Или отложим на потом?

Холли быстро закивала. Потом, сообразив, что бабушка может не понять, на что она отвечает, сказала:

– Справлюсь. Конечно.

Хотя на самом деле ей было немного страшновато. Но и очень интересно – что это за Отражения, которых можно так сразу испугаться? К тому же бабушка Берта ведь рядом – что такого может случиться?

Как оказалось, бабушка предупреждала не зря. Сама Холли, наверное, не различила бы эту Тень. В вагоне было много народа, люди стояли вплотную друг к другу, они смешивались с Отражениями и Тенями, и ничего было толком не разобрать. Холли очень не любила такие толпы, у нее от всего этого кружилась голова, иногда ее немного подташнивало, и она старалась смотреть куда-нибудь в сторону – в стену или на пол, только не на людей. Поэтому сама, без бабушки, она бы ничего не разглядела.

В первый момент Холли решила, что ошиблась. Потому что так не бывает. Но потом тот – человек? – вышел из вагона, и бабушка, легонько подтолкнув Холли, шагнула следом. На середине платформы толпа немного поредела, и тут все стало видно отчетливо. Холли с трудом сдержала вскрик. Берта Аскольдовна как-то почувствовала ее ужас заранее – и предупреждающе сжала ладонь. А потом и вовсе приостановилась и повернула к эскалаторам, ведущим на поверхность. И вовремя: жуткий тип, от которого Холли не могла оторвать глаз, будто почуял ее внимание и быстро обернулся, шаря взглядом по толпе. Но бабушка уже уводила Холли прочь.

На эскалаторе она обняла ее за плечи, прижала к себе, и только тут Холли поняла, что дрожит.

Все так же, крепко обнимая, бабушка отвела ее в сторонку от выхода, к лавочке под деревьями.

– Дыши, – сказала ей бабушка. – Смотри на небо, считай листья. Смотри, какие они красивые, когда сквозь них светит солнце.

Холли послушалась. И через несколько жадных и глубоких вдохов ей стало получше, ледяной липкий ужас немного отступил, и она смогла говорить.

– Что это было? – дрожащим шепотом спросила она.

– Мы чувствуем перед ними безотчетный ужас, – мягко сказала бабушка, согревая в своих ладонях застывшие пальцы внучки, – от одного присутствия. Нам даже необязательно их видеть. Это защитная реакция, инстинкт, потому что они опасны для нас. Потому что они умеют нас видеть. Инстинкты полезны – в общем. Они заставляют вовремя почуять опасность и убежать. Но не сейчас. Не для тебя. Поэтому тебе нужно учиться с ними бороться. Пока на тебе браслет, ты невидима. Запомни это. И не забывай даже тогда, когда тебе становится страшно так, как сейчас. С этим страхом надо уметь справляться. Если ты не будешь бояться, они не смогут тебя почуять. И тогда ты будешь невидима по-настоящему. Понимаешь?

– Кто они? – сглотнув, спросила Холли. Она не хотела знать ответ. Она бы хотела просто сидеть на этой лавочке, смотреть на зеленые листья, чувствовать ветер на лице. И никогда не видеть того жуткого типа, который сейчас ехал в темном тоннеле под землей – Холли надеялась, что куда-нибудь подальше отсюда. А еще лучше было бы вообще не знать, что такие существуют. Такие, перед которыми Холли испытывает «безотчетный ужас».

– Что ты видела? – спросила Берта Аскольдовна.

– У этого… – начала Холли и запнулась. Несмотря на его внешнее, видимое всем прочим, лишенным Истинного зрения, сходство с людьми, она не смогла назвать его человеком. – У него не было Отражения. Светлого отражения, я имею в виду. А его Тень… его Тень была как зверь. Как чудовище… – совсем тихо закончила она и посмотрела на бабушку с отчаянной надеждой, что та переубедит Холли, объяснит, что с перепугу она разглядела что-то не то.

– Да, – сказала бабушка. – Ты увидела верно.

И улыбнулась. Холли вздрогнула от ее улыбки.

– Умница, Цветочек. Времени было мало, ты испугалась, он едва тебя не почуял, но при этом ты все увидела верно. Это хорошо. Нужно будет еще немного потренироваться, чтобы ты научилась не бояться в их присутствии.

– Нет! – Холли с ужасом посмотрела на нее. – Только не заставляй меня встречаться с ним снова!

– Необязательно с ним, – опять улыбнулась Берта Аскольдовна. – Есть и другие. В чем прелесть большого города – тут можно найти кого угодно. И с таким же удовольствием потерять, – непонятно добавила она, но Холли не обратила на это дополнение никакого внимания, поглощенная страхом.

– Пожалуйста, – пролепетала она, – не нужно…

– Цветочек, – голос бабушки был мягким, но Холли с отчаянием узнала эту интонацию, которая означала, что переубедить Берту Аскольдовну не выйдет. – Это необходимо. Тебе нужно научиться. И когда-нибудь это умение спасет тебе жизнь. Иначе нельзя, поверь мне. Мы не будем торопиться и делать это прямо сейчас. Позже, когда-нибудь. А сейчас отдохнем. Поедим мороженое?

* * *

Теперь Холли не умела видеть Отражения, но могла поспорить, что у типа, который пялился на бегущих школьников, не было Светлого. А его Тень была похожа на звериную. И он не был человеком, разве что только с виду.

Ужас в первое мгновение чуть не лишил ее сил и дыхания. Но в следующий же миг, почти не задумываясь, Холли одним быстрым мысленным движением отодвинула этот ужас в сторону. Совершенно так, как учила ее бабушка. Материализуешь – потом нейтрализуешь. Звучит заумно, но на самом деле проще простого. Нужно просто представить свой страх в виде какого-нибудь объекта – то есть предмета или животного. Например, пушистого, дрожащего от страха кролика. И – вместо того, чтобы занимать весь мир, он превращается всего-то в маленький белый меховой комочек. Мило и даже немного смешно. А с кроликом уже можно сделать что угодно. Посадить в клетку и задвинуть ее куда-нибудь в угол, с глаз долой, пусть себе трясется там от страха сколько угодно, не мешая тебе. Или – высший пилотаж – накрыть кролика шляпой – и вуаля, изящное движение тонкой бабушкиной руки, фокус-покус – вместо кролика под шляпой оказывается, скажем, бумажный цветок. Или револьвер, которым можно застрелить то, что тебя пугает. Все эти манипуляции только сперва звучат слишком долго, а потом, когда набьешь руку, все получается само собой, в один момент.

Поэтому уже через пару секунд Холли выровняла дыхание и чуть прибавила темп, догоняя основную толпу медленно трусящих одноклассников. Лучше спрятаться среди них, на всякий случай. Конечно, если она не боится – значит, Зверь ее не почует. А раз не почует, значит, и не увидит…

И тут ужас едва не лишил ее дыхания во второй раз. Увидит! Идиотка, он же сейчас может ее увидеть, потому что Холли сняла браслет, несмотря на предупреждение бабушки! Чувствуя холодеющим затылком жадный взгляд Зверя, Холли нащупала в кармане гибкую змейку браслета. Ее пальцы тряслись. Не останавливаться. Пока она в толпе и все двигаются, он не разберет, где тут чье отражение. Не паниковать. Пока она не боится, он не сумеет ее почуять. Не уронить браслет. Завязать его, очень аккуратно, незаметно и быстро – чтобы Зверь не успел понять, что к чему. Не оглядываться. Стоит ей хотя бы раз покоситься в его сторону – и он поймет, кто она такая. Бежать дальше, как ни в чем не бывало, не меняя темп, не сбивая дыхание. А потом, на следующем круге, можно будет посмотреть на него мимоходом, ни в коем случае не выдавая своего страха.

На следующем круге Зверя не было. Ушел, потому что понял, что ошибся – ему показалось, а на самом деле среди школьников нет никого… такого, как Холли? Такого, кого Зверь искал… для чего? Нет, Холли даже думать об этом не будет. Зверь понял, что никого нет, и просто ушел. Вот и хорошо.

Или, наоборот, он ушел потому, что все понял? Потому что как раз успел разглядеть Холли?

«Нет, – решила она, чувствуя, как опять начинает испуганно колотиться сердце. – Я даже думать об этом не буду».

Потому что если он успел ее разглядеть, уже ничего не исправить. Если даже бабушка их боялась, что сможет сделать Холли? Особенно теперь, когда у нее даже нет Зрения? Когда она практически слепа, а значит – беспомощна. Конечно, другие люди прекрасно живут всю жизнь без Истинного зрения и даже не замечают, чего лишены, но это совсем другое. Ведь если, положим, человек слеп от рождения, он привыкает обходиться без зрения. А если он двенадцать лет жил зрячим и вдруг ослеп – первое время он даже не сможет нормально ходить, будет на все натыкаться, спотыкаться, падать и вообще будет чувствовать себя беспомощным.

Так, как сейчас чувствовала себя Холли.

«Зачем ты сделала это со мной? Зачем?! За что?!» Но бабушка, конечно, сейчас уже не могла ни услышать ее вопрос, ни ответить на него.

– С тобой все в порядке? Ты какая-то сегодня странная…

Холли вздрогнула. И заметила, что раздевалка уже опустела, а она все сидит на скамейке, в мокрой насквозь футболке, дрожит от крупного озноба и пытается не разреветься.

– Да, – резко ответила она Маришке, – все хорошо. Спасибо.

И подумала: «Пусть она уходит. Если она спросит еще раз, я не выдержу. Я действительно расплачусь и все ей расскажу. А этого нельзя делать».

– Ну как знаешь, – Маришка обиженно пожала плечами, подхватила свой рюкзак и вышла.

«Отличный день, – подумала Холли. – Я узнала, что бабушку кто-то убил. Потом я ослепла. Потом встретила Зверя – именно сейчас, когда мне не у кого просить помощи и даже совета. И когда я ничего не вижу. А сейчас я, кажется, поссорилась с единственной подругой. Просто прекрасный день».

И она все-таки расплакалась. Благо этот урок был последним и в раздевалке никого не осталось.

Конечно же, Маришка и не подумала ее ждать. И вообще, все одноклассники разошлись. Холли вышла на школьное крыльцо в гордом одиночестве. И тут же увидела Зверя, который стоял, чуть сгорбившись, спрятав руки в карманы расстегнутого пальто, и пялился на дверь школы.

У Холли перехватило дыхание от ужаса. Если бы она заметила его чуть раньше, она бы не стала выходить. Вернулась бы обратно. Спряталась бы в школе. Что-нибудь придумала. Например, позвонила бы папе и попросила приехать.

Но теперь было поздно. Дверь захлопнулась за ее спиной. Если Холли бросится обратно, Зверь заметит ее испуг. Почует ее. Бабушка говорила – ему необязательно видеть, он может почуять. Так, как мы чувствуем их.

Зверь посмотрел на Холли. Его взгляд был неторопливым, задумчивым и тягучим – как липкий приторный мед. Холли почувствовала, что вязнет в нем, будто неосторожная мошка, подлетевшая слишком близко. Застывает, прилипает намертво, лишаясь способности шевелиться и даже дышать.

«Нет! – заорала она сама на себя. – Двигайся! Идиотка, двигайся! Веди себя будто его нет, будто ты его не видишь и не знаешь, кто он… Будто ты… Другая девочка!»

Точно, обрадовалась Холли, с облегчением ныряя в противный, но такой знакомый маскарадный костюм Другой девочки. Заучка, зубрила, правильная до тошноты, никаких странностей, никакого Истинного зрения, она даже не допускает, что могут существовать подобные вещи, она не верит ни в призраков, ни в Отражения, ни в лесных зеленых человечков и тем более – не знает, кто такие Звери. А значит, она не боится их.

Холли спустилась со школьного крыльца на деревянных ногах, не глядя по сторонам. Мысленно она повторяла, что сегодня задано на дом. Другая девочка, разумеется, знала это все наизусть. Она напряженно размышляла, с чего начать – с математики или сочинения. Сочинение понадобится только послезавтра, но такую большую работу лучше начать заранее. К тому же завтра – музыкальная школа, это тоже надо учитывать.

Глаза у Зверя были песочно-желтые, с острой точкой зрачка посередине. Похожие глаза – а главное, совершенно такой взгляд Холли видела как-то у льва в зоопарке. Он сначала дремал, растянувшись на бетонном полу клетки – с виду совершенно нестрашный, со спины похожий на большую, слегка линялую пыльную плюшевую игрушку. А потом он поднял голову и посмотрел на Холли. Сытым, ленивым и почти равнодушным взглядом. Вся штука была в этом самом «почти». В мимолетном интересе, на долю секунды мелькнувшем в зверином взгляде. Лев посмотрел на Холли так, как только что пообедавший человек смотрит на вчерашний ужин. «Неплохо-неплохо, я бы, пожалуй, съел это, если бы был голоден, но не сейчас. К чему мне сейчас еще одна котлета, к тому же остывшая. Вот если бы десерт…» А потом лев зевнул, блеснув белыми лезвиями клыков в ярко-алой пасти, и снова положил голову на толстые лапы и сонно прикрыл глаза. Холли, затаив дыхание, осторожно отошла от клетки. На нее впервые посмотрели как на еду. И ей не хотелось больше переживать это ощущение.

Сейчас Зверь посмотрел на нее точно так же. Только не было клетки с двойной решеткой, толстыми стальными прутьями и прочными запорами.

Если бы не уроки и тренировки с бабушкой Бертой, Холли бы не выдержала. Даже маска Другой девочки ее бы не спасла. Но бабушка учила проходить мимо Зверей так, будто Холли их не замечает. Превращать «безотчетный ужас» в маленького трусливого кролика, прятать его в шляпу, отодвигать подальше и идти дальше так, будто этого кролика не существует. Бабушка заставляла делать это снова и снова, пока Холли не привыкла и превращение «страх – кролик – шляпа» не стало получаться у нее само собой. Поэтому сейчас, несмотря на то, что она была одна, взвинчена и уже напугана, у нее получилось пройти мимо Зверя. Не закричать от страха, не броситься бежать. Даже не споткнуться.

К остановке подъехал автобус. Холли он был не нужен, до дома было минут пять через дворы – и в другую сторону, но она быстро, ни секунды не раздумывая, впрыгнула в раскрывшиеся двери. Ей хотелось уехать отсюда как можно быстрее, все равно куда. И только когда автобус тронулся, она оглянулась.

Зверь задумчиво смотрел вслед автобусу.

Холли дождалась, пока остановка скроется из виду, и с облегчением опустилась на свободное сиденье. И только тогда заметила, что ее трясет. Будто в ознобе при гриппе, когда поднимается температура и никак не согреться, сколько одеял на себя ни натягивай. «Вот и хорошо, – подумала она, замечая, что голова кружится и в глазах плывет, – если заболеть и не выходить из дома хотя бы недели две, этот Зверь точно меня не найдет». Но когда она добралась до дома, озноб прошел, оставив только ватную слабость в ногах. Зрение тоже пришло в норму – то есть к тому убогому состоянию, которое с этого дня Холли придется считать нормой.

«Зачем ты это сделала со мной?!» – опять спросила Холли ушедшую бабушку. Она чувствовала гнев, беспомощность и отчаяние – потому что все эти вопросы теперь были бессмысленны. Бабушкин поступок выглядел как издевательство. Сперва она дала Холли Черный гребень, а потом отняла у нее Зрение. Сделала слепой и беспомощной. Как будто мало того, что Холли и так осталась одна. И вдобавок, бабушка лишила ее всякой возможности воспользоваться гребнем, который при случае мог быть как инструментом, так и оружием. Но без Зрения он становился абсолютно бесполезен. Зачем она это сделала?!

Обычно Берта Аскольдовна ничего не делала просто так. Когда она заставляла внучку привыкать к Зверям, снова и снова переживать страх и бороться с ним, Холли злилась на нее. Упрашивала прекратить ее мучить, иногда даже плакала. Но сегодня уроки бабушки спасли ей жизнь.

Может быть, ее последние дары – Черный гребень и слепота – тоже были каким-то уроком? Только Холли пока не понимала, каким. А спросить больше было не у кого.

Тьма и лунный свет

Бабушка умела прясть лунный свет.

Она расчесывала его Хрустальным гребнем до ярких серебряных искр, а потом потихоньку запускала колесо прялки и, негромко напевая песню Луны, начинала вытягивать нить. Мерцая и переливаясь, лунный свет тек между ее пальцев, бабушкина песня перемешивалась с летним ветром, шелестом деревьев в саду, запахом жасмина и роз и соловьиными трелями.

Лунный свет нужно было прясть в полнолуние и два дня после него, тогда нити получались прочные и яркие. На растущей луне пряжа была мягкая, как пух, очень приятная на ощупь – тронув ее раз, потом невозможно было выпустить из рук, и от ее нежного касания хотелось улыбаться. Но такие нити легко рвались. А вот нити, спряденные на убывающей луне, совсем никуда не годились: они были колючие и тусклые, и от прикосновения к ним кожа чесалась, могло дойти до экземы и галлюцинаций, как говорила бабушка Берта.

«А что ты хочешь, Цветочек: лунный свет – не козий пух, с тем-то тоже, конечно, надо уметь обращаться, но козья шерсть не доведет тебя до больницы, разве только попадется бодливая бешеная коза со слишком острыми рогами. А вот лунный свет – запросто. Чего уж говорить про Тьму».

С Тьмой-то вообще нужно быть особо осторожным. Для Тьмы есть специальный Черный гребень, и ни в коем случае нельзя касаться Тьмы чем-нибудь другим, кроме этого гребня, или делать это в другую ночь, кроме безлунной.

«С Черным гребнем, Цветочек, нужно обращаться особо осторожно. Хранить его в отдельной шкатулке, черной изнутри, белой снаружи – так и ему будет спокойно, и тебе безопасно. И не вздумай, например, сама расчесаться им случайно. Тут не отделаешься одними галлюцинациями, хорошо если вообще потом вспомнишь, кто ты».

Хрустальным гребнем, конечно, тоже просто так причесываться не стоит – но особой беды от этого не бывает. Разве что при неумеренном употреблении – разные безобидные фантазии, которые, впрочем, легко смываются порцией свежего лунного света.

Бабушка Берта сама иногда проводила Хрустальным гребнем по своим волосам разок-другой, от этого волосы начинали блестеть и искриться – куда там всяким дурацким рекламам модных шампуней. И лицо вроде бы молодело, хотя, казалось бы, какое отношение гребень имеет к лицу. А настроение в такие дни у бабушки становилось улыбчивым и даже чуть легкомысленным.

Заинтересовавшись, Холли однажды для интереса стащила Хрустальный гребень – благо бабушка никогда его особенно не прятала, в отличие от Черного. Сперва думала тоже провести по волосам лишь разок – как бабушка. Но неожиданно увлеклась. От каждого прикосновения гребня прокатывалась волна щекотных мурашек от макушки до пят, и становилось тепло, приятно и очень смешно. А разноцветные искорки и яркие солнечные зайчики, которые так и разбегались от Хрустального гребня во все стороны, были такими красивыми, что хотелось любоваться ими бесконечно. Холли не смогла оторваться от гребня сама – ее остановила бабушка.

– Ну хватит, – ворчливо сказала она, вырывая гребень из рук Холли, – так можно и вовсе дурочкой сделаться.

Холли захныкала, не желая расставаться с гребнем, но тотчас забыла про потерю – потому что даже когда бабушка забрала его, оказалось, что все вокруг усыпано сверкающими яркими искорками. Это было так красиво и здорово, в сто раз лучше, чем новогодние гирлянды и конфетти на елке. И даже чем подарки. И каникулы. И даже чем целое лето у бабушки, которое только началось. Холли счастливо засмеялась.

– Вот про это я и говорю, – вздохнула бабушка. – Не вздумай больше брать его без спроса, ты пока не умеешь с ним обращаться… Да что я тебе говорю, ты сейчас все равно ничего не поймешь и не запомнишь, – бабушка Берта досадливо махнула рукой. – Давай лучше чайку тебе заварю травяного, он чуток уменьшит эффект.

Чай оказался замечательным, невероятно вкусным, и, главное, искорки плавали и в нем и подмигивали Холли. Какой чудесный день, говорили они, посмотри, посмотри вокруг! Как красиво и хорошо!.. Холли опять засмеялась, отставила кружку в сторону и побежала в сад – успеть поскорее насмотреться на цветы, небо, птичек и бабочек, надышаться волшебными запахами. Как это она раньше не замечала, что все такое красивое!

– Цветочки! – воскликнула Холли, счастливо улыбаясь. – Муравейчик! Посмотри, бабушка, какой миленький! Пчелка!

– Мда, – вздохнула бабушка, – поздновато я тебя остановила. Гляди-ка, даже чаек не помог…

Холли не обратила на ее слова никого внимания. Счастливая и довольная, она бегала от одного края сада до другого, останавливаясь ненадолго – полюбоваться на забавных и милых муравьишек, серьезного шмеля, купающегося воробья, листики и цветы. Каждый цветок и даже бутон казался ей верхом совершенства, и хотелось смотреть на него бесконечно, отслеживая взглядом все оттенки цвета, тонкие прожилочки, будто присыпанные звездной пылью нежные лепестки. Но и остановиться надолго было невозможно – потому что тогда не успеешь посмотреть другие цветы и листики. В конце концов Холли так измучилась, выбирая, что делать, куда бежать и на что смотреть, что чуть не заплакала с досады. Хорошо, калитка почему-то оказалась заперта и не получилось выйти за пределы сада – потому что, с одной стороны, там ведь тоже было столько всего прекрасного и интересного, но с другой – тогда можно было совсем потеряться и запутаться.

К вечеру ноги у Холли гудели и подкашивались, она отчаянно зевала, но спать было жалко до слез – как оставить всю эту интересную красоту? Вдруг она куда-нибудь исчезнет завтра?

Бабушка дождалась луны и крепко взяла Холли за руку, пресекая ее беспорядочные метания. Та уже слишком устала, поэтому только вяло сопротивлялась. Бабушка поставила ее на перекрестье садовых дорожек, залитое лунным светом, шлепнула легонько, чтобы стояла смирно, а потом щедро зачерпнула этот свет – прямо так, из воздуха. Холли даже рот от изумления открыла – так красиво заплескался лунный свет в бабушкиных ладонях, будто молоко, разведенное с алмазной и серебряной пылью. А потом Берта Аскольдовна опрокинула это сияющее молоко Холли на макушку и легонько растерла пальцами – по затылку, щекам и векам. Холли почудилось, что и вправду в глаза залилось что-то, мешающее смотреть, – молоко не молоко, искристая прохладная жидкость, от которой стало сперва щекотно, потом холодно, а потом – тепло. Холли ойкнула и отпрянула, а когда проморгалась, все вокруг как-то изменилось. Вроде бы дорожки, кусты и цветы, залитые лунным светом, все те же, но уже ничего в них нет такого особенного. По крайней мере, бросаться и жадно смотреть на листочки уже не хотелось. Более того – это казалось каким-то глупым. Холли широко и устало зевнула и почувствовала, как подкашиваются ноги.

– Ага, – довольно сказала Берта Аскольдовна, подхватывая ослабевшую Холли под локоть, – вот и ладно. Хорошо хоть полнолуние, иначе провозились бы полночи.

На следующее утро Холли было плохо. Болело все тело, голова, и почему-то немного слезились глаза.

– Это, деточка, у обыкновенных людей называется похмелье, – поучительно сказала бабушка, протягивая внучке кружку с горячим чаем. – Хотя и достигают его они другими способами, но результат примерно такой же.

Холли протестующее замычала: от мысли, что нужно пошевелиться и – ужас! – что-то пить, ее замутило. Но потом от чашки пахнуло мятой и тимьяном. Холли, поморщившись, – в голове ныло от каждого движения, будто там тоже было полно перетруженных мышц, – жадно припала к кружке.

– Зачем? – спросила Холли, когда наконец обрела способность говорить.

– Что? – бабушка удивленно выгнула бровь.

– Зачем они его достигают? Этого. Похмелья.

– Не зачем, а почему. У тебя, кажется, случилась та же история?

Бабушка заметила недоуменный взгляд Холли, которой сейчас с трудом давались даже простейшие умозаключения, и, сжалившись, пояснила:

– Люди, Цветочек, часто делают что им хочется, не задумываясь о последствиях. С одной стороны, когда жизнь коротка, скучна и предсказуема, такой подход имеет право на существование. Но с другой стороны, так она становится еще короче, скучнее и совершенно прискорбно предсказуемой. Поэтому, Цветочек, если тебе хочется избежать этого применительно к твоей жизни – не злоупотребляй сиюминутными удовольствиями, искажающими реальность.

– А в следующий раз, – сказала бабушка позже, когда Холли более-менее пришла в себя и к головной боли добавился стыд за вчерашнее дурацкое поведение. – В следующий раз, Цветочек, прежде чем брать чужие вещи, хотя бы сперва спроси, как с ними обращаться.

– Извини, – смущенно ответила Холли.

– Не потому, что мне жалко. – Бабушка, кажется, даже не заметила ее извинения. – А потому, что незнакомые вещи, даже безобидные с виду, могут оказаться опасными. Это ты еще легко отделалась. Но не вздумай взять Черный гребень. Тут даже я не смогу ничего исправить. Не стану и пытаться, потому что в этом случае можно сделать только хуже. И ты останешься беспамятной дурочкой до конца жизни. Будет очень жаль, потому что я планировала еще много чего тебе рассказать.

Позже Холли подумала, что, возможно, бабушка специально не стала ее останавливать и отбирать Хрустальный гребень. Чтобы Холли почувствовала это сама. И чтобы после этого даже не думала прикасаться к Черному гребню.

Черным гребнем бабушка расчесывала Тьму.

Тьму нужно было прясть в ночь новолуния, в полной тишине, не петь и не разговаривать, чтобы песни и слова не смешались с пряжей и не испортили ее. В черную пряжу можно было добавить только звук кошачьих шагов, еле слышный шелест листьев в безветренную ночь, шорох крыльев летучих мышей и ночных птиц, запах осеннего дождя, палых листьев, созревших яблок и мятного чая. С ингредиентами ни в коем случае нельзя было ошибаться. Добавишь звук человечьих шагов, а не кошачьих, или слишком сильный ветер – и вместо того, чтобы защитить и успокоить, вещь из черной пряжи будет насылать страхи и кошмары, а то и доведет до безумия.

Что происходит с человеком, когда его касается Черный гребень, Холли узнала позже. Бабушка позволила ей смотреть, и увиденное убедило Холли раз и навсегда, что лучше и вправду лишний раз не притрагиваться к этому гребню. На всякий случай.

* * *

Зверь появился возле дома Холли через два дня.

Холли уже не то чтобы забыла про него – разве такое забудешь, – но поверила, что больше его не увидит. Еще она иногда думала, что сама могла ошибиться – теперь-то у нее не было Зрения, и она не могла разглядеть – Зверь это был на самом деле или нет. А испугаться, в конце концов, можно чего угодно. Слишком многое случилось в ту ночь: она не спала, плакала, расстроилась – и придумала то, чего на самом деле, возможно, не было.

Она гуляла с Фреки. И, задумавшись, едва не налетела на Зверя. Он появился внезапно – будто вылепился из движущихся от ветра теней деревьев. Наверное, он умел ходить бесшумно, как настоящий зверь.

Холли сначала не узнала его – просто отпрянула от неожиданности, когда высокая фигура возникла прямо перед ней. А потом вспомнила. Сгорбленный силуэт возле школы, серое пальто, взгляд сытого, но опасного хищника. И чуть не заорала от ужаса.

Ее спас Фреки. Он выпрыгнул из кустов – маленькая взъерошенная рыжая молния – и кинулся на Зверя с истошным лаем. Холли опомнилась. И пока ошеломленный Зверь медленно отступал от разъяренного Фреки, уворачиваясь от щелкающих в воздухе зубов, она сумела справиться с ужасом. Страх – кролик – шляпа. Кролик визжал от страха, но Холли это уже почти не отвлекало.

– Фре… Фредди! – она кинулась к псу, сама не понимая почему назвав его другим именем. Ей не хотелось, чтобы Зверь услышал настоящее имя Фреки. Чтобы он вообще узнал что-то про Холли, хотя бы даже имя ее собаки.

Руки дрожали, но со стороны, наверное, это было незаметно, потому что Фреки прыгал и вертелся, продолжая лаять и пытаясь ухватить Зверя за ногу или локоть. Через некоторое время Холли все же удалось прицепить к ошейнику поводок и оттащить рычащего Фреки от Зверя.

– И-извините, – запинаясь, пробормотала Холли, вместе с Фреки отступая от Зверя подальше. – Он обычно спокойный, не знаю, что на него нашло. Фредди, фу, перестань! Извините, обычно он не бросается на людей… – Холли запнулась, сообразив, что говорит. «На людей». Фреки действительно никогда не бросался на людей.

Интересно, этот Зверь знает, кто он такой? Бабушка говорила – не все осознают себя. «Что ты хочешь, Цветочек, это вообще редко кому удается. Люди, бывает, проживают целую жизнь и так и не понимают, зачем, почему и кто они вообще такие. Куда уж тварям, которые живут инстинктами и вообще редко задаются такими вопросами. К тому же им очень не хочется это делать. Обыкновенно, когда твоя внутренняя суть не совпадает с внешним обликом, осознавать себя как минимум неприятно, а чаще – мучительно. Так что в целом это происходит довольно редко. Но когда происходит, когда они начинают понимать, кто они на самом деле, – тогда они становятся особенно сильны и опасны».

Интересно, этот понимает? Холли так задумалась об этом, что на некоторое время даже забыла о своем страхе. И опомнилась только тогда, когда заметила, что слишком долго смотрит на Зверя – и тот, заинтересовавшись, тоже смотрит на Холли с любопытством. Не тем жадным звериным любопытством, с которым он провожал бегущих школьников, видно тогда почуяв – или, скорее, заметив среди них Холли. С обыкновенным, человеческим любопытством. Пока человеческим – которое может в любой момент превратиться в звериный голод, как только он поймет, кто такая Холли. Она вздрогнула и поспешно отвела взгляд. Спасибо Фреки, который продолжал зло и грозно рычать и клацать зубами, – ей было чем заняться.

– Тихо-тихо, – строго начала она выговаривать псу, – как тебе не стыдно! Немедленно перестань! Пойдем-ка домой, пока ты еще не напал на кого-нибудь. Извините! – крикнула она Зверю, уже потихоньку отступив от него на приличное расстояние.

Зверь издал странный горловой звук – то ли рычание, то ли ворчание. Холли опять вздрогнула и только позже поняла, что он смеется.

– Ничего страшного, – насмешливо сказал Зверь, и Холли стало не по себе от звука его голоса – низкого и словно вибрирующего. Будто рычание проходило через какой-то звуковой фильтр и превращалось в человеческую речь.

Странно, что он вообще умеет говорить. Ну, конечно же, умеет – как бы иначе он жил среди людей. Просто Холли никогда раньше не слышала, как они говорят. Почему-то это оказалось страшнее, чем если бы он действительно зарычал. Как будто вдруг заговорил лев. Настоящий, а не какой-нибудь мультяшный, вроде Аслана из Нарнии. Тот вообще на льва не похож. Интересно, те, кто снимал фильм, хоть раз видели глаза настоящего льва? Как вообще можно было придумать такую совершенно невозможную ерунду? Добрый лев, ха! Точнее, даже не так, потому что доброта тут ни при чем, важнее несоответствие внешней и внутренней сути. Лев, который смотрит на человека и… разных травоядных животных как-то по-иному, не как на еду. Чем он, кстати, вообще питался там? Лев, который на самом деле вообще не лев. Это еще страннее, чем Зверь, который притворяется человеком.