Текст книги "Хозяйка чужого дома"

Федор Максимович Терещенко узнал о нем случайно, через знакомых, и очень заинтересовался. Нет, при своем положении Федор Максимович экономить не собирался, но решил, если не деньги главное для Левы Бармина, а дело, то специалист он совестливый, хороший, можно ему довериться.

Федор Максимович когда-то уже посещал психоаналитика, в начале девяностых, но без особой надобности, скорее из любопытства – тогда как раз подоспела мода на западные выверты. Тот специалист был бывшим врачом психдиспансера, сильно пострадавшим от своей прошлой работы – с манией величия и комплексом неполноценности одновременно. Он хамил своим пациентам и обдирал их как липку.

– Что-то мучает меня, – пожаловался ему Федор Максимович, – а что – понять не могу, какая-то ерунда получается…

Тогдашний психоаналитик работал топорно – обозвал Федора Максимовича «новым русским», который с жиру бесится, прописал ему раздать все капиталы (причем большую их часть ему, доктору, на устройство новой клиники), оставить семью и заняться бродяжничеством, одновременно проповедуя слово божие. В общем, что-то такое по мотивам «Отца Сергия» Толстого. Терещенко ввязываться в дискуссию не стал, сказав просто:

– Вы, сударь, некомпетентны, – и ушел в тоскливом раздражении на людскую глупость.

Но с тех самых пор желание посоветоваться с кем-то об устройстве души сохранилось в нем. Он точно знал, что приступы меланхолии, которые со временем все чаще стали нападать на него, вовсе не из-за того, что он «с жиру бесится». Он много слышал о других докторах, любителях делать из мухи слона, чересчур трепетно относившихся к душевному состоянию своих клиентов, владельцев толстых кошельков. С такими Федору Максимовичу встречаться тоже не хотелось, он ждал объективного анализа. Узнав о Бармине, Терещенко решил посетить последнего.

Степень финансовой состоятельности человека оценивается не наличием золотой цепи или мобильного телефона с бриллиантовой отделкой, не громкими названиями фирм на лейблах пиджаков, не толпой накачанных телохранителей. Помпезные времена, когда богатые люди выглядели подобным образом, уже канули в Лету.

То, что Федор Максимович не последний человек в бизнесе, Лева Бармин понял не с первого взгляда – весьма скромный прикид, невзрачный портфельчик под мышкой, незаметное сопровождение двух молодых людей весьма средней наружности, как будто вообще не имеющих отношения к посетителю, – так, случайные люди затесались… Но хорошо понял со второго, профессиональная наблюдательность не подвела.

Молодые люди мельком заглянули в кабинет и тут же скрылись, тихонько прикрыв дверь с обратной стороны, посетитель же негромко откашлялся в кулак.

– Добрый день! Мне вас рекомендовали…

«Хороший костюмчик… Такая простота дорогого стоит, – рассеянно подумал Бармин, ненавязчиво разглядывая посетителя. – Портфельчик из крокодильей кожи, часы на запястье очень приличные, не банальный «Ролекс», охрана вышколенная… Да, непростой дядя».

– Присаживайтесь, – указал Лева на удобное кресло. – Можно курить, если хотите…

С самого начала их общение пошло в очень неторопливом ключе. Они познакомились, перебросились ничего не значащими фразами – немного о погоде, немного о политической обстановке в стране… Не сразу Федор Максимович взял быка за рога.

– Вот какая у меня проблема, – едва улыбнувшись чему-то своему, начал он. – Даже и не знаю, как начать. Хотя, чего там мудрить… Моя проблема в том, что у меня нет проблем.

– Разве так бывает? – искренне удивился Лева. Пациент ему понравился своей точно выверенной скромностью и мягкой ироничностью, которая легко читалась во взгляде и в жестах пришедшего. «Если человек умеет подшучивать над собой, значит, еще не все потеряно для него».

– Я закурю… Будете?

– Спасибо, нет… – Бармин курил только после принятия спиртного, что было не так уж часто, но тут же пожалел о своем отказе – по кабинету пополз очень приятный горьковатый запах каких-то редких сигарет. А про себя подумал: «Он любит особенное, чтобы не как у всех… Хотя в этом плане старается не перегибать палку. Гм, «проблема в том, что нет проблем»… Ничего серьезного у него нет, но все равно не грех с ним повозиться. Неплохой мужик».

На своей работе довелось повидать ему всякого – рыдали в жилетку обманутые жены, мужья признавались в непреодолимом желании убить тещу… Трудные дети, брошенные старики… Взрослые и вполне благополучные люди, обливаясь слезами, рассказывали о своем тяжелом детстве…

Федор Максимович неспешно затянулся и откинулся в удобном кресле. Лева специально не стал ставить в своем кабинете диванчик, на котором, по всем законам жанра, должны расслабляться посетители, делясь своими проблемами. Лева заметил, что на многих горизонтальное положение, наоборот, действовало отрицательно – кое-кто начинал нервничать, когда эта самая горизонталь начинала безжалостно разгибать их, а кое-кто тихо впадал в дрему. Глубокое мягкое кресло было идеальным вариантом, в нем люди легче шли на исповедь.

– Попробуйте рассказать, – предложил Лева. – Необязательно все по порядку, для начала можно обозначить ситуацию лишь в общих чертах.

– В общих чертах? Извольте – время от времени на меня нападает тоска, нечто вроде хандры. И причины этого состояния я объяснить не могу.

– Это как-то влияет на вашу работоспособность, на взаимоотношения с окружающими?

– Никак не влияет. Никто даже и не замечает, что у меня хандра. Вообще, у меня склад характера такой – я человек нетемпераментный, ровный. Флегматик, одним словом. На таком фоне перепады настроения не особенно заметны. Но я хочу избавиться от этого! Помогите мне.

– А может, и нет у вас ничего? – светло улыбнулся Лева. – Так, реагируете на смену сезонов…

– Не исключено, – согласился Терещенко, делая в воздухе запятую из сигаретного дыма. – Вот я и хочу разобраться, стоит мне ломать над этим голову или плюнуть на все, не обращать внимания… Лекарства вдруг какие посоветуете. На обычный возрастной невроз похоже?

– Похоже, – успокоительно кивнул головой Лева. – Хотя лекарства – это же химия, для организма совсем не полезная, уж лучше что-нибудь другое придумать. Могу прописать вам длительное путешествие по экзотическим странам, занятия спортом, хобби… У вас есть хобби? – он говорил весело, полушутя, словно напоминая Терещенко о том, что тот и так прекрасно знал.

– Я выращиваю бонсай, удивительно интересно… – в тон ему ответил Терещенко – так же весело и спокойно. – Три раза в неделю посещаю спортивный клуб, занимаюсь на тренажерах, плаваю. В выходные – театр или клуб развлекательный, сауна, иногда охота… Но, если честно, охоту я не очень люблю, это узаконенное убийство. Я гуманист. Хотя смерть живого существа нервишки щекочет, кровь разгоняет… Два-три раза в год – те самые экзотические страны. Лева… Вы сказали, что вас можно просто Левой называть? Так вот, Лева, мне это уже не помогает.

– «Проблема в том, что нет проблем»?

– Именно. У меня есть все. Или почти все, что должно быть у нормального, здорового человека – я даже не затрагиваю финансовую сторону вопроса, но… Чего-то у меня все-таки нет! Типичная проблема «новых русских», скажете?

Лева, сидящий в обычном кресле за обычным столом, сделал у себя в блокноте какую-то пометочку.

– Да, – со вздохом согласился он. – Хотя насчет «новых русских» я не согласен. И вообще, само понятие «новые русские» спорное… Это проблема всех людей с устоявшейся жизнью. Некоторые даже просят, чтобы я придумал им какую-нибудь проблему, творческое задание, так сказать.

– Понимаю, – согласился Терещенко. – Когда-то один специалист вашего профиля уже посоветовал мне бродяжничать по Руси, прося милостыню Христа ради, предварительно раздав все… Тогда я отнесся к его словам несерьезно, а теперь вот его совет кажется мне профессиональным.

– Неужели? – Бармин рассмеялся удивленно. – Оригинальный совет дал мой коллега… Только, если честно, я думаю, что вам бы это не помогло.

– Я тоже так думаю…

– Кстати, о творчестве… Не попробовать ли вам им заняться?

– Мое творчество – моя работа. Действительно помогает, но только до определенного момента.

– Что ж, Федор Максимович, – вздохнул Лева Бармин, снова чирикая что-то в своем блокноте, – будем исследовать вас дальше. Вы не против того, чтобы я покопался в вашей личной жизни?

– Бога ради, от доктора у меня секретов нет! – замахал руками его посетитель. – Делайте что угодно. Вернее – что считаете нужным.

– Вы женаты?

– Да, уже много, много лет. За плечами – серебряная свадьба. Три дочери, красавицы и умницы… У старшей, Ани, – сын, так что я уже дедушка… – Меньше всего Федор Максимович напоминал дедушку, и не только своей подтянутостью и моложавостью, но печальным, мечтательным взглядом светло-карих глаз. – Любовниц у меня нет. Я, конечно, не без греха, но… Моя жена – абсолютно счастливая женщина, которая видит меня с самой лучшей стороны. Эк я завернул…

– А вы?

– Что я?

– Вы счастливы со своей женой?

– Да! – с глубоким убеждением подтвердил Терещенко.

– Понятно… Вы здоровы? Физически – вы здоровы?

Федор Максимович подходил ко всему ответственно – он задумался, а потом произнес решительно:

– Да.

– Дорогой Федор Максимович, абсолютно здоровых людей нет!

– И все-же – я практически здоров. Более подробно – небольшая дальнозоркость, вполне свойственная моему возрасту, гастрит, о котором я почти не вспоминаю, будучи приверженцем диетического питания, плоскостопие, которое тоже мне совершенно не мешает… Что еще? Ах да – тахикардия. Но я регулярно прохожу серьезное медицинское обследование, так что ни одна болячка не может застать меня врасплох, – нетерпеливо, чтобы отвязаться поскорее от неприятной ему темы, заявил он.

На самом деле Федор Максимович немного покривил душой – докторов он посещал не так уж часто, потому что был уверен в своем здоровье.

– Очень хорошо! – Лева искренне порадовался за своего собеседника. – Подвожу итог первой части нашей беседы – вы здоровы, богаты, довольны семейной жизнью, любите свою работу, имеете время на отдых и развлечения… Словом, все у вас в порядке, но тем не менее какой-то червячок сидит в вашем мозгу, потихоньку отравляя существование…

Лева исподволь подводил Терещенко к мысли, что ничего серьезного с ним нет. Возможно, он сам сумеет справиться, без всяких лекарств и глупых советов о пользе экстремальных развлечений.

– Да, это так.

– Так, да не так, Федор Максимович, – Бармин мечтательно пожевал кончик карандаша, уже всерьез собираясь рассказать Терещенко о Великом всемирном равновесии, которое каждому человеку до€лжно соблюдать, и что тоска милейшего бизнесмена – побочный эффект его благополучия, и ничего с ней не поделаешь, остается только смириться. Но в последний момент решил воздержаться от скороспелых выводов. – А что вы о детстве своем можете поведать?

– Обычное детство, обычная честная бедность, в какой жила в то время большая часть страны… – пожал плечами Терещенко. – У меня было не самое лучшее детство, Лева, но ничего такого ужасного, что бы оставило на моей психике вечное клеймо, нет. Я сам об этом много раз думал, оценивал каждый эпизод моего прошлого. Ну нет ничего, хоть ты тресни, – ни детских обид, ни особенных каких-то тягот пубертата… И в юности, и в зрелые годы – тоже! Вы, Лева, можете мою душу на составляющие разложить, можете заставить меня на тысячу тестов ответить, приборчики к голове подключить – все равно ничего не обнаружите, потому что я сам столько раз до мельчайших подробностей исследовал свою душу, но так и не смог понять, в чем причина моих теперешних депрессий. Кстати, может, мне не к психоаналитику надо, а к психиатру?

– Может, – легко согласился Бармин. – Нелегкую задачку вы мне задали – пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что…

– Вы в затруднении?

– Нет, мы пока только в самом начале пути. Что ж, будем работать. Да, будем работать, Федор Максимович. Тем более что я вижу, вы не от скуки маетесь – что-то действительно серьезное вас мучает.

– Спасибо на добром слове.

– Нет, это я так… Впрочем, не будем отвлекаться. Расскажите, хотя бы в общих чертах, отчего начинаются ваши депрессии, как долго продолжаются, в чем проявляются, по какой причине прекращаются. Словом, все то, что вы могли заметить, наблюдая за собой.

– Когда я работаю, ничего такого не происходит, все вроде бы хорошо, – наморщив лоб, стал припоминать Федор Максимович. – Хотя вру… Иногда сердце вдруг сожмется – тоска, как будто умер кто-то… Но очень быстро проходит – минут пять-десять такое длится, я даже внимания не обращаю. Отчего? Без понятия… В дороге бывает часто, дома, на разных светских развлечениях…

– Простите, Федор Максимович, что перебиваю, но вы точно уверены в своем здоровье? – встревожился Бармин.

– Я же говорю – практически здоров… – с досадой отмахнулся Терещенко. – Это что-то с душой! Иногда я могу тосковать неделю, только работа и спасает. Черт возьми, я даже не представляю…

– Расскажите, как вы живете с женой.

– Очень хорошо. Мы – дружная семья. Нежные, теплые отношения… Мне скрывать нечего – близость духовная и физическая. Наверное, я бы мог отдать жизнь за жену.

– Вы так любите ее?

– Конечно! Но тут дело даже не в любви, многолетняя привязанность и чувство долга…

– Федор Максимович, вы различаете любовь и чувство долга? – осторожно спросил Бармин. «Похоже, этот человек страдает от излишней ответственности, совсем себя заел…»

– Зачем их различать? – удивился Терещенко. – Разве это не одно и то же?

Бармин не торопился отвечать – он с мягкой улыбкой глядел на своего собеседника.

– Я, например, не понимаю, как некоторые бросают своих жен ради каких-то молоденьких вертихвосткок, – продолжил Терещенко. – Я не такой. Разве это недостаток?

– Н-нет, но… вы когда-нибудь испытывали страсть?

– Я же говорю – я люблю свою жену… – по слогам произнес тот. – Я не знаю, что такое страсть…

Бармин счел нужным перебить своего пациента:

– Минутку! Об этом поговорим потом, отдельно. Федор Максимович, вас что-нибудь увлекало в последнее время? Нет, я не о том! Какое-нибудь событие, происшествие, вещь… неожиданная мысль, интересный собеседник, наконец?

– Не помню… – промямлил сбитый с толку Терещенко. – Хотя стойте! – он тут же оживился. – Некоторое время назад я познакомился с одной художницей, автором очень интересных, забавных картин. Меня здорово увлекло, я даже скупил самые лучшие и развесил их в офисе…

– Вы любите искусство? Что именно привлекло вас в этих картинах?

– Без искусства нельзя, каждый культурный человек… – начал Терещенко, но тут же скомкал фразу. – А привлекла меня в ее картинах тайна. В них есть нечто… – Он пошевелил пальцами в воздухе.

– Понимаю, – с удовольствием кивнул головой Лева. – А сама художница, как женщина…

– Да ну вас… – отмахнулся Терещенко. – Хотя она тоже интересна. Как человек…

– Тайну вы еще не разгадали?

– Нет. И даже боюсь разгадывать – вдруг какая-нибудь ерунда окажется под флером возвышенного… – Он засмеялся. – И потом: искусство само по себе тайна.

– Вы не хотели бы заказать у нее что-нибудь лично для себя?

– Лично? Повесить у себя дома? Знаете…

– Например, свой портрет?

– Интересная мысль… Хотя она, кажется, не пишет портретов. Люди на ее картинах есть – но только где-то вдали, со спины, вполоборота, одни силуэты…

– Да-а, слава Шилова вашей художнице не грозит. Закажите у нее картину лично для себя. Если не ваш портрет, то что-то, что имело бы к вам непосредственное отношение. Пусть это даже будет ребус, который мы вместе с вами попытаемся разгадать.

Они поболтали еще немного о каких-то пустяках, а потом Бармин отпустил своего нового пациента домой. «Для первого раза достаточно, – решил он. – Кое-какие интересные мысли я ему подбросил, пусть поразмышляет над ними на досуге, авось созреет для чего-нибудь. Гипертрофированное чувство долга… Может быть, до него дойдет. И еще ему необходима эмоциональная встряска. Его хандра – от отсутствия настоящей страсти».

…Разговор с психоаналитиком взбудоражил Терещенко – он ехал домой, полный мыслей. Ему даже начало казаться, что никаких проблем у него с душевным здоровьем нет, что он чересчур внимательно прислушивается к своему внутреннему голосу. «Не стоит заниматься самокопанием, – подумал он. – Надо быть проще».

Федор Максимович жил на окраине Москвы, в чудесном, экологически чистом районе. Большой участок вокруг современного многоэтажного дома был огорожен и тщательно охраняем. На прилежащей к дому территории располагались все нужные инфраструктуры – магазин, химчистка, салон красоты и прочие службы, без которых нынешнему человеку не обойтись.

Федор Михайлович отпустил охрану (здесь, в его «городе в городе», было безопасно), поднялся на лифте на последний, самый престижный и дорогой этаж, где он жил с семьей. Кстати, сам лифт, помимо утилитарной, имел еще и развлекательную функцию – его стены и сама шахта были прозрачными, любой, кто путешествовал между этажами, мог любоваться прекрасным видом – лес, зигзаг Москвы-реки, в темное время суток чудесно мерцали вдали огни большого города… Во время подъема Терещенко окончательно успокоился. Он любезно поздоровался с дежурной по этажу – для него вообще вежливость с обслуживающим персоналом была как бы обязательна.

В большой, просторной, с минимумом вещей квартире, как только он вошел, его сразу окружили звуки музыки. Жена с младшей дочкой в две пары рук колотили по роялю и от души пели известную детскую песенку:

– Прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко…

Они, конечно, немного утрировали интонации, но в целом выходило очень бойко и в то же время душевно. Их тонкие и сильные голоса заполняли всю квартиру и уносились, казалось, в небо сквозь прозрачный потолок.

– Папочка, присоединяйся! – встряхивая кудрями, оглянулась жена Федора Максимовича. Дочка тоже скривила свое хорошенькое личико в задорной гримаске.

«Господи, ну что мне еще надо!» – укорил себя за приступы тоски Терещенко, подходя к роялю.

И он сам, и его семья были своего рода исключением в их кругу. Потому что вели себя естественно – все то, что для других было лишь буквой этикета в уставе новой, недавно зародившейся аристократии, для них являлось нормой жизни. Им удивлялись, считали их забавными и странными, но тем не менее уважали. Не всем внезапно разбогатевшим удавалось с таким энтузиазмом музицировать, кататься на лошадях в манеже и вообще проводить свой досуг с истинно старорусским достоинством.

Федор Максимович очень гордился собой и своей семьей. Все у них было чинно и благородно, и ничто не напоминало о его бедном провинциальном детстве, которого он, впрочем, никогда и ни от кого не скрывал.

Огромные, во всю стену окна комнаты выходили на запад – как раз в этот момент начинало садиться солнце, во весь горизонт разливался оранжевый закат. И тут тоска вдруг опять вцепилась в Федора Максимовича.

«Да что ж это такое?! – внутренне возопил он, мысленно обращаясь к лохматому умнику в круглых, как у Джона Леннона, очочках, сегодняшнему своему психоаналитику. – Что со мной происходит?!»

Тоска была в каждой клеточке Федора Максимовича. Наибольшей концентрации она достигала в сердце, распространяя волны печали по всему телу…

* * *

В лучах света, льющегося из окон под потолком, переливалась невесомая пыль. За окном было лето, но по просторным залам гулял знобкий сквозняк, заставляя ежиться. Елена подняла голову, в носу защекотало – и она чихнула звонко.

– Будьте здоровы! – злорадно пожелала она самой себе. И так же вслух продолжила: – Сижу здесь как дурочка, а жизнь проходит мимо…

Какая жизнь проходила там, за стенами Дома современного искусства, Елену абсолютно не волновало, просто здесь и сейчас ей было скучно. Выставка закрывалась через пару дней – и слава богу, потому что уже успела надоесть хуже горькой редьки. Посетителей почти не было. И правда, какой нормальный человек будет шляться по музеям, когда на дворе такая прекрасная погода, можно сходить в парк или покататься на речном трамвайчике. А ведь действительно, хорошо бы сейчас удрать куда-нибудь за город… Или лучше – в далекое, далекое путешествие, чтобы ничто не напоминало эту жизнь, эту невесомую пыль…

Мимо прошла влюбленная парочка – щека к щеке, обнявшись, с расслабленными и томными лицами. Окружающее совершенно не волновало их, они вообще как будто ничего не видели вокруг, словно брели в густом тумане.

«Вот людям делать нечего! – фыркнула Елена. – И чего сюда приперлись…»

Она уткнула лицо в скрещенные руки и попыталась задремать. По голым плечам бродил ветерок, потом он вдруг дунул сильнее, волной пройдясь по ее волосам…

– Ой, что это! – испуганно вскинулась Елена.

Возле нее стоял Игорь и улыбался.

– Не стыдно ли спать на рабочем месте?

– А я и не сплю… Привет! Как ты здесь оказался?

– Случайно. Дела занесли меня к парку культуры, я вспомнил, что ты еще выставляешься, и решил зайти. Ты ведь не против?

– Ты что? – замахала руками она. – Искусство принадлежит народу!

Игорь всегда с симпатией относился к Елене. Миниатюрностью своей и капризным характером она вызывала в нем желание защитить ее, хотя в защите, по здравому размышлению, Елена совсем не нуждалась.

– Ты хорошо выглядишь.

– Спасибо, – задрала она нос. Она и вправду была сегодня очень хорошенькой – пушистые пепельные волосы вопреки обыкновению распущены, легкий коротенький пестрый сарафанчик, сандалии с прозрачной пластиковой перепонкой, почти незаметные на ногах… – Ты ведь еще не знаком с моим творчеством?

– Я помню прошлогодний лист в муравьиной куче…

– Значит, не знаком. Что ж, вот это мои шедевры, – она тонкой рукой обвела вокруг себя.

Искусство никогда не вызывало у Игоря особого трепета, скорее – любопытство. А к людям творческих профессий испытывал почтительное уважение, типа «ну надо же, как им только в голову такое приходит!». Здесь, в галерее, он оказался тоже из любопытства. Пока он нашел в лабиринте залов Елену, то успел насмотреться самых разных картин.

Но то, чем занималась Елена, вызвало у него сначала недоумение. Зачем все это? В принципе он ожидал чего-то подобного, по тому наброску, который видел на апрельском пикнике, когда Костик вздумал искупаться в ледяной весенней реке. Так что вполне мог предположить, какие картины пишет соседка.

Да, это были странные сюжеты, выполненные с фотографической точностью то ли тушью, то ли карандашом. Четкие тонкие линии изображали детали, мелочи, на которых глаз человеческий совсем не задерживается. То, что видит и не видит одновременно человек у себя под ногами, что старается не замечать, попадая в старые городские проулки, словом, всякую… ерунду, в которой как будто нет смысла.

– Гм, интересно… – бубнил себе под нос Игорь, бродя вдоль стен с рисунками.

Елена с веселым и насмешливым выражением, которое очень шло ее хорошенькому личику, следила за Игорем. Почему-то ей тоже было интересно – что он скажет, хотя обычно оценка сторонних зрителей не волновала ее.

Неровный, в выбоинах асфальт, ржавая монетка на нем, на которой едва можно прочитать – «пять копеек» образца тысяча девятьсот какого-то года… темные окна первых этажей… полуразрушенный кирпичный забор, весь заросший плющом… цементные ступеньки и чья-то нога в пыльной кроссовке на них, как будто случайно попавшая в поле зрения… Ничего такого в рисунках не было, особенно после того, что увидел Игорь в других залах.

Но постепенно самый настоящий интерес овладел им, как будто он сам бродил по полупустому городу, бесцельно разглядывая все вокруг. Во всех этих вещах был странный смысл, дыхание жизни, которая только что была здесь и вдруг пропала. Вот эти пять копеек – как они оказались на асфальте, из чьего кошелька выпали и как долго лежали под моросящими дождями, чья бесприютная душа бродила по пустым улицам? Об этом никто никогда не думает, да и нет никакого смысла размышлять над подобными мелочами, но целый клубок городских историй, оставшихся как бы за кадром, за краем рисунка, вдруг завертелся в голове у Игоря. Как будто он сам накануне ходил по этим улицам и заглядывал в эти темные окна…

– Знаешь, а здорово! – совершенно искренне сказал он подошедшей к нему Елене.

– А что-нибудь больше всего тебе понравилось? – как-то по-детски спросила она.

– В общем, мне все понравилось… Нет, пожалуй, больше всего меня привлекла эта дверь. – Он указал на рисунок, где была изображена старая дверь с потрескавшейся краской, кое-где покрытая мхом, с чахлой травкой, выбивающейся перед ней из асфальта.

– Символ перехода в иное измерение? Все почему-то видят в этой картине именно такой смысл, – играя завитком волос, небрежно сообщила Елена.

– А ты, когда рисовала, вкладывала другой смысл?

– Никакого смысла я никуда не вкладывала. Я просто нарисовала то, что увидела. Смысл здесь уже был, до меня.

– Ты рисуешь только с натуры?

– Нет, часто придумываю сюжеты сама, но, в общем, темы те же самые… Мне тут на днях предложили заняться фотографией. Но это не то… Совсем не то!

– Почему? По-моему, ты очень близка к ней.

– Я же говорю – совсем не то, – упрямо покачала головой Елена. – То, что я делаю, похоже на искусство фотографии – не спорю, но акцент совершенно другой… Фотография конкретна, я же стараюсь уловить и передать некий обобщенный образ, то, что знакомо каждому человеку.

Игорь светло улыбнулся.

– Ты можешь мне не поверить, но в моем прошлом была похожая дверь.

– Расскажи! – с любопытством попросила Елена.

– А тут и рассказывать нечего – просто твой рисунок напомнил мне старую дверь, увиденную мною в детстве. Дверь, которая непонятно куда ведет, и непонятно, что за ней…

– Театр папы Карло? – засмеялась девушка.

– Может быть! Я даже думаю, – серьезно произнес он, – что эта дверь будет преследовать меня до самой смерти, что я всегда буду вспоминать о ней – не часто, время от времени, но неизбежно. Потому что мне так и не удалось заглянуть за нее.

Они помолчали, глядя друг на друга.

– Погода замечательная! – внезапно произнес Игорь.

– Да… – мечтательно протянула Елена. – Ты хотел бы прогуляться по набережной?

– Очень, – кивнул тот. – Ты можешь отсюда уйти?

Румянец вспыхнул на щеках Елены, глаза ее заблестели:

– Подожди пять минут, я кое с кем договорюсь!

…Они выпили газировки у входа в парк Горького, съели по мороженому, потом медленно побрели вдоль набережной в сторону Нескучного сада. Елена болтала не умолкая:

– Я обожаю Москву! Исторический центр, все эти названия… У меня дух захватывает, как представлю, что здесь ходили Иван Грозный, Петр Великий…

– Да, вон он, сзади стоит! – воскликнул вдруг Игорь и сразу же сам рассмеялся собственной шутке.

– А окраину нашу я не очень люблю, – вдруг насупилась Елена. – Да, там чистый воздух, настоящий лес, нет этой безумной суматохи…

– Может быть, там тоже в свое время проезжал Петр. Или еще какой-нибудь исторический деятель, – предположил Игорь.

– Воздвиженка, Масловка, Сухаревка, Китай-город, Земляной вал, Садовое… – как заклинание, произносила Елена старые названия улиц и уголков Москвы. – И черт меня дернул переехать в нашу Тмутаракань!

– Скоро туда проведут метро, и не будет иметь значения, в центре ты живешь или на окраине, – возразил Игорь.

– И метро я люблю – все эти старые, построенные еще при Сталине станции, советский ампир… Слушай, Игорь! Давай вернемся, прокатимся на каком-нибудь аттракционе! – вдруг умоляюще воскликнула Елена. – Ты не торопишься?

– Давай, – удивленно согласился Игорь. – Я не тороплюсь.

Елена выбрала самый страшный аттракцион – на нем люди вопили громче всего. Игорь не был трусом, но, глядя на перекошенные ужасом и восторгом лица любителей развлечений, которые стремительно мелькали перед ним, то взлетая вверх, то падая вниз, невольно поежился. Он был не в восторге от предложения Елены, но отступать было поздно.

Они сели на жесткие сиденья, железный поручень опустился им на колени.

– Господи, как я боюсь! – с ужасом прошептала Елена, когда аттракцион дрогнул, перед тем как завертеться с безумной скоростью.

– Зачем же пошла? – с досадой крикнул Игорь.

– Потому что это здорово! – крикнула она в ответ, но их уже крутило и вертело. Сжимался от страха и от скорости желудок, все вокруг тоже кричали, небо и земля слились в единое целое…

Потом они опять брели по набережной, но уже с совершенно другим чувством – маленькое приключение сплотило их.

– Больше никогда, никогда… – с восторгом сказала Елена, вспоминая, как безжалостно трясло их в воздухе железное чудовище.

– Что-то я тебе не верю, – насмешливо возразил Игорь. – Ты явно любительница острых ощущений.

– Зато теперь как хорошо! Как будто мы смогли избежать смертельной опасности.

Ветви деревьев низко опускались над ними, рядом лениво плескалась река.

– Лето… Вы с Костей едете куда-нибудь?

– Наверное, – рассеянно ответила она. – Правда, мы еще не обсуждали… Да, надо куда-нибудь махнуть, дача уже надоела. А вы с Ларой?

– Наверное. Только мы тоже еще не обсуждали… Удивительное совпадение! – засмеялся Игорь.

– Она поразительно красива, твоя Лара, – я вдруг поняла это недавно, – задумчиво произнесла Елена. – Да, именно поразительно, что нельзя не признать. Почему она не пошла в актрисы, в фотомодели? На нее ведь, наверное, на улице все оборачиваются?

– Да уж! – не без самодовольства произнес Игорь. – Но ей больше нравится ее дело. Она замечательная!

– Ты ее когда-нибудь ревновал?

– За что? – удивился он. – Она хорошая. Она никогда не давала мне повода.

– Я тоже! – вдруг высокомерно произнесла Елена.

– Кто же спорит! И ты у нас талант.

– У вас? У кого это у вас?

– У нас, у людей…

Елена фыркнула недовольно, но по всему было видно, что комплименты ей очень нравятся. Она, балансируя, шагала по самому краешку набережной – в своих несерьезных прозрачных туфельках, легкая и хрупкая. Казалось, малейший порыв ветра – и ее сдует в воду и протащит по волнам голубиным перышком далеко-далеко, до самого Киевского вокзала.

– Упадешь, – сказал Игорь и протянул ей руку.

– Не сглазь…

– Елена, почему ты не рисуешь в цвете?

– А разве это обязательно?

– Нет, но…

– Ага, тебя интересуют истоки моего вдохновения!

– Пожалуй. Ты с самого начала творила в такой манере?

– Нет, в детстве я любила яркие краски и цветы. Потом, с возрастом, это прошло. Выразительности можно добиваться разными способами. А вообще… трудно говорить об этом. Как будто впускаешь кого-то себе в душу, исповедуешься. Творчество – процесс интимный, он сродни акту любви.

– У, какие мы важные! – Игорь слегка шутливо толкнул свою спутницу плечом – Елена взвизгнула, потеряв равновесие, но он тут же подхватил ее.

– Боже мой, да я чуть в воде не оказалась… – растерянно и весело произнесла она, вцепившись в рубашку Игорю. – Хороша бы я была после такого купания!