Текст книги "Гнездо ласточки"

Ну, до тоталитаризма Кира, писавшая музыку, не додумалась. Впрочем, углядел кто тоталитаризм – да ради бога. Главное, чтобы музыка ложилась на душу.

Да, и другой важный момент. Предполагаемая премьера «Красной Шапочки» еще и потому ожидалась сенсационной, что в роли Волка должен был выступить известный танцор NN, до того блиставший в Главном театре страны и со скандалом изгнанный из него.

Роли других персонажей дали тоже пусть и перспективным, но молодым еще звездам, но этот скандально известный танцор NN…

Данное обстоятельство (что в балете задействован NN) подливало масла в огонь еще больше, давало повод говорить громче, что Новый театр – вовсе не альтернатива Главному театру, и не просто новый, очередной столичный театр – а именно что Новый главный театр.

Чем ближе была осень, тем сильнее Кира понимала, что скандал в обществе неизбежен. Да, Новый театр его создатели планировали изначально как театр, свободный от интриг, но само его открытие уже было провокацией. И балет «Красная Шапочка»… Что там режиссер-постановщик намудрил с намеками на власти предержащие?!.

– Кир, а Кир!

– А… что, тетя Зина?

– Ты прямо как не от мира сего. Я тебя спрашиваю – детей-то с мужем планируете?

– Зина, перестань, – с укоризной одернула тетя Лида старшую сестру. – О таких вещах не спрашивают.

– Не, ну а что… Они десять лет жили и вдруг надумали расписаться. То есть столько лет им пофиг было, что не расписаны, а тут опомнились! – вещала тетя Зина, уже слегка захмелевшая. – С чего это? А если Кира ребеночка ждет – уже в положении, значит?

Все опять с интересом посмотрели на Киру.

– Как только, так сразу всем вам скажем, – флегматично пообещал Тим, от выпитого вина в малиново-розовых пятнах (у него была аллергия на алкоголь, проявлявшаяся именно таким образом).

– Зина! – рассердилась тетя Лида.

– А ты молчи. Ты-то, ты-то что пустоцветом ходишь, молодая еще!

– Я попрошу… – Виктор, муж тети Лиды, начал медленно подниматься из-за стола, укоризненно хмурясь.

– Вить, не обращай на нее внимания!

– Да, Зин, сколько можно… Это день рождения твоего брата, неужели нельзя без скандала обойтись?..

К счастью, скандал, едва зародившись, тут же погас – появился Руслан Брагин, подполковник, начальник отдела, в котором служил отец Киры.

Кира хорошо, чуть не с младенчества, помнила Брагина… Спустя годы он изменился – заматерел, погрузнел, появился живот, взгляд свинцово-серых глаз стал пронзительным, жестким, тоже тяжелым. Только похожий на подкову шрам на его лбу – у кромки волос, справа – остался неизменным.

– Здравия желаю всем. Игорь, друг, прими мои поздравления… Это тебе сверточек, потом посмотришь.

– Руслан! Спасибо. Прошу к столу…

– Нет-нет-нет, я на минуту. Вот через неделю – да, вместе отпразднуем… – говорил Брагин тяжело, отрывисто, словно камни ворочал. – Дамы, всем привет. Зина, Тоня. Лида…

Показалось Кире или нет – но тетя Лида, увидев Брагина, помрачнела, отвернулась, едва кивнув.

И Кира, кстати, тоже недолюбливала, побаивалась Брагина – человека жесткого, решительного. Не человек даже он, а скала, о которую можно легко расшибиться, если вовремя не затормозить.

Раньше Брагин вообще не замечал Киры, девчонки тогда еще. Она надеялась, что и сейчас начальник отца, не заметив ее, уйдет.

Но нет, ошиблась.

– Игорь… Это твои молодые приехали?

– Да, вспомнили про старика… Тимофей, мой будущий зять, это Кира… Узнал? Ребята, это Руслан Эдуардович Брагин, мой сослуживец, друг, начальник.

– Кореш, собутыльник, союзник…

Мужчины захохотали, пожимая друг другу руки и хлопая по плечам.

– Кира Игоревна, очень рад встрече, – Брагин направился к Кире, взял ее за руку, отвел чуть в сторону от стола. – Кира Игоревна, надеюсь, будете с нами на охоте?

«Как интересно. Раньше меня в упор не видел, даже не здоровался. А тут так вежлив… Я была ребенком, он не считал меня за человека. А теперь я не ребенок… Да, есть люди, которые детей за людей не считают!»

– Нет, к сожалению. Завтра уезжаем, – покачала головой Кира.

– Всего на пару дней приехали? Ой, нехорошо… – Брагин попытался изобразить улыбку.

– Дела. У Тима работа, едва вырвался, и я тоже…

– Да. Я в курсе. Слышал. Композитор, балет, театр.

– Премьера скоро. Без меня никак, – подхватила Кира. Она лгала. Уж она-то, именно она, автор музыки, – сейчас не нужна была в Москве. Ее присутствия не требовалось. А зачем? Она только запустила этот механизм, написала музыку. Всё. Теперь над спектаклем работали артисты, балетмейстер, декораторы, оформители, костюмеры.

– Что ж… Понимаю, – серьезно, с уважением произнес Брагин. «Нет, он со мной сейчас разговаривает не потому, что я выросла и уже не ребенок… Он со мной разговаривает потому, что я стала, с его точки зрения, человеком. То есть добилась чего-то, не пустое место. Он делит окружающих на тех, с кем можно общаться, и тех, кто этого недостоин. Я должна быть польщена, гм…» – Но жалко. А то сходили бы всей компанией на охоту, с будущим супругом. На кабанчика. Тимофей Михайлович интересуется охотой?

– Нет, не замечала.

– Очень зря. Прекрасный отдых. Для настоящих мужчин. Кабан – он по своей опасности для человека – на втором месте после медведя. Ну и волки, само собой, у нас в лесах водятся… У нас много волков развелось, кстати.

– Волков? – вздрогнула Кира. Она, конечно, с детства знала, что в местных лесах много всякой разной живности водится, в том числе и волков. Но когда она писала музыку к своему балету, о том не думала. И только сейчас осознала, что сказка столь тесно связана с реальностью. И злой волк – он вот, где-то рядом, в лесу… Настоящий, живой, с шерстью и клыками!

– Да. Их отстрел сейчас разрешен – уж больно увеличилась популяция, жители местных деревень жалуются – иногда звери из леса выходят, даже сейчас, летом. На скот нападают.

– А на людей?

– Бог миловал. Но, конечно, если волков не отстреливать, то и до людей доберутся. Но, помимо волков и кабанов, и дичь, гусей-уток, пострелять можно… Охота – древнее занятие. Это – ритуал, это целая философия, можно сказать… А вам, поди, зверушек жалко? – Брагин наконец улыбнулся – одними губами. Взгляд его при этом оставался жестким, внимательным, от него не ускользал ни один нюанс в поведении Киры.

– Жалко, да… – растерявшись, согласилась она.

– Женщины! – всплеснув руками, опять изобразил улыбку Брагин. Его позвал отец – и Брагин отошел от Киры.

Поговорил с отцом, потом взял Тима под ручку, побеседовал и с ним, с большим уважением. Перебросился парой фраз с дядей Толиком, что-то сказал и дяде Вите. Остальных пропустил. Гену не заметил вообще, словно его не существовало. Да Гена и не лез на глаза грозному подполковнику, сидел, спрятавшись за тети-Тониной спиной, и почти не дышал, зная свое место. Затем Брагин направился в сторону тети Лиды, но та вдруг встала из-за стола, принялась помогать Кириной матери, ускользнув от общения с гостем.

Больше достойных собеседников Руслан Брагин для себя не нашел. Откланялся и исчез.

…Утром следующего дня Тим засел за очередную статью. Мрачный, опять малиново-румяный. Пожаловался на головную боль («Перебрали мы вчера… эх, вот за что не люблю вино!») и попросил Киру не мешать ему.

Кира спустилась на первый этаж, немного поиграла с Гелей. Потом появилась мать и с застенчивой, робкой улыбкой сказала:

– Ну вот, как быстро время пролетело… Сегодня вечером уже на поезд пора.

– Приезжай еще! – пылко шепотом произнесла Геля и изо всех сил прижалась к Кириному плечу щекой.

– Обязательно.

– А когда? Скоро?

– Геля, детка, не будь такой навязчивой… – ласково упрекнула младшую дочь мать.

– Когда-нибудь приеду, – пообещала Кира. – Точнее сказать не могу.

Кира лгала. На самом деле она даже не думала о том, чтобы вновь заглянуть в родной дом. Ну, может быть, еще через несколько лет, когда у кого-нибудь из родни случится очередной юбилей. А так – ездить сюда скучно и тяжело. Мучительно даже. Что ж поделать – родное гнездо стало ей чужим…

Мать стола в дверях комнаты и с блаженной, бессмысленной улыбкой смотрела на дочерей, старшую и младшую, лепетала какие-то банальные глупости и не думала уходить.

Кире настолько невыносимо стало от ее присутствия, от виноватого голоса и вида матери, что она заявила:

– Пойду хоть город посмотрю напоследок.

– Я с тобой! – тут же вызвалась Геля.

– Нет-нет, я быстро по улицам пробегусь и обратно… У меня свои воспоминания.

– Да-да, свои воспоминания… – эхом отозвалась мать. – Геля, не мешай Кирочке.

…Улица с высокими заборами, за которыми прятались соседние дома. Кто там жил? Кира не помнила. Когда у всех такие высокие заборы, глухие стены – вряд ли запомнишь.

Нет, конечно, соседи общались между собой, изредка выходили на общие собрания (когда, например, решался вопрос с уличным освещением), знали, кто где, как зовут, в лицо, но – никакой открытости, жизни нараспашку. Это все-таки не деревня, а город, пусть и небольшой.

Дети встречались на улице, бежали в ближайший парк – там играли. В гости иногда ходили, но Кира – нет, к себе ей звать было запрещено и к другим ходить не разрешали. Все очень строго, чтобы не прослыть навязчивой, да и чтобы о родном доме не пошли сплетни… Отец же Киры – полицейский (вернее, тогда – еще милиционер), человек серьезной профессии, нечего дома вокзал устраивать.

Поворот, еще улица, проспект с липами.

Липы цвели, и от их запаха у Киры запершило в горле. Она остановилась в скверике, что неподалеку от бывшей школы, огляделась. Кажется, тут ничего не изменилось.

Старинные одноэтажные дома. Тихо, тепло. Солнце, ни ветерка. И эти липы, какой от них запах! Всего пара прохожих-то… И всего одна машина – черный внедорожник, припаркована напротив.

Школа стоит пустая, занятия в ней кончились. Поэтому тут так тихо. И в городе никто не знает, что приехала она, Кира.

А зачем кому-то знать? Подруг в детстве у Киры почти не было… А те, что появлялись, – не подруги даже, а приятельницы – на то время, пока перемена в школе длится, поболтать о пустяках. Кире не до дружбы было, она все свое свободное время занималась музыкой.

Дойти, что ли, до музыкальной школы? А смысл? Любимая учительница – та, что готовила Киру к карьере пианистки, – умерла давно. Смысла нет.

Так и стояла Кира под липами, смотрела на свою старую школу.

* * *

Ее нигде не получалось найти – ни в «Одноклассниках», ни в других социальных сетях.

Она и раньше одиночкой по жизни шла, и когда выросла – такой же осталась.

А Сергей мечтал еще раз увидеть Киру. Она сколько лет не выходила у него из головы… По-хорошему, надо было поехать в Москву, найти ее. Но сначала Сергей служил в армии, а потом, когда вернулся, через знакомых, связанных с ее семьей, узнал – Кира нашла себе москвича, с ним теперь живет в гражданском браке.

От злости на Киру (хотя она не обещала его из армии ждать, она вообще ничего не обещала) Сергей сошелся с Ксенией, потом Ксения забеременела… неожиданно, как водится. Пришлось жениться. И вроде как смысла совсем уже нет искать Киру, мечтать о ней.

Родной дядя Сергея занимался ковкой оружия, он племянника в напарники взял. Потом дядя умер (одинокий, бездетный), и дело перешло Сергею. Ну, и клиенты, само собой, и все связи…

Работы – выше крыши, не до романтизма. Сергей работал сутками у себя в кузнице, о Кире первое время вспоминал редко. А тут еще семья, сын родился… Но с женой не очень получилось. Ксения оказалась придирчивой, нервной, обижалась чуть что. Злилась, ревновала к каждому столбу, к работе… ко всему.

Это ужасно, когда жена вечно всем недовольна. Поэтому Сергей, намаявшийся за годы брака, решил развестись. Сын большой, десять скоро, уже понимал парень, что родителям вместе не ужиться. А Сергей все чаще стал вспоминать о Кире…

И вот, не прошло и пары месяцев с тех пор, как их с Ксенией официально развели, и он узнал, что в город скоро приедет Кира. Кира, его первая и, по сути, единственная любовь. Кира, его наваждение и счастье…

Узнал случайно – клиент, работавший в городском отделе полиции, пришел забирать заказ (шашка на стену, на ковер повесить, для красоты, для устрашения!) и обронил – у майора, которому подарок этот предназначается, скоро юбилей. И что гости к майору из Москвы приедут – тоже добавил мимоходом.

Сергей сразу понял, что за гости.

Кира!

Кира будет здесь. Совсем рядом. Как не посмотреть на нее? Да, у нее сейчас муж, или кто там он ей, да, тринадцать лет прошло с того дня, как бывшие одноклассники расстались. Да, возможно, Кира забыла о Сергее и он задаром ей не нужен. Да, скорее всего, она превратилась в столичную штучку, изменилась, стала другим человеком… Да, да, да. Но отчего не взглянуть на нее, хотя бы краешком глаза?!

Сергей караулил у дома Гартунгов – нареза́л круги на своем авто в те дни, когда у отца Киры Игоря Петровича намечался юбилей. Вернее, юбилеи – фактический и официальный.

Сунуться к Гартунгам, переговорить с тем же Игорем Петровичем напрямую – никак нельзя. Отец Киры когда узнал, что у дочери роман, то запретил ей встречаться с Сергеем (рано, девчонка еще совсем), а потом и вовсе отослал ее в Москву. Ну, или сама Кира в Москву сбежала… Словом, Сергей и Кирин отец – до сих пор в состоянии холодной войны. Иногда сталкивались друг с другом в городе – Игорь Петрович делал вид, что знать не знает Сергея… А может, и правда не мог узнать. Забыл. И потом, спрашивать о Кире, когда она замужем уже… Глупо.

Переговорить с матерью Киры? Но она, словно курица, шарахалась от всех, чокнутая какая-то тетка. Муж ее, что ли, запугал… Спросить у сестренки? Тоже не самая удачная мысль. Только переполошишь девчонку.

Оставалось только ждать того момента, когда Кира выйдет на улицу.

Но Кира если и находилась в доме отца, то не появлялась в городе.

…Сергей сделал еще один круг, потом выехал на проспект, припарковался у тротуара. «Бесполезно вокруг ее дома кружиться, и так всем глаза намозолить успел. Надо что-то радикальное придумать. Например, попросить кого-нибудь из бывших одноклассниц позвонить Кире, вызвать сюда… Голомазову или Приходько попросить? Но а если за Кирой ее муж попрется?»

По проспекту, под липами, медленно шла девушка.

Сергей еще не видел ее лица. Только вдруг дыхание отчего-то перехватило, и сердце забилось.

Это же она. Она, Кира.

Словно сам Бог услышал мольбы и послал ее сюда. Чудо!

Сергей несколько секунд сидел неподвижно, пытаясь справиться с волнением, затем выскочил из машины. Догнал девушку и спросил в спину:

– Кира?

Девушка оглянулась.

То же милое лицо, тот же испуганный и строгий взгляд прозрачных голубых глаз… Словно и не менялась. Нет, изменилась – стала еще краше.

– Сергей? – прошептали ее губы.

И голос, голос ее, все тот же, напоминающий музыку, навеки родной голос!

Сергей сделал еще шаг навстречу:

– Это я, Кира. Сергей. Узнала? А я тебя – сразу узнал.

* * *

Сергей спросил, узнала ли она его. А Кира его в первый момент совсем не узнала. Был светловолосый тощий юнец – стал двухметровый дядька с гривой темных волос. Как так? Волосы же светлые, пшеничные должны быть у Сергея… А волосы другие совсем! И еще сизые от щетины щеки. Даже говорил Сергей теперь другим – низким, очень низким голосом, точно шмель гудел.

– Это правда ты? – вырвалось у Киры. Хотя теперь-то она убедилась – перед ней именно он, ее бывший возлюбленный.

– Ты меня совсем забыла… Слушай. Дай же, дай мне на тебя посмотреть! – Он взял ее за руки, повернул. – Какая ты маленькая.

– Это ты вымахал.

– Кира… Ты ведь не одна?

– В каком смысле? А, да, я не одна.

– Детей нет?

– Нет.

– А у меня сын. Десять лет. Артем.

– Я тебя поздравляю, Сережа.

– С женой в разводе.

– С разводом поздравлять не буду… – засмеялась Кира. Она испытывала странные чувства, с одной стороны – была рада Сергею, мечтала его увидеть, вспоминала о нем часто, а вот встретились лицом к лицу – и страх напал.

Словно опять она совершала нечто стыдное, плохое.

– Ты мне не рада.

– Рада!

– Нет. Я же вижу.

– Мне некогда, Сереженька. Мы сегодня уже уезжаем, – она достала из нагрудного кармана телефон, посмотрела на экран, на часы. – Вот… Уже пора. Надо домой идти, собираться.

– И не посидим, не поговорим? – с отчаянием, мрачно спросил он.

– Так некогда же!

– Давай я тебя подвезу.

– Нет. Вдруг кто-нибудь увидит. Нет! – Она попыталась вырвать свои руки из его лап, но Сергей держал крепко, не отпускал. И жалко было его, и мысль эта в голове у Киры свербила – поздно, поздно, ничего не исправишь…

– Ты думаешь, я не пара тебе.

– Что? Ты спятил. Какая пара…

– Да, я слышал. Ты теперь москвичка, известная. А кто я…

– Дело не в этом! – рассердилась Кира.

– А в чем?

– Я не знаю, в чем, только я опаздываю. Все, все. Пусти меня.

– Я не дурак. Встретить и просто так отпустить потом? Да ни за что. Я, может, и не увижу тебя больше… Это мой последний шанс.

Сергей притянул Киру к себе, наклонил назад и прижался к губам с поцелуем. От неожиданности Кира обмякла. Сопротивляться она не могла, чувствуя себя в лапах Сергея тряпичной куклой.

Ах, ну да, он же кузнец, работает с металлом, вот потому у него и ладони словно из железа…

Как странно. Иногда Кире снилось, будто она опять с Сергеем и они любят друг друга. Но во снах к Кире приходил прежний Сережка – белобрысый юноша, стеснительный и нежный… Сейчас же она целовалась с чужим, почти незнакомым мужчиной.

– Пусти.

– Послушай…

– Сергей!

– Не уходи… – Дыхание его было горячим – словно раскаленный ветер дул Кире в лицо, обжигал кожу. Девушка отворачивалась, отталкивала Сергея от себя, жмурилась.

– Ты меня не любишь. Ты меня никогда не любила.

– Поздно.

– Ничего не поздно. Поздно – это когда умрешь, и вот тогда уже точно ничего изменить нельзя, – он целовал ее – в щеки, лоб, губы, нос, плечи, шею.

– Так не бывает, – простонала Кира. – Ой… Ты с ума сошел. Ты меня не знаешь. Я другая. Ты… Ой. Ты меня выдумал!

Она наконец вырвалась и, задыхаясь, отскочила назад. Поправила растрепавшиеся волосы, одернула платье.

– Уходишь все-таки? – мрачно спросил Сергей.

– Да. Прощай.

Сергей повернулся, пошел прочь. Кажется, плечи его подергивались. Он плакал? Он – плакал?!

«Бред какой-то… – с ужасом подумала Кира. – Я с ума сойду. И что мне делать теперь? Я же замуж выхожу, я же Тима люблю… Или не люблю?»

Кира не стала развивать свою мысль и чуть ли не бегом заторопилась обратно к дому.

…Ткнулась в калитку – открыта. Получается, все это время во двор мог проникнуть кто угодно. Город был относительно тихим, да и вряд ли кто в здравом рассудке сунулся бы в жилище майора полиции, но… «Черт. Забыла попросить закрыть за собой. Ну и что? Какая разница, все равно уезжаю, не будет мне никто эту незапертую калитку припоминать!»

Калитка в заборе запиралась изнутри на широкий засов. Да, был еще замок – на тот случай, если дом покидали все его жильцы, но такое случалось крайне редко. Обычно в доме всегда оставался кто-то, в основном мать.

Иногда, вот как вчера, засов специально не задвигали, и гости заходили во двор без звонка, потому что не набегаешься – всем дверь открывать.

Кира зашла во двор, задвинула засов, торопливо взбежала на крыльцо.

Тим уже сидел в прихожей, напротив на стуле – мать с Гелей на коленях.

– Пришла! Наконец-то. Я уже звонить тебе собирался, – с раздражением встретил ее жених.

– Еще же час до отъезда, – напомнила Кира.

– Сейчас твой отец обещал быть. Он нас на вокзал отвезет.

– Он же на работе, мы утром попрощались…

– Говорит, появилось «окно».

Звонок.

– Геля, беги, открой, это папа…

Как хорошо, что отец не заметил оплошности Киры, оставившей калитку незапертой!

Геля убежала, мать поднялась, обняла Киру. Руки у матери дрожали, она, судя по всему, едва сдерживала слезы.

– Мама, все хорошо.

– Когда я тебя еще увижу, деточка моя! – прошептала мать на ухо Кире. От матери пахло сложной смесью лекарств. – Сколько лет еще ждать…

– Мама! – простонала Кира.

Мать уже рыдала в голос.

– Так, кто это у нас тут сырость разводит? – В дом вошел отец. – Олюшка, кончай рыдать. Присядем на дорожку.

Все сели – кто куда, Геля – опять на колени к рыдающей матери. У младшей сестренки глаза тоже на мокром месте были – всхлипывала, вытирала пальцем слезы из-под очков. Смешная…

У Тима на лице застыла гримаса недовольства, раздражения, отвращения. Он то и дело откашливался, словно в горле ком застрял.

– Ну-с, пора, – отец вскочил на ноги, схватился за ручку чемодана на колесиках. – Вперед, с песней! И веселее, товарищи, веселее! Тимофей, ну ты-то чего раскис?

Кира встала, мать с Гелей тоже. Тим все сидел, опустив голову, все с той же гримасой на лице, и словно не слышал ничего.

– Ти-им? – позвала Кира. – Тим, что с тобой?

Тим сглотнул. Поморщился, потом вдруг закрыл глаза, стал заваливаться на бок.

И – упал на пол.

– Тим?! – с ужасом прошептала Кира. Ее и без того мучила совесть, что она целовалась только что с бывшим возлюбленным, что позволяла трогать себя чужому мужчине, что слушала всяческие признания… А тут как расплата наступила. Только почему не ее наказывают, а Тима, ни в чем не виноватого?..

К счастью, Тим через несколько мгновений открыл глаза, попытался встать. Отец помог ему подняться.

– Что-то мне хреново… – вяло произнес Тим.

– Да ты весь горишь! – Кира прикоснулась ладонью к его лбу.

– Что же делать-то… – запричитала шепотом мать. – Как же вы поедете, если Тимофей в таком состоянии?

– Никак они не поедут, – отрезал отец, внимательно глядя на будущего зятя. – Да и не пустят тебя в поезд, брат. В больницу надо. Добраться до машины сможешь или «Скорую» вызвать?

– Смогу, – пробормотал Тим.

– Обопрись о плечо… Кира, ты с другой стороны. Пошли. Геля, открой пока ворота!

Всю дорогу до больницы у Киры теплилась надежда, что, может быть, обойдется. Что Тиму сделают укол, ему станет лучше и они сядут в поезд. Наивные, детские фантазии.

Тиму лучше так и не стало.

Доехали до больницы.

– Сидите, я сейчас… – Отец выскочил из машины, легко и стремительно, точно мальчишка, взлетел на крыльцо – туда, где находилась дверь, ведущая в приемный покой.

В детстве Кире несколько раз приходилось лежать в этой больнице. Когда аппендицит вырезали, рука поломалась, еще там… Не слишком веселые воспоминания. Оттуда, из детства, шло ощущение тоски и безнадежности.

Внутри больницы, Кира помнила, длинные коридоры, стены крашены в зеленый цвет. Зеленый сам по себе – хороший, веселый цвет, но есть у него такой противный-противный оттенок с примесью болотного, от которого кошки на душе скребут.

Постылый зеленый, казенный зеленый. Напоминает плесень, застоявшуюся воду в луже за свалкой. Веет холодом и формалином. Да, именно так: на первом плане резкое химическое амбре, а за ним едва различимые нотки разложения… Страшно. Тоскливо.

– Тимочка, держись, – пробормотала Кира, гладя Тима по пылающей от жара щеке.

Он застонал, поморщился.

Кира еще ни разу не видела жениха в таком состоянии. Тим, даже когда болел, сохранял бодрый, деловой настрой…

Через минуту появился отец в сопровождении высокого лопоухого парня с дурашливой улыбкой на лице – тот катил перед собой черное кресло на колесиках.

– Транспорт подан! – заржав, сообщил парень. Санитар, наверное, медбрат?

– Корзинкин, давай без шуточек, – строго произнес отец. Подхватил Тима, помог тому перебраться в кресло. – Доктор сейчас будет, хороший доктор – Захаров, он осмотрит тебя, Тимофей.

Отец покатил Тима в кресле, а Кира пошла за ними.

Небольшой холл с полом, выложенным кафельной плиткой, и – знакомые зеленые стены. У девушки даже сердце сжалось…

– Проходите! – крикнули из распахнутых дверей.

Там, в приемном, их всех встретил доктор Захаров – дядька лет сорока, жилистый, небритый, с пронзительным взглядом голубых глаз. Он до безумия напомнил Кире незабвенного доктора Хауса, особенно когда заговорил. Манера его речи – резкая, циничная… И юмор этот – тоже циничный какой-то. Мортальный.

– Тэ-экс… Пациент скорее жив, чем мертв. Значица, будущий ваш зять, Игорь Петрович? Круто вы с зятьком…

Отец раздраженно хохотнул, недовольным голосом пошутил в ответ. Кира не слушала – она напряженно смотрела на Тима.

– Что случилось? Упал в обморок? Да, бывает такое… Я ж говорю, чем-то напугали вы зятя, товарищ майор!

– Он горит весь, – пробормотала Кира. – Мы температуру не мерили, но, кажется, очень высокая.

– Тэ-экс, а мы сейчас померим. Дышите. Повернитесь. Дышите. В глаза мне смотрите. Теперь давление… ручку сюда кладем… Только сегодня плохо стало?

– Нет, – опять вмешалась Кира. – Он уже дня два какой-то не такой.

– «Какой-то не такой?» – щетинисто улыбнулся доктор Захаров. – А подробности? И попрошу не стесняться, я же доктор…

Зазвонил сотовый отца, он извинился, отошел в сторону, несколько мгновений слушал, потом сказал:

– Прошу прощения, срочный вызов. Тимофей, держись. Кира, и ты!

– Ничего-ничего, без вас справимся… – махнул рукой Захаров. Отец убежал.

– Мы попали под дождь, – с трудом выталкивая из себя слова, заговорила Кира. – Еще там, в Москве, на вокзале. Я ничего, а Тим, думаю, простудился. И в поезде дуло, он окно не хотел закрывать…

– Душно было, – пробормотал Тим.

– Тебя, наверное, просквозило! – закричала Кира. – И потом он кашлял, румянец этот… Тим, какой же ты упрямый! Я тебя просила закрыть окно. А ты!..

– Тихо-тихо-тихо, вылечим мы вашего жениха, Кира Игоревна. Недельки две у нас полежит, и как новенький.

– Да? – растерялась Кира. – Две недели здесь?

– Это минимум, – поднял палец Захаров. – Хрипы в легких. Надо сделать рентген, сдать анализы… Я подозреваю пневмонию. А с пневмонией шутки плохи. Как бы еще осложнений не случилось. Давайте мы сейчас вашего жениха в терапевтическое отделение определим.

– Пневмония… Я с ним!

– Нет-нет, вам нельзя туда. Приходите завтра. И не волнуйтесь так, пожалуйста! – Доктор улыбнулся вполне по-доброму. Сейчас он уже не сильно напоминал телевизионного Хауса.

– Тим, наверное, надо позвонить твоей маме? – спохватилась Кира.

– С ума сошла… – пробормотал он. – Ни в коем случае. Я тебя умоляю!

Появилась медсестра, повезла куда-то Тима.

Кира пошла за ними, но далеко ее не пустили, развернули перед дверями, ведущими в блок, где лежали больные, погнали назад. «Может, надо было рискнуть и сесть на поезд? В Москве же доктора лучше? Хотя… Не факт. В таком состоянии в поезде… Да и в поезд его точно не пустили бы… О господи. Как же так получилось?»

Кира побрела обратно по коридору, вдоль стен, выкрашенных в зеленый цвет. Запуталась, свернула не туда, ткнулась в очередную дверь и оказалась на заднем крыльце больницы.

Небольшой дворик, заросший кустами, клумба с цветами, скамейки. Чуть дальше, за деревьями – одноэтажный дом малиново-красного цвета. Тоже ужасный оттенок. Напоминает о развороченной плоти. О смерти. Кстати, именно в том домике морг, кажется. Кире вдруг стало нехорошо.

На скамейке сидел и курил давешний лопоухий санитар – Корзинкин.

– Сигаретой не поделитесь? – спросила Кира, которая и не курила почти.

– Ага. Держите, – санитар щелкнул зажигалкой, с любопытством глядя на Киру. Его уши против солнца сияли ярко-оранжево. – А вы дочка Игоря Петровича, я знаю.

– Спасибо. Да.

– Он герой. Я видел, как мужиков он арестовывал – ну, тех, которые сберкассу брали. Вот человек – ничего не боится! Майор, мог бы в кабинете сидеть, а сам на операции ходит! – с восхищением сказал санитар. – Со мной здоровается. Я ему, как чего в городе увижу подозрительного, сразу докладываю.

– Да, мой отец – герой, – закашлявшись, отозвалась Кира.

Санитар еще болтал, но Кира опять отключилась. Она думала только о том, что придется остаться в этом городе.

«Это ловушка. Это самая настоящая ловушка! Тим, Тим, который никогда и ничем не болел, кроме аллергии и насморка, вдруг умудрился попасть в больницу…» – размышляла с тоской Кира, возвращаясь в родительский дом.

Совесть грызла ее – за те поцелуи, которыми она обменялась с Сергеем на липовой аллее, за то, что сомневалась в своей любви к Тиму, за то, что мало беспокоится о нем… Ведь он заболел, и заболел серьезно, а она думала лишь о том, как побыстрее отсюда свалить, и даже готова была запихнуть больного жениха в поезд… Хорошо, что ума хватило не озвучить это!

Музыка, тревожная музыка звучала в ушах – одиноко, надрывно пела скрипка, стонала и кричала. Словно корчилась в муках душа человеческая, замурованная со всех сторон в каменном мешке, ища выхода… «А какой выход-то? – зло оборвала свои музыкальные фантазии Кира. – И у души иного выхода нет, кроме как помереть. Хотя нет, умрет тело – душа найдет выход».

Она нажала на звонок. Калитку открыла мать – взволнованная, с дрожащим подбородком.

– Как? – спросила она Киру. – Что с Тимофеем?

– Подозревают пневмонию.

– Что?! Ой, беда-то какая… И что доктор сказал? Что делать теперь?

– Мама, я не знаю, – раздраженно ответила Кира, шагая к дому.

– Девочка моя, я так беспокоюсь…

– Мама, мне от твоих причитаний только хуже! – бросила через плечо Кира. – Пожалуйста, не надо. Вылечат Тима, на дворе не девятнадцатый век.

Кира поднялась на второй этаж, в свою комнату, упала на кровать. Пронзительный плач скрипки по-прежнему звучал в ушах. К нему еще добавилось гудение виолончели, появилась барабанная дробь.

– Нет! – поморщилась Кира. – Нет. Не хочу.

Она закрыла ладонями уши и долго лежала так, свернувшись, на кровати.

«Тим запретил звонить своей матери. Что ж, верно. Она сейчас в Америке, у подруги. Если позвонить, точно сорвется, прилетит. Она до безумия любит Тима. Мне кажется, она считает, что я недостойна ее сына. Возможно, она права…»

Кира уснула.

Открыла глаза – ночь за окном.

Верно, мать побоялась беспокоить ее и Геле запретила. «Интересно, отец уже вернулся?»

Хотелось есть. Кира вспомнила, что только завтракала сегодня.

Осторожно, стараясь, чтобы не скрипели ступени под ногами, спустилась на кухню. Достала из холодильника бутылку кефира, нашла маленький творожок. Прекрасно, вот и ужин.

«Руки-то я так и не мыла»… – спохватилась Кира. Хотела сделать это тут же, в раковине, но потом передумала, отправилась в ванную – ту, что находилась рядом, на первом этаже.

Вымыла руки, сполоснула холодной водой лицо и вытерлась чистым полотенцем – полотенца лежали в шкафчике рядом, стопкой, как в детстве.

Вообще мало что изменилось в родительском доме. Тот же кафель на полу, та же чугунная, ослепительно-белая ванна… Кира огляделась. И вздрогнула.

Маленькое пятнышко на полу. Красное пятнышко, с полсантиметра в диаметре – на белом кафеле. Почти незаметное. Но такое яркое… Маленькое пятнышко, а выглядит словно лужа крови.

Но что за глупости, может, это и не кровь вовсе! «Я с ума схожу, мне всюду видится кровь, смерть, я чувствую запах формалина и разложения…»