Текст книги "Лето радужных надежд"

Глава 6

Степа оставил машину на углу Гороховой, вместо того чтобы, как обычно, заехать в свой двор. Была у него одна мысль: проверить. И поэтому он пошел от угла пешком вдоль заборов, а дойдя до своего, сизого забора, пригнулся и приник к щели между двумя досками. Шесть часов вечера, до возвращения Юли с работы еще минут двадцать – удачное время. Доверяй, но проверяй, угу.

Сначала через щель не было видно ничего особенного: ну, двор, ну пионы цветут, жасмин, яблони, лужайка. Потом из-за дома, с задов двора донесся визг. Тонкий, детский визг – Яся! Степа дернулся – но тут из-за угла дома показалась новая домомучительница с Ясей наперевес.

– Отправляется в поле-оот! Самый быстрый самоле-оот! – вопила няня как сумасшедшая.

Яся, перехваченный под живот, визжал и смеялся. Корпулентная няня, в своем цветастом серо-розовом платье похожая на облепленного лотосами бегемота, неслась через двор. Хоп! – и она перепрыгнула невысокий кустик.

– Ого! – изумился Степа.

– Ииии! – восхитился Яся.

Няня с Ясей скрылись за домом. Степа – в полуприсяде, приникший глазом к щели, – ждал, когда они снова вылетят из-за угла.

– Подсматриваешь? – шепнул кто-то рядом.

Степа подскочил.

Это была Юля. Его милая Юля – маленькая, как Дюймовочка, в синем платье, перехваченном на тонкой талии красным пояском. По правде говоря, как только она начала ходить на работу, так выглядеть стала просто замечательно. Нет, домашние спортивные штаны тоже были по-своему неплохи, но такой – нарядной, изящной – она нравилась Степе больше.

– Подсматриваешь, да?

– Эмм… – смутился Степа.

– И правильно. А теперь подвинься. Не зря ж я раньше пришла, – и Юля сама приникла к щели.

Степа присел рядом на корточки.

– Ну что? – спросил он.

– Пока ничего.

Юля поерзала у забора, а затем замерла.

– Ой… ой…

– Что там?

– О боже…

– Ексель-пиксель! Юля!

Жена с порозовевшим лицом села рядом со Степой.

– Кажется, у них было соревнование на самый громкий пук… с голой попой, – сконфуженно сказала Юля.

– Ого! Кто победил? Надеюсь, наш?

– Нет, извини. Победила няня.

Степа расхохотался.

– По-моему, я нашел отличную няню!

Юля вздохнула.

– А что? Что? Скажешь, нет?

– Да, – усмехнулась Юля. – Наверное, я просто завидую. Ясе так весело с этой Людмилой.

– Вот эти вот извилистые извивы женского разума! – Степа рукой изобразил арабскую вязь. – Тебе что, нужна грымза? Чтоб Яська няню боялся, а любил только тебя, угу.

Жена обиженно замолчала и отвернулась. Ох! Что делать? Если жена неправа – извиняйся.

– Нет-нет, грымза не нужна, – стал подпихивать ее в бок Степа, – мы Юлечку любим, Юлька у нас лучшая, угу, самая-самая мать. Мать Тереза! Матерая такая материщще, угу, матерюга! Любимая наша мегамать.

Мегамать хмыкнула и сменила гнев на милость.

– Пойдем в дом, – Юля взяла Степу под руку.

Они подошли к калитке, и Степа уже видел поверх нее домомучительницу и Ясю на крылечке – няня делала Ясе козу, тот заливисто хохотал, – как жена остановила Степу.

– Подожди минуту! – она порылась в сумке и достала оттуда клочок бумаги. – Вот!

На бумаге было написано синей ручкой: «Израиль, Киннерет» и какое-то труднопроизносимое название.

– Что это?

– Это клиника. Я на работе немного поговорила… нет, про твою бабушку – молчок! Ты же сказал, что секрет. Я сочинила, что одна моя родственница – тетка… ну, что у нее нашли то самое. Оказывается, если спросить, это не редкость.

– Рак?

Юля помялась, будто побаиваясь самого этого слова.

– Рак, – выговорила она. – Так вот, оказывается, пока я была в декрете, наш главбух ездила туда, в Израиль. На лечение. Причем началось еще раньше, но я не знала. Никто на работе не знал, она не говорила.

«Неудобно как-то людям про свою смерть, угу, возможную смерть говорить», – подумал Степа.

– А теперь ей сделали операцию, потом… ммм… ну, что положено.

– Химию?

Юля поморщилась от этого уточнения, но продолжила:

– Да. В общем, теперь она здорова! Говорит: там врачи – волшебники, на них молиться надо. Клиника светлая, отношение человеческое, не то что у нас: «Ждите, много вас тут». Но главное – врачи, методики. Говорит, семьдесят из ста излечиваются, чудеса-чудеса.

Юля говорила, понизив голос, будто все это было секретом.

– Угу. Угу…

Степа потер подбородок.

– Вообще это мысль! Это израильское направление – оно такое, да, это направление. Это уже не тупик! Ну, тянуть не будем. Сейчас я, это, съезжу к Майе, и туда ее. Уговорю. Вперед, на Святую землю!

День сразу прояснился. До этого все, что было в дне – идиотские разъезды с отцом по квартирам (тьфу, провалился бы ты со своими подарками! ничего мне не надо!), когда еще приходилось слушать его цветистые рассказы, держать вежливую улыбочку, в то время как в голове одна мысль: ба помирает! Майя помирает! А теперь… С какой, собственно, стати Степа решил, что ничего не изменишь? Молодец Юлька, угу. Мы еще поборемся! Мы тебя еще вылечим, ба!

– Правда, деньги, – скривилась Юля. – Наша главбух – она дачу и машину продала, чтобы эту клинику оплатить.

– И правильно, это самое, правильно сделала! – бодро отозвался Степа.

Юля покачала головой:

– Само собой, только я про другое. Откуда Майе Александровне… – Она поправилась: – Откуда нам столько денег взять? Это тысяч десять как минимум.

– Чего? – глупо спросил Степа.

– Не рублей же. Долларов. Или евро, не знаю. Нет, кажется, главбух сказала: доллары. Неважно, доллары-евро, какая разница! – в раздражении зачастила Юля. – Десять тысяч как минимум. Откуда такое взять? У тебя, у меня – ноль на палочке. Я даже на подгузниках Ясиных экономлю.

– Отставить подгузники, – скомандовал Степа и обнял разволновавшуюся жену. Он подумал немножко и сказал: – Нет, это как раз не проблема. Угу. Пусть Майя у отца, да. У отца возьмет.

– У твоего отца? – наморщила лоб Юля.

– Ясное дело. В кои-то веки его миллионы на что-то сгодятся. Угу.

Юля почему-то замолчала. Она явно была не согласна со Степой (в чем? с чем тут спорить? у отца денег прорва – это раз, он чуток отсыпет Майе – это два, вот, все ясно), но молчала.

– Что? Неужели ты думаешь, он это? Откажет собственной матери? Юля, Юля, Юля! Извини, конечно, извини, но все-таки не людоед у меня отец, угу, не последняя сволочь!

– Нет, конечно, – смутилась Юля. – Я… ничего, я ничего.

Почему-то Степе открыла не Майя, а ее старая подруга – Софья Аркадьевна, крохотная, энергичная и веселая старушенция. Причем сейчас Софья Аркадьевна была наклюкавшись.

– Вот ты ходишь не пойми где, а твоя бабушка – на краю гибели! – сказала она Степе, распахнув дверь.

Степа рванулся вперед, не сняв ботинки.

– Была на краю, пять минут назад! – крикнула из коридора Софья Аркадьевна.

Посреди гостиной расставила ноги стремянка, а за ней в кресле сидела бабушка – с круглыми глазами и подозрительно притихшая. Ее худая, высохшая шея торчала из алого ярчайшего халата, как шея диковинного птенца.

– Что случилось? Тебе плохо? – кинулся к ней Степа.

– Все в порядке, – Майя приняла свой обычный строгий вид. – Не надо драм.

– Она чуть не сверзилась со стремянки! – доложила вернувшаяся Софья Аркадьевна.

Выяснилось, что бабушка захотела снять новый абажур, повесить древний – тот самый, который она разыскивала, и вот наконец разыскала.

– Извини, да, извини, но это просто глу… – в раздражении начал Степа и осекся под орлиным взглядом Майи. – Почему сама? Почему ты, это, меня не позвала?

– Пожалуйста, зову, – сделала широкий жест ба.

– Степашка, красненькое будешь? – подняла бутылку ее подруга.

– Знаешь, Соня, я бы выпила кофе! – сказала Майя. – Мне сейчас это нужно. Не в службу, а в дружбу – сходи на кухню, свари.

Как только Софья Аркадьевна удалилась (покачиваясь и мурлыча себе под нос какой-то мотивчик), Степа плюхнулся на стул рядом с бабушкой.

– На, это, держи, – сунул он ей в руку Юлину записку.

Майя прочла. Воздела тщательно прорисованную бровь.

– Хм. Очевидно, это клиника в Израиле, где принимают раковых больных. И по сходной цене обещают им здоровье и счастье. Так?

Степа кивнул.

– И что я там забыла?

– Ну, ба! – растерялся Степа.

– Все, кому не лень, ругают нашу медицину, – фыркнула Майя. – Это же проще простого – обругать! А я в этой медицине проработала пятьдесят с лишним лет. И я скажу, что, несмотря на отдельные недостатки, у нас многое очень даже на уровне!

– Ну, ба…

– Прежде всего люди, – твердо сказала бабушка.

– А если это? Если заболит? Я читал где-то: один генерал застрелился. Ужас же. У него таблетки кончились, а ему не выписали, угу, говорят: идите туда и туда, соберите десять бумаг, ага, с печатями…

– Степа, не надо, – прервала его Майя. – Я получше тебя знаю ситуацию с морфином для больных. Это беда и позор, но я тебя могу успокоить: меня эта беда не коснется.

– Хорошо, – кивнул Степа, а потом испугался: – Ты что, ты тоже хочешь? Как генерал?!

– Господь с тобой. Просто у меня есть связи, и для меня эти пять бумаг с печатями делают по щелчку, – надменно сказала Майя. – Я без обезболивающего не останусь.

Степа встал, прошелся вокруг стола, взглянул на бутылку вина, поднял с пола отвертку и закрутил в руке.

– Надо что-то делать! Да. Не сидеть на месте! – сказал он. – Лечиться! И это самое, бороться! А если там, в Израиле, они что-то такое умеют? Такое, что ух! – и хорошо.

Майя смотрела на его метания молча и прохладно, будто не с ней это все происходило, будто не ее придавило страшное слово «рак».

– Я тебя немного дезориентировала, мой дорогой. Я вовсе не стою одной ногой в могиле, – спокойно сказала она. – Это всего лишь болезнь, серьезная, но не самая редкая в моем возрасте. И кстати, я уже лечусь.

– Постой, ты, это, ты в воскресенье сказала…

– Я была расстроена из-за вашей ссоры с отцом. Я преувеличила.

Степа замялся. Он испытующе смотрел на Майю, но по ее лицу ничего нельзя было понять. Ему бы хотелось поверить ей, но что-то мешало.

– Аа! Я понял. Ты не хочешь отцу говорить! – осенило Степу. – Из-за этого все. И «наша медицина – лучшая медицина в мире». Потому что на Израиль, угу, на Израиль, Германию, Францию, куда там, где лечат нормально? – на туда нужно деньги у отца взять, да. Рассказать. Ну-у, еканые фреймы, ба…

Из коридора донеслось пение приближающейся гостьи.

– Соне ни звука про болезнь! – успела предупредить ба.

– Как за Танаис рекой, да рекой, ски-ифы пьют-гуляют! – вошла Софья Аркадьевна с двумя чашками кофе. – Это тебе, подруга дней моих суровых, а это тебе, малыш, – она поставила одну чашку перед Майей, другую сунула в руки Степе, а сама села за стол и налила себе вина.

– Тебе бы тоже кофе не помешал, – неодобрительно сказала Майя.

– Ты как поболталась на стремянке, стала трезвая и скучная, – доложила Софья Аркадьевна. – А мое расписание требует праздника. Вот поеду завтра на дачу с Годзиллой и месяц кряду буду пай-бабушкой.

– Как знаешь, – махнула рукой Майя.

– Степан, хватит прохлаждаться! – воткнула в него тощий пальчик гостья. – Разберись с абажуром. Прими бой! Один на один, ты и абажур.

Степа вздохнул, допил кофе и пошел разбираться. Сначала, разумеется, отключил электричество, затем забраковал предложенную бабушкой отвертку и полез в старый чемоданчик с инструментами, нашел нужную, открутил и снял потолочную розетку… Знакомые действия успокаивали. Наконец громадный шелковый купол был аккуратно водружен на стол.

– Мне кажется, он великоват, – оглядывая оранжевого гиганта, сказал Степа. – Ты, это, промахнулась с покупкой.

– Не я. Богдан принес, – ответила Майя.

– Тогда понятно. Никуда без широких, угу, без широких жестов. Я все же советую сказать ему. Да, сказать.

Софья Аркадьевна встрепенулась:

– Что сказать?

– Так, ерунда, – качнула головой ба. – Ты не отвлекайся, вешай абажур.

– Ээ… этот? Ты уверена?

Степа покрутил в руках шелковый абажур цвета мандаринового ситро, с прихотливо разбросанным узором из дырок. Он сунул в две дырки пальцы и показал бабушке козу.

– Да… стиль гранж. Музыка подворотен, – скептически сказала Майя. – Пожалуй, я могу просто подарить его Богдану. Верни-ка на место мою прежнюю люстру! Она на балконе.

Через минуту Степа вернулся с трехрожковой люстрой. Три белых плафона, напоминавших лилии, были все так же белы, но одной из лилий не хватало значительного куска.

– Это не я кокнул. Это до меня.

– Бардак! – возмущенно воскликнула Майя. – Что мне теперь вешать?

– Купол Исакия? – спросил Степа, предлагая оранжевого гиганта.

– Да… Хотя нет.

Майя выбирала и передумывала, Степа сновал по стремянке то с одним абажуром, то с другим, то с люстрой, пока терпение его не лопнуло.

– Энд ов гейм! – и он стал прикручивать то, что было у него в тот момент в руках, а именно дырявую фамильную реликвию.

– А отцу ты, это самое, ты должна рассказать, – сказал он сверху, со стремянки.

Майя нахмурилась.

– Что рассказать? – полюбопытствовала Софья Аркадьевна.

– Так, ничтожный вопрос. Даже беспокоить Даню этим не буду.

– Никакого беспокойства, угу. А вопрос в рр… рысаках! – Степу понесло. Прикручивая винты отверткой, он сыпал словами, игнорируя грозные взгляды Майи снизу. – Рысаки Рысаковичи. Одна, но пагубная страсть, да, ба ими заболела.

– Это эвфемизм? Неужели у моей душеньки появился молодой любовник? – захихикала Софья Аркадьевна.

– Если бы. Нет, обычные такие рысаки. Угу. Хочет купить одного местного, от сохи, а я ей говорю: заграничный рысак-то лучше.

– Что ты будешь с ним делать? – спросила гостья.

– Гарцевать, – каркнула бабушка.

– Гриву ему чесать, да, гриву чесать, – продолжал Степа. – Это есть такое направление: конетерапия. В вашем возрасте оно очень, это, полезное. Осталось только взять денег, да, денег у моего отца.

– Разумеется, я ничего брать не буду, – Майя прикрыла глаза ладонью.

– А я не это, я не понимаю, почему ты не хочешь ему рассказать, – упорствовал Степа.

– Степа, ты о правах личности слышал? У меня есть право своих… рысаков оставить при себе, и только я решаю, кому что буду рассказывать. Если ты уважаешь мое достоинство…

Степа воздел руки.

– Нисколько, нет! В смысле, нисколько не покушаюсь на твое это. Но почему?.. Трясешься над ним? Лишь бы не взволновать?

– Рысака? – удивилась Софья Аркадьевна.

– Отца моего, – сквозь зубы сказал Степа. – Да им хоть гвозди забивай, угу, хоть в футбол играй. Упругий чугунтий, редкий металл, от него все, это, отскакивает. Так что я предлагаю сегодня же, да, сегодня или завтра, как он к тебе придет, объявить.

– Эх, Степа… – вздохнула Майя.

– Я закончил, – сказал Степа, спускаясь со стремянки.

Софья Аркадьевна вертела острым носиком, переводя взгляд с одного на другую.

– Дурите вы меня, слабую женщину! – сказала она. – Ну и ладно. Я, Маечка, твоих рысаков уважаю, в отличие от младшего поколения. У каждого из нас могут быть свои рысаки в шкафу, а также их скелеты. Пойду опять варить кофе!

Майя послала ей благодарный взгляд, а когда подруга удалилась, зашипела на Степу:

– Больше ни слова! Чтоб никаких намеков, никаких, к черту, рысаков!

– Но это же! Это же! – шепотом запротестовал он. – Это вопрос жизни и смерти!

Он схватился за голову.

– Чушь, – шепотом отрезала Майя. – Не устраивай тут греческую трагедию! У меня хорошие врачи, есть все лекарства, я чувствую себя неплохо и собираюсь прожить еще долгие годы! Именно поэтому я не еду ни в какой Израиль. А если б захотела поехать, то поехала бы на свои!

– Неужели? Может, ты тоже, это, втайне миллионерша? Мадам Корейко? – язвительно сказал Степа.

Вместо ответа Майя встала из кресла (алый халат, доходивший до пола, колыхнулся императорской мантией) и подошла к стеллажу, где лежал ее планшет. Так небрежно, будто она всегда это умела, а не Степа обучал ее когда-то, повторяя одно и то же по двадцать раз, она открыла почту и предъявила ее внуку.

– Посмотри. На прошлой неделе было мне письмо от «Кингфиш Ассет Мэнеджмент». Да, открывай. Читай! – указывала ба. – И файл к нему приложен, выписка, ее тоже открывай.

Сначала шла блямба логотипа, официальное наименование и юридический адрес этого «Ассет Мэнеджмент», в общем, все как полагается, а затем черным по белому было сказано, что средства Майи Александровны Соловей (ничего себе! у нее есть средства!) на данный момент находятся в инвестфондах «Кингфиш-Черная металлургия», «Кингфиш-АйТи» и «Кингфиш-Высокодоходный». Степа был изумлен: сочетание бабушки и инвестфондов казалось столь же невероятным, как банк имени Майи Плисецкой. Но дальше шла совсем удивительная вещь – цифра. Итоговая цифирь – семнадцать тысяч пятьсот шестьдесят два доллара!

– Мадам Корейко, я это самое. Я снимаю шляпу, – сказал Степа.

– Ничего особенного, – пожала плечами Майя. – У меня всегда оставались деньги от того, что давал твой отец. Понятно, что банковские проценты даже инфляцию не догоняют. Вот, я стала деньги вкладывать. И даже немного заработала за последние пять лет. Я вполне самостоятельная женщина в финансовом плане.

Она говорила так легко, будто разобраться в инвестициях – самое заурядное дело для семидесятисемилетней женщины, прожившей большую часть жизни при социализме и сталкивавшейся с единственным финансовым институтом: сберкассой. Впрочем, его ба всегда была незаурядной! Да, пожалуй, это в ее духе.

Но если деньги у Майи были, если она могла позволить себе хоть Израиль, хоть Германию, но не ехала… Получается, ехать было не нужно? Получается, бабушка говорила правду: болезнь ее не так страшна, с таким раком – не раком, рачком, ха-ха! – справятся и врачи в Домске! Иного объяснения не было, если считать ба Майю хоть немного здравомыслящим человеком, а уж в здравом смысле Степа ей никогда не мог отказать.

Степа наконец почувствовал облегчение. Будто свинцовый сейф давил ему на плечи все эти дни, начиная с несчастного вечера воскресенья, и вот – убрался.

– Ты моя бабуленька-красотуленька! – обнял он Майю и спрятал лицо у нее за плечом.

– Да, это я, – с достоинством ответила ба.

– Но ведь если это самое, если понадобится, ты снимешь эти деньги? Поедешь лечиться? – тревожно переспросил Степа.

– Можешь не сомневаться. А ты…

Майю прервал писк телефона: эсэмэс.

Она прочла и закусила губу. Глаза ее сжались от печали.

– Что?

– Богдан пишет, уехал в Москву. Дела, – спокойно ответила Майя, уже овладев собой. – Жаль. Я хотела устроить на прощанье ужин…

Тук-тук! – постучала и сунула нос в гостиную Софья Аркадьевна.

– Не хочу нарушать ваш тет-а-тет, но мне пора в постельку баиньки! Палубу качает, если вы понимаете, о чем я, – возгласила она и захихикала.

– Степа, отвези Софью Аркадьевну, – велела ба.

– Куда едем? – спросил Степа, когда захмелевшая старушенция устроилась в его «Ладе».

– Даунинг-стрит, десять!

Степа возвел глаза и вздохнул.

Глава 7

Шли дни, шло лето. Время замедлилось – то ли от жары, то ли от ожидания. Главное, чего ждал Степа, – это вестей по конкурсу. Он был уверен, что у их с Борей приложения есть шансы. Много было в него вложено сил и надежд, но не в этом дело, а в том, что оно получилось классным. Оно заслуживало победы, заслуживало того, чтоб ему добавили денег, раскрутили, рассказали о нем на всех углах, принесли его на блюдечке каждому, кто захотел бы опробовать. Седьмого июля, через месяц по окончании подачи заявок, фонд Like Ventures должен был объявить победителей.

А пока Степа работал все в том же агентстве, ездил с клиентами на опостылевшие ему показы квартир и возился с линялыми планами БТИ и пахнувшими пылью справками. Вероника, его начальница, стала придираться к нему по каждому поводу. Входила в агентство и, видя Степу, воротила нос. Степа подозревал, что тут не обошлось без отца. Не зря Вероника перед Степиным днем рождения так упорно навязывала ему отца в клиенты, не зря пела ему дифирамбы. Видимо, что-то ей отец пообещал. А потом в один миг сорвался в Москву – и все. Поманил и забыл. Что мог Веронике наобещать его отец, Степа не знал, но предполагал самое простое: деньги. Привычный для отца инструмент, та кувалда, которой он решал все проблемы. Например, пообещал отец Веронике вложить деньги в ее агентство. А если не деньгами помочь обещал, то связями – свести с нужными людьми… Когда Вероника однажды съязвила что-то про Богдана Соловья, Степа окончательно убедился в этой своей гипотезе. Отчего легче не стало: Вероника замечала каждый его промах, требовала сделок скорей, и вообще, похоже, дело пахло увольнением.

К счастью, дома все было в порядке. Ясе стукнуло одиннадцать месяцев, он еще не пошел, но зато ползал со скоростью гоночного болида и стремился разорвать, разбить или надкусить все, до чего мог дотянуться. Задавал жару. Впрочем, няня не жаловалась, говорила: зато с ним не соскучишься. Юля каждое утро мчалась на работу, по уши довольная тем, что «больше не заперта в четырех стенах», а вечером бегом бежала домой – не только, чтоб минута в минуту сменить няню, но и потому, что теперь успевала соскучиться по Быстрому. «Радость моя» – так называли Яську Степа и Юля. Конечно, кроме тех моментов, когда он истошно вопил. Что случалось каждое утро, когда родители уходили на работу: «Мама, ма-аамааа!» – а иногда и: «Папа!» – Яся ни в какую не хотел расставаться с ними (особенно с Юлей, естественно), но что поделать – приходилось… Оставив за скобками этот ежедневный плач и рев, Степа сказал бы, что у них в семье все очень даже хорошо.

Майя говорила: «Живу, дышу, не будем об этом, отстань». Степа надеялся, что она идет на поправку. Оказалось, что ей еще год назад сделали операцию (целый год она ото всех скрывала!) и теперь она «восстанавливается». Пьет таблетки, потому что в ее случае химия не нужна. Вот вся информация, которую удалось вытащить из Майи, она категорически не хотела отвечать на вопросы о раке и запрещала рассказывать о своей болезни кому-либо еще. «Что, у нас нет других тем для разговора? Разве жизнь остановилась? Вот и прекрасно. Ну, что у тебя но– вого?»

Отец уехал в Москву так же стремительно, как появился. Уже в дороге написал ба эсэмэску – и все. Он даже не стал делать вид, что собирается продолжать поиски квартиры в Домске, не зашел попрощаться с внуком, которого прежде так жаждал увидеть. Он пропал бы так же бесследно, как исчезал до сих пор, но тут в него вцепилась Майя. Точнее, Майя вцепилась в них обоих – и в отца, и в Степу, как железные клещи. Каждое воскресенье Соловей-младший должен был являться к ней, после чая ба звонила отцу, немного болтала с ним, а дальше: «Кстати, у меня тут Степа. Поговори с ним!» Приходилось излагать, как дела: на работе нормально, Юля нормально, Яся растет, угу, нормально, а ты как? Надо было играть в сына и папочку. По понятным причинам в этой малости Степа не мог Майе отказать.

Миновал месяц, наступило седьмое июля, но никаких объявлений на сайте Like Ventures не появилось. Степа заволновался. Он подождал еще день, затем позвонил в московский офис венчурного фонда и строго спросил: «Это… извините, извините, конечно… когда?» Какая-то юная барышня ответила ему: «Я тут недавно… А что, был конкурс?»

Месяц назад для Юли настало новое время. Странное. В нем была радость, потому что были рядом близкие, были забота, работа и много солнца – вроде не на что жаловаться. Но Юля чувствовала себя так, как человек, лишенный одного из цветов спектра. Будто вынули отовсюду зеленый, к примеру, цвет, и сказали: так будет всегда. Обойдешься.

Она шла по набережной Межи, мимо кремля. Выбралась на прогулку в обеденный перерыв на работе. Прошел почти месяц с того злосчастного дня, когда она сломала таймер. Никто не узнал об этом и не узнает. Орел Сен-Жермена по-прежнему лежал в хранилище музея – бронзовое пресс-папье согласно описи, без повреждений.

Вчера на ее любимых бежево-розовых босоножках отлетела набойка. Заменить набойки стоило двести пятьдесят рублей. Эту невеликую сумму нужно было откуда-то взять. Или не покупать очередную пачку подгузников. Или вычесть из рациона ветчину, заменить чечевицей. Или урезать Степе бензин. Они со Степой обсудили и постановили: босоножки отложить до следующей зарплаты, ходи пока в туфлях. Не такая уж большая жертва, но – учитывая июльскую жару в двадцать семь градусов – раздражающая. Особенно раздражало Юлю то, что эта ситуация весьма ярко обрисовывала состояние их бюджета. Аховое состояние.

Таким оно стало, когда Степа нашел няню. Потому что вся Юлина музейная зарплата в семнадцать тысяч рублей уходила на няню, и не просто вся, а приходилось добавлять еще четыре тысячи. Минус четыре тысячи из семейного бюджета. Казалось, это не так много, не критично. Но они со Степой сразу этот минус заметили.

Ирония была в том, что их няня, Людмила, Юле очень нравилась. Яся к ней уже привык и радовался ее приходу. Найти кого-то дешевле было бы трудно, найти хорошую няню дешевле – невозможно. Отказаться от няни? Уйти с работы, сидеть целыми днями с Ясей? Нет, об этом Юля даже думать не хотела. За последние полтора месяца она поняла, как драгоценно для нее собственное время, время своей, отдельной от ребенка жизни. Без «своего» она снова станет несчастной.

Из-за жары Юля надела туфли без колготок и без чулок, позабыв, что именно эта пара зверски натирает ей мизинцы.

– Так мне и надо, – пробормотала она.

Пройдя мимо церкви Михаила Архангела (небесно-голубая, с серебряным шпилем колокольни), она свернула налево – от набережной вглубь. Это ей осталось – прогулки по родному городу. Не летать Юле больше по свету… Ведь если отойти от волшебных вещей к прозаическим, то разве может скромный искусствовед полететь даже не в Париж, а поближе, хоть в Прагу? Если только Степа станет королем недвижимости – что маловероятно. Или если Степино приложение – какое-нибудь из них, когда-нибудь лет через пять – оправдает его надежды. Когда-нибудь, когда-нибудь… Да-да, а еще они могут выиграть в лотерею.

С Михайловской улицы она повернула на Егорьевскую. В конце этой улочки когда-то был одноглавый маленький храм Георгия Победоносца, но в тридцатые годы его ликвидировали, причем не разрушили, как поступали со многими церквями, а снесли только купол с барабаном и вокруг квадратного храма выстроили новое здание. С той поры в нем одно учреждение сменяло другое, сейчас в здании-проглоте располагалось нечто с именем УКРиС. Юля взбежала на бетонное крыльцо УКРиСа и из любопытства прочла табличку: «Управление капитального ремонта и строительства». Позади проглота был небольшой зеленый сквер, засаженный липами и сиренью. «Сад Пионеров» – так он назывался в советское время, затем был переименован просто в «Сиреневый сад». Сад был красив, но прогулка по нему всегда вызывала у Юли легкий холодок, бежавший по спине. В отличие от многих жителей Домска она знала историю своего города. Здесь было церковное кладбище. И в тридцать четвертом году, когда уничтожили церковь, его превратили в Сад Пионеров – веселенький, с флагами, кумачовыми плакатами, с только что посаженными деревцами. Но могилы не переносили, мертвых не перезахоранивали. Срыли верхний слой к чертовой матери, землю с костями вывезли куда-то за город – и все.

Зеленая тень сада подманивала, но Юля огляделась по сторонам. На светло-сером двухэтажном домике напротив была вывеска «Садко». Рядом с именем сказочного морехода что-то было написано мелкими буквами, нетрудно было догадаться что: турагентство. Потому что в выходившем на Егорьевскую улочку окне висели фотографии тропических островов, Эйфелевой башни и Биг-Бена, вместе с цифрами в ярких кляксах: «580 у.е.!!», «830 у.е.!!», «всего 1190 у.е.!!!».

– Не съем, хоть понюхаю, – сказала себе Юля и зашла в турагентство.

Она оказалась внутри тельняшки. По стенам шли широкие синие и белые полосы. Столы и стулья также были белыми либо синими. С потолка свисали высушенные морские звезды, морские ежи и ракушки. Разбивала морскую тему громадная черно-белая фотография «Давида» Микеланджело на одной из стен. В офисе-тельняшке присутствовали две сотрудницы и одна сидела как раз перед «Давидом», так что ее голова с хвостом-пальмой перекрывала причинное место пастуха-воина.

Юля попросила показать ей какие-нибудь буклеты недорогих поездок в Европу. Вместо буклетов с красочными фотографиями, которые она надеялась посмаковать, ей выдали толстенную папку с распечатками. Сначала Юля была разочарована, а затем зачиталась. «Первый день – прибытие в Милан. Осмотр собора, свободное время. Второй день – экскурсия по городу, посещение театра Ла Скала, отъезд в Верону…» Это звучало как музыка! Конечно, быстроватая музыка, прямо скажем, в темпе «Собачьего вальса»… Но кто бы ей предложил так провальсировать по Милану! И далее – по Вероне, Пизе, Флоренции…

– Девицы-красавицы, почему скучаем? – ворвался в «тельняшку» мужской голос.

Вместе с вопросом в турфирму влетел молодой мужчина с широкой, грубоватой физиономией: нос картошкой, щеки красные, круглые, волосы соломенные, стоят торчком. Эта крестьянская ряха была Юле знакома. Где же она его видела… Ах, ну да! На берегу Волховки. Она гуляла с Ясей, и пришлось подхватывать его экскурсию. Какую-то чушь он втирал троим иностранцам, насколько помнила Юля.

– Объявляю акцию! – тараторил между тем мужчина. – Первая сотрудница, которая продаст трехнедельный тур в Новую Зеландию…

– Который за шесть тысяч долларов? – уточнила девушка с хвостом-пальмой.

– Да! Первая получит от меня приз! Эскимо «Ленинградское»!

– Я продала тур в Чехию, – отозвалась вторая девушка.

– Получишь процент, – ткнул в нее пальцем краснощекий (очевидно, он был директором фирмы). – Просто-банально-весело. Но эскимо не дам!

Юля засмеялась. Краснощекий развернулся к ней.

– О! Вы! – воскликнул он. Похоже, он узнал ее сразу. – Пришли устраиваться?

Устраиваться? Тут Юля вспомнила, что он давал ей визитку и звал к себе, но она это все не восприняла всерьез.

– Вопрос, кем именно? – уточнила Юля.

– Разве вы не экскурсовод? – потряс головой мужчина. – Не путайте меня! Вы экскурсовод. Гид. Райзеляйтер! Пшеводник! Вы отличный пшеводник, между нами. Я помню!

– А возьму и устроюсь к вам пшеводником! – заявила Юля.

Вдруг она подумала: а почему бы нет? Работа в музее в последний месяц потеряла для нее свою прелесть. Без полетов было совсем не то.

– Скажите конкретно, что вы предлагаете? – спросила она. – И напомните, как вас зовут, а то я забыла, к стыду своему.

– Меня? Забыть?! – вскричал мужчина оперным голосом, но тут же протянул руку: – Николай Чуфаров.

Юля тоже представилась, и Чуфаров позвал ее «в переговорную». Дверь в переговорную, разлинованная теми же полосами, сливалась со стенами, а за ней располагалась не то чтобы комната, а скорее бывшая кладовка. Здесь еле-еле помещался прямоугольный стол и две пары стульев по его сторонам. Окна не было, зато на стене висела карта мира с двумя десятками ярких кнопок, воткнутых в разных местах. Юля пригляделась. Хм, кроме Парижа отмечен Авиньон… За океаном – Нью-Йорк, Бостон, Атланта…