Текст книги "Призрак Канта"

– Можно посмотреть? – перебил ее Василий Васильевич, который и про кольцо-то спросил просто так, потому что ему нравилась Кристина.

Изумруд – если настоящий, конечно, – был каких-то невиданных размеров. На самом деле Меркурьев никогда не видел таких камней! Может, только на экскурсии в Грановитую палату в далёком детстве.

Стас подошел и тоже стал рассматривать.

Изумруд был огранён особым образом, в мельчайших гранях плескался и переливался свет, и от этого казалось, что камень светится сам по себе.

При такой огранке, подумал Василий Васильевич, достаточно малейшего источника света, и камень будет загораться, как будто внутри у него лампочка.

– Ничего не понимаю в женских штучках, – сказал Стас. – Но эта красивая. Дайте я гляну.

– Только через стол! – вновь вскричала Антипия, и Василий Васильевич чуть было не уронил «штучку».

– Где оно сделано? – спросила Софья с интересом. – Италия, что ли?

– Изумруд индийский, – ответила Кристина беззаботно. – А где кольцо сделано, понятия не имею.

– Он что, настоящий?!

– Ну да.

– Не может быть, – произнесла Софья почти с ужасом. – Не бывает таких настоящих! Сколько в нём карат?

– Не знаю. Что-то около двенадцати, кажется.

Оправлен камень был очень просто – двойная полоска тёмного золота и больше ничего. Василий Васильевич смекнул, что две полоски придуманы неспроста, на одной такой камень просто не удержался бы.

– Оно очень старое, – сказала Кристина. – Прямо очень!.. Сейчас все говорят – фамильные драгоценности, фамильные драгоценности! Раз от бабушки досталось, значит, фамильное. Этот изумруд бабушка получила от прабабушки, а та от её бабушки и так далее. Верните мне его, пожалуйста.

Меркурьев отдал ей кольцо. Она водрузила его на палец и полюбовалась немного.

– И что? – спросила Софья. – Бабушке от прабабушки, а дальше?

– Дальше мы не знаем, – ответила Кристина. – Мы не разбирались.

– Почему?!

– Нельзя, – сказала студентка. – Запрещено.

– Кем?!

Крис пожала плечами и сказала, что, пожалуй, пойдёт спать. У неё есть книжка «Старый Кёнигсберг», она за неё еще не принималась, а ей к диплому нужно готовиться.

Василий Васильевич проводил её до чугунной лестницы.

– Где здесь свет зажигается, не знаете?

– Знаю, с той стороны. Там такая медная пупочка, потяните ее вверх.

Василий Васильевич нашарил «пупочку» и потянул. В вышине затеплилась слабая люстра.

Кофейная чашка и книга «Философия Канта» по-прежнему были на столе. Только «Философия» лежала страницами вниз.

Меркурьев вздохнул, подошёл и посмотрел. Книга была открыта на пятьдесят седьмой странице.

«Философ не испытал в жизни ни сильных радостей, ни сильных страданий, которые приносят с собой страсти. Его внутренняя жизнь всегда находилась в состоянии равновесия. Кант представлял образец мудреца, и таким же он будет в глазах грядущих поколений, вознесённый на эту высоту своими заслугами в области философии и чистотой своей жизни».

– Кто здесь читает Канта, не знаете, Кристина?

Студентка пожала плечами. Она стояла на лестнице, облокотившись о чугунные перила.

– Зовите меня Крис, – предложила она. – А лучше Мышь.

– Мышь, – задумчиво проговорил Василий Васильевич, – прекрасное имя для девушки. Крис – Крыс – Мышь, правильно я понимаю последовательность?

– Правильно! – отозвалась новоявленная Мышь. – А я вас буду звать Васей.

– Логично.

– Моё имя мне совсем не нравится, – продолжала Мышь. – Когда я родилась, в моде были Кристины, Анжелы, Камиллы, Перпетуи.

– Не знаю ни одной Перпетуи.

– Лучше б я была Перпетуей.

– И всё же кто читает эту книгу?

– Никто, – заявила Мышь. – Она лежит здесь просто так, для красоты. В окрестностях Кёнигсберга обязательно должно быть нечто, связанное с Кантом! Спокойной ночи!

И большими прыжками Крис-Мышь понеслась вверх. Лестница одобрительно загудела.

Василий Васильевич закрыл книгу, вернул её на стол и отправился к себе.

Из столовой тянуло сигаретным дымом и доносились гогот и голоса:

– Слышь, Санёк, а он мне и говорит, значит, чтоб я отваливал, а я ему на это: чё ты быкуешь, блин!.. Ты кто есть такой! А я ему – ты с кем базаришь, мелюзга неумытая, когда я есть правая рука самого Санька Морозова, Алексан Фёдорыча, дорогого нашего!

– А он чё тебе на это?

– Погоди, давай накатим за дружбу! За тебя, Санёк! Где бы мы были, если бы не ты и не умище твой!

Василий Васильевич миновал столовую, поднялся на второй этаж, закрыл за собой дверь на лестницу. В коридоре было тихо и темно. Он вошёл в свою комнату и с удовольствием потянулся.

Здесь не было слышно ничего, кроме шума моря и шелеста листьев.

Не зажигая света, он стянул одежду, пошвырял как попало и бухнулся в прохладную постель. Тотчас в голове всё сдвинулось и поплыло: шумные бухарцы, ковровые тюки, дорога, дом с черепичной крышей, вещунья в разноцветных шелках, перстень со странным горящим камнем, готическое окно, трепет свечи, громыхание стола, «Ой, мороз, мороз», который слёзно выводили свины.

До чего хорошо, успел ещё подумать Василий Васильевич, и уснул.

Он добежал до конца «променада» – вдоль пляжа под откосом была проложена деревянная широкая дорожка на сваях, – и не встретил ни одного человека. Море плескалось в двух шагах, тихое, ласковое, совсем не такое, как вчера, и солнце казалось почти летним. «Променад» заканчивался лестницей на косогор. Меркурьев, тяжело дыша, оценил лестницу и понял, что ему её не одолеть.

– Слаб стал, – сказал он себе и откашлялся.

Ещё в Бухаре решено было бегать каждый день, не слишком много, десяточку, а если десяточку сразу тяжело, начать километров с семи. Хитроумные часы, считавшие маршрут, показывали, что пробежал он всего пять, но сил не осталось.

Он приказал себе собраться и двинулся в обратный путь. Ноги несли его с трудом.

Меркурьев знал, что перебирает, что бежать сейчас не нужно, а нужно перейти на шаг и спокойненько вернуться в гостиницу, но он должен себя заставить! В этом весь смысл!.. Вымотать себя до предела, до рвоты, до кругов в глазах – вот тогда это можно считать победой!

А так… бегать в своё удовольствие – это упражнение для пенсионеров и худеющих барышень.

На горку к белой балюстраде, окружавшей каменную террасу, Василий Васильевич почти что вползал на четвереньках.

Здесь стояло несколько плетёных кресел, видимо, оставшихся с лета, Меркурьев повалился в одно из них и закрыл глаза. Ему было плохо.

Он сидел довольно долго, пытаясь прийти в себя и справиться с подкатывающей тошнотой. При этом он необыкновенно гордился собой – часы-компьютер показывали десять триста!.. Первый день отпуска начался отлично.

Пить хотелось так, что слюна казалась сухой, как папиросная бумага, но идти за водой не было сил.

Василий Васильевич встал, добрёл до фонтанчика, попил из чаши немного дождевой воды и умылся.

Вода привела его в чувство, но идти он всё ещё не мог.

Он вернулся в кресло и сидел, слушая, как шумит море – шу-уф, шу-уф! – до тех пор, пока не начал замерзать. Тогда он ещё немного попил из фонтана, утёрся полой майки, вошел в гостиную, закрыл за собой дверь и опустил чугунный штырёк.

Здесь никого не было, из столовой не доносилось ни звука. Должно быть, в кухне шли приготовления к завтраку, но весь остальной дом словно вымер. Или ещё спал?…

Василий Васильевич, держась за перила то одной рукой, то другой, то сразу обеими, взгромоздился на второй этаж, немного полежал на диване, потом полежал в кресле, потом нашёл в себе силы пустить воду и залезть под душ.

Его уже не тошнило и не качало из стороны в сторону.

К концу отпуска он будет пробегать эту десятку легко! Туда по пляжу, а обратно по шоссе. И лестницу одолеет!..

Сумки так и стояли посреди комнаты, Василий Васильевич, вытирая голову, посмотрел на них скептически – разбирать, не разбирать?

И решил не разбирать. Ну их к лешему.

Штаны и рубаха у него есть – надевал только один раз, можно не менять, – а на остальное наплевать, потом как-нибудь разберём.

Пятернёй он пригладил волосы – они всегда завивались после душа и торчали в разные стороны, как у поэта Есенина, отчего Василий Васильевич их терпеть не мог и старался стричь как можно короче.

Кстати, нужно будет подстричься. Спрошу у Виктора Захаровича, где парикмахерская.

Спустившись вниз, он заглянул в гостиную – никого, потом в столовую, где тоже не было ни одной живой души.

Меркурьев прошёл к буфету, включил кофемашину и подождал, пока она проснётся, встрепенётся и приготовится к работе. Пока машина фыркала и мигала, он подошёл к окну.

Неяркое жёлтое солнце сделало буковый лес золотым и бронзовым в глубине. Могучие стволы, освещённые с одной стороны, казались ненастоящими, нарисованными. Трава под деревьями была совсем зелёной, свежей, будто только что вылезшей. Меркурьева всегда поражала эта зелёная калининградская трава – в ноябре!.. На широком кусте с разноцветными листьями качалась сорока. Как только ветка замирала, сорока подскакивала и снова начинала качаться. С ветки время от времени слетал жёлтый лист.

Василий Васильевич чувствовал себя так, словно всю жизнь прожил в этом доме, по утрам смотрел в окно, и сорока была его подругой. Ничего не могло быть лучше холодного воздуха, разноцветных листьев, на которых кое-где дрожали бриллиантовые капли вчерашнего дождя, осени, вздыхающего моря и сороки на ветке.

Он сделал себе кофе – крепкий и с сахаром, – и пошёл проверить, как там «Философия Канта».

Игры с Кантом его забавляли.

Вчерашняя чашка исчезла, а книга лежала на прежнем месте страницами вверх.

Василий Васильевич засмеялся, прихлёбывая кофе. Он совершенно точно помнил, что вчера ночью закрыл её! Ну-ка посмотрим, какая страница.

Страница пятьдесят семь, всё верно.

«Философ не испытал в жизни ни сильных радостей, ни сильных страданий, которые приносят с собой страсти».

Это мы уже сто раз читали!..

Интересно, кто с ним играет? Хорошо бы, конечно, Кристина по прозвищу Мышь, но отчего-то Василий Васильевич в это не верил. Нет, было бы прекрасно, если б она, но…

Высокие двери у него за спиной вздрогнули, будто снаружи потянули за ручку. Василий Васильевич оглянулся.

Ничего не происходило, потом двери вздрогнули вновь и тут же донеслось дребезжание колокольчика. А потом ещё раз.

Меркурьев поставил чашку на стол рядом с «Философией Канта», подошёл, повернул в замке ключ и распахнул створку.

В солнечном воздухе он увидел только силуэт. Силуэт колыхался и подрагивал, извивался, и Меркурьев на секунду зажмурился.

– Моё почтение, – вежливо проговорил посетитель и на старинный манер приподнял шляпу.

Он уже не извивался и не двоился, и оказался сухим человечком с мелким, но выразительным лицом. Он был облачён в долгополое пальто, а в руке держал дорожный ковровый саквояж.

– Доброе утро, – поздоровался Меркурьев.

Позади человечка на стоянке дремал длинный белый «Кадиллак» – вчера его здесь не было, – Меркурьев почему-то очень удивился, что старомодный и вежливый человечек прибыл на такой длинной, самодовольной машине.

– Приглашён погостить, – сказал новый гость. – Если вы ничего не имеете против.

– Я?! – воскликнул Меркурьев.

– С вашего разрешения, – заключил невиданный посетитель твёрдо.

– Проходите, – пригласил Василий Васильевич несколько растерянно. – Я сейчас найду хозяина или управляющую…

И посторонился, пропуская гостя.

Человечек воскликнул:

– Ни в коем случае! Не нужно никого обременять! Придёт время, и всё разрешится само собой.

В «Кадиллаке» нет водителя, мельком подумал Меркурьев. На водительском месте никого. Выходит, человечек сам сидел за рулём. Чудеса.

– Я подожду вот здесь. Если позволите.

Утренний гость прошагал к креслу возле готического окна, уселся, утвердил на острых коленях саквояж, а сверху пристроил свою шляпу.

– Хотите кофе? – спросил Меркурьев.

Гость подумал секунду.

– Лучше чаю и к нему каплю молока, – сказал он. – Если это вас не очень затруднит. Дело в том, что я не употребляю кофе. Это нездорово.

Он покосился на книгу, отчего-то покачал головой и уселся поудобнее.

– Сейчас попробую, – пробормотал Василий Васильевич. – Чаю с молоком, понятно. Одну минуточку.

– Не спешите, – любезно разрешил прибывший. – Из-за меня не стоит суетиться.

Меркурьев пошёл на кухню, спросил, где найти Нинель Фёдоровну или Виктора Захаровича, а также чаю.

– С каплей молока! – добавил он, вспомнив.

Оказалось, что для чая всё приготовлено там же, на буфете, Нинель Фёдоровну сейчас поищут, а Виктор Захарович ещё не вставал. Просидел с гостями почти до утра, как видно, не проснулся пока.

Возле буфета Василий Васильевич топтался довольно долго, раздумывая, как ему быть. В конце концов достал большую чашку с блюдцем, сунул в нее пакетик, подождал, пока заварится, и пакетик выбросил. Незнакомец в шляпе и с саквояжем, решил Меркурьев, ни за что не станет пить чай, из которого торчит хвост! Два кусочка сахару он пристроил на блюдце рядом с серебряной ложечкой, а сливки из круглых пластмассовых штуковин решительно некуда было перелить и пришлось нести так, в штуковинах.

Василий Васильевич не удивился бы, если б человечек исчез из вестибюля, но он был на месте. Он сидел в прежней позе, словно ни разу не пошевелился.

– Ваш чай, – по-официантски галантно сказал Меркурьев. – А управляющую ищут.

– Ах, не стоило беспокоиться! – досадливо вскричал человечек. – Не примете ли?

И он сунул Меркурьеву саквояж и шляпу.

Василий Васильевич принял их и неловко прижал к груди.

Человечек сделал глоток, зажмурился, оценивая, и заключил:

– Недурён. Шри-Ланка?

Василий Васильевич счёл нужным кивнуть – на всякий случай. Он был растерян и не понимал, что происходит.

– Всё же капля молока была бы не лишней.

– Молоко… рядом. То есть сливки. Сливки и сахар.

Человечек поднял на него глаза и вдруг ужаснулся.

– Непростительная ошибка! – воскликнул он и поднялся в волнении. – Я опять совершил ужасную ошибку! Всякий раз забываю! Вы ведь не привратник?

Инженер Меркурьев отрицательно покачал головой.

– И не лакей?

Василий опять покачал – нет, он не лакей.

– Прошу меня извинить, покорнейше прошу извинить! Забываю! Позвольте!

Гость вскочил и вырвал у Меркурьева поклажу.

– Непростительная ошибка! Я стал рассеян. Нужно было сразу дать понять, что мои указания неуместны. Ах, как неловко.

– Да ничего страшного, – промямлил Василий Васильевич.

– Нет, нет, не утешайте меня, – продолжал сокрушаться гость. – И ещё чай! Право, ужасная неловкость!

Он пристроил саквояж себе в ноги, шляпу угнездил сверху.

– Вы здесь в гостях, – резюмировал человечек, разглядывая Меркурьева. – Приглашены, так же, как и я.

– Нет, я в отпуске, – признался Меркурьев. – Приехал отдохнуть.

– Вы тяжело трудитесь? Труд вас изматывает?

Василий Васильевич никогда не задавал себе таких вопросов!

– Жара изматывает, – сказал он наконец. – Я работаю в пустыне, на газопроводе.

– Как интересно, – восхитился человечек, – и, должно быть, увлекательно!..

– На самом деле, не очень. Нет, то есть интересно, – спохватился Меркурьев. – Но не всегда. В основном это просто тяжелая работа.

– Может быть, присядем?…

Меркурьеву хотелось удрать – лучше всего на кухню или в столовую, где пахнет свежей утренней булкой, где все свои, где можно не вести странных разговоров и где никто уж точно не примет его за лакея или привратника!..

Тем не менее он зачем-то сел в соседнее кресло и сделал любезное, слушающее лицо.

Гость ещё пригубил чаю, вновь похвалил его и спросил, в чём заключается тяжесть работы Василия Васильевича.

Тот пожал плечами.

– Приходится за всё отвечать, – сказал он. – За технику, а главное – за людей. На ходу корректировать проект, потому что на бумаге одно, а в поле получается совсем другое. И условия, в общем, не сахар.

– Ваш труд скорее умственный или физический?

– И то, и другое. Но, пожалуй, головой я работаю больше, чем руками.

– Если у человека есть возможность думать, он счастливец. Большинство людей такой возможности не имеет, – заметил гость. – Они вынуждены в поте лица зарабатывать на хлеб насущный для себя и своих семей. Вы обременены семейством?

– Нет, – развеселился Меркурьев.

– Мой вам совет, – сказал человечек, наклоняясь к нему через стол и понизив голос, – женитесь на особе, имеющей приданое, чтобы таким образом обеспечить себе материальную независимость и возможность на свободе заниматься умственными упражнениями.

– Хороший совет, – кивнул Меркурьев. – Спасибо.

– Совет истинно практический.

Человечек принялся пить чай, а Василий Васильевич сбоку рассматривал его с любопытством двухлетнего карапуза, изучающего соседскую кошку.

– Я задержал вас, – спохватился гость, – а время завтрака. Ещё одна непростительная ошибка!.. Ступайте и не заботьтесь обо мне.

Словно отпущенный на свободу, Василий Васильевич вскочил, отвесил поклон – как мог, так и отвесил, – и ринулся в столовую.

– Ты чего?!

Он чуть не сбил с ног Стаса, который вышел из-за угла прямо на него.

– Где Захарыч?

– Не знаю, не видел. Чего ты несёшься? Пожар?

– А эта? Нинель?

Стас потёр плечо, в которое на полном ходу врезался Меркурьев.

– Её тоже не видел. Что случилось?

– Новый гость приехал, – проинформировал Василий Васильевич на ходу.

– Ну и что?!

Нинель Фёдоровна в шёлковых перчатках, на этот раз розовых, раздавала из корзины хлеб – овальные куски чёрного, длинные ломти багета и золотые, чуть присыпанные мукой рогалики.

Увидев запыхавшегося Меркурьева, она остановилась и воззрилась на него.

– Нинель Фёдоровна, – выговорил он, – доброе утро. Там… в фойе, или как это называется… где чугунная лестница и камин…

– В прихожей?

– Да, наверное, да! Приехал новый гость и ждёт, а Виктора Захаровича я не нашёл. Может, вы встретите?

– Господи, ну, конечно! Виктор Захарович сейчас выйдет, он… полночи не спал, – она понизила голос. – Промаялся с этими… новыми хозяевами. Вас они не беспокоили? Не слишком шумели?

Она пристроила корзину на угол буфета и принялась стягивать перчатки.

– У вас такой дом, – сказал Меркурьев. – Ничего не слышно. Только дверь закроешь, и сразу тихо.

– Раньше так строили, – кивнула Нинель Фёдоровна и с грустной любовью оглядела гостиную. – Им казалось, на века.

– Кому казалось?

– Предкам. Я побегу, а вы позавтракайте непременно! У нас очень хороша овсяная каша, вы такой нигде больше не попробуете.

И она заспешила к выходу. Меркурьев проводил её взглядом.

– Вася!

От неожиданности Меркурьев несколько подскочил.

Никто тут не мог называть его Васей!..

Кристина, Крис-Крыс-Мышь, махала ему рукой. Она сидела не там, где ужинала, а за столом возле окна. Стол помещался в небольшом эркере с тремя длинными узкими окнами на все стороны.

Василий Васильевич подошёл и поздоровался.

– Садись и давай завтракать, – предложила Кристина-Мышь. – Я ем кабачковые оладьи со сметаной. Здесь рядом хутор, там коровы, овцы. Виктор Захарович советовал мне туда сходить, потому что по дороге есть кирха, совсем ветхая, но архитектурный шедевр.

– А куры и коровы при чём? – спросил он, усаживаясь.

– Так я же рассказываю! Так вот, значит, хутор, наши там берут молоко, сметану, всякое такое. То есть, Виктор Захарович и Нинель Фёдоровна. О-очень вкусно! Попробуй.

Василий Васильевич заказал стакан холодного молока – от хуторской коровы, – творог со сметаной, от неё же, и порцию кабачковых оладий.

– Ты их тоже ешь со сметаной, – посоветовала Мышь. – Они солёненькие, поджаристые, хрустят! Со сметаной в самый раз.

– Приехал новый гость, – проинформировал ее Василий Васильевич, намазывая на багет сливочное масло. Оно было холодное, со слезой, и мазалось плохо, скорее ложилось на свежий хлеб толстыми, прозрачными сливочными ломтями.

– Ну и что?

– Странный типус, – проговорил Меркурьев, откусывая хлеб. – Очень странно выглядит и странно говорит. Он принял меня за привратника. Ты можешь себе представить человека, который может принять меня за привратника?

Мышь оглядела Василия Васильевича с головы до ног. Он перестал жевать.

– Что?

– Ты, конечно, больше похож на автослесаря, – сказала она после некоторого раздумья. – Ну, на садовника. Хотя! – Она махнула рукой. – Привратник тоже сойдёт.

Василий Васильевич засмеялся.

– Он приехал на «Кадиллаке». Последней модели, такая… недешёвая машина.

– Может, он богач?

– У него шляпа и ковровый саквояж.

– Ну и что?

Василий Васильевич дожевал багет:

– Смотри. Шляпа, саквояж и «Кадиллак» последней модели никак не монтируются. Это я тебе говорю как инженер.

Мышь неопределённо повела рукой. Её перстень светился необыкновенным, неземным светом.

– Вот ты лучше скажи мне, как Антипия вызывает духов, а?…

– Никак не вызывает. Это просто представление, – ответил он.

– Вася, – сказала Мышь проникновенно, – я это всё и без тебя знаю! Никаких духов нет, привидений не существует, гоблины и гномы – выдумки, ведьмы и колдуны – плод больного воображения.

Василий Васильевич одобрительно кивал. Так и есть, так и есть!..

– Но как-то это всё сделано! Свеча гаснет, блюдце вращается, стол стучит. Ты что-нибудь заметил?

Василий Васильевич сказал, что ничего не заметил, просто он слишком далеко сидел. Сегодня вечером он сядет поближе, всё поймёт и потом расскажет ей.

– У вас ведь эти вызовы духов происходят каждый вечер?

– Я здесь третий день, – сказала Мышь, – и два раза мы их вызывали. Один раз Брунгильду, другой раз Канта. Вчера. Ты с нами вызывал.

– Два раза из трёх – это уже статистика, – изрёк Василий Васильевич.

Распахнулась дверь, и в столовую ввалился один из свинов. Он был бледен нездоровой бледностью, лоб блестел, как восковой, под глазами коричневое с зелёным. Мятая рубаха, застёгнутая через одну пуговицу на третью, кое-как засунута в брюки. Штанина подвернулась, застряв в носке.

Мышь неприязненно потянула носом – ей показалось, что в столовой отчётливо завоняло перегаром.

Свин устроился в самом тёмном углу и, когда подошёл официант, простонал, чтобы принесли пива холодного и супа горячего, всего побольше. После чего уронил голову на руки и замер.

– Перестарались, – констатировал Василий Васильевич.

– Да ну, – сказала Мышь с отвращением. – И они покупают этот дом!.. Почему всё так несправедливо устроено? Прямо мерзко!

– Может, они хорошие люди, – предположил Меркурьев просто из духа противоречия.

– Кто?! Эти?! Да они вообще не люди!.. Они биомасса, пластилин, исходное сырьё. Из сырья ещё только должен выработаться человек. Лет через пятьсот-шестьсот потомство этого типа обретёт человеческие черты.

– Какая-то фашистская теория, – заметил Василий Васильевич.

– Ничего подобного, – энергично возразила Мышь. – Просто я говорю то, что думаю, а вы, старшее поколение, все ханжи. Потому что родились при советской власти и она вас испортила. – Тут она вдруг толкнула Меркурьева под бок. – Смотри, смотри!..

В столовую вплыла красавица с ярко накрашенным ртом и не по утреннему времени искусно уложенной причёской – волосок к волоску. Так выкладывали причёски в двадцатых годах прошлого века, Василий Васильевич видел на фотографиях. Красавица была облачена в длинное, до пола, светло-розовое шёлковое платье с короткими рукавами, и норковое манто, наброшенное поверх шёлка.

Она вышла на середину столовой, остановилась и неторопливо огляделась.

Антипия – на этот раз все её одежды были бирюзового и зелёного оттенка, – не обратила на красавицу никакого внимания. Она продолжала пить из высокого стакана нечто оранжевое, изредка запивая оранжевое коричневым и густым из другого стакана.

Стас некоторое время пялил глаза, потом подскочил и предложил красавице сесть.

Она кивнула, улыбнулась и прошествовала к полосатому дивану по соседству с обездвиженным свином.

– Может быть, лучше к окну? – предложил растерянный Стас.

– Из окон вечно дует, – отозвалась красавица. Голос у неё был под стать общему облику – низкий, тягучий, выразительный. – Меня зовут Лючия, – объявила она как будто Стасу, но на самом деле всем присутствующим. – Я приехала вчера вечером и несколько дней поживу здесь.

Она посмотрела по сторонам, а потом на компьютерщика.

– Представьте мне остальных, – потребовала она. – Наверняка вы все знакомы!

Мышь фыркнула.

Василий Васильевич улыбнулся.

Антипия перешла к чему-то зелёному.

– Меня зовут Стас, я из Москвы, – начал компьютерщик с самого простого. – Я в отпуске. Люблю Прибалтику.

Больше сказать ему было нечего, а инициативу в плане знакомства больше никто не проявлял. Стас оглянулся по сторонам и простёр руку в сторону Меркурьева и Мыши.

– Василий Васильевич, инженер, – громко сказал он. – Из Бухары. Тоже в отпуске. – Меркурьев привстал и слегка поклонился. – А Кристина – рядом с ним, – пишет диплом.

– Понятно, – уронила красавица. – Ну, что ж, бывает.

– В каком смысле? – не понял Стас.

Та вздохнула.

– И диплом бывает, и Бухара тоже. А эта дама? – Она кивнула на вещунью, которая не обращала на них никакого внимания.

– А, это наша колдунья, она приехала на слёт магов, – зачастил Стас.

– Я не колдунья, – с досадой перебила Антипия, по-прежнему не взглянув в сторону красавицы и компьютерщика. – Сколько раз повторять! Я проводник. Между двух миров! Духовная дочь учителя Сантаны и последовательница великого Пуришты.

– А человека в углу я не знаю, – продолжал Стас. – Они с другом только вчера приехали и сразу набрались.

– Бог с ним, – сказала красавица. – Выпейте со мной кофе.

Стас немедленно плюхнулся напротив неё. Мышь следила за происходящим сердитыми глазами.

– До чего не люблю, когда выпендриваются, – сказала она наконец. – Истерик не люблю и когда выпендриваются не люблю.

– Сколько тебе лет? – спросил Меркурьев.

– Двадцать три, а что?

– Да нет, я просто так спросил. Интересно, где тот, мой? В шляпе и с саквояжем? Он будет завтракать?

– Зачем он тебе?

Меркурьев помолчал.

– Я бы с ним поговорил подольше, – сказал он, наконец. – Он занятный.

Краем глаза он посматривал на красавицу, которая пила кофе и негромко беседовала со Стасом.

А она на чём приехала? На такси? Непохоже! К такой даме должны прилагаться не только платье до пола и норковое манто, но ещё несколько специальных «дорожных костюмов» и шофёр в фуражке. И куда делась машина, которая привезла свинов? Или даже две, если у них было по машине на каждого!

На брусчатке перед парадным входом стоял только белый «Кадиллак»…

Мышь потянулась так, что в животе у неё что-то пискнуло. Она смутилась и даже слегка покраснела.

– Тянуться за столом нельзя, неприлично, – выпалила она. – Я знаю, не смотри на меня так!

– Как?

Она опять покрутила рукой, изображая нечто.

– Как взрослый на младенца! А где Софья? Ты же с ней собирался на прогулку!

Василий Васильевич вздохнул. С гораздо большим удовольствием он пригласил бы на прогулку Мышь, но Софья уже пригласила его самого, ничего не поделаешь.

– Сходи на маяк, правда, – сказала Мышь серьёзно. – Я ещё ни разу там не была, а говорят, оттуда вид красивый, прям открыточный. Я утром из окна видела, как ты бежал по пляжу.

Василий Васильевич посмотрел на неё. Он всё никак не мог привыкнуть к её манере разговора, когда она – оп-ля! – и поворачивала совсем в другую сторону.

– Мне показалось, что тебя вот-вот хватит инфаркт. Ты еле шевелился, и ноги у тебя заплетались.

Василий Васильевич оскорбился. Во-первых, он был уверен, что бег у него атлетический, лёгкий. Во-вторых, для первого раза результат был великолепный! В-третьих, ничего у него не заплеталось!

– Я просто давно не бегал, – сказал он, поднимаясь из-за стола. – Мне нужно потренироваться.

В коридоре он столкнулся с Виктором Захаровичем. Вид у того был болезненный, он раскладывал на наборном столике свежие газеты и морщился.

– Не спал ни минуты, – пожаловался старик. – Загонят они меня в могилу, право слово!.. Уж купили бы, и дело с концом.

– А что? – поинтересовался Меркурьев. – Раздумали?

– Да ничего не раздумали! Сегодня договор будем подписывать, в два часа нотариус подъедет. Перепились они вчера, вот и вся история. Теперь до вечера не очухаются, я это уж однажды наблюдал!.. Когда мы только познакомились.

– Один очухался, – сказал Василий Васильевич. – По крайней мере, принял сидячее положение. В столовой он его принял.

– Да? – поразился Виктор Захарович. – Удивительное дело! Лишь бы опять не начал.

– Утром приехал ещё один гость, я ему двери отпирал, – продолжал Меркурьев. – Вы его видели? В шляпе и длинном пальто.

– Его Нинель Фёдоровна поселила.

– Как его имя?

Виктор Захарович посмотрел на Меркурьева в явном затруднении.

– Вот… не скажу. Забыл!.. Я потом в компьютере посмотрю! Это надо же такому быть – забыл! Совсем старый стал.

– А вещунью как зовут? Антипию?

– Эту помню, – сказал Виктор Захарович. – Марьяна Витальевна Антипова она у нас.

– Столы вертеть и свечи гасить вы Марьяне Витальевне помогаете?

– Я?! – ненатурально удивился Виктор Захарович. – Что вы, Василий Васильевич! Даже близко нет! Я от неё и сеансов этих как чёрт от ладана бегаю!..

– Стало быть, дух Канта помогает, больше некому, – заключил Василий Васильевич. – Если вы ни при чём!.

Хозяин осторожно пожал плечами и сказал:

– Всё возможно.

Через вестибюль со стрельчатым окном и камином Василий Васильевич вышел на улицу, по пути проверив книгу на столике. «Философия Канта» была закрыта – как он её и оставил.

Меркурьев обошёл вокруг дома – дорожка, вымощенная брусчаткой, вела вдоль красной кирпичной стены к террасе с балюстрадой. Старые липы, ещё не до конца облетевшие, роняли на брусчатку листья. Ещё одна дорожка, тоже обсаженная липами, вела к буковой роще, и Меркурьев решил, что непременно пройдётся по ней.

Он немного постоял на террасе, глядя на море, сверкавшее за кустами, и послушал, как оно шумит: шу-уф, шу-уф!..

Может, завтра после пробежки искупаться? Для окончательного перехода в атлеты? Всё же он явно не в форме, раз Кристина сказала, что ноги у него заплетались и вид был неважный!..

– Прекрасное утро, правда?

Голос был потрясающий – низкий, глубокий. Василия Васильевича приводили в трепет низкие женские голоса. В прямом смысле слова – в спине что-то вздрагивало, и руки покрывались «гусиной кожей».

Он повернулся и посмотрел.

Вновь прибывшая красавица по имени Лючия сидела в плетёном кресле, где после кросса сидел он сам, положив ногу на ногу и глядя на море. Розовый шёлк струился по округлому колену, открывал узкую щиколотку, обтянутую тугим чулком. Подбородок утопал в коротком блестящем мехе, уложенная причёска была как у камеи.

– Утро… да, – промямлил Василий Васильевич. – Ничего.

– Вам здесь нравится?

– Очень, – быстро сказал Василий Васильевич, и Лючия кивнула.

– Мне тоже. Я отлично выспалась! Такая тишина, такой покой. Хотя утром мне показалось, что под дверью кто-то разговаривает. Я даже вышла посмотреть, но никого не увидела.

Меркурьев помедлил в нерешительности, потом подсел к ней.