Текст книги "Зимние расследования"

– Каким своим, ты не в курсе?

– Да меня это не колышет, мама. Какой бы ни была ее родня, я ее увезу оттуда – и все. Начнется только наша жизнь. И опять извиняюсь, но ты в нее тоже лезть не будешь. Гости. Тортики. Здрасте, как дела… И это весь контакт.

– Вот это у тебя может совсем не получиться, деточка. Я имею в виду только вашу, на двоих, распрекрасную жизнь. Мать Лиды – инвалид пока второй группы, но на грани полной беспомощности. Разрушаются суставы и позвоночник. Я с очень знающим человеком говорила. А у младшей сестры Дины – ДЦП. Если ты не в курсе, что это такое, то это страшная, неизлечимая болезнь. У нее такая стадия, что только инвалидное кресло, ни поесть самой, ни, извиняюсь, подтереться. Полный уход. Дорогие лекарства. И при этом такие люди все понимают: психика едет от страданий и паники. Да, есть еще отец, он алкоголик и почти всегда безработный.

Павел очень долго не отвечал: информация убийственная, конечно. Но молчал он не поэтому: искал железобетонный довод в пользу того, что им с Лидой просто необходимо жить вместе.

– Жуть, конечно, – наконец произнес он. – Но кто сейчас не больной. С кем ни поговоришь, не поймешь, как он жив до сих пор. Мама, мы будем, как сможем, помогать ее больным родственникам, но главными есть и всегда будут наши отношения, собственные проблемы и радости.

Он выпалил это и на секунду был счастлив от того, что так здорово сказал и все разрулил.

– Дурачок, – спокойно произнесла мать. – Ты не понял, что твоя Лида безумно добрая? Ключевое слово – безумно. Она никогда не бросит больных, беспомощных родственников ради тебя, здорового, как бы ни любила. Она будет торчать у них, горшки выносить. И это не самое главное. Еще она обожает детей и говорит, что их должно быть столько, сколько получится.

– Ну и что? – немного упавшим голосом спросил Паша. – Лида – красивая, здоровая, сильная, веселая. Такие дети любому мужику будут в радость.

– Плохо, Пашенька, что ты толком не учился в школе, умных книг не читал. Потому и не узнал, какой рок, бывает, скрывается за словом «генетика». Это наследственность. У Лиды мать очень больна, отец вообще никудышный, просто его болезни никто не искал. Все, что он может сделать хорошего для близких, – это быстрее помереть. А у матери документально подтвержденное тяжелое врожденное заболевание… Сестра Лиды унаследовала гены матери, но уже в совсем ужасной форме. Ты говоришь, Лида красивая и здоровая. Да, так бывает. Любой генетик подтвердит. Это типа брака у генетически больных людей. Вдруг рождается практически совершенный ребенок. А вот у того, что красивая здоровая Лида рожать начнет таких, как ее сестра и мать, вероятность очень высокая. А какой она человек, ты сам знаешь: аборт на ранней стадии не сделает и уж совершенно точно – не откажется от ребенка, если калеку родит. И любить свое больное дитя будет больше тебя, а если ты слово против скажешь – станешь для нее врагом, убийцей. Знаю я таких добрых и красивых. Паша, я давно веду это расследование. С тех пор, как узнала, что ты с Лидой всерьез встречаешься. Просто такие вещи надо знать. По ночам книги нужные читаю и спать совсем не могу. Как представлю, что ты живешь в доме маленьких инвалидиков, копейку на себя боишься потратить, недоедаешь, недосыпаешь… Сердце мое рвется. Ничего сейчас не говори. Просто наведайся как-нибудь днем без Лиды в их квартиру. Лучше один раз увидеть, как говорится.

Паша ехал домой и чувствовал себя так, будто ему в мозг вылили канистру бензина и кинули зажженную спичку. Купил по дороге водки, «Пражский» торт уже ни фига не хотелось. Дома выпил все залпом, не помогло ни на копейку. Спать не мог. Первый раз в жизни заболело его здоровое сердце, да так сильно, как будто в него нож для разделки мяса воткнули по самую рукоятку. Еще и повернули там. Проблема была в том, что мать в главном права. Вообще-то у него нет ни одного повода упрекнуть ее в нечестности в главном. Так… Соврет иногда по мелочи, чтобы себе задачу облегчить. А в серьезном – наоборот: она ему всегда открывала тяжелую, неприятную правду. Чтобы он был готов к трудностям.

Но для него речь вовсе не о том, что у Лиды могут родиться больные дети и они вдруг станут ему неприятны, да еще он копейку на себя не потратит и голодать начнет… Это уже перебор и бред материнской любви, неправильно понятой. Не хотелось настолько оскорблять мать, но в случае чего Паша так ей и скажет. Это она местами безумна, а не Лида. А если на самом деле представить, что у них с Лидой родятся нездоровые детки, сейчас вроде все могут лечить, во-первых. И Паша хитрый, это во-вторых. Он знает много приемов, как стать богаче. И на свете огромное количество людей, которые намного более дураки, чем он. Тут нет проблемы. А первое и самое главное: он своего ребенка – любого, самого больного – полюбит всем сердцем и никогда не бросит. И это матери придется принять, если она сама не хочет потерять сына навсегда.

Но проблема есть, она совсем в другом. Если на самом деле на раннем сроке определят неизлечимое заболевание ребенка, такое, что он какое-то время будет не жить, а только мучиться, Лида никогда не убьет его в своей утробе. Она будет стараться отдавать ему свою жизнь. А если Паша не сможет отдавать свою, полностью, как она, – Лида может его возненавидеть. Или ребенок родится и будет только долго умирать, разрывая им сердца, требуя ежесекундного ухода, а она ни за что не согласится отдать его в хороший хоспис, к профессионалам, которые могут снимать мучения. Она просто Пашу выгонит, если он про такое заикнется. А единственная логика в том, что всю свою жизнь и силы можно и часто нужно отдавать за надежду на спасение родного ребенка. Если надежды точно нет – это какое-то коллективное самоубийство. И где взять силы на такое «счастье»? И если бы такой проблемы длиной, возможно, во всю жизнь, не существовало, искренняя Лида давно бы ему рассказала о болезнях своих близких. Но она ему не верит до конца, она готова к подлости и предательству. А если так, то человек увидит подлость с предательством там, где их сроду нет. Паша любит Лиду, но не готов постоянно доказывать, что он не враг. Он этого не вынесет, и ему не хватит ума, чтобы все окончательно объяснить.

Права мать и в том, что надо посмотреть на родственников Лиды, может, все не так безнадежно, тягостно, уродливо. Понятно, что непростая жизнь, но как у многих. И замужество Лиды в чем-то поможет этим бедолагам. Разве для Паши не главное – радовать, успокаивать любимую… Заставить ее верить ему. Что-то для этой родни сделать – это выход уже сам по себе. Надо ехать туда.

На следующий день Павел заглянул в окно магазина, где работала Лида, увидел ее за кассой и поехал по адресу ее семьи.

В коридоре этажа, где жила Лида, было еще четыре квартиры. Паша позвонил во все, кроме нужной. Открыли ему двери в двух. Он помахал своими корочками и громко сказал, что пришел от «Водоканала» только взглянуть, в каком состоянии водяные счетчики. Может, нужно поменять. Заглянул в два туалета, постоял там по секунде, вышел, никуда не глядя, и сообщил собственникам, что у них все замечательно. Затем позвонил в квартиру Лиды. Не открывали ему долго, затем на пороге появилась очень худая женщина, которая двигалась с трудом, явно преодолевая боль, и сказала:

– Да, я слышала, вы счетчики смотрите. Я просто долго иду открывать. Проходите, смотрите.

Паша заглянул в туалет, вышел в прихожую. Сообщил, что все в порядке. Тут на пороге комнаты нарисовался папаша, дохнул крепким перегаром, как Змей Горыныч. А потом в прихожую выехала на инвалидном кресле девушка лет четырнадцати-пятнадцати. В руках она держала мобильный телефон, хороший, «Самсунг» последней версии, не то что у Лиды. У нее было бледное, худое, измученное, несчастное лицо. Но поразило Пашу даже не это. Взгляд! Подозрительный, ждущий только беды, преступления и обмана.

– Покажите мне свое удостоверение, – сказала она.

Паша старательно стал рыться в карманах, потом очень натурально огорчился и сказал:

– Ох, кажется, оставил у ваших соседей. Пойду поищу. Но к вам вернуться уже некогда, у меня план, тем более у вас все нормально.

Он уже открывал входную дверь, а девочка щелкнула камерой телефона. Ежу понятно, что он попал в большую неприятность. И все же была надежда, что все обойдется. Больная девочка, лишенная развлечений, все фотографирует. Из этого не обязательно последует что-то плохое именно для Паши. Он верил в удачу хитрецов. Это ведь его главный шанс.

А через три минуты позвонила Лида. Сказала вроде совершенно спокойным тоном:

– Паша, привет. Ты не мог бы подъехать сейчас к моему магазину: буквально на несколько минут. Это очень важно.

Павел подъехал, а Лида уже стояла у стены. Лицо у нее было белее этой стены.

– Я не для разговора попросила тебя приехать. Его как раз не будет. У меня заявление. Короткое и окончательное. Только сначала взгляни.

И она показала ему на своем телефоне его собственную фотку в прихожей ее квартиры.

– А почему сестра тебе это прислала? – тупо спросил Паша.

– Потому что она видела нашу с тобой совместную фотографию. Мы там обнимаемся, и лицо у тебя такое хорошее, что я распечатала ее и поставила на тумбочку у кровати. А теперь выслушай меня. Перебивать тебе и не захочется. Потому что все уже ясно. Все сложилось. Твоя мать выслеживала моих близких, у всех выспрашивала о них. Собирала компромат, вынесла приговор, как будто они не больные люди, а враги народа. Все мне сама и изложила там, на кухне. Тебе наверняка сказала, что я захочу рожать детей-уродов и вешать их на твою шею. Ты и приехал посмотреть, как выглядит урод в инвалидном кресле. Дина тебе, конечно, такой показалась. А она – уникальный, тонкий человек, талантливый художник. Но это не твое дело. Так вот: ни мои родственники, ни мои дети, если они когда-то будут, ни я сама со своими проблемами больше не имеем отношения ни к тебе, ни к твоей семье. Я страшно ошиблась, решив, что полюбила тебя, что ты не такой, как все. А ты такой же подлый и жестокий, как большинство людей. И я никогда не прощу тебе своей привязанности и слепого доверия. Лучше совсем бесчувственная колода, от которой нечего ждать, чем лжец. Ты обманул меня. Правда, сказал однажды, что полагаешься только на свою хитрость. Ума у тебя вроде немного, и сегодня с этой выходкой в моей квартире стало ясно, что его совсем нет. Это все. Не пытайся со мной больше говорить, поджидать где-то. Это не получится. Я на все пойду, чтобы не получилось.

Павел в своей сети – начальник, ему справки не нужны. Позвонил своим замам, сказал, что простудился. И лежал несколько дней на кровати, не ел, не пил, не спал. Не отвечал на звонки матери. Он тяжело и мучительно думал о том, как все же подойти к Лиде, как заставить ее выслушать его, как во всем оправдаться. Он понимал, что объясниться с ней – тяжелее, чем произнести последнее слово на суде, где тебе сейчас влепят пожизненное. Но он должен что-то придумать. Павел так ослабел, что до туалета доходил, держась за стенки. А голова работала ясно. Он даже придумал несколько ситуаций, в которых Лида окажется наедине с ним на какое-то время и не сможет убежать. И, наконец, ярко сверкнула самая пронзительная мысль. Это было результатом Пашиного мыслительного процесса. Даже если он устроит аварию в магазине Лиды и все рассчитает, чтобы только она не выбралась, а застряла в закрытом подвале вместе с ним, он все равно не найдет ни одного слова, чтобы ее переубедить. На нем крест, который она поставила. Его не сдвинуть и не смыть.

Так началась его темная, ненастная ночь с одними ухабами и провалами. В этой темени надо было отслеживать условное утро, такой же рабочий день, вечер – все без смысла и выхода. Иногда приезжала мать, Паша включал чайник, доставал одну и ту же вазочку с одними и теми же сухариками и молчал. Ни на один вопрос не отвечал. Мать смотрела на него с ужасом. Паша не чувствовал ни злорадства, ни обиды. Он ни в чем ее не винил, просто думал: «Зато у тебя все получилось. Что ж ты не радуешься». Но не говорил этого вслух.

Однажды Павел включил кино про любовь, там было много эротических сцен. Об интимной близости с Лидой думать было так невыносимо больно, что он просто убил эту тему. Но есть столько других женщин – без проблем, без генетики, на раз и по таксе. Почему ему не приходит в голову вызвать какую-то из своих бывших подруг на ночь? Он вроде забыл, что мужик. Ничего не хочет. Взял и позвонил самой симпатичной и активной в постели – Эмме. Она примчалась, сразу начала щебетать всякую ерунду, он сократил эту прелюдию до минимума, легли в постель. У Паши не просто ничего не получилось. В нем ничего не шевельнулось ни внутри, ни снаружи, несмотря на профессионализм Эммы. Он был как покойник, только хуже: ему казался отвратительным запах тела вполне себе чистой женщины с нормальным парфюмом.

Паша сказал, что ему ночью надо сделать срочную работу, расплатился с Эммой и подвел к входной двери.

– Да не переживай ты, – нежно сказала она. – Такое со всеми случается, уж я-то знаю.

– Пошла вон, идиотка! – вдруг рявкнул он.

Закрыл за ней дверь и долго стоял в оцепенении. Что это было? Он за всю свою жизнь не грубил людям. А тут вообще женщина, которая хотела его утешить.

С этой ночи все полетело к чертям. Паша перестал интересоваться работой, у него больше не получались переговоры, потому что он сразу начинал хамить. Дело погибало, люди уходили. Паша чувствовал себя тяжелым, тупым, всем неприятным. А самым ужасным стало то, что он презирал себя. Наверное, такого ни с кем еще не случалось. Теперь ему самому понятно, что он никто и никакой. Не работник, не мужик, не баба.

Однажды ночью Павел проснулся весь в слезах. Ему приснился он сам в три года. И он потерялся, бродил, кричал и не мог найти маму. На часах было начало четвертого ночи. Но сон, наверное, вещий, потому что Паша встал, оделся и, не задумавшись ни на минуту, поехал к дому родителей. Звонить по телефону не стал. Сразу в дверь. Мать открыла сразу, как будто ждала. Была полностью одетая и не сонная. Наверное, так и не может спать по ночам.

– Как я рада тебе, сынок. Пошли на кухню. Я тебе что-то приготовлю. Ты чего-то хочешь?

– Может быть. Творог со сметаной, как в детстве на ужин, есть?

– Конечно. Сейчас. Все очень хорошее. Я у фермеров покупаю. Вдруг, думаю, ты приедешь. Пусть в доме все будет.

Паша проглотил пару ложек творога и вдруг произнес уверенно, программно, то ли для матери, то ли для себя:

– Я не хочу жить. Не в том смысле, как многие, просто поныть, жалость вызвать. Я конкретно и точно хочу умереть, в первую же возможность сделать это.

– Боже, – сказала мать, – как хорошо, что ты приехал. Мы прямо сейчас начнем спасаться. Мой ребенок, мой самый добрый и благородный мальчик должен не просто жить. Он должен жить очень хорошо. Он этого достоин. А пока выпей эти четыре таблетки. Не бойся. Это не много по твоему весу, ты просто уснешь.

И на следующий день в Пашиной жизни появились психотерапевт, сеансы, антидепрессанты. Решили, что он пока поживет у родителей. И, наконец, мать объявила, что вечером к ним придет в гости женщина, которую она хотела бы видеть в роли своей невестки.

– Нина сама бизнесвумен. У нее сеть аптек. Это сейчас самое выгодное. Изумительного вкуса женщина. Она уже видела все твои фотки и видео, она от тебя в восторге. Правда, Нина немного старше тебя, но это же не так важно.

– Вообще не важно, – ответил Паша, успокоенный антидепрессантами.

И подумал: если он ничего к этой бизнес-Нине не почувствует – ни плохого, ни хорошего, – то женится. Для него теперь так выглядит идеал отношений. Стоят рядом два глиняных манекена в магазине – и все ими довольны. А уж друг другу они – точно близкие существа. Глиняная, безопасная близость. Только не привязанность, не зависимость, не восхищение и желание и не та дикая боль, которая настолько страшнее смерти.

Нина пришла. Оказалась шикарной в принципе женщиной. Это определение для Паши не имело никакого отношения ни к внешности, ни к человеческому обаянию, ни к женскому очарованию. Это просто знак качества: тут настоящее богатство, причем далеко не в первом поколении. Что касается «немного старше», то это минимум лет на пятнадцать-восемнадцать. И, если не брать в расчет отличный макияж и качественную подтяжку.

После ужина Паша с Ниной покурили на балконе, как два добрых приятеля. Она хорошо говорила, вопросов задавала мало и как-то здорово умела обходить болезненные и просто неприятные темы. Паша стоял рядом с ней и прислушивался к себе. Нина ни капельки ему не мешала, ни в чем не раздражала, не надоедала. Но если бы она сейчас улетела куда-то с их балкона навсегда, то это тоже не взволновало бы нисколько. То есть получается тот самый случай, который нужен. И, наверное, такое доброжелательное равнодушие тоже редко бывает. Как и безумная любовь.

Вот когда началась по-настоящему никакая жизнь Павла Прохорова. Его жена оказалась владелицей роскошного особняка в Подмосковье. Отец у нее – генерал ФСБ. И те суммы, которые она прокручивала на своих счетах, никак не вязались с небольшой сетью аптек. Но Паша прекрасно знал, что такое крутой мухлеж, и в это совершенно не вникал. Тем более они с Ниной составили брачный контракт, по которому каждый при жизни остается с тем, что у них есть на момент оформления брака. По завещанию Нины Паше вроде отходит пара счетов. Но он и в это не вникал. Обнаружилось нечто совсем другое, неожиданное. Сюрприз. У Нины есть дочь девятнадцати лет по имени Стелла. Вот ей серьезное наследство.

– Но это как? – спросил Паша. Даже его равнодушие было пробито таким сюрпризом. – Как ты могла мне не сказать, не познакомить нас, вроде она мне как падчерица, нам жить, общаться… Я не думал, что в такой степени тебя не понимаю.

– Пашенька, – сказала Нина, – все не так, как ты себе сейчас представил. Никаких особых отношений, встреч и тем более жизни вместе со Стеллой у нас не будет. Несмотря на юный возраст, это совершенно самостоятельный человек, живет в своей квартире с бойфрендом. Нам с отцом надо решить какие-то формальные вопросы, и Стелла уедет на постоянное жительство в Австрию. Там для нее уже есть дом. А не упоминала я о ней, потому что боялась, если честно. Это могло бы тебя оттолкнуть. Стелла – своеобразный человек, мне вообще не особенно хочется вас знакомить. Наверное, такое поведение глупое, но ты стал мне очень дорог.

Ну ладно. Австрия, дом, бойфренд – это на самом деле отодвигает или даже растворяет тему. Такой падчерице не нужен отчим. То есть замечательно никакая жизнь Павла продолжится. Мама в восторге, что тоже чего-то стоит.

В первый раз Паша увидел Стеллу на своей свадебной вечеринке. Там было, кроме его родителей, буквально еще несколько человек, явно из бизнес-элиты. Или «элиты». Непринужденные, прекрасно одетые и хамоватые люди. И тут на шею Нине бросилась девушка – модно тощая, в платье со сплошным декольте и разрезами в разных местах, с претенциозными, сложными тату и пирсингом. Поцеловав мать, Стелла чмокнула в щеку Павла:

– Привет, типа папик.

Не то чтобы Стелла не понравилась Павлу. Ему плевать, как она выглядит, как одета, на каком месте у нее татушки или пирсинг. Он просто сразу поставил ей диагноз, потому что видел таких девиц множество. Это определяется по движениям рук, по походке, по странным гримасам и называется «наркоша». Такая девица может принимать или завязать на время, но она зависима, и это для нее и в ней – самое главное. Бойфренд оказался развязным и липко-неприятным, похожим на серийного альфонса. Паша просто его обошел, не заметив протянутой руки. А на фиг. Они все могут больше никогда не встретиться. Дай-то бог.

И почему вдруг все пошло не так? Наверное, потому что ни за кого нельзя поручиться. Будь то дочь или мать.

В общем, формальности с оформлением Стеллы на ПМЖ в Австрии затянулись. Нина не развивала эту тему, но Павел и сам догадывался, что это как-то связано с дурными привычками девушки, вероятно, были заметные неприятности. Их теперь надо убирать отовсюду, из всех архивов и документов. Но для того и существует дедушка – генерал ФСБ. У Павла с Ниной все было по-прежнему. Они оба сознательно и настойчиво стремились к ощущению тепла и уюта на двоих. Или хотя бы к качественной имитации. Что-то, несомненно, получалось.

И вдруг однажды в воскресенье к обеду без предупреждения приезжает Стелла. С шикарными розами и французским шампанским, но нервозная и дерганая, как обычно. За обедом она громко хохотала, много пила, рассказывала «прикольные» истории, которые вовсе не были забавными. А потом стала откровенно клеиться к Павлу, виснуть на нем, называть папиком. Нина привычно и спокойно сгребла дочь, вывела во двор и посадила в свою машину с водителем. Поцеловала на прощание:

– Проспишься – созвонимся.

А Павлу она уже в спальне вдруг сказала следующее:

– У девочки не очень стабильная психика, ты понял, конечно. И она никогда не умела нормально, разумно выразить свои чувства. Не каждому дано. А я допускаю, что у Стеллы проснулось что-то вроде потребности в отцовской любви, ласке. Я развелась с ее папой, когда она была грудной. Добилась запрета для него видеться с ней. Никакого криминала, просто ни к чему.

– Ты в своем уме? – не сдержал изумления Павел. – Какая отцовская любовь и тем более ласка? Взрослая тетка на мне висла весь вечер.

Так началась проблема, которую срочно надо было решать.

По самым оптимистичным расчетам родни, Стелле придется прожить в Москве еще не меньше полугода. Скорее всего, больше. А возможностей сопротивляться ее то ли мании, то ли изощренному издевательству у Нины с Павлом практически не осталось. Слов она не понимала и не помнила. И даже намек на протест вызывал в ней лишь азарт. Она являлась в гости в материнский особняк с неотвратимостью стихийного бедствия, и ее поведение становилось все более разнузданным, временами даже агрессивным. Такая реакция характерна для не очень адекватных или просто распущенных людей, которые понимают, что они не нравятся или даже противны. Значит, надо усугублять. Павел и Нина явно не сходились в объяснении причин и мотивах. Им легче было закрыть эту тему и просто терпеть.

«Но с какой стати?» – все чаще думал Павел.

И однажды это случилось. Он сорвался. После очередного ужина Стелла уселась к нему на колени, стала ерзать и нести какую-то ахинею отвратительным мокрым ртом. Он встал и одновременно так резко ее отшвырнул, что она упала на пол. Завопила. В комнату вбежала Нина:

– Павел! Что ты натворил?! Ты же ударил девочку. Ты пьян или помешался? Надо, наверное, вызывать врача.

– Вызывай, – ответил Павел. – В ее квартиру. Но если она не уберется отсюда в течение минуты – уйду я. И ты больше никогда меня не вернешь. Так что решай. Все просто.

Нина сказала Стелле пару волшебных слов, назвав фамилию врача, которого та точно не хотела видеть ни в каком случае. Стелла резво вскочила и сказала:

– Ладно, убегаю. Скажи водиле, мама: я поеду в клуб. А ты, папик, наслаждайся своим семейным счастьем. Мне кажется, его у тебя до фигища, – и она громко заржала.

После того как она уехала, Нина и Павел не опустились ни до ссоры, ни даже до выяснения отношений. Но несколько дней между ними было молчаливое напряжение, которое иногда прерывалось какими-то бытовыми просьбами или предложениями. А потом Нина пригласила Павла к очень серьезному разговору.

– Если о Стелле, – сразу сказал он, – то не вижу нового повода опять терзать друг друга вопросом, который решить невозможно.

– У меня есть решение, – уверенно сказала Нина. – Я прошу только выслушать меня, отвечать сейчас не нужно. Подумай, оцени, взвесь то, что я придумала.

– Я слушаю, – произнес Павел.

– Но прежде чем сказать о своей идее, я позволю себе повторить в очередной раз, – так начала Нина. – Я мать. И я на самом деле допускаю, что психологическая травма моей дочери связана с отсутствием в ее жизни заботы и защиты отца. Это резко возникло сейчас, потому что ей кажется, что у нас с тобой все замечательно, в отличие от нее, и потому она нам только мешает. Выражается это уродливо, согласна. Но Стелле вообще очень не повезло с тем, что является общепринятыми человеческими и женскими достоинствами. В ней нет приятности, очарования, нежности, красоты – всего того, что вызывает положительную реакцию других людей. Это беда, а не порок. Я допускаю, что в этом есть моя вина. Даже уверена в этом. Но все эти выходки – не издевательства, как наверняка тебе кажется. Это проявления неудовлетворенности, даже страданий. Мое право так думать. Но я дорожу тобой и нашими отношениями…

– Можно приступить к делу? – прервал жену Павел.

– Да, конечно. Через четыре дня Стелле исполняется двадцать лет. Это важное событие в жизни девушки, женщины. И я хочу, чтобы ты сделал ей подарок. Настоящий, нужный, достойный. Как родственник. Как муж ее матери. Мне хочется, чтобы она подумала, что ты ее воспринимаешь как близкого человека, что ты хочешь ей добра и не держишь обиды за ее дурацкие выходки. Это может все изменить.

– О каком подарке речь? – уточнил Павел.

– Машина. Стелла страстно мечтает о ней со школы. Ты понимаешь: у нее такой круг, у всех остальных есть свои авто. Но у нее были разные проблемы, мы не решались. Но вот сейчас ей исполнится двадцать лет. Это тот возраст, когда человек уже берет на себя ответственность за свою жизнь. К тому же начнутся практические заботы, дела: курсы, экзамены, получение прав… И эти позитивные изменения в ее жизни будут связаны с тобой. В девочке есть благодарность, она просто не умеет ее выражать. Пока.

– Какая машина?

– Самая скромная. Но качественная и красивая. Не «Бентли», не «Майбах», ничего такого. И, разумеется, деньги на нее я тебе переведу.

– Спасибо, не надо. Я потяну. Найду новую, нормальную, но со скидкой. Это у меня выходит. Мне не нужно времени на раздумье. Я согласен. По крайней мере, это попытка что-то сдвинуть и поменять.

Паша искал с увлечением. Нашел очень миленькую и ярко стильную «Мазду» золотисто-оранжевого цвета. Совершенно новую, но партнеры, они же друзья, оформили ему документы на большую скидку по поводу «брака». Им была крошечная, практически невидимая царапинка на обшивке и такое же невидимое пятнышко на сиденье. Паша в очередной раз удивился тому, что есть столько людей, которые хорошо к нему относятся, вроде бы даже дорожат знакомством, хотя он никакой.

Нина пригласила уборщиков, кулинаров и приготовила все для настоящего пира в честь Стеллы. Прибыл дед-генерал. Стелла явилась в сопровождении бойфренда Гарика. Нина шепнула Павлу: «Он подарил ей розу! Блин». Сама она преподнесла дочери изящный кулон с бриллиантом, дед – два массивных золотых браслета, довольно красивых, впрочем.

И только когда все уже сели за стол, Паша положил перед падчерицей ключ на блюдечко. Рядом документы. Она взглянула на то и другое, поняла. У нее даже руки задрожали. Сначала побледнела, затем покраснела. Спросила:

– Можно смотреть?

– Да, во дворе, – ответил Павел.

Они вышли, потом в гостиную спокойно вошел Павел, за ним влетела совершенно ошалевшая, как ребенок, Стелла. И не повисла на его шее, а просто взяла обе его руки и прижала к губам. Это было очень похоже на благодарность и родственную близость.

– Ты лучший, – сказала она.

Нина и ее отец переглянулись и одновременно прерывисто, с облегчением вздохнули. Вроде бы получилось.

Да, было то, о чем мечтала Нина. Какое-то время Стелла ездила на курсы, готовилась к экзаменам… А потом ее достала вся эта упорядоченность, она все бросила, тем более решила, что ездить уже умеет. Экзамены не сдавала, прав не получила. Но ездила. Нина пыталась что-то исправить своими методами, но ей даже отец сказал:

– Не вздумай покупать ей права. Она должна научиться как следует и сдать экзамен по-честному. Речь о жизни.

Да, речь шла о жизни. И, как вскоре оказалось, в самой меньшей степени о жизни самой Стеллы. Жертвами стали другие. Павел какое-то время даже не мог до конца поверить и понять, что такими роковыми, немыслимыми, беззащитными могут быть жертвы. На переходе «зебра» Стелла переехала семью с маленькими детьми. Два пятилетних близнеца скончались в муках в реанимации. Мать и полугодовалая девочка выжили, но были в тяжелейшем, критическом состоянии. Уцелел только отец, который шел сзади.

Очевидцы записали видео чудовищного происшествия и выложили в интернет. Паша смотрел его сотни раз, как будто хотел все изменить. Оранжевая машина, за рулем которой была Стелла, а рядом развалился Гарик, почему-то встала у «зебры». После Стелла объяснила, что ей позвонили, надо было поговорить и потом срочно куда-то мчаться. И когда семья стала переходить дорогу, машина Стеллы рванула сразу на немыслимой скорости. Дети, коляска, женщина разлетелись по дороге, как детали в компьютерной игре. Потом на видео появилась физиономия Гарика: он тупо ухмыляется и говорит снимающим все это: «Что вы пургу гоните. С кем такое не бывает?»

Дальше все пошло по понятной программе. Армия адвокатов за очень приличные гонорары лепили «компромат» на жертв. Сами, мол, виноваты. Почему мать не смотрела, зачем столько рожала. И вообще – семья бедная, то есть холопы.

Нина объясняла Павлу:

– Тебе лучше во все это не вникать. Любая защита – это нападение. Но мы, конечно, поможем потом семье. Я прошу тебя только об одном: не ходи на судебные заседания. Это дело для привычных и закаленных.

Павел и не ходил. А на последнее заседание его просто что-то потянуло. Он должен был даже не узнать результат, а завершить как-то историю со своим «подарком». Иначе жить не сможет с этим.

Он появился в зале, никого заранее не предупредив. Нина сидела между отцом и адвокатом и посмотрела на него удивленно и тревожно. Он ей кивнул: спокойно, мол. Все под контролем. И написал записку адвокату, в которой просил дать ему выступить как свидетелю защиты обвиняемой. Так, на минуточку, с защитой там было настолько в порядке, что даже прокурорша сладко говорила с придыханием о «девочке, которая просто заговорилась по телефону». Разумеется, в крови Стеллы нашли только хорошее. «Умельцы» искали.

Павлу дали слово. Смотрели все на него как-то без доверия и понимания. Он там был явно лишним. Только Стелла ему радостно улыбнулась и помахала ручкой.

– Дело у меня такое, – начал Павел. – Не пойму даже, почему меня не вызывали в ходе расследования. Ведь это именно я подарил падчерице автомобиль, с помощью которого она совершила преступление с такими трагическими последствиями и жертвами. И я хотел бы, я должен разделить с ней вину. Я тут сидел, все слушал, но не услышал ни заявления суда о необходимости компенсации и помощи пострадавшей семье, ни подобных заявлений нашего адвоката. Просто непонятка какая-то. Наверное, все просто закрутились с другими проблемами. Короче, я именно так и беру на себя ответственность за несчастье. Я узнавал, сколько может стоить операция на мозге выжившей малышки в специализированной клинике. Состояние матери пока такое, что и прогнозов нет. Ну и на погребения семье, на восстановление после лечения матери и дочери… Короче, все, что наша семья должна пострадавшим, я оплачу. – Паша послушал минуту гробовое молчание зала, потом повернулся к судье: – Я понятно выразил мысль? Вы зафиксировали мое предложение?