Текст книги "Развод и девичья фамилия"

– Оставайся у нас, пап! – крикнул Тим с безопасного расстояния, юркнул за дверь и быстро ее прикрыл.

– Не обращай внимания, – пробормотала Кира, – он в последнее время какой-то странный.

– Я не обращаю, – холодно ответил Сергей. – Ты бы рассказала мне, в чем дело, Кира.

– В каком смысле? – насторожилась она.

– В смысле, что произошло сегодня вечером. Я ничего не понял. Расскажи.

– И понимать нечего, – отчетливо выговорила она, – ты все видел своими глазами. Костика убили. Приехала милиция, забрала труп и стала допрашивать меня. Все.

– Не злись.

– Я не злюсь. Ты тоже считаешь, что это я его… застрелила?

Он посмотрел с высокомерным сочувствием – как плохой врач на невменяемого пациента.

– Тебе тоже нужно принять новохренит и лечь.

– Сергей! Ты повторяешь за Тимом всякую чушь, а я потом должна объяснять ему, что…

– Почему милиция решила, что это ты его пристрелила?

– Не знаю! Но он со мной так разговаривал, этот милиционер, как будто и вправду решил, что это я. Я удивилась, почему меня не забрали! Хотя он старался быть вежливым и милым.

– Он старался не пялиться в твой вырез, – поправил Сергей мрачно.

– Что? – растерялась Кира. Посмотрела вниз и подтянула свитер повыше.

– Расскажи мне, – повторил Сергей, – все по порядку.

– Да я не знаю, что рассказывать! Днем Костик поругался с Батуриным. Очень громко. Они орали, но, когда я зашла, замолчали. Гришка сразу ушел, а Костик сказал, что ему нужно вечером со мной поговорить, ну, как обычно, когда на него находит, ты же знаешь.

– Знаю, – согласился Сергей.

– Мне это было неудобно, потому что Сергуня обещал приехать, и мне пришлось звонить, предупреждать его, что вечером будет Костик, но он все равно…

– Сергуня? – пробурчал себе под нос Сергей, и Кира неожиданно смутилась – даже ее матовая кожа в низком вырезе свитера стала розовой.

Как он умел смущать, ее бывший муж, удивительно даже!

Теперь он смотрел на нее, пристально и не моргая, как птица гриф, которую она однажды видела в передаче «В мире животных».

Кира никак не могла вспомнить, о чем говорила.

– Костик собрался приехать, и ты должна была предупредить Сергуню, что романтическое уединение отменяется, – подсказал он бесстрастно.

– Я приехала… не помню когда. Потом приехал Сергуня. Мы поужинали. Тиму ужин я отнесла в комнату. Он кривлялся и говорил, что ужинать с Сергуней не станет. Потом я стала ждать Костика, а Сергуня изучал какие-то свои бумаги. Костика все не было и не было, а потом Марья Семеновна заголосила на лестнице, я выскочила, а она почти в обмороке, и Костик… лежит. Мертвый. И кровь кругом, целое море.

Ее вдруг так затрясло, что зазвенели браслеты на запястье. Кира перехватила их другой рукой, чтобы не звенели. Сергей встал, достал из холодильника валокордин и накапал в ложку. По кухне поплыл резкий эфирный дух.

– На.

– Дай запить, – попросила она, и он почему-то сунул ей вино, оставшееся в его бокале.

– Кто вызвал милицию?

– Соседи. Михаил Петрович тоже выскочил, и я его попросила…

– Ты подходила к Костику? Трогала его?

Кира допила вино и посмотрела на бывшего мужа.

– Ты что? С ума сошел?

– Ты сразу поняла, что он… убит?

– Да! – крикнула Кира. – Да, поняла! У него вся одежда была в крови, и он лежал, и рука у него вывернулась!.. У живых руки так не выворачиваются!

– Ты трогала его, Кира?

– Да что ты ко мне пристал!

– Я не пристал. Я ничего не понимаю в убийствах, но даже я слышал про отпечатки пальцев!

– Про… какие отпечатки?

– Про такие! На нем могли остаться твои отпечатки пальцев? На портфеле, на очках, на чем-нибудь?

– Конечно, могли, – пробормотала Кира, – и не потому, что я его… трогала, а потому, что мы в одном месте работали и я сто раз брала в руки его портфель, папки, бумаги, ручки!

Сергей помолчал.

– Да, – сказал он наконец, – не слишком хорошо.

– Что не слишком хорошо?

– Все.

Кира моментально вышла из себя.

– Перестань говорить, как Эркюль Пуаро, – процедила она, – меня это бесит.

– Тебя бесит, когда я говорю, как Сергей Литвинов, тоже.

– Да, – согласилась она, – бесит. Когда ты изображаешь следователя по особо важным делам.

– Кира, мы должны во всем разобраться сами, как же ты не понимаешь?! Никто не станет выяснять, что произошло на самом деле! Если найдутся отпечатки, или следы, или не знаю что, какие-нибудь свидетельства того, что это могла сделать ты, они немедленно решат, что ты это сделала !

– Почему? – с ужасом спросила она.

Он вздохнул.

– Потому что это называется «громкое дело»! Потому что твой Костик не бомж с Казанского вокзала, а главный редактор политического журнала! Потому что завтра все газеты напишут, что он погиб в твоем доме, и никто не поверит, что ты не имеешь к этому никакого отношения! Уже сейчас никто не верит.

– А почему на лестнице его не мог поджидать… киллер? Всех больших бизнесменов и неподкупных журналистов в нашей стране на лестнице рано или поздно поджидает киллер!

– Я рад, что тебе не изменило чувство юмора, – сухо заметил Сергей после некоторой паузы, – киллеру логичнее было бы поджидать жертву в его собственном подъезде. В нашем… в твоем, – поправился он быстро, – киллеру вообще неудобно. Кодовый замок и вахтер.

Кира налила себе вина и залпом выпила.

– Ты хочешь сказать, – начала она, тяжело дыша, – что мы должны найти убийцу и подарить его милиции, иначе милиция всерьез решит, что убийца – это я. Правильно я поняла?

– Ну конечно, – согласился он.

– Тогда мне лучше пойти и собрать вещи, – заявила Кира и налила еще вина, – какие из нас сыщики! Из тебя особенно!..

Он не обратил никакого внимания на последнюю реплику, хотя она надеялась его задеть.

Задеть, чтобы он заорал, взбесился, чтобы стало понятно, что он выдумал все это просто для того, чтобы позлить ее, заставить чувствовать себя «маленькой преступницей», и чтоб он непременно оказался благородным героем, в духе ее сына, и чтобы она почувствовала опасность и необходимость защиты.

Впрочем, ее муж никогда не был способен на такие тонкие чувства. Он всегда был прямолинеен, как штыковая лопата.

– Я не поняла, – уточнила она на всякий случай, – ты всерьез считаешь, что кто-то может подумать…

– Да, – перебил он, – всерьез считаю. И еще я считаю, что ты должна все вспомнить, все детали, все мелочи…

– Какие еще мелочи, Сергей?!!

– Как он сказал тебе о том, что приедет, куда он при этом смотрел, не звонил ли у него телефон, не заходил ли кто-нибудь в это время, о чем он хотел с тобой поговорить, почему так срочно, почему он поссорился с Батуриным, кто ненавидел его так сильно, чтобы убить.

– Ничего себе мелочи, – пробормотала Кира.

Внезапно ей стало холодно в свитере с низким вырезом, и она потянула с дивана плед.

Плед всегда лежал на гобеленовом диване, в самом углу. Тим накрывался им, когда ему взбредало в голову пить на кухне чай и читать, и Сергей часто подкладывал его под голову. Кира готовила ужин, а он сидел на диване, если сильно уставал, подложив под голову свернутый плед, и что-нибудь ей рассказывал. Он любил сидеть близко от нее. Даже когда жизненное пространство расширилось так, что можно было существовать, почти не попадаясь друг другу на глаза, – он все равно сидел на гобеленовом диване, вытянув длинные ноги и мешая ей.

Только в последний год не сидел.

В последний год она его не выносила.

– Кира, – позвал он, – не спи! Хочешь, давай кофе сварим.

Давай сварим – на языке ее бывшего мужа означало, что должна варить именно она.

– Мне не надо никакого кофе.

– Тогда не спи и вспоминай.

– Прямо сейчас?

Сергей вздохнул. Было половина третьего.

– Ладно. Не сейчас. Сейчас действительно уже поздно, а у тебя… стресс.

– У меня не бывает стрессов, – пробормотала Кира.

То ли от вина, то ли от стресса, которого у нее не могло быть, она вдруг почувствовала, что сейчас упадет в обморок – постыдный дамский обморок в духе красавиц из романов, и Сергею придется вызывать «Скорую» и возиться с ней весь остаток ночи, а он с детства терпеть не мог врачей – боялся.

– Я… мне надо полежать, – сказала она медленно, чтобы он не понял, что она собирается упасть в обморок. – Я… пойду. Полежу.

И она пошла, и на середине дороги оказалось, что это он ведет ее, крепко придерживая под локоть, так что больно было костям.

– Пусти меня, – велела она, – я сама.

Руки и ноги сильно замерзли, как будто она долго сидела в снегу, дышалось тоже плохо, потому что этот чертов снег залепил горло и легкие, и внутри было холодно, очень холодно, и мысли были холодные, медленные и отвратительные, а потом их вовсе не стало, никаких.

Снега нет. Март кончается, и снег давно растаял.

Он растаял не только на улице, но и на Кириных руках и ногах, и замороженное горло отпустило, и стало тепло и легко, и она засмеялась во сне, потому что там наконец-то все стало на свои места, и, хотя она толком не поняла, что случилось, было ясно, что все хорошо.

Все хорошо… Все хорошо…

– Мама!!!

Откуда-то во сне взялся ее сын. Откуда он мог там взяться, Кира не знала – она ведь уложила его! Дала «Новопассит» и уложила.

– Мама!! Ты где?!

И тут она проснулась.

Утро, поняла она. Позднее.

Так, все ясно. Я опоздала на работу. Катастрофа. Конец света.

Однако оказалось, это еще не конец света. Конец света был впереди.

Она лежала на боку, прижатая спиной к кому-то, кто обнимал ее обеими руками и глубоко и беззвучно дышал. В панике она ощупала руки, как в игре с завязыванием глаз, и моментально поняла, чьи они. Она бы узнала их не то что с закрытыми глазами. Она узнала бы их, даже если бы неожиданно стала глухой, слепой и заодно потеряла обоняние и осязание.

Вот почему снег растаял так быстро! Никакой снег на свете, даже ледяной антарктический панцирь не выдержал бы температуры, которая возникала, когда ее обнимал муж.

Нет, бывший муж.

Он дышал ей в шею тепло и щекотно, как дышал много лет, и держал крепко, прижав спиной к себе, и тяжелые смуглые руки уверенно и спокойно лежали на ней, и именно поэтому она проспала остаток ночи без всяких кошмаров и чувствовала себя такой счастливой.

Господи, что это?.. Что это такое?! Это неправильно! Это неправильно от начала до конца!

Почему он… здесь?! Почему он с ней спит?!!

– Мама!! – надрывался за дверью Тим. – Мам, ты что, ушла, что ли?!

– Я не ушла, – пискнула Кира, – я еще не встала! Подожди, я сейчас!..

Это была большая ошибка. Ее сын, не страдающий никакими комплексами, радостно подбежал к двери – она слышала его приближающийся топот и зажмурилась – и распахнул ее.

– Здорово, мам! Слушай, а школу-то мы проспали… – Он замолчал на полуслове, рот у него открылся, глаза стали круглыми и блестящими, и он вдруг улыбнулся идиотской улыбкой человека, внезапно открывшего формулу счастья.

Кира застонала и сделала энергичное движение, пытаясь спихнуть с себя тяжелые руки, но не тут-то было. Бывший муж расслабленно хрюкнул, порылся носом в ее волосах и прижал еще крепче. Голыми ногами Кира чувствовала джинсовую шершавость – слава богу, хоть штаны не снял! – а под джинсами все было набухшим и твердым, как всегда по утрам. Кире внезапно стало жарко. Так жарко, что взмокла шея.

– Тим, сейчас же закрой дверь. Я встаю. Сколько времени?

– Полдесятого. Мам, а папа…

– Тим, я не хочу никаких разговоров!

Вот что теперь ей делать?!

Что было сил она вдавила локоть Сергею в ребра, и он опять хрюкнул, на этот раз обиженно.

– Тим, быстро ставь чайник! Черт побери, мне надо на работу! Тим, закрой дверь и умойся!

– Я давно умылся, – ответил он и ухмыльнулся, как щенок. – Мам, а папа…

– Тимка!!

– Да-да. Чайник. Сейчас, только не злись!

Он прикрыл дверь и некоторое время выжидал под ней, Кира слышала, как он сопит. Потом вдруг вскричал: «Йо-хо-хо!!» – и, дробно топая, умчался в сторону кухни.

Ее тринадцатилетний сын – младенец и дурачок. Он решил, что… Впрочем, и так понятно, что именно он решил.

Ее тридцатидевятилетний муж – подлец и дурак. Он спал с ней в одной постели, он обнимал ее своими ручищами – и ножищами! – он решил, что ему все можно, раз у нее стресс!

Сейчас она покажет ему стресс!

Впрочем, никакой другой постели, кроме этой самой «одной», в квартире не было. В «другой» спал Тим. Имелись, правда, еще два модерновых дивана, и, для того чтобы разложить их, требовались инструкция и два специально обученных человека, вооруженные набором инструментов.

– Пусти меня, – сквозь зубы процедила Кира и спихнула наконец с себя его ногу, – пусти сейчас же!

– М-м, – сказал ее муж, – да.

Бывший, черт тебя побери!.. Бывший муж!..

Тяжелые руки напряглись и расслабились, он чуть подвинулся, освобождая ее, и, когда она уже ринулась было от него, перехватил, поймал, повернул и поцеловал. Даже глаз не открыл.

У него было чистое дыхание, горячие со сна щеки, крепкая шея и чуть-чуть заросшая грудь, прижавшаяся к Кире. Она начала брыкаться, но очень быстро перестала, потому что никогда не могла сопротивляться ему, потому что никто на свете не умел любить друг друга в постели так, как любили они, потому что на нее неожиданно рухнула ужасная мысль о том, что она невыносимо, постыдно, безумно соскучилась по нему, по его рукам, ногам, по его чистому дыханию, по его утренним поцелуям, по его натиску, когда его невозможно остановить, по всему, что получалось у нее только с ним и чего уже так давно не было.

Она погладила его грудь, и живот, и спину – у позвоночника, над самым ремнем джинсов. Она знала, что это непростое место, и он в ответ сдавленно ахнул и распахнул глаза.

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.

– Не смей извиняться, – приказала Кира тихо.

– Я и не собирался, – пробормотал он и перевел взгляд на ее губы.

– С тебя станется.

– С меня станется, – согласился он.

– Нет, – сказала Кира. – Нет, Сережка. Хватит. Мы не должны этого делать. Нам нельзя.

– Нельзя, – опять согласился он и не двинулся с места. Она чувствовала его желание и знала, что он справится с ним.

Он всегда виртуозно справлялся с собой, ее бывший муж.

Да, вот теперь правильно. Бывший.

– Ехать домой было уже поздно, – объяснил он.

– Я поняла. Мне нужно вставать, Сергей. Тим уже… приходил.

– Черт побери, – выговорил он.

– Вот именно. Наверное, он решил, что мы с тобой после завтрака опять поженимся.

Что-то дрогнуло в его лице, и она быстро продолжила:

– Мне нужно быстрее на работу! Там, наверное, содом и гоморра! Если туда уже милиция нагрянула…

– Я уверен, что нагрянула.

– Нужно звонить Батурину. Господи, что теперь будет! Отвернись, Сережка!

– Зачем? – не понял он.

– Я хочу встать, – объяснила Кира. Шее опять стало жарко. – А халат далеко.

– Ты с ума сошла, – пробормотал он тихо, – окончательно.

Лег на живот и сверху положил на голову подушку.

– Так достаточно? – спросил он из-под подушки.

Неожиданно для себя Кира выхватила подушку и треснула его по заросшей темными волосами макушке.

– Вот так достаточно!

– Я не понял, – лениво протянул он и подпер подбородок кулаком, – ты со мной заигрываешь, да?

– Нет, – соврала Кира решительно. Стараясь держаться очень прямо и ни на сантиметр не отклоняться ни влево, ни вправо, напряженная, как подводная лодка на боевом дежурстве, она дошла до кресла, в котором валялся халат, быстро напялила его на себя и обвязалась поясом.

Ну вот. Так-то лучше.

Думать о том, что он ее раздевал, и, может быть, трогал, и уж наверняка смотрел, было нельзя, и махровая броня халата придавала ей сил.

– Вставай, – велела она, – я сейчас приготовлю какой-нибудь завтрак, и мне надо ехать. Тебе, наверное, тоже.

– Я пока на работу не пойду, – объявил он задумчиво.

– Почему?!

– Мне нужно… разобраться в ситуации.

– В какой ситуации тебе нужно разобраться?

– В ситуации с трупом твоего начальника.

– Сереж, это вряд ли…

– Меня касается, – подхватил он, откинул одеяло и стал выбираться из постели, – мне наплевать, что именно ты думаешь. Я останусь и поговорю с людьми.

– С какими еще людьми?!

– С Марьей Семеновной, с соседями, с Михаилом Петровичем. Это он милицию вызвал?

– Не смей! – закричала Кира и топнула ногой. Халат колыхнулся, и она судорожно его запахнула. – Что ты выдумываешь? Тебе что, заняться нечем?! Ты решил играть в частного детектива?! У меня и без этого вполне достаточно проблем!

– У тебя будет целая куча проблем, если мы сами не разберемся в ситуации, – сказал он упрямо.

Господи, он упрям, как мул, ее муж!.. То есть да, да, – бывший муж. Нет, он упрям, как целое стадо мулов!

– Я могу отвезти Тима в школу, – предложил он, воздвигнувшись рядом с ней, – мне только нужно позвонить на работу, предупредить, что я не приду.

– Нет, ты пойдешь на работу!

– Нет, не пойду. Все, хватит. Иди лучше умойся, у тебя помятый вид.

– Ты просто… ты просто…

– Свинья, я знаю, – сказал он и зевнул. – Ты не видела мою майку?

Он умел выводить ее из себя как никто другой. Он точно знал, что нужно делать, чтобы вывести ее из себя. Он даже знал, когда именно она взбеленится – моментально или через некоторое время.

– Убирайся, – приказала Кира, чувствуя, что ведет себя в полном соответствии с его планом выведения ее из себя, – сейчас же убирайся вон из моей квартиры!

– Ну конечно.

– Не «ну конечно», а пошел вон!

– А, – удовлетворенно сказал он, – вот она!

И выудил свою майку. Почему-то она лежала на полу за маленьким туалетным креслицем, на котором Кира обычно сидела, когда наводила красоту.

– Сергей, не смей ни у кого ничего выяснять! Ты уедешь, а я останусь, мне с соседями всю оставшуюся жизнь жить, и я не хочу….

– Да какое это имеет значение, хочешь ты или не хочешь! – вдруг вспылил он и раздраженно натянул майку. Кира посмотрела – натянул наизнанку. – Все уже случилось! Костика застрелили практически на пороге твоей квартиры! Тебе на самом деле повезло, что тебя не забрали в КПЗ еще вчера! А ты все выламываешься, все какие-то высокие чувства изображаешь! Ты что, думаешь, мне охота заниматься всем этим дерьмом с твоими начальниками и любовниками?! Да провались они все пропадом!

Кира тяжело дышала, и ей уже было наплевать на то, что халат расходится на груди.

– Уезжай сейчас же, – медленно, контролируя себя, произнесла она, – или я вызову милицию и скажу, что это ты застрелил Костика, потому что ты – маньяк.

– Давай, – разрешил он, – вперед.

– Мама!! Яичницу жарить?

– Сергей, я говорю совершенно серьезно.

– Я тоже, – нащупав на плече толстый шов, он рывком сдернул через голову майку и снова натянул, и снова наизнанку, – я буду делать то, что мне нужно, и мне, честное слово, наплевать, что именно об этом подумает Михаил Петрович!

– Пап, ты будешь яичницу?!

– Да, Тим, – откликнулся он преувеличенно громко и снова содрал свою майку.

– Тебе с сосиской?

– Да. С сосиской. Если ты не понимаешь, что сама должна разобраться в ситуации, значит, ты просто дура.

– Хорошо, дура, но я сто раз просила тебя не лезть в мою жизнь!

– Я не лезу. Мне наплевать на твою жизнь. Но у нас ребенок, который живет с тобой. Я не желаю, чтобы у него на глазах его мать отволокли в тюрьму! Он и так…

– Что – так?

– Он и так… живет плохо, – почти прорычал Сергей.

– И кто в этом виноват?

– Ты, – выпалил он, – ты и твой козел, которого он ненавидит!

Кира, которая уже давно подумывала, не швырнуть ли в бывшего супруга каким-нибудь предметом потяжелее, вдруг внимательно на него взглянула. Он отражался в зеркале и даже не догадывался, что Кира его изучает.

У него был абсолютно несчастный вид, как у собаки, которую побили неизвестно за что. В глазах отчаяние. Отчаяние выражал даже длинный нос.

Что это с ним такое приключилось?! Только что, пять минут назад, он был довольный и счастливый и даже томным голосом справлялся, не заигрывает ли она с ним!

Кира была женщиной очень умной, по крайней мере, ей нравилось думать, что она очень умная. Кроме того, именно за этим человеком она пробыла замужем пятнадцать лет.

– Сережка, – спросила она нормальным голосом, отвернулась от него зеркального и посмотрела на него настоящего, – ты что, ревнуешь?!

Ее муж никогда не врал. Была у него такая черта. Он никогда не врал ей , даже в личных целях, даже для того, чтобы выглядеть лучше, чем на самом деле, даже когда вранье могло спасти его от ее гнева или от очередного скандала.

Он не врал никогда .

– Да! – выпалил он, как будто плюнул ей в лицо. – И не смей мне говорить, что это глупо и что твоя личная жизнь меня не касается!

Кира даже представить себе не могла, что ревность ее мужа – да, да, бывшего! – доставит ей такое удовольствие. Раньше он никогда ее не ревновал, даже когда следовало бы. Она считала – это оттого, что он равнодушный.

Или он ревновал, только она не замечала?..

– Я боюсь, – вдруг призналась ему Кира, – ужасно боюсь, что они решат, что это… я. Даже думать об этом боюсь.

Он бросил свою майку, которую переодевал уже в третий раз – она опять свалилась за креслице, – подошел и обнял Киру. Он всегда ее так обнимал – двумя руками за голову, так что щекой она оказывалась прижатой к его плечу, и мир вокруг суживался до его плеча и рук, которые держали ее голову.

– Разберемся, – сказал он негромко, – хотя, конечно, все не слишком хорошо. Но… разберемся.

Это было самое странное утро за последние несколько лет.

Они даже не поссорились, когда Тим заявил, что в школу не пойдет, раз уж все равно опоздал, и Сергей произнес что-то назидательное и очень отцовское, содержащее выражения «балду гонять» и «репу чесать», а Тим в ответ рубанул «ясным перцем». Ему было очень весело. Маминого начальника он жалел, конечно, но для него происшедшее было приключением, кроме того, хитроумный и тонкий план по примирению родителей и поселению их на одной территории работал даже слишком хорошо, и Тим страшно озаботился тем, чтобы нигде ничего не заело и не сбилось.

Кира стояла уже в дверях, когда прибыла Валентина.

В замке завозился ключ, Кира вздрогнула и уронила портфель, в котором копалась. Портфель грохнул всеми своими внутренностями и повалился набок.

– Доброе утро! – провозгласила Валентина насморочным голосом. В нем была непередаваемая театральная печаль. Когда-то Валентина занималась в художественной самодеятельности и блистала в роли панночки по повести Николая Васильевича Гоголя. – Какое несчастье, какое страшное, ужасающее несчастье!.. Такой милый, милый молодой человек, и такая ужасная, кошмарная смерть! Вот оно, наше время!.. Жить страшно!

На последних словах она сильно вздрогнула, повела очами и слегка прикрыла их лиловыми веками. Кире хотелось, чтобы она поскорее захлопнула за собой дверь, не демонстрировала бы соседям свою вселенскую скорбь!..

– Доброе утро, Валентина. – Кира проворно подняла с пола портфель и снова стала в нем копаться. – Да где же этот чертов телефон!..

– Такое утро не может быть добрым! – строго поправила ее Валентина. – Боже мой! Бедный мальчик!..

– Да.

– Как несправедливо и расточительно обходится жизнь с самыми лучшими!..

– Да. Тима, ты не знаешь, где мой телефон?!

– Я знаю, – сказал Сергей, – ты его вчера сунула в банку с кофе. Держи. Здрасте, Валентина.

Та ахнула и зажала рот рукой, как будто средь бела дня увидела привидение.

«Единственное в мире привидение с мотором!» – вспомнилось Кире.

– Сергей Константинович, – воскликнула Валентина полушепотом, – вы ли это?

– А это вы, Валентина? – таким же полушепотом осведомился Сергей. – Я позвоню тебе, – сказал он Кире, – если приедет милиция и ситуация… выйдет из-под контроля, звони мне на мобильный. Обязательно. Ты поняла?

– Поняла, – согласилась Кира. Необыкновенное утро кончилось, и что там будет дальше, она даже представить себе не могла.

Все-таки хорошо, что Тим его вызвал и он остался ночевать. Если бы она оказалась одна этой ночью, утром ее можно было бы смело везти в психбольницу.

– Сергей Константинович, вы пришли, чтобы поддержать нас в трудную минуту? – пафосно вопросила Валентина. – Ах, как все мы беззащитны перед лицом смерти! Она находит нас в самом расцвете сил и…

– Замолчите, – приказала Кира, – немедленно замолчите!

Та испуганно умолкла.

Валентина была домработницей. Она работала у Киры уже много лет и, сколько Кира помнила ее, всегда выглядела одинаково – в лиловом берете, с лиловыми веками и губами и в неизменном клетчатом пальтишке. Она была «романтической натурой» – в первый день весны непременно приносила букетик «подснежников» – несколько чахлых бледнолицых былинок, которые наглые продавцы выдавали за весенние цветы, – и подсовывала их всем под нос и требовала, чтобы вдыхали «ароматы грядущей весны». Все послушно вдыхали. Затем следовала ветка цветущей яблони, затем кисточка сирени, затем астры, с декламацией: «Я пью за военные астры, за то, чем корили меня…» Когда она провозглашала: «За рыжую спесь англичанок», то всегда поворачивалась к Кире и подмигивала ей, словно подтверждая, что она-то, Валентина, отлично осведомлена о том, кто здесь «рыжая спесивая англичанка», хотя Кира никогда не была рыжей, да и на англичанку тянула с трудом. Когда Кира и Сергей развелись, Валентина «до ужаса» переживала, проливала слезы над Тимом и успокоилась, только «решив для себя», что Сергей – злодей и тиран и «бедной малютке» Кире ничего не оставалось, как бросить его и «начать новую жизнь».

Как себя вести, когда «злодей и тиран» обнаружился с утра в квартире «бедной малютки», она не знала и на всякий случай испугалась.

При всем этом она была чистюлей, искренне любила Тима, в первом классе даже помогала ему учить уроки и рисовать северного оленя в тетрадь по природоведению, пекла потрясающие пироги и куличи на Пасху, носила их святить, возвращалась просветленная и торжественная, накрывала стол с окороком, крошечными пирожками, крашеными яйцами и букетиком гиацинтов посередине и объявляла «пасхальный завтрак», а до этого самого завтрака откусить от кулича позволялось только Тиму, и вообще жила исключительно интересами семьи – семьи Сергея и Киры, когда та еще у них была.

Своей личной семьи у Валентины никогда не было.

– Валентина, Тим сегодня в школу не пошел, потому что мы все проспали. Проследите, чтобы он позвонил Илье и узнал у него уроки. Сергей Константинович пока остается здесь.

– Он будет обедать? – немедленно спросила домработница, которая даже в трагическом пафосе не забывала о своих обязанностях.

– Я не знаю, вы с ним это потом решите. Если будут вопросы, звоните мне на работу. – Тут ей пришло в голову, что с работы ее могут увезти в милицию. – Или на мобильный телефон.

– Мам, пока, – протрубил Тим, – я уроки узнаю, не переживай!

Кира, уже в ботинках и короткой курточке, вбежала к нему в комнату – он загружал компьютер, ясное дело! – быстро поцеловала и перекрестила.

– Не смей сидеть весь день в пижаме! – напоследок сказала она, и каблучки истерической дробью простучали по полу.

Все. Ушла.

Сергею вдруг стало обидно, что она оставила его одного. То есть, конечно, с ним остался его сын и экзальтированная домработница, которую он побаивался, но Кира ушла, и он теперь один.

Так было всю жизнь – она уходила, а он страдал, даже если все было наоборот, даже если он уезжал в командировки и на конференции, все равно ждал, скучал, томился именно он.

А она? Он даже и не знал толком.

Мысль о том, что она попала в переделку, доставляла ему почти удовольствие. Костика жаль, конечно, но Сергей слишком мало его знал, чтобы печалиться по-настоящему. А не по-настоящему все это напоминало передачу «Криминальный дневник», чувство он испытывал соответствующее – осторожно-зрительское.

Кому могло прийти в голову, что его жена – его бывшая жена! – способна выстрелить из пистолета в сердце своему начальнику, а потом спокойно вернуться домой к Тиму и ужину?! Кира, которая, несмотря на всю внешнюю холодность и уравновешенность, жалела всех бездомных собак и плакала над фильмами с плохим концом!

Марью Семеновну, «героиню дня», он нашел очень быстро. Она сидела в своей стеклянной будочке на первом этаже и не моргая смотрела, как отрываются пузырьки от витой пружины кипятильника. Марья Семеновна еще «не сменилась с ночи, а сердце с вчера прям надвое раскалывается», объяснила она Сергею.

– А вы что, Сергей Константинович, – спросила она, скорбно сморкаясь в гигантский носовой платок, – как вчера приехали, так и не уезжали?

Взгляд, которым она прошлась по Сергею поверх платка, был остреньким, кое-где даже колющим.

«Да, – подумал Сергей. – Не Марья Семеновна, а рентген».

Вчера, когда он приехал, она была почти в обмороке, сидела на ступеньках и обмахивалась газетой, а ее дрожащий от застарелого алкоголизма и возбуждения супруг держал перед ней кружку с кипятком. В том, что там именно кипяток, Сергей был совершенно уверен – от кружки шел пар.

– Так и не уезжал, Марья Семеновна, – признался он почти весело – ее тигриная наблюдательность давала надежду на то, что она сможет ему помочь: – Это ведь вы нашли… его, да?

Марья Семеновна вынырнула из платка и взялась за сердце.

– Я, – призналась она и повела мясистым, в прожилках, носом, – я, Сергей Константинович! Господи, да что ж это делается, когда среди бела дня…

– Почему среди дня, – быстро, пока ее причитания не зашли слишком далеко, спросил Сергей, – ведь был уже вечер!

– Да ведь такая жизнь, Сергей Константинович, что никогда покоя нет, ни днем, ни ночью, ни утром, ни вечером! Из дому страшно выйти! Да и выходить не надо, вот в подъезде-то и прикончили! Совсем ведь молодой и такой видный мужчина! Знакомый Кирочкин, да, Сергей Константинович? Я ж его несколько раз видала, он приезжал, еще когда вы жили! Да, Сергей Константинович?

Марья Семеновна явно была не промах, и сердце, которое «раскалывалось надвое», нисколько не мешало ей продолжать наблюдение.

– Это ее начальник, – объяснил Сергей доверительно. – Так во сколько вы его нашли?

– Да ведь милиция спрашивала у меня, а я говорю, что точно-то не могу сказать, потому что как я глянула на него, как зашлось у меня все внутри, так и не помню, что со мной дальше было! Помню только, что Кира меня усадила прямо на площадке, в кресло усадила, недавно поставили кресла-то, когда у этого бандюгана жена забеременела, чтоб, значит, ей легче ходить, а в домоуправлении мне сказали, что кресла все он на свои деньги купил и поставил, а они-то живут на третьем этаже, а кресла по всем площадкам, а я думаю – зачем они по всем площадкам, если жена его выше третьего этажа никогда не всходит?!

Сергей вытаращил глаза. К креслам, площадкам и беременной жене бандюгана он готов не был.

– Какой… бандюган? – спросил он осторожно. – У нас в подъезде вроде бы…

– Да точно я вам говорю, что бандюган он, – затараторила Марья Семеновна, – здоровенный такой бугаище, и машина у него бандитская, и эти… – тут она энергично потыкала двумя пальцами себе в глаза, – …стекла темные! Прячется он от людей, боится им в глаза смотреть! А к жене заботливый, кресла, вишь, купил!