Текст книги "Вторая половина Королевы"

Первый выход был – все же умерить свой аппетит и забрать то, что получится. Да, потери при выборе этого решения были бы огромными, но все же многое удалось бы спасти. Стоя на месте и бездействуя, я рисковала куда больше. Люди проходили мимо и смотрели на меня с подозрением. Лифт успел открыться и закрыться несколько раз, а я так и не знала, как мне поступить. Я находилась на третьем этаже, на переходе, но не в нужном мне здании. На этом лифте я не доеду до своего этажа. Если я буду тащить много мелких предметов, мне придется вместе с ними пройти по коридору до другого холла, там я буду вынуждена как-то нажать кнопку лифта, а в ней нужно будет выбрать двадцать шестой этаж. Носом, я могу нажать кнопку носом. Что, если меня увидит кто-то из знакомых? Плевать. Нужно рискнуть и побежать налегке. Прийти с сумкой. Сколько времени займет добежать до стола и найти пакет? Нет, это неправильная постановка задачи. Добежать до стола, допустим, займет в сумме, вместе с лифтом, не больше четырех минут. А вот найти пакет – это другой вопрос. У меня в столе никаких пакетов нет. Только штук восемь засохших текстовых маркеров, три сгоревшие материнские платы, пара вентиляторов для системных блоков, плюшевый геккон – подарок Сашки Гусева, который он преподнес мне со словами «не мог удержаться и не купить, смотри, какой он, прямо вылитый ты, Ромашка». Никаких пакетов. Там есть еще старый джойстик и две пары сломанных наушников, которые я отложила «на всякий случай», который никогда не наступит.

– Ничего себе! – услышала я чей-то знакомый голос из-за спины. Чей-то знакомый и неприятный голос. Я обернулась и скривилась. Да уж, чудеса закончились, и передо мной стоял Витя Постников. Омерзительно свежий, в отглаженной нежно-розовой рубашке, тонких серо-голубых брючках и с правильным, в тон брюкам, галстуком, он смотрел на меня и улыбался. Поймал на месте преступления.

– Ничего тебе, – заметила я аккуратно, настроившись отстаивать мою добычу всеми возможными способами. В конце концов, какого лешего я должна делиться с Витей? Только из-за того, что он проходил мимо меня по тому же коридору?

– Слушай, я не знал, что у нас на предприятии теперь можно ходить голой, – продолжал он. – Или ты просто забыла утром переодеться? Вполне допускаю, что с тобой такое могло произойти. В конце концов, причесываться ты никогда не считала нужным.

– Зато у тебя на голове лака хватило бы на десятерых, – вяло огрызнулась я.

– Ладно тебе, не волнуйся. Я не собираюсь давать этому делу ход, – ласково заверил меня Постников.

– Какому делу? Какому такому делу? – спросила я на всякий случай.

– Нет, я мог бы написать докладную на имя руководства о том, что ты портишь имидж компании. Поверь мне, Ромашина, ты его портишь. Сегодня, конечно, особенно сильно, но и в другие дни.

– Но ты не будешь писать… потому что… – продолжила за него я.

– Потому что я добрый? – предположил он. – Потому что мы с тобой уже друг друга не первый день знаем? Потому что я уверен, что ты в таком виде ходишь не со зла, а по глупости.

– Нет-нет-нет… – покачала головой я и вгляделась в его выразительное, не уродливое, временами даже приятное – если он сильно постарается – лицо. Карлсончик, дорогой. – Нет, ты видел меня с Черной Королевой! Точно, три дня назад в столовой – проходил мимо. Ты никогда не ссоришься с начальством. И на всякий случай с теми, кто обедает с начальством! – Я радостно кивнула. Постников сверлил меня полным негодования взглядом.

– Ты считаешь, что я такой вот карьерист, да, Ромашина? Считаешь, у меня не может быть каких-то других аргументов? Что я, может быть, не так уж плохо к тебе отношусь? – Постников с каждым словом становился все более грозным и негодующим, но в конце своей пафосной речи сдулся, ухмыльнулся и погрозил мне пальцем. – Ты права, Ромашина. Все-таки ты неглупая, да, должен признать. Ну, расскажи своему старому другу Вите Постникову, что за история с этим вашим обедом. Ты пришла в разум и начала дружить с начальством?

– Конечно! – с готовностью кивнула я. – Да мы с Оксаной лучшие подруги.

– С Оксаной? – недоверчиво переспросил Постников. – Только не говори, что вы – на «ты». С ней никто не на «ты». А ты – на «ты»?

– Теряешь связность речи, Постников, – хмыкнула я. – У тебя телефон есть?

– Ну есть, – растерянно кивнул он. – А что?

– Дай мне его, – скомандовала я максимально строго и уверенно. На круглом лице Постникова отразились недоумение и нерешительность. – Дай мне, и я тебе кое-что расскажу про нашу Оксану.

Витя откашлялся, затем полез в карман своих неестественно чистых серо-голубых брюк, достал телефон и протянул его мне. С самым важным видом, на который только была способна девушка в салатовом топе и шортах, я набрала единственный номер, который я помнила наизусть, Сашки Гусева. Хорошо, он ответил.

– Привет, – сухо и коротко сказала я. – Спустись в малый холл, к лифту, там, где переход к «Биг Бену».

– Что? – не понял Саша. Витя Постников смотрел на меня с подозрением. С некоторым опозданием, конечно, но я додумалась сделать пару шагов в сторону от аппарата с чипсами, так, чтобы Витя смотрел через меня не на стекло, за которым корчились выброшенные с мест чипсы, а в сторону окна.

– Саша, это очень важно и очень срочно. Спустись, я тебе все объясню. Вопрос жизни и смерти.

– Ну… ладно, – протянул он неуверенно. – Сейчас спущусь. А что случилось?

– Ничего.

– Ничего?

– Нет, кое-что случилось. – Я покосилась на скучающего Постникова. – Не телефонный разговор. Ах да, скажи Жорке, пусть он даст тебе пакет наш, фирменный. Большой. У него есть. У него всегда полно пакетов.

– Зачем?

– Надо! – рявкнула я и отключилась. Я осторожно вернула телефон Постникову и сделала вид, что вовсе не понимаю, чего это он на меня с таким интересом смотрит.

– Файка, рассказывай. Чего ты узнала про вашу Черную Королеву?

– Даже не знаю, как сказать, – протянула я, хотя правда была в том, что я не знала, ЧТО сказать. Витя Постников нахмурился и чуть было не отвернулся обратно, к автомату.

– Ничего ты не знаешь, – бросил он презрительно. – Небось и сидела она с тобой там случайно, из вежливости. Да?

– Нет! – рявкнула я. – Между прочим, у нашей Оксаны Павловны… горе.

– Горе? – вытаращился Постников. – Какое горе? Тушь потекла?

– Слушай, ты достал со своим шовинизмом, а, Постников. Ну ладно, я. Хотя тоже, ну с чего ты взял, что все мы, женщины, только и боимся, что у нас косметика смажется или ноготь сломается. Но Оксана-то Павловна – она же вся из дипломов соткана, в Италии работала, у нее карьера – как конфета, тебе о такой только мечтать.

– Мы с ней на равных позициях, – обиделся Постников.

– Она три языка знает, – добавила я.

– Я тоже, знаешь…

– Мат – это не отдельный язык, это сленг, к тому же запрещенный в России. Так что не слишком-то гордись и не пиши об этом в резюме.

– Так что у нее за горе-то? – поинтересовался Постников. Я вздохнула. Ну вот что за жизнь, постоянно приходится врать.

– Сердце у нее разбитое. Вот в чем дело. – И я со значением зачмокала и закивала. Я, конечно, понимала, что несу чушь, но чушь эта вполне соответствовала ожиданиям Вити Постникова. По крайней мере должно было совпасть. Витя некоторое время смотрел на меня недоверчиво, оценивающе, а затем, к моему облегчению, кивнул.

– А я-то думал, чего это она так вообще всех мужиков ненавидит, – радостно подытожил он.

– Ты тоже заметил?

– Ну, такое не скроешь. Такая у нее аура, за версту чувствуется. Как посмотрит, так хочется встать и выйти из комнаты. Значит, ее тоже кто-то бросил.

– Я тебе этого не говорила, – тут же бросила я, но тоном, из которого бы было ясно, что именно так все и есть. Однако, если что, я ничего такого не говорила и никаких сплетен о моей начальнице не распространяла. Что в принципе соответствовало действительности. Реальное положение вещей: маньяк, компьютер, в настоящий момент разобранный, подключенный к внешнему управлению и находящийся у меня дома, или, вернее, в квартире Малдера, невидимые войны с невидимыми мельницами – все это я оставила за кадром. За сердце Черной Королевы я не беспокоилась.

– Я понял, понял, – кивнул Витя Постников, как самый заправский заговорщик. Я услышала подъезжающий лифт, затем двери открылись, там в кабине стоял ничего не понимающий Сашка Гусев. На нем самом, как и на мне, не было ничего, кроме футболки с надписью «#include ‹beer.h›», что означало, если коротко, команду выдать ему пиво и шорты, которые тоже крайне сложно было бы назвать офисными. Витя его не видел, он смотрел на меня. – Ладно, Фая, ладно. Теперь хотя бы понятно, чего она поперлась к твоему психиатру.

– О чем ты? – вытаращилась я.

– Я думал – это просто от любви к халяве. Ну как же, когда через фирму все оформляешь, да? О, да ты не знала?

– О чем я не знала?

– Ага, интересненько. С другой стороны, правильно. Врачебная же тайна. Интересно, кто ж ее бросил? Не этот наш… Берг? Нет, не думаю. – Витя был как говорящая голова, все болтал и болтал, не мог остановиться.

– Постников!

– А я еще подумал, как ты не боишься. Ведь уведет же из стойла.

– Постников! Ты меня слышишь? – чуть не закричала на него я. – Ты уверен? Ты ничего не путаешь? Может, она оформилась, да не пошла?

– Как не пошла, – почти обиделся Витя. – Я вчера их видел… да тут же, в этом самом коридоре и видел. Стояли, шушукались, увидели меня и замолчали. Прямо тайны Мадридского двора. Слушай, чего это все по психиатрам начали ходить? Может, и мне тоже записаться, пока фирма оплачивает? О, Гусев пришел. Да вы все сговорились ходить на работу в первом, что попадется под руку?

– И тебе привет, – хмуро ответил Сашка.

– Ну, привет, привет. Бывай, Ромашина. Не забывай больше на работу приходить в одежде, не в нижнем белье. Все-таки нехорошо, а?

И с этими словами Постников скрылся за поворотом, оставив меня переваривать новость, к которой я совершенно не была готова. Значит, Черная Королева все-таки пошла к моему Апрелю. Зачем? Как? Почему – после моей негативной консультации – она не вычеркнула его имя из всех списков?

– Чего ты звала? – спросил меня Сашка Гусев, озадаченный моим несанкционированным ступором. – Что тут произошло?

– Все очень плохо! – пробормотала я.

– Да? – опешил он. – А пакет-то зачем?

– Пакет? Какой пакет? А, это… вот… – И я кивнула в сторону свихнувшегося автомата. Гусев все понял без слов, вытащил из шорт два пакета и принялся методично и аккуратно складывать в них все из аппарата. Через десять минут мы с ним стали супергероями всего нашего отдела, начиная от Жорика и заканчивая клюющей, как птичка, Яночкой, которая тем не менее утащила к себе сухарики. Пир был таким, что я всерьез опасалась, как бы в нашем отделе не начался приступ острого диабета. Народ был счастлив, народ был сыт. О нас стали слагать легенды и мифы. Мы с Сашкой стали Бэтменом и Женщиной-кошкой, покорителями чипсовых городов и сухариковых империй.

– О, кстати, Ромашка! Тебя искала Королева. Обзвонилась нам тут. Ты же телефоны никогда с собой не берешь, – вспомнил вдруг перемазанный шоколадом Жорик, счастливо возвышаясь над горой пустых оберток. Я же немедленно испытала желание бросить в него чем-нибудь тяжелым. Просто для снятия психологического стресса.

Полтора месяца спустя…

В лесу окончательно стемнело, и все происходящее неожиданно стало простым, как три рубля. Как выжить в дремучем лесу девушке в тонких штанах и топе кораллового цвета? Мне бы только день простоять и ночь продержаться. А они в лесах особенно страшны, ночью ты вдруг осознаешь с невероятной ясностью, кто на самом деле венец природы.

Кто угодно, но не ты.

Можешь засунуть подальше свой диплом физтеха, забыть про языки программирования. Тебя трясет от холода, живот сводит от голода, а ориентация утрачена еще сто шагов назад? Тут, в густой, наполненной пугающими звуками темноте, ты сама можешь стать чьим-то ужином. У страха, конечно, глаза велики, но кто сказал, что какой-нибудь кабан, лось или даже волк не нападет на тебя только потому, что у тебя есть высшее образование? Лес спокойно, терпеливо выжидал, пока я истерично плакала, споткнувшись о какую-то корягу. Я лежала на пахучей, влажной земле и жалела себя. Никогда не думала, что окажусь в такой идиотской ситуации. Ну как, скажите мне, как можно оказаться в лесной чаще и понятия не иметь об этом? Моя мама бы, наверное, пожала плечами и сказала:

– А чего еще от тебя ждать? У тебя вечно все не как у людей!

– Ничего, ничего, ничего, – бормотала я, пытаясь удержать перед своим мысленным взором мамин образ – так было чуть менее страшно. – Нужно собраться с мыслями.

– Откуда у тебя в голове возьмутся нормальные человеческие мысли? – словно отвечала мама. – Ты хоть бы подумала, как пережить ночь.

– Да, да, да! Нужно пережить ночь. Нужно, как эта девица… из «Голодных игр», Китнис, нужно залезть на дерево и переночевать, – закивала я, поднимаясь с земли. Деревья в темноте казались живыми, они шевелили по ветру листьями, шептали мне о чем-то, как в старой сказке, словно были заколдованными.

– Куда тебе залезать на деревья, – усмехнулась моя воображаемая мама. – Ты же точно грохнешься. Еще не хватало сломать себе что-нибудь. Тогда ты отсюда точно не выберешься, разобьешь мне сердце, я умру от горя, и ты – ты, Ромашка, – будешь в этом виновата. И Лиза, ей скоро рожать, она вообще останется одна. И ты будешь виновата в этом тоже. Ты этого хочешь? Разбить мне сердце? – Тон ее голоса в моей голове становился все визгливее. – А Игорь? Ты о нем подумала? Он же даже не знает, куда ты исчезла. Хотя с ним все будет в порядке, его утешит твоя Черная Королева. Просто последует всем твоим идиотским советам и сделает его счастливым.

– Что? – Я сама не заметила, как откуда-то со дна моей души поднялась волна ярости и протеста.

– Что – что? А то! Ты же сама толкала их друг дружке в объятия, – мрачно добавила мама. В чем-то она была права, но ради всего святого я надеялась, что в чем-то она ошибалась.

И снова меня прожигает насквозь все та же ядовитая мысль. Оксана Павловна рядом с мужчиной моей мечты, стоит рядом и смотрит на меня холодным взглядом вежливой незнакомки. Я вспомнила, как она впервые сказала мне, что не знает, что ей делать с ее жизнью. В тот день я нашла ее в слезах, около большого окна, в одном из множества наших пустых, запутанных коридоров. Я уже знала, что Оксана Павловна ходит к моему Апрелю, поэтому без труда сложила два плюс два.

– Что вы смотрите на меня так, словно я больна чем-то заразным? Никогда не видели, как женщина плачет? – воскликнула она, обернувшись и увидев меня в глубине коридора. Видимо, выражение моего лица было глубоко оскорбительным, просто проблема была в том, что я не знала, что эта гордая, даже высокомерная женщина способна плакать. Увидеть Черную Королеву в слезах в нашем коридоре было подобно тому, чтобы застать Древнюю Амазонку обмахивающей опахалом какого-нибудь короля.

– Я… нет, ну что вы! – пробормотала я тогда, мечтая провалиться сквозь землю. – Просто я не думала, что вы…

– Что я? – бросила она зло, даже агрессивно. – Что я тоже живой человек, что у меня могут быть и плохие дни? Что я тоже не всегда знаю, что мне делать с моей жизнью?

Оксана Павловна отвернулась, прикусывая губу до боли, явно пытаясь справиться с собой, взять себя в руки. Вряд ли она была готова к тому, что кто-то увидит ее тут, в этом коридоре, так далеко от нашего отдела. Я проходила там по пути к Игорю, мы договорились, что я приду к нему выбрать фильм, на который мы пойдем вечером. Оксана Павловна остановилась тут, в коридоре, поплакать на пути от Игоря. Все логично, все объяснимо даже с научной точки зрения. Мы были связаны с Оксаной Павловной, между нами уже была протянута нить, от меня к Игорю, от Игоря к ней, и наши маршруты были обречены пересекаться, ибо не такой уж большой у нас «Муравейник», всего каких-то пять зданий.

– Ничего подобного, – возмутилась я ее словам, хотя в целом Черная Королева поняла меня весьма верно. Что ж, тем сильнее было мое возмущение. Дальнейшее было совсем странным, прямо ни в какие ворота. Черная Королева отвернулась к окну, словно не желала больше видеть меня – свидетельницу ее нежданной, почти невозможной слабости. Это я могла понять. Но затем она обернулась и посмотрела на меня так, словно терпела кораблекрушение. Я попятилась, надеясь, что мы обе сумеем разойтись мирно, как в море корабли, а затем просто будем делать вид, что ничего не случилось. Мало ли что мне могло померещиться.

– Не уходите, – неожиданно попросила она. – Вы можете остаться?

Сидя под деревом, кажется, под елкой, – в темноте было не так уж просто это выяснить наверняка – я медленно раскручивала в памяти маховик, неспешно, ибо куда мне было торопиться ночью в темном лесу. Я вспомнила, как мы сидели с Черной Королевой на подоконнике и смотрели на запыленный город и как она спросила меня, как я справляюсь с чувствами, которые нужно проигнорировать. И потом она призналась мне, что ей нравился один человек. Даже больше, чем нравился.

Один человек. Мой человек.

– Она не знала тогда, что он твой человек. Почему ты не сказала ей? Что ты вечно проверяешь на прочность? Жизнь? Себя? Игоря? Ну ты и дурища у меня, вот уж действительно все очень плохо… – звенел в голове голос моей матери. Я разозлилась. Какого черта мое вечно неуверенное в себе подсознание не оставляет меня в покое даже тут, когда я пропадаю в неизвестной тайге. Мне холодно, я вся дрожу, у меня наверняка будет воспаление легких, к тому же я голодна и напугана. Дожить бы до утра. Хоть бы волк какой пришел, было бы не так скучно, не пришлось бы раздумывать о своей жизни.

Я никогда не думала, что может быть так холодно в лесу летом. Да, ночь. Да, влажность в этой части леса была высокой, где-то недалеко было какое-то болото или речка? Я задумалась. Да, я не знаю, как я сюда попала, не понимаю, отчего у меня ломит все тело и болит нога, но знаю, что нужно придумать, чтобы выбраться отсюда. Я должна найти способ, с помощью которого сведу воздействие паники к минимуму. Панику никуда не денешь, я чувствую ее каждую минуту, даже когда мне кажется, что ничего уже я чувствовать не могу. Она мешает мне принимать решения. Я боюсь далеко уйти от поляны, где очнулась, потому что я все еще надеюсь, что меня будут искать и найдут. Я не хочу идти дальше в чащу, потому что знаю, что люди способны неделями ходить по лесу кругами, лишая себя последних шансов на спасение. Я знаю, нужно что-то делать, нельзя сидеть на месте и ждать, когда я замерзну или меня покинет сознание. Нужно включить мозг.

Что бы сделала Китнис Эвердин на моем месте?

Я заставила себя подняться и оглядеться. Темнота стала какой-то не такой явной, не такой концентрированной, глаза каким-то образом адаптировались к окружающей действительности. Вода. Китнис Эвердин в первую очередь озаботилась тем, чтобы обеспечить себя питьевой водой. Я же поступила наоборот, в смысле, принялась плакать, чем наверняка привела водный баланс в окончательную негодность. Черт, о таких вещах нужно было думать, пока еще не зашло солнце. Теперь, в полнейшей темноте, я вместо воды наверняка найду себе неприятности и ничего больше. Я подумала вдруг: «Дорогуша, тебе придется просидеть тут, под елкой, всю ночь до рассвета». От этой мысли мне стало так жутко, что захотелось рыдать снова, и черт с ним, с водным балансом. Холодно. Я принялась растирать ноги ледяными ладонями. Я почти не чувствовала ни то ни другое. Интересно, что лучше – не спать всю ночь или уснуть, рискуя оказаться съеденной волками. Еще неизвестно, есть ли тут вообще волки. Я прислушалась. Ночью тишина стала еще ярче, объемнее. Сквозь деревья я увидела, что на густом черном небе сияет огромная круглая луна. Полнолуние, ведьмино время. Господи, как же меня сюда занесло! Вода, вода, нужно мне ее искать прямо сейчас или можно дожить до более светлого времени суток? И сколько придется доживать? И что еще я знаю о жизни в лесу? Что можно питаться кореньями и ягодами, но я понятия не имею, какими именно. Я помню, как мама рассказывала нам с Лизаветой на даче, что нельзя есть волчью ягоду, умрешь. Что нельзя есть ничего, что не знаешь точно. Что опасно есть чернику из ведра, потому что она – на варенье, на пироги. Что сыроежки зовут так вовсе не за то, что их можно лопать сырыми. Их можно солить, не отваривая. А остальные грибы нужно отваривать.

Если я не придумаю, как развести костер, то точно умру. Если не сделаю чего-нибудь умного и правильного, завтра я вообще не смогу ходить. Мне кажется, что я устала даже лежать. У меня совсем не осталось сил. Если бы прямо сейчас ко мне пришел волк, я бы только посмотрела на него усталым взглядом и отвернулась. О каком сопротивлении может идти речь. В ушах шумит. Давление? Галлюцинация? Что-то из параллельного мира?

– Что это? – спросила я саму себя и подскочила. Тут же сморщилась от боли, нога болела все сильнее, и я могла со всей уверенностью подтвердить – я ее вывихнула, пусть даже и не помню где и когда. Шум был реальным. Он начинался где-то далеко, в недрах этой бесконечной, ненормальной тишины, растворялся в воздухе и густел, как кисель, набухал и становился все гуще и мощнее, наваливался на меня, как горная лавина. Я стояла под деревом, с трудом удерживаясь на своих усталых, онемевших ногах, и вслушивалась в этот механический, неестественный, неприродный звук. У-у-у-у-у-у…

– Это поезд! – осенило меня. Звук приближался с катастрофической скоростью, и я вдруг запаниковала, подумав, что сейчас, накатившись, этот звук улетит и исчезнет, а я даже не могу понять, с какой стороны он летит. Я задергалась, не зная, куда бежать, да и не в силах я была нестись через лесную чащу неизвестно куда. Паника, чуть было отступившая под давлением усталости, вернулась, удесятерив свои силы, и я буквально утратила способность думать. Звук стал отчетливым, словно поезд пролетал на расстоянии протянутой руки от меня, где-то за деревьями. Я побежала в сторону звука, я не могла остановиться, да и не собиралась раздумывать над рациональностью того, что делаю. С опозданием сообразила я, что поезд унесся прочь и что я, пытаясь последовать за ним, тоже изменила направление. Гоняясь за звуком, растворившимся в темноте, я вполне могла пойти параллельно железной дороге. Вдруг я осознала, что в такой тишине звук поезда мог быть слышен очень издалека. Мне могло показаться, что он пронесся рядом. Что, если до рельсов идти всю ночь? Что, если я собьюсь и закружу? И слезы снова сдавили горло, стало тяжело дышать. Страх. Черная рука, которая вылезла из темноты и ухватила меня за горло. Если ты хочешь дожить до утра, тебе нужно успокоиться.

– Но звук был совсем рядом, – ответил голос в моей голове. Не мама, не я, что-то другое. Кто-то другой. – Пока ты помнишь, с какой стороны он донесся до тебя.

– Это глупо, идти куда-то ночью, – ответила я самой себе и тут же поняла, что никому – ни маме, ни сестре, ни Апрелю, ни даже самой себе я не должна ничего, даже не должна вести себя умно. Я отпустила ствол дерева, за который держалась, прикинула, где луна, отметила в своем сознании направление и пошла, нет, просто поплелась туда, где, как мне казалось, должны были быть рельсы. О, как же глупо думать, что я смогу держать прямую в лесу, в темноте. Ноги заплетались, я несколько раз упала, но даже не обратила на это особенного внимания. Все, что волновало меня, – это сохранить в памяти остатки звука поезда, единственное, что в тот момент отделяло меня от сумасшествия. Я не знаю, сколько шла. Может быть, несколько часов, но скорее гораздо меньше. Просто совершенно утратила ощущение времени. Я не шла – ползла, но делала это с упорством, достойным лучшего применения. Позже я узнала, что именно такое поведение – нелогичное, бессмысленное и беспощадное – причина, по которой в лесах летом безвозвратно теряется и пропадает столько горе-грибников. Конечно, нужно спать. Нужно обеспечить себя теплом. Наломать там каких-нибудь веток, подстелить их, накрыться ими. Нужно сообразить что-то поесть, лучше всего грибы. Поискать воду, а найдя – идти вдоль пусть даже самой маленькой реки, пусть вообще ручья – так будет больше шансов сохранить общее направление движения. Речки и ручьи, в отличие от горе-программистов с «кривым» вестибулярным аппаратом, не закручивают кругов по лесам. В крайнем случае куда-нибудь да придешь.

Но я перлась в ночи по лесу туда, где, как я считала, будут рельсы. И мне повезло, они там действительно оказались. Фортуна улыбнулась мне дважды, во-первых, потому, что я не сбилась с направления, а во-вторых, потому, что полянка, на которой я так неожиданно для себя материализовалась, оказалась в относительной близости от железной дороги. Я так отчетливо помню этот момент, я могу закрыть глаза и снова пережить это чувство, когда за очередным дурацким буреломом, через который я продиралась медленно, методично обдирая ладони и предплечья, за пригорком, заросшим черникой, из-за кустов передо мной вдруг открылась бесконечно длинная просека. Рельсы. Железная дорога – две параллельные, непересекающиеся прямые, разлетающиеся в разные стороны. Я лежала на шпалах и рыдала. Я никогда не была настолько счастлива. Даже чуть было не уснула прямо там, убаюканная острым запахом железа и просмоленного дерева. Из последних сил я заставила себя выбрать сторону – это было не важно, бесконечная даль была одинаково бесконечна в обе стороны. Я повернулась и пошла налево и где-то через полчаса пришла к маленькой, на вид совершенно заброшенной деревне. Там толком не было ни платформы, ни станционной будки, только забор с одной стороны дороги и поблекшая, сто лет назад выгоревшая надпись. Яковская. Станция Яковская. Вскоре я стучалась в дом, где в маленьком окошке заметила тусклый свет. На шум ко мне вышел довольно худощавый мужичонка чуть постарше моей мамы, в безразмерных шароварах, резиновых сапогах на босу ногу и с топором в руках.

– Ты, что ли, Колька? Мотай отсюда, зашибу, – сказал мужичонка, подслеповато вглядываясь в ночь. Я откашлялась и подалась в сторону, всерьез испугавшись, что в конце всех моих мытарств запросто могу огрести топором по голове. Такое вот будет мне «Преступление и наказание». Лизавета будет в шоке.

– Простите, я потерялась в лесу, – с трудом выпалила я. – Я не знаю, где я. Мне нужна помощь. Меня зовут Фаина.

– Не Колька? – на всякий случай переспросил мужик, и в голосе его слышалось сомнение.

– Нет.

– Ну, дела, – протянул мужичонка и побежал, по его собственным словам, за жинкой, спросить чего и как. Через несколько минут, которые мне лично показались вечностью, дверь снова открылась, меня позвали в дом. Неведомо как я оказалась в маленькой деревне на заброшенной станции, где уже почти никогда не останавливались электрички – пролетали мимо. Одну такую я и услышала, пока бродила по лесу… в Смоленской области, в четырехстах километрах от Москвы.