Текст книги "Пепельный блондин"

Несколько раз я слышала, как Николай пытается освободиться. Как он рычит в бессильной злобе и ярости, как кусает повязку и пытается ослабить путы. Но это было не в кино – и у него ничего не получалось. Мы пролежали весь день.

Унизительнее всего было то, что пришлось, так сказать, ходить под себя. Я поняла, что описалась, только когда стало совсем холодно. Свет за окном стал потихоньку уходить, унося надежду и принося темноту и отчаяние. Я подумала – вот оно, наказание божье. Стоило подумать о том, что с нами что-то не так, с нашей семьей, стоило на секундочку представить, каково это – изменить мужу, и тут такое. Но в то же время я как-то очень остро ощутила, что это все ерунда. И одно с другим никак не связано, все это вранье и басни – про справедливость и гармонию, про кару, которая обязательно найдет плохого человека. И про награду за праведность.

С ужасающей ясностью я вдруг увидела, на что ушла моя жизнь, мои неполные сорок лет, – ни на что. В этом всем не было никакого смысла. На что-то копить, ездить на моря, ругаться с Николаем. Заниматься с ним сексом. Иногда любовью. Приготовить несколько тысяч обедов? Купить сотню блузок? Пережить несколько персональных концов света, услышать в конце концов от Николая, что я не должна делать из мухи слона? Сделать море фотографий Подмосковья? Какой смысл был во всем этом? Умереть в итоге в луже собственной мочи, лежа на роскошной кровати из красного дерева? Что было в этом того, ради чего стоило рождаться на свет?

Наша дочь. Я вспоминала, как она была маленькая и болела свинкой – лицо было похоже на шарик, и я сидела возле ее кровати и гладила по спине, чтобы она засыпала. Ее первый день в школе. Она встала на уроке и сказала, что все было здорово, но, пожалуй, хватит с нее. Скука какая. И ушла из класса в одних белых носках. Учительница была настолько изумлена, что не сразу нашла, как ее остановить и что сказать.

Дашка была единственным стоящим делом, которым я занималась в жизни. Нужно было родить пятерых. Нужно было пойти учиться на фотографа. Нужно было полететь в Нигерию спасать детей от голода – почему нет? Это не более опасно, чем моя жизнь. Нужно было разрешить себе… влюбиться еще. Я даже не помню, любила я Николая, когда мы познакомились, или нет. Я полюбила его позже – сильно, крепко, по-семейному, со всеми его тараканами, недостатками и привычками. Стерпелась – слюбилась.

Дашка приехала из школы как раз тогда, когда температура в комнате уже почти приблизилась к температуре окружающей среды. Хорошо еще, что в тот день на улице было не слишком холодно – была плюсовая снежная слякоть, – пара градусов, не больше, но этого оказалось достаточно, чтобы нам пережить тот день. Страшно даже подумать, что бы было, если бы за порогом было минус двадцать. Страшно подумать, что было бы, если бы это была не пятница и Дашка ночевала бы в школе. Страшно…

Впрочем, мне было уже не страшно. Я не чувствовала собственного тела, у меня не осталось слез, я просто лежала в полубреду, полуобмороке и вяло перегоняла мысли из одного полушария в другое. Когда в дом зашла Дарья, я даже не поняла этого. Я уже ничего не слушала, никого не ждала.

– Мам! Пап! Вы здесь? – позвала она. Я приоткрыла глаза и тут же закрыла их снова. Это заняло у Дарьи несколько минут – обнаружить нас, связанных, в темной холодной комнате и с мешками на головах.

– О боже, о боже, о боже! – Даша заметалась по комнате, не зная, что делать. Света не было, так что было совершенно темно. Она зарыдала, стащила с моей головы мешок. Я знаю, что в этот момент она думала, что оба мы мертвы. И мы немного могли сделать, чтобы разубедить ее в этом. И все же… я открыла глаза, простонала, и она поняла все.

– Мама! Мамочка! Держись, мамочка! О, мамочки, что мне делать? Что мне делать? – Дарья паниковала. Она попыталась развязать повязку, которая закрывала мой рот, но узел был слишком тугим. Она бросилась к Николаю, стащила мешок с его лица и снова побежала ко мне, рыдая и дрожа. Но она справилась. Она сделала три глубоких вдоха, пригладила свои сумасшедшие красные волосы, размазала растекшуюся тушь и убежала за ножом.

– Сейчас, сейчас, секундочку. Господи, что случилось? Какой ужас! – Она освободила меня, но я была не в состоянии сделать ни одного движения. Николай попробовал встать и тут же упал на пол.

– Что мне делать, папа?

– Полиция, – прохрипел он. – Ванна. Нет, воды нет. «Скорую». Зови соседей.

– Да. Да, сейчас.

– Одеялом. Одеялом накрой… ее. – Николай ткнул в мою сторону.

Дашка, поскуливая, бросилась накрывать меня одеялами, потом села рядом и попробовала растереть мои руки своими ладонями. Ладошки были теплыми, для меня даже горячими – и это было непередаваемое счастье, чувствовать чье-то тепло.

Дашка позвала соседа, дом которого стоял через дорогу. Все наши дома обнесены высокими заборами – не дома, а крепости. Итог – наш сосед был дома весь день, но, конечно, ни о чем не подозревал. Ни сном ни духом. А то бы он, конечно… Но он и подумать не мог…

Сосед перенес меня к себе в дом. Николай дошел сам, опираясь на его плечо. Полиция приехала только через час, когда мы уже более-менее пришли в себя. Я все еще нервно дрожала, но горячая ванна сделала свое дело, кровообращение было восстановлено. Я пила подогретое вино, сжимала кружку обеими руками и поверить не могла, что мы выжили, и все кончено, и можно расслабиться. Это было, как если бы я уже летела в пропасть, но кто-то подставил натянутый тент. Можно жить дальше.

«Скорая» приехала еще позже, почти через два часа. Пробки. За город не пробиться. Доктора добрались до нас, когда мы разговаривали с полицейскими и как раз собирались возвращаться в наш разоренный дом. Лечить нас уже было не нужно, в больницу ехать мы, понятное дело, не хотели. Нам сделали по паре уколов и отпустили на все четыре стороны.

Мы пошли домой. Одетые в соседские вещи, в шубу соседской жены и его же тулуп, мы перешли дорогу и вернулись в наш дом, чтобы попытаться хоть что-то понять. Заходить домой было страшно. Хотелось немедленно убежать на край света, хотя было понятно, что и там может найтись пара плохих людей.

Дом встретил нас пустыми темными окнами и холодом. Ворота сломаны не были, но их механизм был открыт и развинчен – там есть такая специальная резьба, которую надо развинтить, если нет электричества, и открыть ворота вручную. Итак, наш вор был прекрасно осведомлен о том, как легко и просто открыть ворота, и о том, насколько автоматические ворота уязвимы. Но зачем им быть другими, если они все равно выходят не на улицу, а на внутреннюю дорогу поселка?

– Они перекусили кабель! – крикнул мой муж, разглядывая что-то около ворот.

– Как перекусили? Он же под напряжением! – возразил ему молодой веснушчатый паренек, невысокий и с приличным брюшком.

Он представился Александром Сергеевичем (практически Пушкин!), чтобы выглядеть солиднее, я думаю. Но лучше бы он для этого сменил одежду. Форма на нем была какая-то несвежая, не стиранная уже месяц. Он оказался нашим участковым, которого послали к нам вместо бригады быстрого реагирования. Поэтому-то ему и удалось попасть к нам быстрее «Скорой» – он жил в соседней деревне.

– Как-то перекусили, – покачал головой муж. Он смотрел на наш счетчик, который выходил на улицу. Кабель там был действительно перекушен. – Не трогайте, тут может током ударить. Надо вызывать специалистов. Непонятно только, почему не заработал генератор.

– У вас есть генератор? – переспросил «Пушкин». Муж пошел в гараж, где жила эта машина.

– Генератор должен был включиться сразу, как только отключился свет.

– Может, не было бензина? – предположил «Пушкин», следуя за моим мужем. В гараже было темно, и Коля гремел чем-то в поисках фонаря.

– Вот черт! – крикнул Коля, и я увидела, как луч света заметался по темному царству. Мы бросились в гараж.

– Что такое? – спросил «Пушкин», а я поняла, почему машина грабителей на КПП нашего поселка не вызвала никаких вопросов. Потому что это была наша собственная машина! Грабители угнали нашу машину. А поскольку стекла у Николая прилично затонированы (еще один его пунктик, за который он даже бывал оштрафован), то о том, кто именно сидел за рулем, охрана не узнала. Да и много ли они видят из маленького окошечка будки? Нажимают кнопку, открывают шлагбаум – и все.

– Значит, они уехали на ней, – эхом повторил мои мысли муж. – А как они сюда попали?

– Пришли? – предположила я.

– Откуда? Из лесу, вестимо? – разозлился Николай. – Хотя…

Мы проверили забор за домом. Он был высок и не поврежден. Неприступная стена из бетона с колючей проволокой по верхней части. В одном месте колючки не оказалось – она была вырезана и брошена на снег. Следы около этого места сохранились слабо – снег уже сильно стаял, была слякоть и грязная каша. Но можно было догадаться, что грабители просто приставили лестницу, забрались по ней, перерезали колючку, спрыгнули к нам во двор и втянули лестницу за собой. Или их кто-то ждал с той стороны. Или еще как-то. Суть от этого не менялась. Все стало вставать на свои места.

Они пришли около четырех утра со стороны леса. Кто они и сколько их – черт его знает. Минимум – трое, их мы слышали в доме. Может быть, был кто-то еще. Они отключили свет – у них был инструмент, который бывает только у профессиональных электриков, которым приходится отключать кабели под напряжением. Потом они перерубили кабель генератора.

– Причем получается, они знали, что у нас генератор, на котором тоже может сработать сигналка! – горячился Николай. – Это был кто-то из своих. Я вообще теперь начинаю думать, что это был кто-то из моих же ребят. Уж очень профессионально работали.

– Они могли просто предположить, что большой загородный дом может быть оборудован как сигнализацией, так и генератором. Нет? – возразила я. – И уже тогда есть буквально пара мест, где стоит искать генератор. Гараж – первое из них, не правда ли?

– Ну, не знаю. Все это подозрительно. Значит, они отрубили энергию. Выбили стекло, влезли в кухню.

– Они его не выбили, они его тихо вырезали стеклорезом, – пояснил «Пушкин».

– Поэтому мы не слышали звуков. Их не было, – кивнула я.

– Вы помните момент нападения? – спросил участковый.

– Нет. – Я покачала головой, от воспоминаний сегодняшнего утра меня снова бросило в дрожь. – Я проснулась оттого, что мне заткнули рот и натянули мешок.

– Вот этот? – Александр Сергеевич поднял с пола мешок. Я бросила на него взгляд и поняла, что больше не могу. Я села на пол, опустила плечи и разрыдалась. Это было уже слишком для одного дня.

– Ну-ну, не надо. – Коля склонился надо мной. – Не плачь. Все уже хорошо. Все будет нормально. Иди полежи в гостиной. Я развел огонь в камине.

– Да. Я пойду. – Я кивнула, с трудом поднялась и спустилась на первый этаж. Дом, который я всегда так любила, теперь пугал меня. Я подумала, что вообще-то зря я не уехала отсюда со «Скорой». Помощь мне определенно требуется. Ничто уже не может быть теперь нормально. Я зашла в гостиную, где было теплее и светлее – уютный свет от камина всегда приносил мне душевный покой. Я замоталась в плед, забралась с ногами на диван и попыталась расслабиться.

В этот самый момент я вдруг заметила, что чего-то не хватает. Какая-то пустота, пропущенная деталь, вычислить которую мне удалось только через пару минут. Пустота висела над камином, как раз там, где до этого гордо обитали мои синички. Боже мой, эти придурочные грабители взяли и моих синичек? Они украли моих синичек! Моих синичек украли воры! Я начала громко и безудержно хохотать, биться в хохоте, как в конвульсиях, в истерике. Мне было так смешно, так смешно! Коля вбежал в гостиную с перепуганным лицом, а я не могла сказать ни слова, только ржала, как конь, и тыкала пальцем в стену. Да, нормальной меня назвать было бы затруднительно.

Глава 7
Трудности сближают

Алинка стояла возле окна своей Сашенькиной квартиры на восьмом этаже. Квартира была большая, прокуренная и какая-то холостяцкая, несмотря на присутствие в ней женщины. Или даже вопреки этому. Сашенька держал Алинку на положении то ли любовницы, то ли домработницы. Во всяком случае, у нее не было права менять здесь что-то, покупать мебель или вешать занавески по своему выбору. Зато немытая посуда считалась преступлением века. Сашенька был тот еще гусь. У него, как и у всех ему подобных, имелось две бывших жены и действующая в своих интересах дочь. Вешать на свою шею третью жену он не собирался, о чем часто говорил напрямую. Алинка не уходила. Любовь зла.

– Что сказала полиция? – спросила она, оторвав взгляд от автомобильной пробки под окном. Сашенька жил на Бульварном кольце, и из окон их дорогой квартиры открывался прекрасный вид на парк. Теперь парк еще и подсвечивался красными и желтыми огоньками стоп-сигналов. Красота по-московски. Машины утопали в жидкой грязи. Весна пришла только к маю. Московская весна настолько сурова…

– Полиция? – ухмыльнулась я. – Говорит, что сделает все возможное, и просит денег.

– Денег? – покачала головой Алинка. – Еще денег?

– Домушники, забравшиеся в деревенский дом, – это не бог весть какой случай, чтобы подрывать экспертов, снимать их с убийств и грабежей, – пожала я плечами.

– Деревенский дом? Ты шутишь? Вы же чуть не умерли! Вы пролежали связанными больше четырнадцати часов!

– У них ограниченные ресурсы, – добавила я с сарказмом.

– Именно! Им только ресурсы подавай. Ну, хоть отпечатки пальцев что-то показали?

– Отпечатков не было. Эти, – я сделала многозначительную паузу, – не забыли надеть перчатки. Николай сказал, что работали профессионалы. Он вообще сначала подумал, что это кто-то из знакомых пошутил. Ну, потом, конечно, разобрался, что все всерьез.

– Пошутил?! – вытаращилась Алинка и подлила мне вина. – Хороши шуточки. Ну а он-то сам что думает? Кто мог это сделать? Кто-то из знакомых?

– Определенно, те, кто пришел, знали, куда идут и зачем. Ничего не оставили, кроме следов на мокром снегу. Но и те смыло, пока деятели из полиции догадались прислать спецов. Так что шансы, конечно, есть… Но они тают, как тот самый снег. И черт с ним. – Я зло тряхнула головой и залпом допила вино.

– Ну а много ли взяли? – спросила Алина, глядя на меня усталыми, в сеточках морщин, но все еще красивыми карими глазами.

Нет, подумала я. Она ничего не знает. Этот вопрос… Если бы она что-то знала – она бы не стала его задавать. Взяли же реально много. Полмиллиона долларов. Не наших – чужих. Тихий ужас и самый страшный ночной кошмар Николая. О том, что в ту ночь в нашем доме ночевала такая куча денег, я узнала только через несколько дней после ограбления. Я узнала об этом после того, как у Николая поехала крыша.

– Представляешь, украли моих синичек.

– Да что ты! – хихикнула Алинка. – Может быть, они теперь всплывут в чьих-то частных коллекциях?

– Тут-то мы все и узнаем о моем таланте! – кивнула я и прикурила сигарету.

Я закурила через пару дней после «того самого». В первые два дня я просто лежала в нокауте и старалась не думать ни о чем. Плакала, смотрела какой-то бессмысленный сериал про цыганку, кашляла в полной уверенности, что воспаление легких непременно имеет место. Рентген показал, что нет, легкие чистые. Зато мозги заполнены всеми возможными посттравматическими симптомами. Страх оставаться в доме по ночам, истерики, ощущение удушья. Кошмары.

– А как Николай? – Алина включила экран своего смартфона – в пятый раз за последнюю минуту проверить, нет ли сообщений от Сашеньки. Сообщений не было.

– Нормально, – аккуратно ответила я, не желая продолжать эту тему.

– Представляю, каково это для него – при таком количестве охраны и оружия в доме оказаться совершенно беспомощным. Да уж, ни к чему нельзя подготовиться, это точно. И зарекаться ни от чего тоже нельзя. Я считаю, самое главное – вы живы, вы здоровы и вы вместе. Все остальное можно пережить, верно? Я имею в виду… это же Николай. Он же у тебя – скала.

– Скала, – согласилась я, сильнее затягиваясь сигаретой. О том, что в нашем доме лежат полмиллиона долларов, предназначенные для передачи в обнальную контору, с которой Николай сотрудничал, я не знала. Он никогда не делился со мной подробностями своей работы и вариантов, которые они там прокручивали. Охрана и инкассация всегда порождали разные варианты, ряд которых, мягко говоря, были не слишком-то законными. Я ничего не знала и не хотела знать. Однако мне и в голову не пришло ни разу, что Николай может придумать притащить такие деньги к нам в дом.

– Я не понимаю! Зачем ты это сделал? – растерянно спрашивала я Николая, когда на третий день его вдруг прорвало и он принялся на меня кричать.

– Это все ты! – кричал он. – Устраиваешь тут проходной двор, бл…дь! От одних твоих подруг проходу нет.

– Ты в своем уме? – Я смотрела на него и не верила своим глазам. – Это же ДОМ! И ты никоим образом не дал мне понять, что используешь его как денежное хранилище.

– Ты уверена, что никому не ляпнула ничего о деньгах?

– Я о них не знала. НЕ ЗНАЛА! – в сотый раз ответила я и с ужасом осознала, что Николай мне не верит. Не верит! Безо всяких на то оснований, но с диким безумным взглядом его темных глаз – он дал мне это ясно понять. Ему нужен крайний.

– Откуда еще они могли узнать о деньгах? Я привез их вечером, собирался увезти утром. Никто из наших не знал! – орал он.

– Знали как минимум те, кто эти деньги тебе дал. И те, кому они предназначались. Не считаешь, что ты малость несправедлив?

Коля отворачивался, успокаивался, пытался рассуждать спокойно, перебирать варианты. Я не говорила ему, что считаю это подлостью – привезти домой эти деньги и ничего мне о них не сказать. Я не стала говорить, что чувствую себя теперь просто вещью в доме. Не человеком, не любимой женой – ничего даже близко к тому, чтобы «и в радости, и в горе». В какой-то момент мы с Николаем вообще перестали разговаривать.

Алина набрала Сашенькин номер. Абонент был недоступен. Сашенька, по крайней мере, всегда был дерьмо человек. Богатый, беспардонный, опасный – дерьмо, но хотя бы можно было знать, чего опасаться. Сашенька легко и без проблем нарушал данные слова, делал только то, что выгодно лишь ему одному. Однажды на своем же собственном дне рождения он зажал меня в коридоре, пьяный в стельку, и попытался засунуть руки мне под платье. Отбиваться от именинника было и омерзительно, и затруднительно одновременно. Еще сложнее было потом сидеть с Николаем за праздничным столом и пить за Сашенькино здоровье, ловя на себе его сальные взгляды.

Алина никогда не узнает об этом. Не потому, что это как-то повлияло бы на наши отношения. Сашенька, как мне кажется, переспал со всеми женщинами, появлявшимися в зоне его видимости, и Алина никогда не делала из этого большой проблемы. Я просто хотела стереть это воспоминание из памяти. Надо ли говорить, что на его дни рождения я больше не ходила – все время дела, дела! То голова заболит, то машина сломается. Алина, возможно, что-то такое чувствовала. Поэтому, если уж она меня звала к себе, то только когда Сашеньки не было дома и он не предвиделся.

– Я бы хотела найти кого-нибудь, как твой Николай. Сашенька достал! – Алина отбросила телефон на диван.

– Николай спит теперь с пистолетом. Я боюсь этого даже больше, чем грабителей, – сказала я.

Алина покачала головой. Я знала, что Николай не хотел меня обижать. Но так же я теперь знала, что произойдет с нами – с нашей семьей, с нами как с парой, – если жизнь придавит нас посильнее. Николай не только спал теперь с пистолетом и с подозрением копался в моих эсэмэсках и в компьютере, где я держала фотографии. Мы не разговаривали. И плевать он хотел на то, что я лежала на кровати рядом с ним тогда связанная и с мешком на голове. Я и теперь, испуганная и потерявшая опору, тоже лежу рядом по ночам.

– Ничего себе. Может, вам податься к психиатру?

– Может быть. – Я пожала плечами.

К психиатру я не собиралась. У меня были теперь свои методы справляться со стрессом. И они мне нравились. Совесть моя больше меня не беспокоила. Лежа с мешком на голове, я так вдруг ясно осознала, что я смертна – о, лучше просто не может быть. Сейчас или завтра – все это все равно оборвется. И нет никакой разницы, сохраню ли я себя или разрушу. Результат будет один. Значение имеет только то, что происходит здесь и сейчас. Банальный лозунг приобрел для меня совершенно конкретное значение.

– А как поживает ваш прекрасный сосед? Не решил уехать из поселка после ограбления? К чертовой матери?

– Вроде нет, – пожала я плечами. – Живут пока.

– В гости не приходит?

– В гости? – ухмыльнулась я. – Ты шутишь? Николай теперь меня и Дашку на входе с металлоискателем обыскивает, какие, к черту, гости? Это невозможно!

– Совсем довели мужика.

– Он хочет теперь Дашку вообще отослать из страны. Она рыдает и огрызается, а он ей говорит, тут небезопасно. Просто Капитан Очевидность! – Я рассмеялась и посмотрела на часы. Мне было пора собираться. Визит к Алине был только предлогом. Мне нужен был предлог, чтобы выбраться в город. Можно было бы, конечно, и без предлога выбраться. Николай все равно теперь ничего у меня не спрашивал. Он был погружен в себя, а я была погружена в себя. Каждому свое.

Выйдя на улицу, я поняла, что перебрала с вином. Так уж Алина устроена – в ее доме все начинают спиваться. Атмосфера. Идти на шпильках по лужам было неудобно, но идти было недалеко, слава богу. Мы договорились встретиться с Владимиром возле памятника Пушкину. Стандартное место встречи влюбленных, которое изменить нельзя. Я не видела его уже неделю, он уезжал в Мюнхен. Он теперь мотался туда и обратно, разрываясь между двумя странами и двумя женщинами. Его мучила совесть. Меня – нет. Я точно знала, чего хочу.

Он уже стоял там, когда я подошла со стороны кинотеатра «Россия». Вельветовый пиджак – темно-синий, удачно оттенял его глаза. Руки в тонких кожаных перчатках сжимают замысловатый букет. Красные и белые, огонь и лед – беспроигрышный вариант. Говорят обо всем сразу, напрямую, без недомолвок и иносказаний – я хочу тебя, я соскучился, я жду тебя у памятника и боюсь, что ты не придешь.

Я спряталась на минуточку за колонной дома редакции «Известий» и рассматривала его оттуда. Высокий. Взволнованное лицо. Посматривает на часы, но мне еще пока не звонит – не прошли соответствующие правилам пятнадцать минут. Владимир был слишком хорошо воспитан, чтобы показывать нетерпение или раздражение. Он был как англичанин – сдержан и подчеркнуто корректен, это не мешало и не напрягало. И не портило его. Он не навязывал себя другим, не требовал от остальных соответствовать ему. Напротив, когда я однажды нечаянно пролила на себя вино, он, чтобы мне не было неудобно и неприятно ходить с пятном, опрокинул второй бокал прямо на себя.

Владимир имел только одну слабость. И эта слабость была я.

«Я уже испугался, что ты не придешь!» – просиял он.

Он увидел меня, еще когда я стояла на другой стороне улицы. Я помахала ему рукой и перебежала дорогу на красный свет. Какие мелочи!

«Я всегда приду. Я не собираюсь играть с тобой в игры!» – хотелось мне сказать, но я лишь промолчала и улыбнулась. По возможности загадочно. Я все еще не понимала, что он во мне нашел. Впрочем, одного взгляда на Серую Мышь было достаточно, чтобы понять – у Владимира на женщин плохой вкус. Это меня, конечно, несколько настораживало, но только до тех пор, пока я не видела. Когда он склонялся, чтобы поцеловать меня – его дыхание всегда пахло мятой, – я забывала о всех сомнениях. Какая разница! Да, бывают в жизни чудеса, и такие мужчины, как Владимир, любят женщин с не самой яркой внешностью. Вспомним диких уток. Какие у них селезни? Грудь колесом, головы зеленые, блестят. А утки вообще никакие, смотреть не на что. Плавают же с таким видом, что прямо белые лебеди, не меньше.

– Какая ты красивая! Оля, я так соскучился. Ты голодная?

Я рассмеялась, взяла его за руку и потащила к машине.

– Я хочу целоваться.

– Ты сумасшедшая! – рассмеялся он.

Это была отчасти правда. Он сам как-то сказал мне, что наши с ним отношения – это мой посттравматический синдром. И что, если бы не это, ему бы никогда не видать меня как своих ушей.

– Я мечтала о тебе еще до… Еще до! – ответила я. – Ты просто не догадываешься, насколько хорош.

– Не знаю. Хорош, да?

Я взяла его лицо в ладони, приблизила к своему лицу и посмотрела в глаза. Серая бездна. Легкий загар делал его невероятно молодым. В Мюнхене однозначно теплее.

– Мы идем в театр? – Я отпустила Владимира, так и не поцеловав, и сделала вид, что интересуюсь нашей культурной программой.

Он посмотрел на меня словно обиженный ребенок. Я рассмеялась и чмокнула его в щеку. Владимир же схватил меня и поцеловал в губы. Его подбородок кололся легкой щетиной, и я знала, что я вернусь домой с довольным, бессовестным лицом и багровыми, воспаленными губами. До такой степени мне было на все это наплевать, даже страшно становилось порой, когда я понимала, что больше ничто для меня не имеет значения. Ничто из того, чем я раньше очень дорожила. Стабильность, уважение близких, отсутствие проблем.

– Мы идем в театр, если ты скажешь, что мы должны пойти.

– Нет, не скажу, – покачала я головой. – К черту театр. Любой отель – первый, в который ты ткнешь пальцем. Или даже подъезд. Или туалет в закусочной.

– Ты ненормальная.

– Тебя не было неделю! – возразила я. – У меня есть потребности!

– Потребности? – ухмыльнулся он и притянул меня к себе.

Позже, когда мы лежали усталые, растраченные в уютной комнате отеля на Бронной, я попыталась представить себе, как бы я жила без него. Представить такое уже было невозможно.

Владимир вернулся из Мюнхена, как только узнал о том, что случилось. Я позвонила ему, сама не знаю почему. Позвонила и расплакалась. Я сидела в тот момент одна в доме, который меня теперь больше пугал, чем радовал. Николай только-только ушел, предварительно накричав на меня и потребовав список всех людей, которым я давала комбинацию цифр с нашей сигнализации и кто мог знать, как и что у нас тут в доме устроено. Я, конечно, даже не собиралась никакого такого списка составлять. Я была в шоке оттого, что он вообще меня подозревает. Он же уже сказал полиции, что считает нужным проверить моих подруг на причастность. Особенно Алину.

Я позвонила Владимиру утром третьего дня, совершенно не представляя, что скажу. Впрочем, это не было так уж сложно придумать. Он, на минуточку, наш сосед. И ограбление могло и его коснуться. Откуда мы знали, что грабители не прошлись и по его дому. Я выдала стандартную заготовку, но Владимир оборвал меня на полуслове:

– Ольга, а как вы сами себя чувствуете?

– Врач был, сказал, что вроде все в порядке, – пожала я плечами. И закурила. Взяла сигарету из Николаевых запасов. Закашлялась.

– Я не об этом. Вы только больше ничего не бойтесь. Я могу поговорить с Николаем? – обеспокоенно спросил Владимир.

– Его нет.

– Ладно, потом. Вы только не плачьте, ладно?

Мы проговорили часа два, не меньше. Я все равно плакала, жаловалась на Николая, на то, что он на меня кричит… В общем, делала все, что совершенно не принято между чужими людьми. Но Владимир был далеко, а мне было так страшно, так одиноко. То, что он прилетит к утру, я и предположить не могла.

Владимир появился на моем пороге, когда я никого не ждала. Николай еще с вечера холодно сообщил, что не собирается ночевать, что было, кстати, очень даже жестоко. Я уже подумала было о том, чтобы поехать к Алине. Но я была пьяна, к тому же совсем не готова общаться с ее чертовым Сашенькой. Так что, когда Владимир позвонил в дверь, я открыла ему пьяная и растерянная, с растрепанными волосами и сбивчивой речью. Как говорится, лучше и не придумаешь.

– Вы не должны оставаться одна. Это просто опасно для вашей психики, – сказал Владимир, а я только таращилась на него в изумлении, пытаясь понять, не привиделся ли он мне.

– Да! Да, это опасно! – соглашалась я, пьяно размахивая руками.

– Я останусь с вами. Давайте я позвоню Николаю. – Он уже совсем было полез в карман за телефоном, но я, осмелевшая сверх меры, вышла босиком на крыльцо и поцеловала его. Прямо так – подошла и поцеловала. Слишком уж долго я думала о нем. Пару месяцев до этого и один долгий, мучительный день с мешком на голове. Я сходила по нему с ума. Он долго молча смотрел на меня, глаза горели недобрым светом. Потом он слегка отстранил меня от себя, наклонился и прошептал хрипло:

– Ты уверена, что этого хочешь?

– А ты уверен, что этого не хочешь? – улыбнулась я в ответ.

– Я хочу тебя с того самого момента, как увидел в этом дурацком окне, – сказал Владимир. – Думаешь, я просто так стараюсь все время торчать в Мюнхене? Там нечего делать, но жить тут, так близко от тебя…

– Теплый климат и чистые дороги – действительно, чего там делать! – рассмеялась я. – Тут у нас куда веселее!

Владимир унес меня к себе. Подхватил на руки и унес, прямо в домашнем платье. Я даже не стала сопротивляться – мой дом мне опротивел до невозможности. Он сказал, что Николай – идиот. С этим я тоже спорить не стала. Утром, проснувшись в его постели, я вдруг осознала, что страх ушел.

– Знаешь, что для меня самое страшное? Теперь, после того, что случилось? – спросила я Владимира, поглаживая его плечи. До чего же он умопомрачительно хорош. Просто произведение искусства, на которое хочется любоваться, не отрывая глаз.

– Страшное? – нахмурился он. – Только не говори, что жалеешь о том, что мы сделали!

– Жалею? – удивилась я. Задумалась и поняла, что ни на секунду не жалею о содеянном. Жалею только о том, что не содеяла этого раньше. – Нет. Я имею в виду, после ограбления.

– А, это, – выдохнул он. – Что же?

– Что я не знаю, как теперь можно кому-то верить. Николай не верит мне. Я не верю ему. Мне кажется, все эти годы я жила рядом с человеком, которого совершенно не знала.

– Не стоит недооценивать последствий того, что случилось. Просто волосы дыбом встают, как только подумаю. Четырнадцать часов! Ужас. Но доверие вернется… если ты его действительно любишь. – Владимир отвернулся и посмотрел в окно.

– Не знаю. Не знаю, – покачала я головой. – Но я точно не жалею ни о чем. Правда, возможно, меня уже не пустят домой. Но, знаешь, мне плевать.

– А ты хочешь домой? Уверена? – вдруг спросил Владимир.

– А ты что, хочешь, чтобы я осталась? – рассмеялась я. – Нет уж, я лучше что-нибудь придумаю. Все что-нибудь придумывают. Скажу, что мне стало страшно одной, я увидела свет в твоих окнах и напросилась переночевать у вас.

Владимир ничего не ответил, он только встал и вышел из гостиной на кухню – долго гремел какими-то кастрюлями, а потом принес мне кофе и порезанный на дольки апельсин. Через час я вернулась домой. Николай так и не хватился жены, прохлопал мое грехопадение – не вернулся домой даже к утру, дав мне полное право считать, что он, как говорится, сам виноват. Через два часа Владимир все же позвонил ему – и у них состоялся долгий разговор. Нет, не о том, что случилось между нами. Ни Владимир, ни я не стали давать произошедшему никаких оценок, оставили это как есть, поцеловались на прощание – и все. Он позвонил, чтобы выразить соболезнования.